Текст книги "Повести рассказы. Стихотворения. Поэмы. Драмы"

Автор книги: Михаил Коцюбинский

 
Боже, то не дивное ли диво?
Не нашел юнак[60] 60
  Витязь (сербск.).


[Закрыть] с кем побрататься,
Меж юнцов не встретил побратима,
Не нашел меж девушек посестры.
Вилу белую в горах он встретил,
Вилу белую с волшебным взглядом,
Обменялся с нею перначами.
Белое лицо ее целуя,
Руку ей пожал, назвал: «Посестра!»
«Побратим!» – она ему сказала,
И они помчались вместе в горы.
Едут рядом по горе зеленой.
И промолвил побратим посестре:
«Вила, вила, милая посестра,
Видишь ли, что там внизу чернеет?
Воронье ли черное слетелось,
Или гору турки обступили?»
«То не воронье внизу чернеет,
Это турки гору осаждают,
Осаждают, тучей окружают,
Скоро к нам со всех сторон подступят».
«Вила, вила, милая посестра,
Убегай, пока жива, отсюда!
У тебя крылатый конь волшебный, –
Как взовьется – не догонят турки
На своих арабских иноходцах!»
«Милый побратим, побойся бога!
Что за слово ты сейчас промолвил?
Разве я затем с тобой браталась,
Чтобы изменить тебе позорно?
Хочешь – убежим с тобою вместе,-
Сильный конь мой вынесет обоих».
Побратим тогда ответил гордо:
«Рыцарю бежать не подобает!»
Ничего тут вила не сказала,
Буйные коню связала крылья,
Чтоб один не вздумал вверх подняться,
А потом связала и поводья,
Чтобы кони врозь не разбежались:
«Это судьбы наши я связала».
Побратим упрашивает снова:
«Вила, вила, милая посестра,
Хоть и разум у тебя волшебный,
Все же сердце у тебя девичье,-
Если нас враги кругом обступят,
Как бы ты, сестра, не испугалась!»
Не сказала вила тут ни слова,
Только взгляд загадочный метнула,
Как пернач сверкающий и острый.
Что-то витязь вновь хотел сказать ей,
Но кругом их турки обступили,
Воронами хищными закаркав,
Юнака с посестрою схватили,
На спине хотят связать им руки,
Увести в турецкую неволю.
Но глядят они орлиным взглядом
И врагу в неволю не сдаются,
Хоть и знают, что уж нет спасенья,-
Не хотят оружия позорить.
Покарай ты, боже, янычара!
Он рассек коню на крыльях путы.
Конь, почуяв крылья на свободе,
Как шарахнется, как вверх взовьется,
Разорвал шелковые поводья,
И взлетел он с вилой к самым тучам.
Проклял тут юнак свою посестру:
«Пусть тебя господь накажет, вила,
Братское нарушила ты слово!
Пусть вовеки не узнает счастья
Тот, кто побратается с тобою!»
Золотой пернач юнак отбросил,
Надвое сломал кривую саблю:
«Сгинь, оружье, если гибнет верность!»
Видит вила гибель побратима,
Падает с высот стрелой из лука,
Да не на гору она упала -
На зеленую сосну в долину,
Зацепилась белым покрывалом,
Словно тучка, что сплыла с вершины.
Вила саблю острую хватает,
Белое срезает покрывало,
Будто серна, вверх она взбегает,
К своему юнаку-побратиму.
Добегает до поляны горной…
Горе, горе! Ни следа не видно,
Только вся трава черна от крови.
Смотрит вила: скалы да обрывы.
Но какой дорогой скрылись турки
И куда девали побратима?
Жив ли он иль душу отдал богу?
Зарыдала, закричала вила:
«Ой ты, конь, крылатое виденье!
Где ты там под тучами гуляешь?
Загубил ты душу побратима,
Помоги же отыскать мне тело!»
Кличет вила, и зовет, и свищет,-
Говорят в долинах люди: «Буря!»
 Кличет вила, а сама блуждает
По горам, заглядывает в бездны –
Побратима своего все ищет.
Помутился с горя вещий разум,
И померк в печали взгляд волшебный –
Не узнать в ней прежней вилы белой.
Так не день, не два она блуждала,
Все коня из тучи выкликая,
Наконец он зов ее услышал,
Прилетел из далей неизвестных
И упал па землю, словно пуля.
Закипело сердце вилы белой:
«Ой ты, конь, изменник ты проклятый!
Если бы тебя убить могла я,
Все бы мне на сердце легче стало!…»
Вещий конь тогда ответил виле:
«Госпожа, не проклинай напрасно.
Если б я тебя не вынес в небо,
Оба вы тогда бы в плен попались.
Не на то ты вилой уродилась,
Чтоб тебя вязали злые люди!»
Молча вила тут коня седлает,
А в груди змея как будто вьется…
Вещий конь ей говорит словами,
Госпожу свою он утешает:
«Госпожа моя, ты не печалься,
Не печалься, в горе не вдавайся,
Мы найдем с тобою побратима.
Если он живой – его спасешь ты,
Если мертвый – честно похоронишь.
И не будет между вас измены».
Молча вила на коня садится
И пускает по ветру поводья.
Конь под ней рванулся птицей вещей,
Где гора – орлом перелетает,
Мечет в бездну взгляд свой соколиный,
По долинам ласточкою вьется,
По-над городом летит совою,
Темень огненным пронзает взором.
Так три дня летели и три ночи
И в Стамбуле-граде опустились.
Вила здесь турчанкою оделась,
Попросту оделась, как крестьянка,
Улицами ходит, площадями,
Где идет невольников продажа,
Своего все ищет побратима:
Юношей встречается немало,
Да не видно побратима вилы…
Вот уж вила у палат султанских.
У султана белые палаты,
А под ними черные темницы,
Там в неволе пленники томятся,
Света солнца их глаза не видят.
Только ночь укроет все дороги,
Подойдет к стенам темницы вила,
Обволакивает все туманом,
Насылает крепкий сон на стражу,
Припадает ухом всюду к стенам,
Чтобы хоть единый звук услышать.
Вещий слух у вилы-чародейки,
Но молчит темница, как могила.
Лишь на третью ночь посестра слышит -
Кто-то тяжко застонал в темнице:
«Покарай, господь, посестру вилу!»
Как услышала те стоны вила:
«Горе мне! То голос побратима!»
Поясной кинжал снимает вила,
В стену бьет и твердый камень рушит,
Пробивает узенькую щелку,
Подает свой голос побратиму:
«Не кляни меня, любимый брат мой,
Вспомни бога со святым Иваном!
Я тебе не изменила, милый,
Предал нас обоих конь крылатый.
Враг ему рассек на крыльях путы –
Конь взлетел со мною к самой туче.
Видит бог – того я не хотела!
Вот стою я здесь у стен темницы,
Я пришла к тебе сюда на помощь».
Отозвался юный витязь виле:
«Что ж, спасибо, милая посестра,
Что пришла сюда ко мне на помощь.
Только жалко – поздно спохватилась,
Долго ж ты для турок наряжалась!»
Облилось тут кровью сердце вилы:
«Побратим, не гневайся напрасно!
Если б ты меня сейчас увидел,
Не сказал бы – вила наряжалась…»
Кротко виле побратим ответил:
«Что ж, давай помиримся, посестра.
Что прошло, то больше не вернется,
Л меня спасать теперь уж поздно.
Вот спасибо – щелку прорубила,
Хоть увижу светлый луч в темнице,
Бог мою еще не принял душу.
Если б он ее скорее принял!
Верно, обо мне и смерть забыла».
И опять ему сказала вила:
«Побратим, к чему слова такие,
О живом живой и думать должен,
Стража спит, на улицах безлюдно.
Я окошко прорублю пошире,
Я спущу тебе покров свой белый,
По нему ко мне ты доберешься.
Только свистну – мигом конь примчится.
Будем мы в горах через минуту».
Побратим ей снова отозвался.
Говорит он, как ножами режет:
«Что прошло, того уж не воротишь,
Больше нет в горах мне прежней воли.
Тело мне ремнями переело,
И железо кости перегрызло,
А темница очи помутила,
Горький стыд повысушил мне сердце,
Что сломал я славное оружье
И живой попался в руки туркам.
Не мила и жизнь теперь мне стала
Ни в темнице, ни на вольной воле!»
Отвечает вила побратиму,
Заклинает побратима богом:
«Я сама спущусь к тебе в темницу,
Все-таки спасу тебя оттуда,
Лишь бы только нам добраться в горы,
Я тебя там вылечу, мой милый,
Я недаром вила-чародейка,
Исцелю тебе любые раны».
Ничего не отвечает виле
Побратим и только тихо стонет:
«Жаль трудов твоих, посестра вила!
Не от славных ран я погибаю.
Подойди – и все сама увидишь,
И лечить меня ты не захочешь.
Если ты мне верная посестра,
Сделай мне последнюю услугу:
Жизнь мою возьми чем только хочешь,
Было бы оружие почетным,
Схорони ты страждущее тело,
Чтоб над ним злой враг не надругался.
Если просьбе ты моей откажешь,
У тебя предательское сердце».
Зарыдала, загрустила вила
И кукушкою закуковала:
«Что сказал ты, побратим любимый?
Подыму ли на тебя я руку?»
Тут невольник обратился к богу
«Ты за что меня, господь, караешь?
Не дал ты мне, боже, побратима,
А послал в посестры эту вилу.
Вот теперь и помощи не вижу,
Слышу только жалобы девичьи.
У меня без них немало горя».
Тут ни слова не сказала вила,
Лишь махнула белым покрывалом.
Молния широкая блеснула,
Ослепила всех турецких стражей,
Все тюремные спалила двери,
Осветила путь посестры к брату.
Только раз на брата посмотрела
Вила белая – и сжалось сердце.
Перед ней лежал не юный витязь,
А старик совсем седой, как голубь,
Грубыми изрезанный ремнями,
А из ран просвечивают кости.
Он не встал навстречу виле белой,
Только тихо звякнул кандалами.
Вновь махнула вила покрывалом,
Осветила ясно всю темницу.
«Вот я здесь, взгляни на вилу, брат мой!»
Отозвался пленник еле слышно:
«Я не вижу – очи помутились!»
Сжала крепко грудь свою посестра,
Чтоб от муки сердце не порвалось,
Не могла она сказать ни слова,
Только еле слышно просвистела,
Чтоб к себе коня позвать скорее.
Мигом конь услышал тихий посвист,
Он уже в воротах бьет по камню,
На руки берет посестра брата
И перед собой в седло сажает.
Только не сидит он в нем, как рыцарь,
А дрожит и гнется, как ребенок.
Плача и стеная, вилу просит:
Не неси меня, сестра, высоко!
Сердце ноет, жутко мне и тяжко!
Лучше ты оставь меня в темнице…»
Тихо, тихо вила отвечает,
Как из-под земли выходит голос:
«Побратим, прижмись ко мне покрепче,
Поддержу тебя я, ты не бойся».
Обняла посестра побратима,
Крепко левою рукой прижала,
Правой занесла кинжал блестящий
И вонзила так глубоко в сердце,
Что сразил бы он две жизни сразу,
Если б вила смертной уродилась.
Но осталась жить посестра вила,
Только сердце обагрилось кровью.
Конь почуял запах крови свежей,
Взвился вверх он искрою кровавой,
В горы дикие стрелой помчался
И в долине вдруг остановился.
Стал копать своим копытом землю,
Быстро яму черную он вырыл.
Вила белая с коня тут сходит,
Подымает вила побратима,
Пеленает белым покрывалом
И кладет на вечный сон в могилу.
Рядом с ним кинжал она хоронит,
Чтобы витязь не был безоружным.
Землю черную полою носит,
Высоко могилу насыпает,
И гора уже до неба встала.
Схоронила вила побратима,
На коня вскочила, закричала:
«Ой, неси меня, неси в просторы!
Горе давит! Сердцу стало тесно!»
Конь взлетел высоко, выше тучи –
Госпожу выносит на просторы.
Погребенья песнь заводит вила,
Люди говорят: «То гром весенний».
Вила слезы горькие роняет -
Люди говорят: «Весенний дождик».
Над горами радуги сияют,
По долинам оживают реки,
В горных долах травы буйно всходят,
И печаль заоблачная тихо
К нам на землю радостью спадает.
 

‹1901›

 
Тристан, в лесу блуждая,
Ловил зеленый шум,
Хотел ему поведать
Тоску любовных дум.
Качает ли березу
Приветный ветерок –
Он тотчас вспоминает
Изольды голосок.
Проглянут ли сквозь ветки,
Синея, небеса -
Он вспоминает грустно
Изольдины глаза.
В отчаянье из чащи
Выходит он – и вот
Над рожью золотою
Звенящий зной плывет.
и он о Златокудрой
Изольде вспомнил вновь,
Упал в траву и плачет.
О, горькая любовь!
Пришла на поле жница,
Свою межу нашла,
Услышала рыданье
И ближе подошла.
Судьбою необорной
Была ее краса,
И черною печалью
Была ее коса.
Был сумрачен и грустен
Ее горящий взгляд.
Забудет рай небесный,
Кто взглянет в этот ад.
У девушки той голос -
Как будто скрипки зов,
Что собирает мертвых
На танец из гробов.
И вывела Тристана
Она из темных грез
Движеньем рук лилейных,
Умильным током слез.
Спросил он: «Как зовешься,
Скажи, коль тайны нет?»
«Изольдой Белорукой»,-
Он услыхал ответ.
«Единственное имя В юдоли и в раю!
Изольда, ах, Изольда!
Прими любовь мою!»
 

 
«Так нежно меня ты ласкал,
Возлюбленный, милый,
Так в очи печально смотрел,-
Мне сердце щемило.
Ты губы мои целовал
И белые руки,
И слезы на косы текли
От счастья и муки.
Шептал ты недавно еще
Так пылко и страстно,
Зачем же, зачем же ты глух
На зов мой напрасный?»
«Изольда! Изольда моя!
В очах твоих черных
Хотел бы я видеть лазурь
Обителей горних.
Изольда! Изольда моя!
Когда бы волною
Твоя золотилась коса,
Как поле ржаное!
Твой голос, Изольда моя,
Порывист, мятежен,
Когда б он, как шелест берез,
Был ласков и нежен!»
«Не стоит о том горевать
И плакать Тристану!
У матери крестной я все,
Что хочешь, достану.
Моргана ведь крестная мне.
Поможет мне фея…»
«Беги же, Изольда, беги
К Моргане скорее!»
 

 
«Ах, крестная, фея Моргана.
Мою измени красоту!
Хочу быть светла и прекрасна,
Как ангелы в божьем саду».
«Нет, крестница, дочка Изольда!
Я прелесть твою создала
Еще в колыбели, младенцу
Подарок живой принесла.
Ведь в прелести гордой, Изольда,
Земное твое торжество…»
«Печален и темен мой облик –
Мой милый рыдал от него.
Дай золота мне и лазури,
Хочу быть светла и ясна,
Чтоб милый смотрел улыбаясь,
Как весело блещет весна!»
«Ну, что ж, моя дочка Изольда!
У солнца ведь золото есть,
Морскую попросим русалку
Осколок лазури принесть».
«Позволь еще, крестная фея,
Чтоб нежен был мой голосок,
Чтоб милый, заслушавшись песен,
От них оторваться не мог».
«Нежнее, чем листья березы,
Волшебная прялка шумит,
И каждый в том звуке услышит,
Что сердце людское томит.
Что хочешь, любимая дочка,
Тебе измененным даю.
Одно изменить я не в силах -
Не трону я душу твою».
 

 
Опять в ночном лесу Тристан
Сам-друг с былою мукой
И ждет как будто и не ждет
Изольды Белорукой.
Вспорхнула пташка ли в кустах,
Иль ветерок пронесся -
Внезапно встретился Тристан
С Изольдой Златокосой.
Все те же очи и коса,
И тот же голос милый…
Душа Тристана в небеса,
Ликуя, воспарила!
«Привет, единая моя!
Привет, моя царица!
Из-за моря ли приплыла
Сегодня, чаровница?
Как отпустил тебя одну
Твой муж, король проклятый?
Иль для Тристана своего
Убить его смогла ты?
Но где же кубок золотой,
Где зелье колдовское?
Охотно выпью все до дна,
Не надо мне покоя!
Напиток нам зальет печаль,
Рожденную разлукой».
«Тристан! Ужель не помнишь ты
Изольды Белорукой?»
«Она забыта навсегда,
Как тень минувшей ночи».
«А что, Тристан, когда забыть
Она тебя не хочет?»
«Пускай идет в Ерусалим
Босой, простоволосой!
Теперь я встретился с тобой,
С Изольдой Златокосой!»
«Тяжки грехи твои, Тристан.
Их тьма неумолима!
Ты им прощенья не найдешь
В стенах Ерусалима».
«С тобой, любимая, готов
Идти на смерть и муки!»
«Тристан, довольно праздных слов,
Смотри на эти руки!
Ты помнишь ли, кого послал
Сегодня в грот Морганы?
Куда теперь меня пошлешь
С моей сердечной раной?
Пускай исчезла тьма очей,
Зато душа темнее,
Чем черный камень гробовой,
Мне не расстаться с нею.
Пускай же вновь моя коса
Цвет траурный наденет!
Пускай же мне печали цвет
До гроба не изменит».
 

 
Тристан, как ребенок, ослаб,
На сердце кручина.
Ему не помогут теперь
Все чары Мерлина.
А фея Урганда ему
Промолвила мудро:
«Изольде тебя излечить
Одной – Златокудрой.
От смерти она отвратит,
Спасет от недуга».
Он слышит и за море шлет
Любимого друга.
И другу дает он наказ:
«Воротишься с милой -
Ты белое на корабле
Поставишь ветрило.
А нет – черный парус поставь,
И мне бы хотелось,
Чтоб он, словно саван, потом
Укрыл мое тело».
 

 
«Ступай же, Белорукая, на берег,
Прошу тебя, молю тебя, иди!
Там есть утес, высокая стремнина,
Взойди на кручу, в море погляди,
Где ветер гонит северные волны,
Вернись скорей и расскажи о том,
В тумане нет ли белого ветрила
На горизонте дальнем и седом».
И молча Белорукая Изольда
Взошла на кручу и глядит в туман…
Ах, что белеет – парус ли далекий,
Иль это гребня пенного обман?
Она вернулась, и спросил он жадно:
«Что там вдали, видны ли паруса?»
«Маячит чей-то парус на просторе…»
«Он бел?» – «Он черен, как моя коса».
И вмиг душа Тристана обрывает
Нить ожиданья, горя не тая,
И легкокрылой птицею несется
Далеко, в неизвестные края…
«За мною, Златокудрая Изольда!
Тебя давно Тристан твой верный ждет.
Не бойся в этих скалах заблудиться,-
Изольда Белорукая ведет.
Мы две сестры. Нас имя породнило,
Как две зари: я – вечер, ты – рассвет;
Мы запылали заревом единым.
Так суждено, и в этом чуда нет.
Однажды в жизни светлый час недолгий,
Как и тебе, мне был судьбою дан…»
«Сестра моя! Страшит меня твой голос!
Скажи всю правду! Умер мой Тристан?!»
«Пусть, Златокудрая, господь рассудит,
Чьим был Тристан, твоим или моим,
Но все-таки склониться в час кончины
Досталось мне, а не тебе над ним.
Не подняла ты черного ветрила,
Не траурна – светла твоя краса,
Но милый в гроб не ляжет без покрова -
Его покроет черная коса».
 

‹21 июля 1912 г. Кутаис›

ДРАМЫ

Драматическая поэма

Катакомбы близ Рима. В подземелье, слабо освещенном масляными плошками и тонкими восковыми свечами, собралась небольшая христианская община. Епископ кончает проповедь. Слушатели и слушательницы стоят набожно, покорно и тихо.

 
Епископ
Восславим, братья, господа Христа,
Что посадил с собою одесную
Замученного брата Хариклея.
 
 
Хор
На небе слава господу Христу,
Что от земных оков освобождает,
Что из тюрьмы грехов выводит души
К престолу света вечного.
 
 
Диакон
Аминь.
 
 
Епископ
Наш брат был у язычника рабом.
Он ныне раб господень, раб ничей.
 
 
Раб-неофит
Господень раб? Там тоже есть рабы?
А ты мне говорил, что в царстве божьем
Нет ни хозяев, ни рабов!
 
 
Епископ
Да, правда!
Мы все равны пред богом.
 
 
Раб-неофит
И рабы?
 
 
Епископ
Рабы господни, брат мой, не забудь!
Сказал Христос: мое не горько иго,
Не тяжко бремя. Понимаешь?
 
 
Раб-неофит (после тяжелого раздумья)
Нет.
Не в силах. Этих слов не понимаю.
 
 
Рабыня-христианка (внезапно прорицает в беспамятстве)
Уже легла у дерева секира!…
«Я ввергну древо срубленное в пламя»,-
Сказал господь!… Приди, приди, приди,
Исус, сын божий! Преклонилась долу
Твоя пшеница,– ждет она серпа…
Доколе, господи?… Рахиль рыдает,
Нет у нее детей…
 

Бессвязная речь переходит в исступленное бормотание. Некоторые женщины тоже начинают плакать. Не выдерживает кое-кто и из мужчин.

 
Епископ (властно и громко)
Прочь, сатана!
Ты здесь бессилен.
(Подходит к пророчице, бьющейся в судорогах, и кладет руку ей на голову.)
Дочь моя, да будут
Тебе защитой вера и молитва
От наваждений дьявола.
 

Постепенно под его взглядом женщина стихает и бессильно склоняется на руки подруг, поддерживающих ее.

 
Христианка(одна из тех, кто поддерживает пророчицу, робко отзывается)
Вчера,
Святой отец, ее ребенка продал
Хозяин греку из Коринфа…
 
 
Епископ
Смолкни! Апостол нам на благо заповедал:
«Пусть женщина на сборищах молчит».
 

Между тем пророчицу уводят. Молчание.

 
Раб-неофит (подходит к епископу; голос его дрожит, но полон отчаянной решимости)
Прости, отец, но я не понимаю,
Как это может быть не горьким иго
И легким то, что тяжело?
 
 
Епископ
Мой сын,
Когда ты добровольно склонишь выю
В ярмо Христово, сладостно то будет
Душе твоей; когда захочешь сам
Взять крест на рамена, ужели тяжек
Покажется тебе он?
 
 
Раб-неофит
Но зачем же
В ярмо по доброй воле нам впрягаться
И крест нести по своему желанью,
Когда и так замучила неволя?
Так натрудили душу и загривок
Кресты и ярма нам,– терпенья нет!
Не для того пришел я в вашу церковь,
Чтоб новый крест или ярмо найти.
Нет, я пришел сюда найти свободу
По слову: несть раба – несть господина.
 
 
Епископ
И ты найдешь свободу эту, сын мой,
Как только встанешь под ярмо Христово.
Равны рабы господни меж собою.
Свой путь мирской ты под ярмом пройдешь
И в царство божье внидешь. В оном царстве
Иных владык не будет, кроме бога,
Отца всевышнего. Твоя гордыня
Сравнилась бы с гордыней сатанинской,
Когда бы ты отцовой божьей власти
Не признавал.
 
 
Раб-неофит
Святой отец, помилуй,
Какая у раба еще гордыня!
Пусть будет так, пускай отец всевышний
Царит над нами! Но когда ж настанет
То царство божье? Где его искать?
Тот говорит: на небе царство божье,
А этот: на земле…
(Страстно ждет ответа, глядя на епископа.)
 
 
Епископ
Прав тот и этот.
 
 
Раб-неофит
Но где же на земле оно?
 
 
Епископ
Вот здесь. Раб-неофит Как, в Риме?
 
 
Епископ
В нашей церкви.
 
 
Раб-неофит
В катакомбах?
 
 
Епископ
Не говори «вон тут» иль «где-то там».
Оно везде, где бог в смиренных душах.
 
 
Раб-неофит
Когда ж он будет в душах всех людей?
 
 
Епископ
Тогда, когда Христос сойдет на землю
С небес еще раз.
 
 
Раб-неофит
(грустно)
Брат один сказал,
Что миновать должно тысячелетье
До нового пришествия Христова…
 
 
Епископ
Он еретик. Никто из нас не знает
Ни дня, ни часу…
 
 
Раб-неофит (радостно перебивает)
Значит, царство божье
Начаться может каждый день и час?
 
 
Епископ
Конечно, да.
 

Раб-неофит задумывается и снова мрачнеет.

 
Что загрустил ты, сын мой?
 
 
Раб-неофит
Я думаю… ты говоришь, что здесь
Меж нами царство божье… Почему же
Меж нами есть патриции, плебеи,
Да и рабы?
(Оглядывает собравшихся, многие из них потупились.)
 
 
Христианин-патриций (выступает несколько вперед)
Душа твоя, мой брат,
Смущается напрасно. Я – патриций,
А он – мой раб.
(Показывает на старика.)
Но то мирское дело,
А пред всевышним оба мы как братья.
 
 
Раб-неофит (старому рабу)
Ты раб ему для видимости только?
 
 
Раб-старик
Нет, господину верно и смиренно
Служу я не за страх, служу за совесть,
Как бог велел.
 
 
Раб-неофит
Но если вы равны,
Зачем же ты служить ему обязан?
 
 
Раб-старик
По божьей воле он рожден владыкой,
А я рабом.
 
 
Раб-неофит
Есть, значит, в царстве божьем
Владыки и рабы?
 

Раб-старик молчит.

 
Патриций
Он здесь не раб.
Я ноги здесь ему согласен вымыть.
Вкушали мы Христову плоть и кровь
С ним рядом, за одним столом.
 
 
Раб-неофит (старому рабу)
А дома
Вы тоже за одним столом едите?
 
 
Раб-старик
Нет, этого, мой брат, совсем не нужно.
 
 
Раб-неофит
А почему?
 
 
Раб-старик
Да так… Не подобает…
 
 
Епископ (рабу-неофиту)
Не искушай его. Он духом прост.
А царство божье для таких ведь близко.
Кто терпит все смиренно, те блаженны.
Им все равно, как их зовут в миру –
Рабы или владыки.
 
 
Раб-неофит
Нет, отец мой,
Не все равно!
(С порывом.)
Когда бы ты услышал,
Как плакало вчера мое дитя,
Покорный этот, тихий наш младенец,
До вечера без молока остался,-
На оргии прислуживала мать,
И даже забежать не удалось ей,
Чтоб покормить ребенка.
И теперь
Ребенок захворал, но и заплакать
Жена не смеет: господин не любит
Слез на глазах рабынь своих красивых.
 
 
Епископ
Не надо плакать, если б и скончался
Ребенок ваш. Ему большое счастье
На небе уготовано.
 
 
Раб-неофит
А детям
Господским разве меньше будет счастья.
Когда в невинном возрасте умрут?
 
 
Епископ (несколько смущенный)
Невинные пред господом равны.
 
 
Раб-неофит
(мрачно)
Двойное счастье у детей господских:
Один раз на земле, второй на небе…
 
 
Раб-старик
Брат, не завидуй, не губи души,
Не загрязняй ее святыни чистой»
Хозяин твой язычник пусть глумится
(А христианам это не пристало),-
Он вашей чистоты не оскорбит,
Пока жена и ты смиренны духом.
 
 
Раб-неофит
Эй ты, старик, не жги словами сердце!
Прости, но знаешь… вымолвить мне стыдно.
Да что там стыд рабу!… Скажу всю правду:
В чем «чистота» или «смиренье духа»?
Душа воспалена, когда я вижу,
Как с оргии порой жена приходит
В угаре пьяном и с огнем в глазах
От непристойных песен. В косах свежий
Венок цветущий,– кажется, что ярче
Пылает он в жилище нашем грязном…
Жена спешит господскую тунику
Скорей сменить на рабские лохмотья,
Чтоб в нашей «чистоте» не замараться.
И у жены не раз в минуты эти
Я слезы видел… К роскоши привычка,
Как ржавчина, ей разъедает сердце.
Ей тяжело без роскоши… И я
Не мог не бить ее за эти слезы,
Хотя и знал я, что еще противней
Ей станет бедный дом наш…
 
 
Патриций
Слушай, брат,
Ты обратил бы лучше в нашу веру
Жену свою,– рассталась бы смиренно
Она с мирским весельем.
 
 
Раб-неофит
Господин,
Иль брат мой, как здесь принято,– ты знаешь,
Что обращать жену в другую веру
Я не решаюсь. Пусть уж лучше плачет
О чистых платьях и домах господских,
Чем станет слезы лить о чистоте
Души своей и тела. Так иль этак,
Ей все равно спасенье недоступно.
Что в ней изменится, когда узнает
Про грех и святость? Лучше пусть не знает!
 
 
Епископ
Кто не по воле согрешил, невинен.
 
 
Раб-неофит
А мы, рабы, и сами ведь не знаем,
Что делаем невольно, что по воле.
Грех или нет, а мука остается.
Признаться трудно… Я не знаю сам,
Мой ли ребенок, иль господский отпрыск.
А может быть,– отцом был кто-то третий…
Да и жена не знает… И люблю я
Ребенка, но, бывает, ненавижу…
 
 
Старуха
Грех ненавидеть, ведь дитя невинно.
(Посмотрев на епископа, замолчала.)
 
 
Епископ
И женщина порою скажет мудро.
 

Молодая, изможденная, бедно одетая женщина шепчет что-то па ухо почтенной вдове диаконисе.

 
Диакониса (епископу)
Дозволишь ли сказать, честной отец?
 
 
Епископ
Да, но короче.
 
 
Диакониса (показывает на молодую женщину)
Юная сестра
Желает оказать услугу брату.
(Показывает на раба-неофита.)
 
 
Епископ
Но чем же?
 
 
Диакониса
Просит, чтоб его жена
Ребенка приносила к ней в то утро,
Когда на оргию служить уходит.
Сестра сама ребенка кормит грудью
И молоком поделится охотно;
Она старательно за ним присмотрит.
 
 
Епископ (молодой женщине)
Благое дело, дочь моя, пред богом.
Молодая женщина покорно склоняет голову.
 
 
Диакониса (рабу-неофиту)
Жене скажи, чтоб принесла ребенка
На Малый Форум. Пусть она отыщет
Дом Деодата-плотника и с верой
Отдаст дитя сестре Анцилодее
И может быть спокойна за присмотр.
 
 
Анцилодея (молодая женщина, тихо говорит рабу-неофиту)
Ты мне окажешь милость, добрый брат!
 
 
Раб-неофит (смущенно)
Благодарю, сестра!
 
 
Патриций
Я дам тебе
Какой-нибудь одежды, хоть не новой,
Изношенной рабынями, но чистой.
Мы выдаем так щедро, что излишком
С твоей женою могут поделиться.
Ваш господин, как видно, не из щедрых.
 
 
Раб-неофит (сдержанно)
Спасибо, господин!
 
 
Епископ (поправляет)
Твой брат…
 
 
Раб-неофит (равнодушно)
Пускай!
 
 
Купец-христианин
Жена, сказал ты, любит чистоту,
А в доме грязь. Придешь ко мне ты в лавку.
Я мыла дам бесплатно. Господин ваш
Для вас жалеет мыла.
 
 
Раб-неофит (едва скрывает насмешку)
Видно, так…
 
 
Диакон-старик
Ты, верно, часто голоден бываешь.
Язычники не слишком сытно кормят
Рабов своих. Так можешь приходить
По воскресеньям на агапы наши,-
Так называются у нас обеды
Для бедняков. Получишь пищу, брат мой,
Для тела и для духа, ибо часто
По окончании трапезы нашей
Епископ и старейшие приходят
Христовой плоти с нами причаститься,
Подать нам благочестия пример
И ноги братьям вымыть. Приходи же
Ко мне на крытый двор. Я маслодел.
Зовусь Агатофилом. Возле терм
Мое жилье. Тебе покажет каждый,
Где проживает «тот чудак богач,
Что любит угощать всю голытьбу»,-
Так обо мне язычники болтают.
 
 
Раб-неофит (ничего не отвечает диакону и некоторое время стоит молча, схватившись за голову)
Вот до чего я дожил! Стыд и горе,
Что смолоду, как нищий, побираюсь!
Кого же мне проклясть? Отца ль родного,
Что продал за долги меня в неволю,
Иль те долги, иль богача того,
Торгующего душами людскими?
Иль день, когда на свет я родился?
 
 
Епископ
Одумайся, несчастный! Успокойся
И прогони от сердца злобный голос
Гордыни, ибо это смертный грех,-
Твои проклятья, да еще в то время,
Когда так щедро братья предлагают
Свою благую помощь.
 
 
Раб-неофит
Помощь, помощь!
Она пронзила сердце мне насквозь.
Взгляни на эту женщину больную!
(Показывает на Анцилодею.)
Сама в нужде, куда уж помогать!
Сама как тень. Моя жена здорова
И молода. И только сын мой бедный,
Как сирота, без молока остался.
Чужую грудь придется взять младенцу,
Не то умрет, пока родная мать
На оргиях прислуживает пьяным.
А мне придется нищие обноски
Сбирать с рабов по тряпке для рабыни,
Для женщины, что с горя загуляла.
Ведь некогда и прясть рукам здоровым.
Нет времени,– ведь что ни день, то праздник.
Ты говоришь: грешны мои проклятья,
А то не грех – голодных объедать
И голых обирать? Да и кого же?
Работников, рабов, своих же братьев…
 
 
Диакон
У нас дают и бедный и богатый.
 
 
Раб-неофит
Да, я забыл, что раздобуду мыло
У брата-торгаша совсем бесплатно,
Чтобы слегка прикрасить рабский облик,
Чтобы не так уже глаза колол он
Богатым братьям в царстве вашем божьем.
А то еще придет наш бедный брат
Хотя бы раз в неделю на агапу,
Разложит грязные свои лохмотья
На мрамор рядом с белою туникой
И тогой вышитой.
(Патрицию.)
Благодари
Товарища за даровое мыло,
Ведь, может быть, захочешь вымыть ноги
Мне ради христианского братанья,-
Пускай хотя бы выглядят почище.
Я дома их чуть-чуть обмою мылом,
Честь окажу патрицианским ручкам.
 

Патриций вспыхивает, но сдерживается и только посматривает на епископа.

 
Епископ(еще тихо, сдержанно, но сурово)
Какой злой дух тебе смущает сердце?
За что ты братьев собственных поносишь
Обидными и едкими словами?
Чем провинились мы? Что против братьев
Имеешь ты?
 
 
Раб-неофит
Я с жалобой пришел,
С великой жалобой. Я был рабом,
Невольником. Я продан был в неволю,
Насильно был захвачен. А теперь
Меня вы нищим сделать захотели,
Чтобы спокойно руку я тянул
За коркой хлеба. Вы мне навалили
Сверх горького ярма – другое, слаще,
Сверх тяжкого – другое, чуть полегче.
И вы хотите, чтобы вам я верил,
Как будто легче станет мне от веры.
 
 
Епископ
Мы искренне с тобою говорили,
По слову божьему.
 
 
Раб-неофит
А я не верю Ни искренности вашей, ни словам.
А если искренне помочь хотите,-
Вот ваш алтарь, там много серебра
И золота. Взамен агап могли бы
Вы из неволи выкупать рабов.
(Патрицию.)
Ты, господин, и даром отпустил бы.
А мы тогда добудем сами хлеба,
Сошьем одежду…
 
 
Епископ
Кто такие мы?
Как изменить посмеем волю божью –
Кому рабом, кому свободным быть?
О чем печешься? «Не единым хлебом
Жив человек, но так же добрым словом,
Из божьих уст услышанным».
 
 
Раб-неофит
Но мало
Мне слов и хлеба. Мне нужна свобода,
А иначе не жизнь, а прозябанье.
Я потому и с жалобой явился,
Что вы, взамен той жизни и свободы
Обетованной людям в царстве божьем,
Даете пищу, платье и слова.
 
 
Епископ
Не все слова равны друг другу, сын мой.
Слова господни нам спасают душу,
А не дела людские.
 
 
Раб-неофит
Где ж они?
«Терпи да покоряйся»,– я услышал
От вас сегодня. Именно они
Спасают наши души? И за них
Идут на крест, на казни, на мученья,
На растерзанье в цирках христиане?
 
 
Епископ
Идут с великим словом на устах,
Которого людской бессильной речью
Не передашь.
 
 
Раб-неофит
Какое ж это слово?
 
 
Епископ
То слово – бог. Он альфа и омега,
Начало и конец. Им мир наш создай,
Им все живет. Иных же во вселенной
Богов не существует, кроме бога.
Бог – это слово, это жизнь и сила.
А те, что некогда звались богами
В язычестве, то идолы слепые
Иль злые духи, слуги князя тьмы.
За то и мучат нас и распинают,
Что не хотим мы идолам служить,
Что князя тьмы не почитаем богом,
Что ходим не во мраке, а в сиянье.
 
 
Раб-неофит (страстно подхватив последние слова)
«Что ходите не в мраке, а в сиянье»,-
И, значит, послушанье и терпенье,
Как маску мима, вы с лица сорвали,
Не служите, не слушаетесь кротко
Того, чьей власти не признали души,
С кем вам велит бороться ваша совесть?
Я верно понял речь твою, отец мой?
 
 
Епископ
Да, лишь одно мне следует прибавить:
Бороться послушаньем и терпеньем.
 
 
Раб-неофит (упавшим голосом)
Я снова ничего не понимаю.
Бороться послушаньем,– как же это?
 
 
Епископ
Мы с духом боремся, а не с людьми.
Мы подати беспрекословно платим,
Мы цезаря смиренно почитаем,
Не восстаем ни действием, ни словом
Против земных властей. Но князю тьмы
Ни жертв, ни преклонений не справляем.
 
 
Раб-неофит
А кто же этот цезарь, эти власти,
Да разве же не слуги слуг того,
Кто вами наречен был князем тьмы?
 
 
Епископ
Да, если служат идолам. В ином же –
Начальники, поставленные богом.
 
 
Раб-неофит
Каким же это богом?
 
 
Епископ
Бог единый
На небеси, бог слово, бог любовь,
Господь наш, бог отец, бог сын, бог дух.
 
 
Раб-неофит
Так это он нам цезаря поставил,
Патрициев дал и преторианцев
И поднял над рабами богачей?
 
 
Епископ
«Нет в мире власти, аще не от бога».
Господь наш бог, предвечный наш владыка
Над прочими владыками земными.
Они в его руке. И он карает
Владык неправедных, отнюдь не мы.
«Отмщенье мне, и аз воздам»,– сказал он.
 
 
Раб-неофит
Когда ж случится это?
 
 
Епископ
Кто постигнет
Пути господни?
 
 
Раб-неофит
Может быть, когда
Наступит во вселенной божье царство,
Когда Христос придет вторично к людям?
 
 
Епископ
Тогда, мы верим, будет божий суд.
 
 
Раб-неофит
А что потом?
 
 
Епископ
Едино будет стадо,
Единый пастырь.
 
 
Раб-неофит
А при нем не будет
Помещиков, наместников господних,
Неправедных начальников над нами?
Тогда уже не будут больше люди
Свободны в мыслях и рабы телесно?
 
 
Епископ
Не знаю, не дано обетованья
Ни от Христа, ни от его посланцев.
 
 
Раб-неофит
Ах, вот как! Так пускай не наступает
То царство божье и вовеки!
 
 
Раб-старик (в невыразимом ужасе)
Боже!
Спаси нас от греха! Что говорит он!
 

Вся христианская община выражает возмущение; отдельных слов не слышно, но говор и гул нарастают, как волны, наполняя все подземелье, и отголоски достигают темных переходов катакомб.

 
Епископ (поднимает руку вверх, громко)
Мир, братья, вам!
(Рабу-неофиту.)
Покайся, нечестивец!
Назад возьми безумные слова.
Тебе на том придется свете горше,
Чем было в жизни. Кто на этом свете
Не хочет царства божьего дождаться,
Утратит царство божье и на небе,
Он будет ввергнут в лютую геенну,
Там пламень негасимый, плач и скрежет,
Там точит червь бунтующее сердце.
 
 
Раб-неофит (страстно)
Нет, не покаюсь. Ты, отец, напрасно
Геенною страшишь меня. Я вижу
Геенну ежечасно, ежедневно,
Со мною рядом слышу плач и скрежет,
И точит червь мне сердце до сих пор.
Тот лютый червь привел меня и к вам
Искать свободы, правды и надежды.
А что я здесь нашел? Слова пустые
Да тщетные мечты о божьем царстве
И о царе царей в трех ипостасях,
Который над владыками владычит
И им дает владычествовать нами
Отныне до пришествия второго,
А может, и потом, и после смерти,
Там, в небесах, в грядущем царстве божьем
Жизнь временную вечная продолжит.
Придется, может быть, бесплотным душам
Бороться «послушаньем и терпеньем»,
И рабская душа
(показывает на раба-старика) не перестанет
Служить смиренно, не за страх, за совесть
Душе патрицианской всемогущей,
Он
(на торговца) взвесит на весах добро и зло
И чистоту разделит по крупице.
Тот
(на диакона) раз в неделю будет угощать
Духовной пищей голых и голодных,
Таких, как мы. А мы-то, бедняки,
Стоять мы будем тихо и покорно,
Как нищие стоят пред господином,
Пока нам знак подаст отец епископ
Или хоть слово вымолвить позволит,
А может быть, велит пропеть осанну
Царю царей, всевышнему отцу,
Владыке всех рабов своих небесных.
Нет, право же, не лучше ли гореть
В геенне лютой до скончанья века,
Чем оставаться в рабстве беспросветном,
Откуда смерть освободить не может.
 
 
Епископ
(уже несколько раз пытался прервать эту речь и стучал посохом, гневно и грозно заглушает голос раба-неофита)
Прочь! Уходи от нас, исчадье тьмы!
Оставь собранье! Для чего ты здесь
Общину христианскую смущаешь?
В нору сокройся, отпрыск злой ехидны,
Откуда вылез на погибель душам!
 
 
Раб-неофит
О нет! Ты прогонять меня не смеешь!
Я к вам пришел по слову твоему,
Поверив обещаньям вероломным,
Что будто бы найду любовь и мир.
Вы отняли навеки у меня
Последний мир, последнюю любовь
Навеки отравили. И теперь
В душе моей пустыня. Я не знал,
Что значит грех, я знал одно несчастье.
Вы научили, что такое грех,
Бесчестье перед богом. Я-то верил,
Что смертию кончаются все муки.
А вы передо мной открыли вечность
Мучений адских за проступок легкий.
Так подарите же теперь защиту
И от бесчисленных грехов тяжелых.
Вы ближнего любить меня учили,-
Так научите защищать его!
А не любуйтесь, опустивши руки,
Как в тяжком рабстве погибают братья.
Все ваше милосердье – как заплата
На вретище дырявом и гнилом,-
И оттого еще заметней бедность.
Или чужого молока довольно
Ребенку вместо материнской ласки?
Иль чистая туника даст, как прежде,
Жене моей былую чистоту?
Иль я забуду на собранье вашем
Позор и горе моего жилища?
Не хлеба я прошу у вас, не слова,
Но жадно жду любви не оскверненной,
Без зависти, без подлых помышлений,
К надежде ясной сердцем порываюсь,
Хоть издалека увидать свободу,
Чтобы мой сын, мой внук, мой дальний правнук
Дождался дня, когда само названье,
Позорное названье «раб» исчезнет.
Хочу уверовать в святую силу,
Что просветит и самый темный разум,
Сберет людей в свободную общину,
Без пастыря, без сторожа-владыки,
Не в стадо с пастухом своекорыстным,
С овчарками, трясущееся вечно
От воя львов, волков, лисиц, шакалов,
Гиен и прочих хищников коварных.
Не я один томлюсь духовной жаждой,
Не я один изголодался сердцем.
Немало нас таких. Мне говорил
Один товарищ, раб, что здесь, за Тибром,
Недалеко от гнилостной мареммы,
Восставшие рабы разбили лагерь.
Они решили разорвать оковы
И сбросить с шеи вековое иго.
 
 
Патриций
Ты думаешь, надолго сбросят иго?
 
 
Раб-неофит
Хотя б на миг, а постараться стоит!
Я среди вас на вечную свободу
Рассчитывал. Но, видно, и на миг
Вы «легкого ярма» не в силах сбросить.
Так лучше не печалиться о вечном,
На временном пока остановиться,
Взамен агап – на оргии кровавой.
 
 
Патриций
Скажи уж – на позорной крестной казни!
Раб-неофит
Эй, христиане!
А с какой поры
У вас позорной эта казнь зовется?
Зачем же вы пугаете крестом?
Ведь и Мессия ваш не устыдился
Висеть с двумя разбойниками рядом
На том кресте.
 
 
Патриций
Он освящает крест,
А не разбойники.
Он спас их души,
А не они его…
 
 
Раб-неофит
Ого! Да так ли?
А может, он и не царил бы в небе,
Над душами людскими не владычил,
Когда бы эта кровь не проливалась
Разбойников, восставших и мятежных,
На страх рабам и всем, кто «духом прост»?
А может, «послушанье и терпенье»
С лица земли давным-давно б исчезли,
Когда бы призрак этих двух распятых
Разбойников кровавых не страшил нас
Угрозою погибели напрасной!
 
 
Молодой христианин
Кто терпит и покорен, не страшится
Идти на смерть во имя сына божья,
За всех за нас распятого.
 
 
Раб-неофит
Так, значит,
Он был распят, чтоб распинали нас?
Так где ж оно, в чем искупленье
было Вселенского греха, когда и ныне
Кровавое творится искупленье?
 
 
Епископ
Грех искуплен на небе. Не от мира
Сего господне царство. Смертно тело.
Душа блаженна присно и вовеки.
Спаситель отдал кровь и плоть свою
Насытить верных. А таким ничтожным
Рабам, как ты, совсем не пригодился
Тот дар святой, и гибнет он напрасно.
 
 
Раб-неофит
А разве мало гибли мы напрасно,
Закланные пред идолом неправым,
Да и доныне гибнем за царя,
Нам присудившего навеки рабство?
Кто смерил путь, уставленный крестами,
Рабами, нами пройденный в веках?
Кто взвесил кровь, что и досель не пала
На палачей и снова отягчает
Потомков тех замученных героев?
По этой крови, как по багрянице,
Разостланной для цезарских триумфов,
Прошла богов бесчисленных фаланга
С земли на небо. Сколько же ей стлаться,
Чтоб шли и шли бесплотные тираны,
Чтоб мертвенные, призрачные боги
Бесценный пурпур крови попирали?
Своей же крови я не дам и капли
За кровь Христову. Если это правда,
Что был он богом, пусть хоть раз прольется
Напрасно божья кровь и за людей.
Мне все равно, один ли бог на небе,
Три бога, или триста, хоть мирьяды,-
Ни за какого гибнуть не хочу:
Ни за царя в незнаемом Эдеме,
Ни за тиранов на горе Олимпе.
Ни у кого не буду я рабом -
С меня довольно рабства в этой жизни.
Я честь воздам титану Прометею.
Своих сынов не делал он рабами,
Он просветил не словом, а огнем,
Он мятежом боролся – не покорством,
Не трое суток мучился, а вечно,
И все же не назвал отцом тирана,
Но деспотом вселенским заклеймил,
Предвозвещая всем богам погибель.
Я вслед за ним пойду. Но я погибну
Не за него,– не требует он жертвы,-
Но лишь за то, за что и он страдал.
Пусть никого мой крест не ужаснет.
И если только запылает в сердце
Святой огонь и хоть короткий миг
Я проживу не как несчастный раб,
А вольный, непокорный, богоравный,-
Тогда и на смерть весело пойду,
Тогда без жалоб на кресте погибну.
 

Внезапно Анцилодея разражается безудержными рыданиями.

 
Раб-неофит (ласково)
О чем, сестра? Что так тебя смутило?
Иль это я обидел дерзким словом?
 
 
Анцилодея
Нет, брат… ты не обидел… только грустно…
Мне жаль тебя… Наверно, ты погибнешь.
 
 
Епископ
Не плачь. Лукавый раб не стоит слез.
Он поклонился духом Прометею,
А это сатана, предвечный змий,
Что искушал на грех и непокорность.
Рабу такому нет у нас прощенья,
Нет благодати. Он уже погиб.
Оставим нечестивца. Отречемся.
Уйдем от зла и благо сотворим!
 
 
Раб – неофит
Я встану за свободу против рабства,
Я выступлю за правду против вас.
 

Вся община двинулась со свечами в руках. Епископ впереди. Раб-неофит уходит один, другим переходом, в другую сторону.

‹4 октября 1905 г.›