Текст книги "Пугачев Победитель"

Автор книги: Михаил Первухин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 26 страниц)

ли наши головотяпы в чужих землях порядок

и н 'дить. А королек-то прусской оказался, что кобель >  11 ас той, то на одного налетит, то на другого, да цап, цн цап. Только клочья шерсти летят. И нашим голово– | имам тоже не раз показал кузькину мать, чтобы не hi в чужое место, да не вмешивались в чужие mi i.i Ну, а головотяпам-то драться с пруссаком и не было. И начались из армии побеги. В те

поры, говорят, и сбежал Емелька Пугачев, а был он тогда уже в урядниках. Сбежавши, махнул к себе, конечно, на тихий Дон. А там слушок пошел: скрывается, мол, беглый урядник. Ну, и приказано было его, как дезертира, изловить и по начальству представить. А он, не будь дурак,– ходу. А куда бежать, как не на Волгу, где всегда люду бездомному да беззаконному великий вод был.

С Волги побывал он, говорят, на астраханских рыбных промыслах, а оттуда перемахнул на Урал, бродил с завода на завод, под чужим именем укрывался и занимался темными делами. Ну, и сорвался: попал к ярыгам в руки и был посажен в Казани в острог. В остроге он, однако, долго не засиделся, снюхался с какими-то дружками, бывшими на воле, да как-то раз, будучи отпущен под караулом из двух солдат в город по делам, сшиб с ног одного солдата, а с другим вместе сиганул в повозку, которая дружками заранее подготовлена была в надлежащем месте. Да и дернул по всем по трем – ищи ветра в поле...

И объявил себя императором?

Не сразу. На первых порах, скрываясь от властей, прячась по большей части среди переселенных на Яик казаков, держал он себя осторожненько. Когда пошли слухи, что, мол, ходит по земле русской, скрываясь от царицыных слуг, лишенный престола батюшка– царь Петр Федорыч, наш Емелька, при случае, как человек бывалый, говаривал, что действительно приходилось ему со странником-царем встречаться и даже дружить. Я, де, Емелька, не простой человек. Меня сам батюшка-царь знает. Я у него, царя, во дворце золотом, в палатах разукрашенных в свою пору на часах стоял.

Простое бахвальство... А от этого бахвальства пошло и дальше, стал Емелька, подыгрывая под общую молву, твердить, что, мол, не только он с царем знался, но даже и больше—имеет он, Емелька, как

человек верный, от царя-батюшки поручение ходить по земле русской да из-под руки разведывать, как II что. И кто царю верность соблюдает, и кто под цирицыну руку гнет, и кто простому народу какие оГ>иды чинит.

Ну, и стали к Емельке всякие обиженные с прошении ми лезть: «Доведи ты, милой, до царя-батюшки, что, мол, царицыны землемеры при генеральном меже– пинии у нашего села во какой кус лугов неправильным манером отмежевали, а господа сенаторы на п.ипе прошение зеленое сукно положили. А мы тебе за VI лугу в благодарность тулуп новенький поднести согласны,-да и деньгами рубль серебром отвалим, нишь бы нам межу-то на старое место передвинуть».– "Да, ведь, на престоле сидит не царь-батюшка, Кате– hiiiiа царица!» – «То-то, что сидит немка-зловредная Да долго ли усидит? Может, с божьей помощью, удается царю-батюшке ей, немке, шею свернуть. Очен– |нI просто! А когда воссядет царь-батюшка на своем престол-отечестве, то тут ты ему и помяни об деревне, мн)|, Горловке... Так, мол, и так... И надо, мол, горлов– цен, слуг твоих, надежа-осударь, верных, по закону ублаготворить, а помещику Самопалову хвоста укоро-

I И'ГК..»

И поехал, покатил Емелька по разным глухим VI мм, собирая дань обильную от разных обиженных. 'Гам от имени царя-батюшки «прирезочку» обещает, и им лесок сулит казенный отдать, чтобы было из чего и нп.| ставить. Здесь прощение и прегрешений отпуще– мне дает головотяпам, ожидающим плетей за то, что и праздничный день в подпитии разбили царев кабак н поломили голову целовальнику, а евоной женке причинное место дегтем вымазали. А тут молвил MpviHM головотяпам, у которых царицыны слуги их ' и иную запечатали: «Вот погодите ужо: воссядет ■ иконный батюшка-царь на престол-отечество, так он ичас прикажет вашу моленную распечатать. Он и гам по старой вере!»

Ну, вот раз был в одном глухом городишке на краю степей торг базарный. Съехались из соседних хуторов казаки, привезли на торг свои товаришки, а там налог какой-то кто-то и почему-то требует: брали, скажем с воза по копеечке медью, а теперь требуют по две. И вышел из-за этого спор, дал один казак сборщику по рылу, а тот «караул!» завопил. Набежали ярыги, конечно, ему рыло наклепывают. А баба того казака следом бежит да вопит: «Убивают маво муженька!» Ну и поднялся шум. Набежали другие казаки: «За что Терентия в кутузку посадили? Выпущай!»

А в городке вся-то военная сила состояла из трех десятков инвалидов да земских ярыг. А комендантом был вечно пьяный инвалидный поручик, которого на этот случай и дома не оказалось: уехал к какому-то помещику на именины. Распоряжаться было некому. Толпа выломала двери кутузки и выпустила на свободу не только Терентия, но и других сидевших там арестантов. А арестанты вспомнили: «Братцы! В острожке наши же сидят, комендант, пес сущий, в колодках держит!»– «Гайда на острожек! Бей, ломай!»

Не только что острожек разнесли, но и лавки, и дома зажиточных горожан. А когда брали острожек приступом, то заставили опытного человека, Емельку, который и с пруссаками дрался, и с туркой бился, приступом руководить И стал Емелька предводителем. Ну, а потом, разгромив, что можно было, пошла толпа рассеиваться, боясь, как бы не пришлось расплачиваться за содеянное. И стали приставать к Емельке: «Ты все баешь, что, мол, царь-батюшка, где-то поблизости скрывается. Веди нас к нему! Пущай он нас под свою руку берет! Тогда за погром расплачиваться не будем!» Пробовал Емелька отвертеться, да они его приперли: «Давай царя-батюшку, и никаких!» А тут кто-то ему и шепни: «Разорвут тебя дуроломы, ежели ты им царя не дашь. Одно тебе спасение, говори, что

h i сам и есть царь-батюшка. А утихомирятся – улиз– мсщь али что!»

И появился Емелька в первый раз в качестве того самого царя-батюшки, близкий приход которого он иоиющал. Но разбушевавшаяся толпа этим не удо-

п.ствовалась: «Ежели ты царь, то веди ты нас на

дний городок. Там в острожке полета беглых

солдат твоих же сидит. Пымали их по буеракам, и Сибирь гонят».

Пошел Емелька, то есть уже не Емелька, а сам ' hi юшка-анпиратор Петр Федорыч по полудикому краю разгуливать, посаженный в тюрьмы да в остроги и мимй люд освобождать, чиновных людей царицыной ми и ги ссаживать да подвешивать. И повалили к нему, Пи | юшке, под его высокую руку и беглые солдаты, н оуПные казаки, обиженные царицей, и раскольничьи г л а пари, и сбежавшие от своих господ крепостные, н у м л добры молодцы, степные разбойнички. И пошел | v I сп. из края в край тысячеголовый змей народного пуита.

А время было как раз для этого бунта подходящее: царица Екатерина затеяла войну с Турцией. В дале– | и. края ушли царские полки. Война оказалась тяжелой, потери царской армии огромные, и для пополнено < mix потерь объявлялся набор за набором. Рекрут– 14 и(| набор, известное дело,—стон и скрежет по дерев– илм И солдаты кому же, в сам деле, охота идти? Кто ми I сг, гот откупается или за себя наймита выстав– йи«|т, А другие

Пальцы рубят, зубы рвут – В службу царскую нейдут.

третьи, как тараканы, расползаются, по щелям

111111 потея, отсиживаются. Тюрьмы да остроги битком изловленными, которых ждут плети да отсыл-

I и армию. А всколыхнулся народушко – у власти но it рукой потребной силы нет, чтобы эту всколыхнув-

шуюся орду осадить. Стоят по степным городкам гарнизоны, да разве это сила? Или инвалидные команды из гарнизонных крыс беззубых, или молодяти– на, только поставленная под ружье и тоскующая по дому.

Если бы не был таким глухим да отовсюду далеким тот край, где таившееся под землей пламя бунта прорвалось, спохватился бы вовремя Питер. Пришли бы настоящие, правильно устроенные и умело руководимые военные силы и попросту затоптали бы бунт тяжелыми солдатскими сапогами. Но Питер далек, три года скачи – не доскачешь. Да и даже когда до Питера дошли вести о том, что где-то, чуть не на краю света, появился «царь-батюшка» из бородатых донских казаков, не было сие принято во внимание. Смешным даже показалось.

Да, пожалуй, и впрямь смешно было. Вон, в какой– то степной крепостце нашелся бравый комендант, капитан Бошняк. И было с ним воинской силы, как кот наплакал. На сам-то Бошняк оказался человеком, который шутить не любит. Со своими инвалидами, да казаками, да набранными из мирных обывателей добровольцами несколько раз наложил по загривку наползавшим в его, Бошняка, крепостцу мятежникам.

Только таких Бошняков – один, два да и обчелся, а многие совсем не такими оказались, не сумели, не смогли оказать отпор разгулявшимся толпам. Растерялись, смалодушничали, допустили, что под рукой у Пугачева оказались многие тысячи темного и буйного острожного и степного люду. И появилась у него и казачья кавалерия, и пехота, и даже «антилерия» из захваченных здесь и там старых пушченок.

Слух, что где-то между Уралом и Волгой идет большое восстание, в котором принимают участие и казаки, проник за границу и был там подхвачен с радостью. Старый Фридрих вспомнил то не столь уж далекое время, когда русские головотяпы добрались– таки до Берлина и в Потсдаме чеканили свою монету,

■i н самом Берлине однажды посекли плетями каких– то иашквилянтов, осмелившихся «продерзостно писать о г. императорском величестве, Елизавете Петровне». Исиомнил Старый Фриц, которого русские уже назы– н и л и старым хрычом, что Петр Федорович,– не этот, p i имеется, безграмотный казачий урядник и сторонни г двуперстного сложения, а настоящий Петр Федо– роипч из захудалых шлезвиг-голштинских принцев, по ■ и призу судьбы попавший на российский император– | | ни престол,– спас его, короля прусского, бывшего v i f на краю гибели, заключив нелепейший и обидней– III и й для России мир. И вспомнил, как против этого пг м пейшего мира, лишившего Россию всех, добытых ну гсм долголетней и столь дорого обошедшейся войны, mi под, возмущалась молодая супруга Петра Федорови– | | словно и впрямь позабывшая о своем немецком происхождении.

И Старый Фриц решил: «Помочь этому бородатому щи арю я, разумеется, остерегусь, по крайней мере, ш н а что. Но на всякий случай не мешает и мне мер каться настороже да не мешает под рукою и дать hi т. Пугачеву, что я его действия одобряю». Послании Старого Фрица, друга энциклопедистов, покрови– || I I Вольтера и прочих философов, стали доставлять и с га н скитавшегося в степях Пугачева «грамотки», горых «пруцкой король» рассыпался в любезно-

| м х но адресу Емельки Пугачева и упоминал о своих

нему родственных и дружеских чувствах.

! > шевелилась и Австрия: снова и снова в вен– сном министерстве иностранных дел стали вспомнит что еще во дни, когда в московском Кремле ищем «царь Деметриус», отцы-иезуиты усиленно вы-

Л пи проект соглашения между Австрией и Поль-

предмет Великого Герцогства Киевского с тем,

на престоле этого нового Великого Герцогства

I один из Габсбургов. Тогда против этого проек-

| поднялось польское шляхество: оно смотрело на V' р.пшу как на свое законное достояние и не было

расположено уступать это свое достояние австрийскому цесарю.

А вот теперь, полтораста или сто шестьдесят лет спустя, обстоятельства складываются уже многим благоприятнее для Габсбургов: Польша сама разваливается. Если суждено развалиться и сколоченной Романовыми Российской империи, почему Австрии не выступить в роли ее наследника? Хорошо было бы добраться до берегов Черного моря, тогда Молдово-Валахия сама упадет, как спелый плод, в руки Австрии.

И австрийские тайные посланцы отправились через Черновицы в Киев, а из Киева через Харьков пробрались на Дон, с Дона – на Волгу, с Волги – в степи, где крутился огненный вихрь поднятого Пугачевым бунта. Зашевелились и другие державы. Бывшие на службе Турции французские офицеры отправились к Пугачеву через Кавказ и через Персию. Двое из них так и сгинули, подвернувшись то ли под черкесский кинжал, то ли под персидский нож Но один, шевалье де Мэрикур, из-за имевшегося на его аристократическом лице рубца прозывавшийся Балафрэ, как когда-то прозывался один из Гизов, добрался-таки до Чернятина и стал одним из советников Пугачева вместе с итальянским иезуитом Бардзини и шведским капитаном Анкастромом.

Добрался к Пугачеву в Чернятин и «мистер Бот», он же Павел Полуботок, родной внук того Павла Полуботка, который при Петре был украинским гетманом да был Петром ссажен и заморен то ли в Сибири, то ли в казематах Петропавловской крепости.

Еще будучи гетманом, старый Павло имел благоразумие переправить в Англию своего малолетнего сына Петра и вместе с ним десять тысяч венецианских цехинов. Деньги были положены в Английский банк, а Петро отдан на воспитание в какой-то колледж под именем Петра Бота. Он рано женился, породил сына Павла, помер. Павло тоже побывал в королевском колледже, послужил офицером и в королевских вой-

г I ix, и в навербованных Ост-Индской компанией пол– пах. Побывал и в Северной Америке. А вот когда'до Лондона донеслись вести, что в России что-то творится, Поль Питер Бот, живой портрет своего деда, |огубленного Петром, появился в Чернятине с соответ– V. гвующими инструкциями от министров его величест– iiii короля Великобритании.

А кто все это дело начал? – вернулся Сеня к давно уже тревожившей его мысли.– Он, мой род– 11<>П отец.. И что из всего этого выйдет?

В это время мимо мазанки, у дверей которой он сидел, пробежало несколько молодых казаков, оживленно перекликаясь.

Как дела? – спросил Сеня.

– Поход, поход,– ответил на 6eiy один из казаков.

– Куда?

На Казань! На Москву! Войсковой круг решил! I ;.м юшка-царь приказ подписал! Тряханем Москвою!

ГЛАВА ПЯТАЯ

В

тот же день в раскинувшемся вокруг Черня– тиных хуторов на огромном пространстве стане пугачевцев закипели приготовления к походу на Казань-Москву.

В «царской ставке» после длительных и бурных споров, идти или не идти добывать Казань, кончившихся победой сторонников похода, шла непрерывная работа, и с утра до ночи там заседал пугачевский главный совет, состоявший почти сплошь из казацких старшин и Хлопушиных варнаков. Это был мозг тыся– ченогого паука, второй год перекатывавшегося с места на место на просторе заволжских степей. В работах этого главного совета принимали участие и некоторые из таинственных гостей Пугачева, обитавших на пчельнике Варнавы Голобородьки.

Первым из них был вызван Павло Полуботок.

Ну, будь здоров! – приветствовал его Пугачев.– Садись, покалякаем малость!

Полуботок уселся на скамье.

Первым делом,– продолжал «анпиратор»,– рас– смотремши твое, Павло, челобитье на счет гетманства и все такое, признали мы за благо пожаловать тебя нашей царской милостью!

Спасибо! – ответил Полуботок, поглаживая свои сивые усы и щуря хохлацкие глаза.

Подумал:

Посмотрим, чем-то пожалуешь?

На осударевом нашем совете порешили мы признать тебя законным, скажем, гетманом всей правобережной и всей левобережной Украины.

Спасибо!

Грамоту на гетманское звание получишь ты от нишей анпираторской канцелярии, за нашей царской по дписью и печатями, все, как полагается, честь честью. А что касаемо границ твоего гетманства, то Порешили мы покедова так: наша царская граница ьудет от Белгорода да от Курска на Чернигов, а ос– Iильное, скажем, по Донец – твоя земля. От Дона будет всевеликое войско Донское, и тебе за Донец не

опиться. У моих верных донских казаков свой велики п атаман будет.

И на том спасибо! – поклонился Полуботок.

И быть тебе, Павло, с моим царским величест– Иом п вечной дружбе и в братском союзе, и во всех делах поступать для моего царского величества на н<> и.зу и на прибыль, а пока мы порядку не восстановим по всему нашему царству, то быть тебе в полном нам подчинении и наших приказов во всем е лухаться.

Лукавая искорка мелькнула в серых глазах Полунин а. Мелькнула и погасла.

С иноземными, скажем, осударями тебе, Пав– iv ни в какие договоры не вступать и союзничать не полагается! – продолжал Пугачев, выдерживая прогий вид,– потому как это дело касаемо усей ни inert инперии. Государственным титулом не подпи– гынаться, послов в чужие земли не посылать, ни

> ем не сговариваться, особливо же с султаном |уреким, да с ханом крымским, да с господарем момпшским, да с крулем польским или кто заместо Словом сказать, быть тебе в нерушимом брат-

| ом союзе на веки вечные с нашей державой. А за ю и своих границах волен ты над твоими подданными и животе и смерти и в имуществе. Что касаемо

то славного украинского войска, то опять-таки

пасм мы тебе высочайшую грамоту за подписью и за нпин Л большой государевой печатью на право оное йоИско собирать и им командовать, одначе, пока что под нашим верховным начальством. А обе грамоты получишь ты, Павло, от нашей анпираторской канцелярии.

Изменив голос, «анпиратор» спросил:

Любо, што ль?

Любо! —отвечал Полуботок.

Поди, мыкаться, как неприкаянному, в чужих землях осточертело? Рад домой вернуться?

Полуботок пожал плечами.

Ну, а теперь вот что,– продолжал Пугачев.– Это там грамоты, да подписи, да печати, да все протчее – одна видимость. Без бумаги, известно, нельзя. Ну, а насчет самого дела-то как?

То есть?

То есть, как думаешь, удастся что изделать ай нет? Да ты не хитри, Павлушка! Мы тоже не лыком шиты, не веревочкой вязаны... Удастся, говорю, хохлов расшевелить да на Москву погнать? Они, хохлы, ленивые! Любят около своих баб тереться».

Старшину малороссийскую – ту не поднять! – ответил Полуботок.– Она вся на московскую сторону гнет. Живется ей, старшине, неплохо, сам знаешь...

Еще как! – оживился Пугачев.– Такие себе баре заделались! На простой народ и глядеть не хочут.

Ну, а крестьянство, думаю, расшевелить-таки могу. На запорожцев полагаю надежду.

Запорожцы? Запорожцы пойдут! – откликнулся Пугачев.—Запорожцы – лихие ребятки. Москва, та им хвост больно прижала, а они погулять любят. Опять же, ясно: ежели теперь не подымутся, то их дело совсем плевое выходит. Степь-то заселяется. Гулять уж и негде, а им без гульбы кякяя жизнь? Ну, подымай, подымай. Можешь хошь и сегодня в путь отправляться. Вон деньгами-то я тебя, друже, наградить не могу. У самого тонко.

Деньги у меня для начала будут,– ответил Полуботок.

От англичанов, что ль? – полюбопытствовал Пу– гачев. – Странное, братец ты мой, дело: откуда у них деньги такие? Показывали мне на карте, вся-то их i"Mля маленькая, скажем, как две альбо три наших губернии. Киевщина да Полтавщина что ли... а денег– нмдимо-невидимо. И как где какие смущения, беспре– и'нно аглицкие деньги орудуют, а какой им прибыток, того понять не могу!

В двух словах не объяснишь,– угрюмо обронил Полуботок,– но я его величеству, королю аглицкому, псом обязан.

Слышал, слышал. Ну-к что жа? Обязан, так обязан– Нам что? Нам, главное дело, Катьке шею ширнуть да самим на пристоле поплотнее усесться, | гам уж видно будет, как и что... А когда отправляет ься-то?

А дня через два,– ответил Полуботок, поднимаясь.

Ну, ладно! Мы-то, вить, тоже не сразу с места

стронемся.

Полуботок стоял уже у порога выходной двери, | огда Пугачев опять окликнул его.

Постой-ка, Павло, говорю!

Слушаю.

А с езовитами ты путаешься?

С иезуитами? Нет,– ответил «великий гетман»,– не приходится. Они с полячишками, дружба «акая, что их и водой не разольешь, а полячишки – in нам на шею сесть норовят, да горды уж больно, ('ною-то державу пробенкетували, промотали, про– |м ршнилили, почитай, без остатка, а тоже фордыбачат.

Зло усмехнулся.

Побывал я у них, в Польше. В Варшаве жил. Ничего, хорош городок. Паненки лихие, грудас– н.и да глазастые. А все– пустое какое-то. Силы и eft, в Польше, настоящей то есть силы не вид– А под боком немец-красный перец сидит.

Ох, и слопает он Польшу, только косточки трещать будут!

Легкая улыбка промелькнула по лицу Полуботка. Мнение Пугачева о Польше он, в общем, разделял, но высказываться определенно по этому сложному вопросу не намеревался.– Ну, ладно!– вымолвил Пугачев задумчиво и даже как будто тревожно.—Завертелась мельница. Валяй во все поставы! А что из того выйдет,– кто его знает?

Что-нибудь да выйдет,– глухо отозвался Полу– боток.– Бог поможет...

Пугачев мотнул головой.

Н-ну, бога-то ты оставь лутче! Бог тут ни при чем... Скорее, скажем, другой... черный..– Он сухо засмеялся и добавил:– Ну, ладно, говорю! Поживем, увидим!

Полуботок вышел из ставки. Едва он удалился, как Хлопуша привел в ставку князя Федора Мышки– на-Мышецкого. Его Пугачев поздравил с назначением в имперские канцлеры, пояснив:

Разные ребята за это дело брались, да толку до сих пор было мало. Известное дело, безграмотный народ... А ты, Федор, и по-иностранному, я знаю, сумеешь..

Могу!—кратко отозвался Мышецкий.– Канцелярию, действительно, надо серьезно поставить.

Ну, вот и берись, ставь. Отбирай из рештантов, которые грамотные, да и валяй. А которые кобениться станут, так ты, того... Дери, говорю, с них шкуру, и больше никаких. Да не жалей ихнева брата: смерть не люблю грамотных.

Без образованных людей не обойтись.

Вот уж и не знаю, брат мы мой! – нараспев произнес Пугачев.– Вот уж и не знаю, по совести говорю. Оно, конечно, и пословица такая есть, что, мол, за одного ученого двух темных дают, как за одного битого двух небитых... А правильно ли, того не знаю.

Образованными людьми государство держится.

Так-то так, да вот ваш брат, грамотный, сейчас же норовит темному человеку на горб усесться, а везти-то нашего брата на загорбке тяжеленько. Да и обидно уж оченно.

Почему же обидно? – усмехнулся князь.

А так. Небось, землю-то пашет мужик простой, | оторый грамоте не обучен. Хлебушко мужик добыва– ■т, а пришло время – мужику только краюха достается, ваш же брат калачи, да кренделя, да пироги лопает. Рази справедливо так-то?

Полной справедливости в мире нет.

А из-за чего мы и кашу завариваем? Должна быть справедливость!

Князь Федор чуть заметно усмехнулся. Пугачев I а метил его усмешку, и его лицо потемнело.

Что такое? – вымолвил он.– Вот и ты так., {маю, верный человек... Ваш род, Мышецкие, то есть, всегда за старую веру крепко держались. Из-за этого п н полное умаление пришли. Не будь того, и теперь ны среди бояр да вельмож свое место занимали... 1пачит, могу на тебя положиться во всем..

Можешь!

А вот слова твои меня как ножом по сердцу режут.

Что так?

Да из-за образованности. То есть, так сказать, но нашему, по-казацки, чтобы все равные были и чтобы нрава у всех одинаковые...

Перед богом все равны, а среди людей нет и не может быть полного равенства.

Да справедливо ли? Может, придумано так Т">1ько. Вы же, баре, да попы, да образованные, и приму мали, чтобы у темного человека на загорбке СИ– ДОТЬм.

Не мы придумали. Мать-земля придумала,– птомвался Мышецкий.– Один человек родится сильным, другой слабым. Один красив, другой страхо-

виден. Один умен, другой—дурак-дураком. Один работать охоч, а другой—лежебока. Как всех поравняешь?

Да я не о том! – досадливо отмахнулся Пугачев.– И сам знаю, что, скажем, не могу приказать Хлопуше таким красивым стать, как твой Сенька. На твоего Сеньку все бабы да девки буркалы пялят, а на моего Хлопушу посмотреть боятся. Опять же, недавно отдал я одну полоняночку, дворянскую дочку, сладкую, старику одному гундосому в наложницы, значит, а она, девка, после первой же ночи возьми да и полосни старичка моего по горлянке ножичком. А кабы отдал я ее Сеньке твоему, говорю, так, поди, она бы ему ноги мыла да тую воду пила... Я вот о чем: чтобы не было вперед «кости белой» да «кости черной». Сословиев чтобы не было. Званиев всяких...

Так. А ты зачем Зацепу да Хлопушу в графы произвел? Юрку Жлобу зачем вчера адмиралом назначил?

Так то же за заслуги, не по наследству. Заслужил– становись князем альбо графом.

Так. А ежели у Зацепы сын родится, он как числиться будет?

Пугачев замялся.

Да неужто же мне Зацепу, моего слугу верного, обидеть, у его пащенка титул графской отнямши?

Так. А он-то сам, зацепинский пащенок, чем титул заслужил?

Пугачев молчал. Тогда Мышкин продолжал сухо:

Пустое все!

Старичка одного знал я, когда сидел в Казани.. Хороший такой старичок. Годов ему, может, семьдесят пять, а то и все восемьдесят. Баяли ребята, из князей тоже, как и ты. Ну, может, и не из князей, так все равно из дворянов. А сам себя Иваном Безродным называл.

Бродяжил что ли?

Еще при царе Петре от мира отрекся да и пошел н побродяги. Дралй его плетьми,– ничего, не сдался: человек, мол, божий, обшит кожей, зовут Иваном, а больше ничего не помню.

Ну, так вот, сидючи в остроге, больно уж хорошо к торил он, старичок этот... Земля, грит, ничья, божья. К ю на ней сам работает, тот ею и владеет, поке– | | работает. А начальства никакого не надобно. К солдаты идти – грех большой, потому бог сказал: Не убий. Суда никакого тоже не надо, от законов только ОДНО ЗЛО-

Умно!—сухо засмеялся Мышкин.—А жить-то кик?

А так, говорит, и жить. Все люди, мол,– братья. А главное, ежели собственности не будет, а все сообща, так из-за чего и ссориться?

Та-ак! Приходилось слыхать.. Ну, а с работой | не же? Кто, говорю, работать будет?

– Человеческой душеньке, грит, свойственно труд побить не ради прибыли, а ради добра. Ну, вот и ну дут дружно работать, а что добудут, то по-братски и делить будут.

А кто, скажем, работать не охоч?

Таких, говорит, теперь только можно встретить, потому что не по-братски все. А когда все по-братски пудет, так и самый ленивый устыдится да так-то за |щ боту обчую ухватится..

А ежели не ухватится?

Н-ну, ничего и не получит. А когда его голод проймет, тогда-

Тогда пойдет он не на работу, а чужие клети ни погреба очищать темной ночью. А кто подвернется, Тш он того кистенем по башке. А ты его лови да и острог сажай.

Никак нет! Острогов да колодок не полагается!

А как же с вором да с грабителем таким

пить?

Пугачев развел беспомощно руками.

А уж и не знаю. По-нашему, по-мужицкому, конечно, пымал ты его да первым делом колом по ребрам, чтобы больше не пакостничал».

А старичок-то твой что говорит?

А он так говорит: не судите да не судимы будете. Ну, согрешил, скажем, человек. А вы – без внимания. А ему и станет совестно. Што, мол, такое я делаю?

Да придет он к «братцам», из клети которых все добро уволок, да бух на колени. Простите, мол, православные! Больше не буду! Так что ли?

Пугачев прыснул со смеху.

Хо-хо-хо! Дураков не так уж много на свете!

Постой! Солдат, говорит твой старичок, не надо?

Не надо. Потому и войны не надо..

Так. А вот, скажем, к примеру, мы, русские, возьмем да своих солдат по домам и распустим. Идите, мол, ребятушки, бог с вами. А то грех большой драться. Ну, ребятушки-то, конечно, и рады. Им что? А в это время, скажем хан татарский возьми да и шарахни на Русь. Тогда как?

Старичок говорит: сопротивляться не следо– вает...

Та-ак. А ежели татарчуки людей, скажем, резать почнут?

Они такие! – согласился Пугачев,

А тогда как? Становись перед ними, татарами, на колени да и говори: грех, мол, голубчики, людей резать? Ну, а им, конечно, сразу стыдно станет. Ну, и они тоже бух на колени: простите нас, Христа ради! Никогда больше не будем! Давайте обниматься да лобызаться... Так что ли?

Пугачев хохотал, хватаясь за живот.

Ой, уморил! А, ну тебя! Придумает же такое?!

Я-то ничего не придумываю! – остановил его Мышкин.—Это твой старичок придумал с великого ума..

Пугачев махнул презрительно рукой:

Блаженненькой! Что с его взять?!

Потом тоскливо вымолвил:

А выходит, что все здря!

Что такое?

Здря, говорю. Мир не переделаешь. Хошь ты себе лоб расшиби, а мир, какой был, такой и будет!

Такой и будет! – подтвердил Мышкин.

Так из-за чего мы-то народ булгачим? Нет, ты скажи: чего для?

Мышкин нахмурил седые брови, пожал плечами, л потом ответил:

У каждого—свое. Мужик за землю хватается, н пакам надоело службу царскую нести – тяжело. Нот Голобородьки в митрополиты, а то и в патриархи 1 и ^ российские пробираются. Хлопуше кровушки чело– и< ческой попить хочется-.

А нам с тобой?

Ну, тебе, конечно, в императорах побыть лестно.

А тебе? Тебе-то что надо?

А я Романовых род доканать хочу!

Ну, доканаешь. А дальше что? Вот, я на цар– ском престоле буду. Тебе от того легче что ли будет?

Мышкин пожевал губами, потом, не глядя на Пугачева, вымолвил сухо:

Легче...

Из пугачевского стана по всем дорогам неслись разосланные Хлопушей и Зацепой гонцы, оповещая in 1йки восставших, что начинается великий поход на Москву. Всем верным слугам императора Петра Федо– ронича приказывалось идти на соединение с его хри– | голюбивым воинством по указанным гонцами доро– | дм. Послушным обещались великие и богатые мило– | i n, ослушникам же топор да плаха.

Л в самом стане Пугачева спешно составлялись новые и новые полки, и на отведенном для этого поле

пан Чеслав Курч, получивший от Пугачева чин полковника, усиленно возился с отданными в его распоряжение отборными людьми, обучая их управляться с пушками.

Прошла неделя, и по дорогам, ведшим в Чернятины хутора, стали втягиваться в стан пугачевцев присоединявшиеся к главной армии для великого похода шайки пеших и конных.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

П

угачев рассчитывал сдвинуть свою армию с округи Чернятиных хуторов через неделю, но оказалось, что сделать это не было возможности, так ми «армия» напоминала скорее кочующую орду, чем Настоящее войско.

I г ли бы пугачевское воинство состояло только из одних мужчин, было бы сравнительно просто: каж-

полк увел бы с собой свой небольшой полковой

oOo'i со съестными припасами и разным хоботьем. ||и h i 25 или 30 тысяч соратников «анпиратора», • "Ч, 1 ншихся в Чернятиных хуторах и возле них, и Mi' юрь по меньшей мере до десяти тысяч жен– iHHii I детей, начиная с грудного возраста. Каждая щи» ка, присоединявшаяся к армии, непременно таит | | с собой и баб, а бабы волокли с собой свое Потомство.

It и было с пугачевцами с первых дней движения, •jiMHii обрастала присасывавшимся к ней посторонним Народом, и вожаки движения были совершенно бес– 1н'п<|||.1 с этим злом справиться.

Кщс прошлой зимой, когда стан пугачевцев де-

и иод Черноярском и когда пришлось идти

« но I, было решено, «отшить хвост», то есть отвя– 1. I от лишних ртов. У самого «анпиратора» тогда In I огромный гарем, состоявший по меньшей мере из В разного рода «полонянок» и добровольно сделавши I наложницами «анпиратора» баб, по большей и" in идовых казачек и разбитных гулящих солдаток. I других видных пугачевцев были свои гаремы, у кого м пни. у кого в десять женщин.

Тогда же «Петр Федорович» держал при себе в наложницах красавицу, молодую вдову убитого пугачевцами майора Харлова, девятнадцати– или двадцатилетнюю женщину, воспитанницу Смольного института.