Текст книги "Пугачев Победитель"

Автор книги: Михаил Первухин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 26 страниц)

Мужики загалдели:

А кто его разводил-то? Ты, немчура, только показывал, как и что, а саженцы сажали мы же! Значит, и лес наш, что хотим, то и делаем!

Лес можно рубить только делянками! Разбить весь лес на сто участков и каждый год вырубать только одну делянку. Так лес будет сбережен.

Хитришь, Карла! Хочешь лес для господ сберечь! Сам из господ, так господскую руку и тянешь!

Аким, хватаясь за налившуюся болью голову, заявил:

Руби, ребята, и никаких. Дерево, оно чье? Оно божье. Там и растет, где бог укажет. Захочет бог– вырастет, не захочет – так хоть тресни, ничего не выйдет. Руби, и никаких! На всех хватит!

Кто-то из мужиков пожаловался, что кургановцам приходилось наряжать рабочих для содержания в порядке огромного барского сада, а пользовались садом одни господа.

Руби и сад! – решил «анпиратор».– Барская выдумка! Настоящему мужику разе с садом возиться?

Карл Иваныч застонал. Тогда «анпиратор» погрозил ему корявым пальцем.

Ты у меня, немец, помалкивай. Ты уж и тому радуйся, что я тебя, скажем, повесить аль запороть не

приказываю.» А ежели рассудить, на что ты? Только и есть, что для барской прихоти.

Карл Иваныч, заикаясь, заявил, что он приносил пользу не одним барам. Уж не говоря о заботах о лесе и саде, он, Карл Иваныч, как физикус, химикус и ботаникус, занимался разведением лекарственных трав. Лечил и бар, и мужиков. Многих, можно сказать, от смерти спас...

Что верно, то верно! – подтвердили мужики.– Глисту выводить мастер!

Аким повеселел.

А ты, немчура, вывел бы из меня червячка пьяного? Завелся, анафема, лет десять назад, сидит под самым сердцем и сосет, сосет сердце.. Опять же, вот и сейчас. Бог знает с чего, чердак трещит. Как выпьешь малость, так и начинает чердак трещать...

Карл Иваныч заявил, что от головной боли он может избавить «его царское величество» отменно просто. А вот с «пьяным червячком» повозиться надо. За десять лет этот червячок здорово разросся. Корни длинные пустил.

А нос мне не поправишь, немчура? Болит дюже!

Карл Иваныч пообещал попробовать исправить и

нос его царского величества. Надо поискать корешков подходящих.

Анпиратор посветлел.

Да ты, оказывается, немец ничего себе, не вредный немец. Ну, живи! А вы, ребята, смотрите в оба: не обижать немца. Вишь, даже нос мне поправить берется!

Карл Иваныч был отпущен готовить какое-нибудь снадобье от головной боли и в награжденье ему был дан целый рублевик.

Староста Антон был жестоко обруган за то, что хоть и поневоле, но «тянул барскую руку». Анемподист получил несколько затрещин, поплатился одним выбитым царской ручкой зубом, но, в общем, отделался дешево. Отцу Сергию «анпиратор» приказал завтра

похоронить честь честью всех убиенных сегодня и впредь не обременять кургановцев поборами. Покончив с этими «рештантами», анпиратор взялся за Тихона Бабушкина.

А ты что за человек?

Тихон заявил, что он учился, но не доучился в московском университете – по слабости здоровья. Теперь живет в Курганском. Может быть весьма полезным его царскому величеству, как образованный

человек.

Ох, и не люблю же я вяс, образованных! – признался Аким.– С вас как с козла – ни шерсти, ни молока. А нос вы задирать умеете!

Я могу ребят обучать! – заикнулся Тихон.

Ну, это ни к чему. Ребята землю пахать да сено косить и так выучатся от отцов да матерей!

Грамота..

А грамота к чему? Которые грамотные, так они и норовят своему же брату, мужику, на шею усесться. В приказные пролезают и так-то сосут мужика.

Совсем уж смущенный Тихон заикнулся, что он изучал всяческие законы, не токмо что государства Российского, но и иностранных государств.

«Анпиратор» рассердился:

Каки таки законы? Для чего законы? Законы только баре придумали, чтоб бедного человека в страхе держать, а по-настоящему никаких законов не надобно. Где что нужно– скажем, царь прикажет, а его верные слуги распорядятся. И все будет по-доброму, по-хорошему.

Для правильного суда..

А кто тебе сказал, что в моем государстве правильный суд будет? – насупился «анпиратор».– Ничего этого нашему величеству не надобно. Выберут мужики пяток аль десяток стариков, те и будут судить. Как по совести, то есть. Кого нужно, того и постегают. Сами и стегать будут. А суд– на что он?

Тихон совершенно увял. Мучительно напрягал мозг, стараясь придумать, чем бы снискать если не милость, то хоть снисхождение грозного «анпиратора». Напоминать о виршах и о латинском языке он считал уже опасным. Но его выручил сам «анпиратор».

Писать обучен, гриш? И по-иностранному?

И по-иностранному,– торопливо отозвался Бабушкин.

Так что можешь накатать грамотки иностранным, скажем, королям да прынцам разным?

М-могу! – ответил, поеживаясь, Бабушкин.– На языке Цицерона..

По-немецки, что ли? Ну, ладно! Жалую, тебя в наши иностранные министры. Будешь состоять при моей персоне.

Подумав, осведомился:

Женат?

Еще нет.

А этого не люблю. Почему не женат? А знаешь что? Сбегай-ка ты к попу: пущай он тебя сейчас и повенчает.

С кем? – испугался Тихон.

Жалую тебя из моих царских рук невестой. Награждаю тебя любезной нашему сердцу стаст– дамой... Марфуткой кличут. Ничего, вальяжная девка. Муж-то ейный уж окочурился. Что ей во вдовах ходить?

Тихон не осмелился спорить, но решил как-нибудь увернуться от венчания.

* * *

Четыре дня шайка Акима и Назарки валандалась в Курганском. Сначала между кургановцами и безвод– новцами царило относительно согласие, но уже на второй день оно было нарушено. Безводновцы очень уж обижали девок и баб да еще и требовали от кургановцев поделиться добычей из барской усадьбы.

Из-за этого весь второй день вспыхивали драки, и к ночи второго дня оказалось, что в драках убито человек до десяти. Ночью драка завязалась возле двора лежавшего с переломленной рукой Левонтия: несколько безводновцев подломили клеть и потащили оттуда накопленное Левонтием добро, а двое парней забрались в светелку, где пряталась чудом спасшаяся от горбуна Грушка, и стали ее насиловать. В завязавшейся драке кто-то прошиб кистенем голову Лево– птьевой старухе. Вступившиеся за Левонтия родственники перебили ребра одному безводновцу, в ответ был подожжен левонтьевский овин, а от овина загорелся хлев. Изба Левонтия уцелела, но все хозяйственные постройки словно корова языком слизнула, в огне погибла дорогая холмогорская корова и несколько овец Пламя перекинулось на соседние усадьбы, и выгорел целый «порядок»– изб до тридцати. Озлобленные этим кургановские живьем сожгли несколько попавших им в руки безводновцев. На следующий день произошло уже целое побоище, и опять было два пожара. Чуть не сгорела и единственная церковь. Теперь драки происходили главным образом из-за съестных припасов: нахлынувшая на Курганское толпа пугачевцев ловила птицу, загоняла овец, выбирала все содержимое погребов. Добро не столько потреблялось, сколько портилось, развевалось по ветру. Благосостояние большого, жившего до сих пор сытой жизнью села таяло с поразительной быстротой. Уже образовалась целая толпа еще вчера зажиточных людей, у которых теперь не было ни кола, ни двора, ни краюхи хлеба. Не решаясь грабить своих же односельчан, они стали поговаривать, что не мешало бы собраться да и отправиться всем гуртом в близкое Петровское, а то в Богородское. Там еще не побывала ни одна шайка, а мужики там во какие богатые!

129

На пятый день «армия его царского величества» тронулась в новый поход: на Петровское, с тем, чтобы оттуда двинуться на Богородское.

5 Пугачев-победитель

Вперед были посланы конники, за ними повалила пехота, с которой вместе тянулись и сотни подвод с приставшими к «армии» погорельцами из Безводного и Курганского. Пугачевцы тащили с собой награбленную рухлядь и везли живую добычу в виде многих десятков молодок и девок.

Сам «его царское величество» Аким с енаралом Назаркой и «министром иностранных дел» Тихоном Бабушкиным, а также другими «енаралами» и «министрами» укатил за своей армией после полудня.

Село и усадьба опустели, но порядок в них восстановиться уже не моп за время пребывания в селе пугачевцев между обитателями накопилось много новых счетов. Вспыхивали ссоры и драки из-за барского добра, из-за обид, причиненных «по пьяному делу». Выли бабы, мужья и братья которых были убиты в драках. Как ошалелые, бродили «попорченные» девки. Время от времени обнаруживался уцелевший бочонок браги или водки, и начиналась попойка. Люди расползались из подвергшегося нашествию села по всем направлениям. Отец Сергий опять сбежал неведомо куда. Успел тайком выбраться и Карл Иваныч. Причетник Дорофеич, булькая, бродил по опустевшему храму и от скуки по нескольку раз в день забирался на колокольню.

Анёмподиста пугачевцы увезли с собой, но, пользуясь царившим в их рядах беспорядком, он благополучно увильнул в сторону и через несколько дней добрался до Казани, где оповестил князей Кургановских об участи, постигшей их лучшее имение.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Н

а Чернятиных хуторах был один уголок, куда не было ходу рядовым пугачевцам. Днем и ночью этот уголок тщательно охранялся «бекетами», то сеть пикетами из старых приверженцев «Петра Федоры ч а», по большей части казаков-старообрядцев и сибирских варнаков, людей, на которых «анпиратор» мог положиться.

Ложбинка, заросшая липами. Возле нее небольшое иоле с гречихой. Посреди липового леска – полянка ( густой и сочной травой, а на этой полянке штук до полутораста пчелиных ульев. В сторонке – омшенник, чтобы убирать ульи на зиму, прятать пчелку, божью работницу, от степных морозов. Рядом с омшенником приземистый навес с верстаком для плотничьих работ, и дальше—три мазанки с крошечными оконцами, it переплетах которых стекла заменялись пластинка– ч| мутной, испещренной жилками горной слюды. При ма мнках были и кое-какие служебные постройки.

Весь этот тихий уголок принадлежал богатому v горянину, раскольнику «Пафнутиева согласия», вы– ■ (i*y с Дона Филиппу Голобородько, поселившемуся • | 11. еще во дни императора Петра Великого молодым 41 шнеком, а теперь подбиравшемуся к девяноста го– мм Сам Филипп, впрочем, жил не на пчельнике: in смотря на весьма преклонный возраст, он был од– мим из верховных заправил «Пафнутиева согласия» и почти постоянно пребывал в таинственных разъез– Хозяйством, которое у Голобородько было огром-

управляли уже и не сыновья, а внуки Филиппа,

и– | и оборотистые, кряжистые. На пчельнике орудо-

вал белый, как лунь, тоже почти девяностолетний двоюродный брат Филиппа глухой, как пень, Варнава. В свое время и он, Варнава, играл роль в «Пафнутиевом согласии». Побывал и в Австрии, и в Турции, и на Соловецких островах, и в сибирской глухой и страшной тайге, пожил и в обеих столицах. А потом как-то охладел ко всему в мире, может быть, из-за одолевшей его глухоты и скрючившей его крепко сбитое тело подагры. Он ушел от мира и грехов вот сюда, на пчельник, разводить пчел и думал какую-то думу.

Примыкавшие к «Пафнутиеву согласию» добрые люди были разбросаны по многим местам. Были у них единоверцы и в Москве, и в Питере, и в Нижнем, и в Астрахани. Обладали они и простыми общинами с тайными моленными и тайными скитами как мужскими, так и женскими. От общин, моленных, скитов, даже запрятавшихся в сибирскую тайгу, тянулись невидимые, но крепкие нити сюда, через Чернятины хутора, в липовую рощу на пчельник.

Три мазанки служили для особой цели: в них иногда по месяцам проживали сновавшие между раскинутыми на огромном пространстве общинами и скитами свои, «пафнутьевские» странники, вестники, учителя и наставники, твердые в истинной вере и готовые, ежели понадобится, потерпеть хотя бы и лютую смерть от слуг антихристовых, то есть от представителей царской власти. Многих странных гостей видели убогие мазанки, но таких, какие нашли себе приют здесь теперь, ни разу видеть не приходилось. Сам Варнава поглядывал на них не без робости. Не нравилось ему, вот как не нравилось, что эти таинственные гости без зазрения совести курили свои трубки в жилищах, в которых до них пребывали многие истинно угодные богу люди святой жизни и строжайших правил. Не нравилось ему и то, что пришельцы и в жилище свое зачастую входили, не снимая шапок, и лопотали между собой на непонятном для окружающих языке. Но Варнава знал, что «так надо», и терпел все, не споря. Не выдерживала его душа только тогда, когда кто-нибудь из «нехристей» забирался с трубкой и зубах на самый пчельник. Тогда Варнава бежал к пришельцу и, низко кланяясь, бормотал:

– Уйди ты, ваша милость, Иисуса ради, отсюда! Имела – тварь божья, она табашного дыму не переносит!

Обыкновенно пришелец, посмотрев на взволнованного старика, скоро понимал, в чем дело, и, смеясь, уходил с пчельника.

Туг, же в нескольких десятках саженей от пчельника, было совсем укромное место: под развесистой столетней липой был ветхий дубовый сруб, из-под | оторого вытекала тонкая струйка кристально чистой и холодной воды, рядом – весь поросший сочной, ярко– •юленой травкой бережок. В этом уголке царила торжественная и вместе ласковая тишина. К толстому стволу липы был прибит старого, поди, новгородского 1итья медный восьмиконечный крест с угловатым телом распятого.

Около полудня знойного июньского дня в этом утлке, на старой, врытой в землю скамье сидело нес– | олько человек таинственных гостей хутора Голобородько. Первое место занимал толстый смугляк с бри– U.IM лицом, пухлыми фиолетовыми губами, горбатым носом, живыми черными глазами, обличавшими южанина, и певучим, хотя и тронутым легкой хрипотой, голосом. Он был одет в простой казинетовый камзол и короткие штаны, на ногах были грубой работы ' ропкие башмаки с пряжками. Справа от него помешался почти такой же толстый, похожий на откорм– пенного и избалованного старого кота сероглазый мужчина лет сорока, одетый по-казацки, стриженый "II кружок», с бритым подбородком, но с длинными с писающими усами. Сбоку у него висела шашка с се– I" ирлным чеканным эфесом. Слева от толстого смугля– it I помещался уже знакомый нам пан Чеслав Курч, польский конфедерат, бежавший к Пугачеву из Казани. В двух шагах, расположившись на срубе колодца, сидели светлоусый молодец с лицом, черты которого чем-то неуловимым напоминали шведского короля Густава Адольфа, великого воителя, и молодой худощавый человек с темными волосами, орлиным носом и дерзкими карими глазами. На его правой щеке от носа до уха проходил большой старый рубец, который, впрочем, не портил это красивое странной и беспокойной красотой лицо. Двойник Густава Адольфа и его сосед со шрамом курили свои трубки, и сизый табачный дымок тянулся расплывающимися прядями мимо ствола липы, окутывая чуть видные очертания распятия. Смуглый толстяк держал в руках маленькую пузатую книжку в сильно потертом сафьяновом переплете – молитвенник на латинском языке и изящную красного дерева с хитро заплетенным золотым узором тавлинку.

Они опять совещаются! – играя косматыми бровями, сказал смугляк. В его голосе сквозила насмешка, близкая к презрению.

Они только и знают, что совещаться! – откликнулся молодец со шрамом. Оба говорили по-французски, но было ясно, что для толстяка французский отнюдь не является его родным языком.

Мне кажется и все-то русские не умеют ничего другого делать, как только болтать и болтать без конца! – с раздражением сказал светлоусый, сидевший рядом с толстяком. И этот говорил по-француз– ски с акцентом.

Москали, действительно, страдают болезнью, которую я назвал бы «недержанием речи»!

Сидевший на срубе двойник Густава Адольфа внимательно посмотрел на других, потом потупился и принялся рассматривать кончик своего ботфорта желтой буйволовой кожи.

Московитов можно понять, вообще говоря, только когда привыкнешь относиться к ним, как к азиатам, страшно лукавым и вместе с тем далеко не умным иарварам, лишь совершенно случайно схожим, и то лишь в известной степени, с людьми европейской расы' – наставительно вымолвил смуглый толстяк, делая плавный жест вооруженной тавлинкой пухлой ру– | ой.– Вся их душа есть душа азиатских дикарей. Их царь Петр сам, собственно говоря, был такой же лукавый дикарь, как и они, только поумнее, то есть лаже не поумнее, а похитрее их. Он заставил их рядиться по-европейски, приучил бояр к европейской роскоши и французской речи. Но дальше не пошел! Поскребите любого московита, рядящегося в камзол французского покроя, носящего парик, таскающего шпагу, болтающего по-французски, и вы увидите настоящего степняка-татарина.– И это—счастье для остальной Европы!

Почему же счастье, синьор Бардзини? – осведомился пан Чеслав.

Потому, сын мой, что при удивительной способности московитов размножаться, плодиться, как плодятся степные мыши, было бы горе Европе, если бы они оказались способными воспринять благородное европейское просвещение и построить свою жизнь на 110лее или менее разумных основаниях. Покуда они, московиты, могли выставлять в поле только орды вооруженных людей, Европа могла их не бояться: 1 равнительно ничтожные по численности, но хорошо ммученные армии их соседей могли бить эти орды, где только их встречали.

– Нарва! – произнес сидевший на срубе двойник I'устава Адольфа.

– Да, Нарва... Но вот, их царю удалось с грехом пополам и, увы, с помощью предавших Европу европейцев, особенно безголовых шотландцев, отчасти немце и, придать этим ордам нечто такое, что может ||мть названо европейским, и – и с ними уже стало трудно справляться.

Полтава! – вставил пан Чеслав.

По лицу человека, похожего на Густава Адольфа, пробежала тень. Он сердито сжал губы и наморщил лоб.

Москва теперь бьет Турцию!—сердито завозился человек со шрамом.– Мой всемилостивейший король не может оставаться равнодушным к поражениям турок. Русский флот, правда, очень плохой, разгуливает по Средиземному морю, которое...

Которое вы, мосье Балафре, считаете вашей, французской собственностью! – засмеялся, подмигивая, Бардзини.

Во всяком случае,– пылко ответил француз,– Средиземное море по праву принадлежит народам латинской крови. Московитам там нечего делать!

Как Балтийское море принадлежит народам германского происхождения,– медленно, явно подбирая слова, заявил его сероглазый сосед.– Мы, шведы, давно уже твердим, что необходим общеевропейский союз, который должен положить конец этому поистине позорному положению дел.

Адажио! Адажио! – пропел Бардзини.– Полковник, вы слишком торопитесь! Наш друг, шевалье Балафре, скажет вам, что христианнейший король Людовик XVI, к которому мы относимся с уважением и симпатиями, едва ли решится связать Франции руки каким-нибудь определенным договором в целях совместных действий против Московии. И Францию, и нас очень заботит опасность, грозящая родине нашего друга, пана Курча. Присутствие с превеликими трудностями добравшегося сюда из Англии пана По– луботка свидетельствует о том, что и Англия не остается безразличной к поднятым сейчас вопросам...

Сивоусый Полуботок, потомок раздавленного Петром малороссийского гетмана Полуботка, зашевелился, дернул правый ус и кивнул головой.

Имею заверения разных высоких персон аглиц– ких, что вся Англия сочувствует делу освобождения от ига москалей свободолюбивого малороссийского на-

рода! – вымолвил он.– А с Польшей мы сговоримся. .4ишь бы свалить московского медведя!

Весь вопрос сводится к тому,– снова вступился П.чрдзини, – как этого медведя свалить? По общему мнению, поднятое нашим благородным другом, которого одни называют просто Емелькой Пугачевым, а другие императором Петром Федоровичем, движение имеет серьезнейшие виды на успех.

Сероглазый швед пожал плечами и глухо сказал:

Имело бы, если бы... Если бы оно не было таким диким, таким... безмозглым!

Как все решительно, что делали, делают и будут делать москали,– поддержал его Курч.

Не всегда, не всегда, дорогой мой,– дружески предостерег его итальянец.– У московитов все зависит от того, кто стоит у власти. Им нужна власть сильная, крепкая, способная действовать во имя нации безог– ллдно и беспощадно. Они способны повиноваться толь– | о именно такой власти. И кто правит ими железной рукой, как Иван III, как Иван IV, как Петр I, тот может с ними делать, что хочет.

– Но только не может сделать их европейцами! – иысокомерно откликнулся шевалье.—Азиата можно за– | I шить надеть вместо халата камзол и вместо мала– | | —шляпу со страусовым пером, но он все же оста– гея азиатом!

И московиты, и их родные братья, турки, давне им ии бы изгнаны из Европы, если бы в церкви Ч'пстианской не произошел прискорбный раскол, нарушивший духовное единство европейских народов! – и июхнул Бардзини.—Для изгнания московитов в Азию необходим крестовый поход!

Или союз если не католических, то хоть просто •интересованных в деле государств! – вмешался швед – Иремена крестовых походов прошли и не вернутся, но наступает время великих политических союзов. Мы I" '|лены смотреть не назад, а вперед. Именно теперь •»мое благоприятное время, чтобы покончить с Моск-

вой. Хотя Москва и вышла победительницей в долгой и кровопролитной войне с турками, война эта произвела страшные разрушения внутри страны. Нынешнее народное движение есть сему доказательство. Спор между Екатериной и Петром или Лже-Петром из-за права на корону—это, разумеется, только простой предлог. Нам следует всеми силами поддерживать сего претендента на престол российский, совершенно не заботясь о том, действительно ли он имеет какие-либо права.

Само собой разумеется! – одобрил Вардзини.– Какое нам, посторонним, дело до прав того или другого!

Для нас,– продолжал горячо швед,—важно одно: разрушение этой столь внезапно разросшейся империи.

Правильно! – откликнулся и Курч.

Когда я отправлялся из Стокгольма,– продолжал швед, – один мой знакомый, муж большого государственного ума и острого языка, сказал мне так– когда вы, Анкастром, увидите, что две ядовитые змеи яростно кусают одна другую, что вы будете делать? Я ему ответил: моею первейшей заботой будет помочь им обеим продолжать их дело, доколе они не издохнут обе-

Вардзини отложил в сторону молитвенник и тихонько захлопал в ладоши, приговаривая:

Браво, браво! У нас, в Неаполе, в таких случаях говорят еще так: не мешай сколопендре загрызть тарантула, но позаботься о том, дабы тарантул тоже влил свой яд в тело сколопендры! В данном случае «тарантул» у нас под рукой.

А сколопендра сидит в Петербурге! – откликнулся Курч.

«А гадюка – в Варшаве»,—усмехнулся про себя По– луботок.

После минутного молчания Вардзини продолжал:

Народное движение идет на убыль. Было бы неразумно скрывать от себя сию печальную истину!

Позвольте, падре! – запротестовал шевалье.– Разве это так? Когда я пробирался сюда через Персию и астраханские степи, у наших... друзей в распоряжении была гораздо меньшая территория, чем

теперь!

Совершенно верно, но в России территория отнюдь не играет такой роли, как в странах европейских. За этот год территория, которая, скажем, вышла H i под власти императрицы, значительно увеличилась, но зато теперь успехи движения заставили-таки расшевелиться государственную власть. Дикие, безобразные, поистине азиатские виды, которые движение приняло с самых первых шагов, начинают пугать даже самое население. Ведь не все же русское крестьянство состоит из бесправных крепостных и из голышей. В распоряжении власти, наконец, имеется и регулярная армия, которая со времен Петра обладает известными воинскими традициями.

Да, территория, захваченная нашими друзьями, пожалуй, обширнее территории всего французского | оролевства, но ведь речь идет о крае, который и до движения был почти незаселенным. Движение разорило этот край, он уже не в силах прокормить сущест– пующее население. На всем его пространстве чувствуется недостаток съестных припасов...

Нам же на руку: голод будет гнать холопов в новстанье,—заметил Курч.

– До поры до времени! – вмешался шевалье.– До Поры, до времени, а потом тот же голод начнет разгони!. повстанцев.

Это уже и происходит! – подхватил Вардзини -Вместо одного «Петра Федоровича» уже появилось их несколько десятков. Именно они-то и губят с,1 юе движение, разоряя до конца тот край, где пока •■го приходится действовать.

Этого... осатанелого казака надо заставить идти п ' Казань! – почти крикнул Курч.– Иначе, действи– геиьно, все пропало.

Об этом и идет сейчас речь на их идиотском совещании!– промолвил итальянец.– Нам уже удалось убедить многих его самодельных генералов и министров, что все погибнет, если они не решатся уйти отсюда. Взятие Казани откроет дорогу на Москву.

А что же Пугачев?

Бардзини пожевал фиолетовами губами, потом, оглянувшись по сторонам, шепотом выговорил:

Дикий осел упирается. Н-ну, посмотрим. Ведь у него петля на шее. Ему придется или исполнить то, что мы от него требуем, или... Или уступить место другому, более смелому...

Расстаться.» с титулом императора?—слабо удивился швед.

Расстаться... с жизнью! – сухо ответил иезуит.

Ну, это не так-то легко и просто!

Почему?

Его оберегают... Хлопуша и Зацепа, как два цербера стерегут его и днем, и ночью. Шаповал пытался отравить его полгода назад, чтобы самому занять его место, но...

Шаповал такой же дикарь, как и Пугачев! И притом дикарь очень уж глупый! – засмеялся Бардзини презрительно.– Ну, что же это, в самом деле, за отравитель? Добыл мышьяку, испек пирог и поднес...

Но ведь говорят, попытка не удалась только по случайности: кто-то соблазнился пирогом и сожрал ломоть..

Не совсем так! Кто-то подслушал перешептывание Шаповала с его стряпухой и предупредил Емельяна. А тот, приняв от Шаповала в дар отравленный пирог, заставил трех сыновей Шаповала съесть его. Мальчишки, разумеется, ничего не подозревая, накинулись на снедь и._ И отравились ad patres– А Шаповал, как уличенный отравитель, был подвергнут пыткам, оговорил многих, а потом был казнен... Все это было отменно глупо! Если бы понадобилось устранить сего «императора» путем отравления, это дело можно было бы проделать, так сказать, научно.

Да, но где же в этой дикой стране вы найдете таких артистов, как Рене-флорентинец, синьор? – спросил не без ехидства шевалье.

О, мой бог! Я бы удовольствовался и такими, как ваши милые соотечественницы Бреннвилье и Вуа– :ich! – не моргнув глазом, отпарировал итальянец.– Паука отправления лишних людей на тот свет применяется во Франции с неменьшим усердием, чем н Италии...

Позвольте, господа! – вмешался швед.– Об устранении Пугачева у нас будет еще время позаботиться, если он откажется идти на Москву! Покуда же наш долг—охранять его драгоценную жизнь!

Пожалуй! – вымолвил патер.– Посмотрим, к чему приведет нынешнее совещание...

ГЛАВА ВТОРАЯ

В

той большой избе, где была «царская ставка», уже несколько часов подряд шло заседание «Верховного Совета»: решался вопрос, что делать.

Почти все время участники бешено орали друг на друга, сверкая глазами, замахиваясь и готовясь друг в друга вцепиться. Они разбились на несколько партий. Была партия Хлопуши Рваные Ноздри и партия его вечного противника Зацепы Резаны Уши, ставших врагами еще в дни пребывания на каторге. Была еще державшаяся отдельно и сравнительно спокойнее других партия Степы Рябова, донского казака, к которой примыкала и державшаяся совсем уже степенно партия Юшки Голобородьки– одного из сыновей чернятинского богача и главы «Пыфнутьевского согласия». Голобородьковцы больше слушали, переговаривались друг с другом шепотком, а потом Юшка от их имени говорил всего несколько веских многозначительных слов. Предметом общего внимания была совсем маленькая кучка близких к Пугачеву людей. Юрка Жлоба, Терешка Хмара да Борька Выходцев – все трое из яицких казаков. Они первыми примкнули к «анпиратору» почти полтора года назад, да так и держались, словно уцепившись за него.

Сам Пугачев, бледный, с трясущимися руками и блуждающим взором, страдая от тяжкой головной боли из-за вчерашней попойки, сидел в почетном углу под иконами на лавке, покрытой дорогим персидским ковром. Несмотря на то, что никто не курил, в избе дышалось тялсело, и воздух казался насыщенным какой-то кислятиной. Окна и двери были плотно притворены, чтобы никто не мог подслушать разговор «анпиратора» с его ближайшими советниками. Перед дверью и под окнами маячили вооруженные до зубов

часовые.

Нет, ты говори напрямки: что думаешь таперя делать? – приставал Хлопуша к Пугачеву.

Да чего ты на меня пырскаешь? – сердито отвечал Пугачеа – Надо-ть сообразить, как и что. Нель– 1Я же, не спросясь броду, да лезть прямо в воду! Ты раньше посмотри в святцы, а тогда и бухай в колокол!

Да ты не отлынивай! Каки таки еще «святцы»?! Ты прямо говори: обещал Москву вверх тормашками поставить?

Ну, обещал! А дальше что?

Обещал Катьке шею свернуть? Обещал еще весной Казань единым махом взять?

Да чего ты ерепенишься?

Почему засел в Чернятине, как паук в норке аль суслик лысый, да ничего и не делаешь?

Время удобное выжидаю!

Струсил ты, вот что! Никакого там время удобного тебе не надобно. Прищемил тебе Михельсонов хвост, так ты и не оглядываешься!

А ты бы того... Полегше бы! Как смеешь в моем присутствии так выражаться? – огрызнулся Пугачев.—Я тебе кто? Разе я не твой анпиратор?

Хлопуша, неистово гундося, прошипел:

Ой, убил! Ой, зарезал! Анпиратор, скажи пожалуйста! Чего ты передо мной ломаешься, как писаный пряник? Кто тебя и в анпираторы-то произвел, как не ч, с Мотькой покойным, которого михельсоновы гусары чарубили?

Зацепа, раздувая ноздри и сердясь, вмешался:

Одначе, это все не порядок! Ты бы, Хлопуша, юго... в сам деле, поосторожнее!

А ты помалкивай! – прогундосил Хлопуша.– Я не с тобой разговариваю. Я тебя наскрозь вижу п понимаю. Залез в министры, а сам по сторонам глядишь, как бы стрекануть куда подальше. Думаешь, я того не знаю, что вы с анпиратором уж третьего гонца с цветными каменьями да с земчугом в Турцию переправили на всякий, мол, на случай? •

А хотя бы и переправили, твое какое дело?– возразил, покраснев, Зацепа.– У его царского величества и секретные дела бывают. Может, отправили мы гонцов к великому визирю, чтобы нам помочь от султана была!

Байки!—засмеялся Хлопуша.—Ты, миляга, иди, морочь голову кому другому. А для кого две корчаги с червонцами в Бутровском бору зарыл? Может, к сатане скрозь землю червончики отправил, чтоб он, дьявол, тоже помочь прислал?

Твои, что ль, червонцы были? – озлился Зацепа.

Твои, твои. Да зачем ты их зарывал?

А тебе-то что?

А то, что лататы вы задать собираетесь! Врете, не удерете! Не выпустим!

Пугачев застучал кулаком по столу.

Берегись, Хлопуша! – вымолвил он с угрозой.– Я, брат, не посмотрю на тебя. Ты меня знаешь!

Тебя-то? Как облупленного! – засмеялся Хлопуша.– Все рубцы на твоей спинке, царское твое величество, и те знаю.