Текст книги "Пугачев Победитель"

Автор книги: Михаил Первухин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 26 страниц)

Но ведь армия-то уцелела! Почему она не дей– е шуст? Почему не идет на Москву? Что думает Суворов?

Ежели почитать за армию тысяч тридцать человек, обладающих ружьями и пушками, но почти не имеющих ни пуль, ни снарядов, ни пороху, ни перевя– ниных средств, то армия уцелела. Но эта армия находится в иностранном государстве, у господаря М'.лдаво-Валахии. Господарь согласился принять ос– | а пси армии, но чинить ей всяческие притеснения. Лж трийцы заняли Бухарест стотысячной армией под предлогом охраны столицы княжеств от турок, на самом же деле, чтобы не допустить туда наших. Венгерская конница сторожит наших, готовясь при нервом удобном случае наброситься на них.

Уходили бы ДОМОЙ™

Суворов рвется в Россию. Он боится, что при мши.нейшем промедлении похода армия совершенно ни ыют от болезней и от побегов измученных солдат. I" австрийцы загораживают дорогу. Придется проби– ийГЬСЯ..

– Суворов пробьется!

Но ведь в Малороссии восстание. Там появился ним гетмана Полуботка, поднял подкупом запорож– Н1Ч1 Возродилась старая гайдаматчина. На необозри– мим пространстве от Днестра и до Северного Донца снуют шайки гайдамаков, грабящих мирное население. I' I спи нашей армии и удастся вырваться из полупле– |Ц| ю ей придется прокладывать себе дорогу до М.м юны штыками...

Пугачев, завладев старой столицей, стянул туда и « мою ораву. Мятеж, как огненный вихрь, и сейчас рн п> швает по русской земле. Везде и всюду колодни– ии ч-иободились, и бредут толпами к столице: их

ш ит Хлопуша. Из них он устраивает новую «ан-

нир.1 юрскую гвардию». В Кремле стоит этот «каторж-

гарнизон», в котором насчитывается теперь уже

цп десяти тысяч отпетых душегубов. Но это только

286

287

«головка», только самые отчаянные головорезы. А кро ме них в Москве имеются и другие каторжные полки.

А население?

Что может сделать толпа безоружных люде» против отлично вооруженных душегубов? Кто может, тот бежит. Остальные трепещут и повинуются, злобст вуют, зубами скрежещут, но бессильны сделать что– либо. На первых порах было море разливанное, пир на весь мир, покуда не сожрали запасы. Теперь, с наступ лением зимы, с каждым днем положение делается всо хуже да хуже. Крестьяне, раньше охотно привозившие в Москву муку, сало, всякую живность, чтобы получить в обмен награбленные у горожан вещи, теперь боятся даже приближаться к Москве: пугачевская ненасытная орда их грабит. Из-за недостатка в при пасах приходится посылать по деревням целые отряды, но толку от этого мало: крестьяне хоронят свое добро в земле. Да ежели такому отряду и удается путем грабежа раздобыть кое-что, только самая ни чтожная часть добытого довозится до Москвы, потому что потребляется самими этими отрядами. Ближайшие окрестности Москвы уже опустошены. В поисках припасов пугачевцам приходится посылать отряды все дальше и дальше.

Чем же это все кончится, Костя? – спросил с тревогой в голосе Иван Александрович.

Один бог только знает! Хорошим для Пугачева кончиться не может. Не с чужих слов, а по личным наблюдениям говорю: тот самый простой народ, который дал возможность Пугачеву добраться до престола, уже открыто злобствует против него и всей его шайки. И чем дальше, тем это злобствование будет все сильнее. На Дону уже в полном разгаре казачье восстание против «анпиратора». Так сказать, второй мятеж. Емелька посадил казакам на шею своего став ленника, Хмару, в Великие атаманы. Едва добравшись до Дона, Хмара и весь его отряд были заманены казаками в ловушку и зарезаны, как бараны. Теперь

юнцы созвали свой собственный Великий войсковой | руг. Этот круг избрал нового Великого атамана и

войсковых старшин, поголовно из зажиточных

icuiukob. Голытьбе это не понравилось, началась кропимая склока, избрали своего атамана. Теперь атаманы ноюют друг с другом, станицы и хутора пылают, а |гм временем из Трапезунда морем пришла турецкая фиотилия. Турки почти не встретили сопротивления, t шладели крепостью Святого Димитрия Ростовского и шн адили там крепкий гарнизон Это– конец всему донскому казачеству.

А в Петербурге что делается?

– Петербург шатается, но еще держится. Там гицит пока что Временное правительство. На его | 'ни гье, старые гвардейские полки – Измайловский, III» <>браженский – почти целиком сохранились. Но И' трбург находится в опасности с двух и даже ■ трех сторон. Из Швеции доходят тревожные вести. Ill in ды спешно собирают армию. Ежели теперь, прини– Miiii но внимание затруднительность морских операми« но зимнему времени, нападения и не будет, то | песне такое нападение сделается почти неотвратимым Фридрих прусский уже двинул своих померанцах гренадеров к границам Курляндии. А с юга – пугачевцы-

Ежели бы великий государь Петр Алексеевич нота л из гроба да посмотрел, что мы, недостойные потомки, сделали из создания его рук, из великой империи!..

Да, не порадовался бы!—ответил глухим голо– СОМ Левшин.

Вышла из своей светелки княжна Агата. Она была п и та, как полотно,– ни кровинки в лице, худа и еле hi р I длась на ногах. Казалась она скорее выходцем из мш илы, чем живым человеком. Вся ее жизнь сосредо– ю шлась в красивых черных глазах.

289

Агата слабо улыбнулась при виде наряженных но I нареки брата и Левшина, поняла, для чего это

Н' Ни ячеи победительделается, и не задала ни единого вопроса. Сидела, молча слушая разговор, и только время от времени движение резко выделявшихся на белом лице черных бровей строгого рисунка выдавало ее волнение.

А я_. на том свете... побывала, да вот не принял меня господь! – сказала шепотом Агата.– Пощадил всевышний мою жизнь. Нужно, чтобы я жила. Назначил мне бог высокую цель... И даст мне для выполнения сей цели потребные силы и мужество...

Князь Иван Александрович ласково махнул рукой на дочь:

Поправляйся, ласточка! Чего там думать о каких-то высоких целях?! И то чудо, что уцелела! Ведь Вильгельм Федорович уже и надежду помочь тебе потерял. Почти всю неделю у нас лекарств для тебя не было..

А может, это и к лучшему! – вмешался молодой Курганов.– Нет, право же! Шприхворт заморил Агату кровопусканиями. А оставил он ее в покое—сама с болезнью справилась...

Разговор перешел к планам и намерениям молодых людей. Левшин вкратце пояснил, что пробыв несколько дней в Казани, они отправятся к партизанским отрядам Михельсона, бродящим по предгорьям Урала. Посоветовал семье Кургановых продолжать пока что отсиживаться в Казани: все равно при нынешних условиях почти нечего рассчитывать добраться до Петербурга, а в Москву и подавно не следует стремиться.

Была такая думка,– признался старый князь,– перебраться за границу, но на это большие деньги нужны...

Очень многие-такие ушли за рубеж! – сказал Левшин.– Бегство и сейчас идет. Уходят в Швецию, Данию, Польшу, Австрию. Но бегство сопряжено с неимоверными трудностями, так как чернь всюду бушует. Надо терпеть: авось господь сменит свой гнев на милость. Не может же русская земля долго жить

| той корявой жизнью! Брат на брата восстал. Такого ильного душегубства, поди, и в дни Смутного времени не было. Народ уже теперь местами голодает.

А что поделывает Юрочка Лихачев? – спросила Прасковья Николаевна.

Ваш племянничек – молодец! – отозвался одобри и лыю Левшин.– Теперь у него собственный парти– |ц некий отряд, человек уже до ста. «Гусары смерти» на п.тается. Немного театрально, должно быть из ка– II о о иибудь французской книжки вычитал... Он больший любитель чтения. Ну, ничего. Это не мешает ему Пыгь лихим партизаном.

А эта._ как ее Ксюшка, что ли? – спросил старый князь.

Ваша Ксюшка безотлучно при Лихачеве пребывает! Разбой-девка! Одета по-мужски, вооружена до iv<юн. Рубиться выучилась. Стреляет лихо. На коне– и иг подумаешь, что женского пола... В схватках зверь пи рем делается. А главное, для разведки очень уж иппезна. Она да Петька-казачок. Переоденутся оба, ОКИ крестьянской девкой, он – парнишкой в лапот– t и х да в сермяге, и все, что нужно, выведают. Без них •Ирид Лихачева много потерял бы.

Такие люди теперь вот как дороги. Ведь партизан– м но без удержу разрастается. На одном Урале уже и'и до пятидесяти отдельных отрядов под общим дством Михельсона, который держится возле

У нас тут одно время ходил слух, будто где-то

| м чужих землях императрица Екатерина Алексеевна

.мнилась!—вымолвил князь Курганов.– Будто бы

частливой случайности удалось ей спастись при

I лении «Славянки» «Агамемноном», ее подобра-

ми па свою лайбу чухонцы, не зная, с кем имеют дело, К и дпетавили в Або. Оттуда перебралась она в Гданьск

'i i ii ли...

• Слух верен: появилась такая особа в Гданьске. ■ II > I корее всего самозванка, может быть, даже помешанная. Лицом на покойную государыню не похожа совсем. Смуглая, черноглазая, черноволосая. Агенты прусского короля, было, уцепились за нее: хитер Фридрих, на одном луке две тетивы держит. Не выгорит с Емелькой, так, может, мнимая Екатерина пригодится– Однако, не повезло: у самозванки любовник был, беглый гренадер какой-то, так он ее из ревности прирезал там же в Гданьске!..

А еще поговаривают, где-то цесаревич Павел Петрович появился...

Левшин и молодой Курганов переглянулись.

Ну, будет об этом! – сказал, поднимаясь, Левшин.– Хотелось бы побыть с вами, да нельзя. Дел у нас с Петром Иванычем немало. Перед уходом из Казани заглянем еще. А теперь позвольте пожелать доброго здравия.

Они простились и вышли...

ГЛАВА ВТОРАЯ

О

тпраздновав в московском Кремлевском дворце первый день Рождества, «анпиратор» со свитой и многочисленным конвоем выехал из своей | голицы рано утром 26 декабря на медвежью охоту и Раздольное в ста двадцати верстах от Москвы. I im было огромное имение графа Алексея Петровича Шереметьева, отобранное теперь в казну. Вышло это гощ ршенно неожиданно для всего «двора» и особенно для двух главнейших приближенных Пугачева: I делавшегося после взятия Казани «генерал-анше– фом» бывшего поручика Минеева и ставшего импера– горским канцлером князя Мышкина-Мышецкого. За Несколько дней до святок главный управляющий Пыишими имениями Шереметьева вологжанин Чугу– нои. родственник Голобородько, страстный охотник, I пучайно заполевал близ Раздольного редкую в мос– коиской окруте дичину, могучего сохатого и немедленно же воспользовался этим случаем, чтобы на– номнить о себе «его царскому величеству», привезя Пугачеву «в презент» замороженную тушу оленя, икобы от имени крестьянского населения Раздольного и других отписанных в казну земель Шереметь-

на Занимавшие в новом правительстве высокие

Юшка и Прокошка Голобородьки, которые

уги пенно покровительствовали Чугунову, облегчили иму доступ к «анпиратору». Шустрый вологжанин, нрноывший с двумя дюжими сыновьями, белокурыми и с "чубоглазыми статными парнями, кроме оленя, Пип челом «его царскому величеству» старинным

• ьрлпым жбаном времен Михаила Федоровича, полным венгерского сладкого вина из погребов Шереметьева, двумя позолоченными кубками и роскошной медвежьей шкурой, удивившей Пугачева своей величиной.

Великий и преславный государь! – льстивым голосом говорил Чугунов, низко кланяясь и показывая на медвежью шкуру.– Не обессудь на нашей бедности! Чем богаты, тем, значитца, и рады! Для согревания твоих царских ножек, коли вздумается твоему величеству в саночках по снежку прокатиться...

Матерый был зверюга!—удивился Пугачев, косясь на медвежью шкуру.– Мне таких, признаться, и видывать не приходилось...

Чуть было не обмолвился, что, мол, «у нас на Дону ведьмедев не водится», да вовремя прикусил язык.

Матерый, матерый был Михайло Иваныч! – зачастил обрадованный приемом Чугунов.– Одначе, попадают и побольше его. Вот, примером, наши же лесничие по первому снежку обошли берлогу, что раньше не примечали: залегла в ней большущая медведица, матка, а с ней двое малышей, первогодков да пестунчик препорядочный...

Убили? – полюбопытствовал «анпиратор», поглаживая корявой рукой длинную пушистую шерсть медвежьей полости.

Не! Как можно?! – возразил Чугунов.– Только, значит, обнаружили. Ну, мне доложили. Порядок соблюдают. При графе самому докладать было велено. Он, граф-то, медвежатник. Сам любил медведей на рогатину поднимать. Ну, а как теперь именьице стало царское, то, значитца, и которая животная в ем – тоже царская стала. Так оно и выходит, что ты, батюшка великий осударь, всему хозяин. Ну, и докладаю я тебе, а уж ты сам порешишь, как быть: прикажешь поднять—подымем, охотников-то у нас немало, а пожелаешь сам потешиться, так тому и быть. А мы твои верные слуги...

Тусклый взор Пугачева заблестел.

– Давно не охотили на медведя,– вымолвил он iciiBO.– Поди, и позабыл, как брать-то ихнего брата.– Да вспомнить? Ай побаловать свою душеньку?

А что же? Зачем дело-то стало? – поддакнул ' I у гунов. – Лихо оборудуем. Мигни только, великий государь!

А ты как думаешь, твое превосходительство?– обратился Пугачев к присутствовавшему при приеме даров старому князю Мышкину-Мышецкому.

А что мне думать? – сухо ответил тот.– Дел-то, конечно, не оберешься. Вот, я опять с важным до– к ладом..

А ну их к ляду, твои доклады! – рассердился Пугачев.– Что это, право? Дыхнуть вы мне не даете, господа министры! Лезете, как мухи на мед. Ни днем, ни ночью покоя не даете. Вас ублаготворять, так и гнать не пришлось бы. Что я, двужильный что ли али каторжный какой? Гульнуть хотда – нельзя: законы гам какие-то обдумывай. Поохотиться в кои-то веки pa I потянуло – «делов много», нельзя! Проехать куда к I пашей Москвы постылой вздумалось—никак нель– |д посланника там какого-то, черта лысого, приймать кадоть.

Мышкин, пожав плечами, еще более сухо ответил: Воля вашего величества. Мне что? Могу и подо– | дать с докладом.

Да о чем доклад-то? – угрюмо осведомился Пугачев.– Поди, опять о полячишках?

По польскому вопросу.. Получивши вчера новую

с кого короля дипломатическую декларацию-.

Ох, и допекли же меня полячишки! Ох да и скручу же я этих панов в бараний рог! – вспылил Им ачев.– То есть, так расчешу... Житья из-за них нет, Ч" | лятых! Лопнет, ой, лопнет мое терпение!

Мышкин-Мышецкий чуть приметно улыбнулся кон– оо ами губ. Не замечая его насмешливой улыбки, аш усивший удила Пугачев уже почти кричал:

Отписывай крулику ихнему сам, присходитель– ство. Моим именем. Да навороти, чтобы панам под душку подкатило. Подопри-ка им бока! Пожестче! Остерегайтесь, мол, раздражать его анпираторское величество, а то как бы он вашу Польшу, словно матерую медведицу, на рогатину не посадил. Не уйметесь, так, мол, ждите гостей в Варшаве да в Кракове. Иди-иди, князь! Пиши! Мое слово твердо! И слухать ничего больше не хочу. Надоело!

Да дело-то разобрать бы надо!

Дело не медведь, в лес не убежит. Вот съезжу в Раздольное, разомнусь малость, освежусь, а когда вернусь, то и разберусь. Слово мое твердо: поеду брать шереметьевскую медведицу. А ежели что, то опосля подниму на рогатину и варшавскую. Поди, не тяжель– ше будет. Иди, иди, князь! Не серди ты меня, ради Исуса!

Мышкин-Мышецкий, видя, что на «анпиратора» нашел его «стих» и сговориться с ним все равно нет возможности, молча поклонился и отошел в сторону.

Ну, а ты, наш енаралиссимус? – обратился Пугачев строптивым голосом к безносому Хлопуше, который по привычке прикрывал обезображенное лицо платком.– Неужто и ты в меня вцепишься да будешь отговаривать от медвежьей охоты?

Хлопуша, подумав, хриплым и гнусавым голосом ответил:

Нет, по мне, осударь, как тебе захочется. Потянуло погулять, вольным воздушком подышать,– ну-к что ж? Справимся и без тебя... Да ить ненадолго укатишь-то?

Дня на три.

Невелико время. Да и не так уж далеко. Случись что, мигом оповестим. На кульерских.

Тень тревоги и подозрения легла на одутловатое лицо «анпиратора». Искоса посмотрев на Хлопушу, он деланно небрежным голосом спросил:

А сам-то ты тут, в Москве, что ли, останешься?

– А это уж как ты, осударь, прикажешь,—спокойно ответил Хлопуша.– Мое дело такое: прикажешь щось сидеть – посижу, посторожу Москву, прика– жсшь тебя сопровождать—поеду с тобой. Команду | дам какому подручному. Обойдется столица и без нас и-пыса три-четыре. Мы ей хвост-то во как прищемили Никнуть не смеет, не то что-.

Морщины на лбу Пугачева разгладились. Взор про– снетлел.

Люблю тебя, друже,– вымолвил он, поглажи– мия жидкую тронутую сединой бороду.– Верный ты мне слуга, граф Панин. Могу на тебя положить– • я! Не выдашь. Ну, поедем! Погуляем вместях-то. 'la к мели мы оба тут. Чтой-то, право? Словно в остроге каком сидим, никуда нос не показываем. Надоело мне!

Хлопуша предостерегающе крякнул. Пугачев недо– 1НЧП.НО поморщился, вздохнул, потом уже нарочито иижным голосом обратился к Чугунову:

Угодил ты нам, добрый человек. Ну, и, значит, тин' наше царское благоволение и все такое. А в на– Ч'чду проси, чего хочешь. Хочешь, твоих сынов в нашу царскую гвардию ахвицерами сразу запишем? Ребята– ю ладные. Стараться будут – в енаралы выйдут. O'mhiho просто!

Покорно благодарим, ваше величество!—зале– Ппил Чугунов.– Честь-то какая, ах ты, господи! Ооормотов таких да в гвардию, да в енаралы? Только, ицнп величество, дозволь бить челом с просьбишкой: to пели казнить, вели миловать. Записать-то обормотов в гвардию – отчего нет? А только оченно бы ютилось, чтобы они пока что при мне, при отце "' шпались. Дело-то у меня по управлению труд– щи 1!ез подручных никак не обойтись. Народ-то рас– н VI | и лея, все волком смотрят да куски рвут. А на

положиться можно по нонешним временам?

I'"'и,ко на кровных. Я и то вокруг себя родственники да свойственников собираю отовсюду. Надежнее как-то. Все свои люди. Авось не выдадут, случись что. А сыны мои оченно уж ловко с мужичьем управляются...

Пугачев махнул рукой.

Ладно. А ты, граф, запиши-ка их! Пущай им чины идут. Голобородьки-то мне—самые верные слуги. Еще когда я, скрываясь от моих врагов, в простом виде скитался, они мне большие услуги оказывали. Надоть и их отблагодарить. А Чугуновы– сродственники ихние. Я все помню.

Осчастливь, великий осударь, словом своим милостивым!– обрадовался благополучному исходу дела старик-вологжанин,– Скажи, когда пожаловать в Раздольное соизволишь? Как-никак надо нам и приготовиться для приему!

На второй день Рожества располагаю ехать! – подумав, заявил «анпиратор».—Сколько верст, гришь, будет?

Сто двадцать. Восемьдесят по трахту, о потом проселками около сорока. Да мы всюду подставы выставим: графские кони – чистые львы. На всю Россию завод известен. Еще при Петре Первом заведен. Арабских жеребцов тогда царь подарил деду нынешнего графа... Ежели утром соизволишь выехать да на каждых, скажем, двенадцати аль пятнадцати верстах перепрягать, то к вечеру и в Раздольное поспеешь. Оченно просто. А утром, скажем, можно и на охоту выйти. А потом того – отдохнуть, погулять. Праздничек устроим, как полагается, по-христиански. Прикажешь, красных девушек, лебедушек-молодушек соберем: пущай песни играют да хороводы перед твоим светлым оком царским водят.

Пугачев откликнулся:

А которые поглаже, ну, те пущай постель мне погреют да пятки почешут, байками сон сладкий нагонят! Хо-хо! Ну, и шельма же ты, Чугун старый! Ладно, ладно! Вижу твое старанье. Ну, целуй руку и п» да! Так жди нас с енаралитетом в гости вечером на агорой день. Беспременно пожалуем. Проветриться.– А то, на поди: въелись мне тут со своими делами

н исчонки. Дыхнуть не дают..

♦ * *

Выехать на медвежью охоту в Раздольное предполагалось на рассвете 26 декабря. Но весь первый день I'u.i дества прошел в праздничном пировании, в кото– |шм приняли участие все приближенные «анпиратора», | к вечеру пир перешел в дикую попойку. Старый I ил и. Мышкин-Мышецкий, единственный из людей ■ иропейского образования при «анпираторском дворе», Пользуясь тем обстоятельством, что разгулявшиеся |чм in «анпиратора» предались буйному веселью и пери-тали обращать на него, канцлера, внимание, сту– пп иался и ушел в отведенный ему и его «иностранной коллегии» флигель старого дворца постройки графа Растрелли.

Пугачев, уже много выпивший, но еще крепко державшийся на ногах и зоркий, увидел маневр старика и крикнул ему вслед:

Улепетываешь в свою берлогу, старый хорек? V лсиетывай, улепетывай! Какой из тебя питух?! Ха-ха!

И соседней комнате, где на роскошных обитых гмлселой штофной тканью диванах уже спали немо ль ко побежденных хмельком гостей, Мышкин-Мы– шецкий наткнулся на Хлопушу, перешептывавшегося п чем-то с одним из бесчисленных представителей племени Голобородько. При приближении канцлера

сейчас же смолкли.

Уходишь, князь? – спросил Хлопуша.– Неужто ршю гать собираешься? На первый день праздничка– |"' Не по-христиански чтой-то...

Ну, да и здесь мало христианского,—сухо отве– ||| | князь, играя седыми бровями.– Поди, во всем дворце, кроме тебя да лакеев-арапов, ни одного трезвого человека не найти.

Ай грех? – подмигнул Хлопуша, прикрывая лицо рукавичкой. – Народ на радостях веселится...

Ну, радоваться как будто бы и нечего, ежели по совести сказать,– чуть слышно вымолвил Мышкин– Мышецкий.– Сам знаешь, как дела идут..

Взор Хлопуши заблестел злорадно.

А ты, барин, чего ожидал-то? Ай думал, что при такой томаше да все как по-писанному пойдет?

На большую гладкость не рассчитывал, но и такого повального безобразия, признаться, не ожидал.

Ай поджилки трястись начинают? – лукаво поблескивая серыми глазами, спрашивал Хлопуша.– Кишка в тебя, вижу, тонка! Одно слово—барская кишка,

Н6ЖНЯЯ.И

Встал, потянулся, зевнул, перекрестил рот и уже иным, сухим и деловитым тоном сказал:

Коли не побрезгуешь, сам пройду я к тебе. Надоело тут чего-то. И впрямь, мало хорошего. Нализались да нажрались, как свиньи, нашего пресветлого величества верные слуги. На радостях, что дорвались.. Поди, к утру которые и окочурятся с перепою. Сволота! А мне с тобой, присходительство, тоже погуторить хотелось бы. Прямо говорю: любить тебя не люблю, ты – барская косточка. Но за ум твой оченно уважаю. Голова, а не тыква у тебя на плечах сидит. Одного не пойму: почто спутался с нами, с варнаками каторжными? Ну, да это твое дело. Меня это не касаемо. Ты свою линию гни, я свою гнуть буду. Делить нам нечего.

Ну, и тебе на безголовье жаловаться не приходится,– серьезно вымолвил князь.– Тоже прямо скажу: и я любить тебя, конечно, не могу, уж больно ты лют, Малюте Скуратову не уступишь...

Хлопуша хрипло засмеялся.

Сибирской тайги выученик, князюшка! Ну, да и от родителей и прародителей унаследовал. Мой батюшка

покойный раньше, чем на плаху попал, поди, человек н<> ста своими руками на тот свет спровадил, так Польше в шутку._ Ай, мне от него отставать?

Но в голове у тебя не глина.—продолжал Мышкин– Мышецкий.– Буть ты пообразованнее, многое с тобой тогда можно было бы наладить... Один ты, кажись, и можешь на... на него влиять.

Оглянувшись и убедившись, что подслушивать не– н "му, Хлопуша шепотком сказал:

Чуточку побаивается. Да не очень уж! Раньше Польше слухался. Бывало, побрыкается-побрыкается, ча и сдается. А как взяли Москву, возгордился. Поди, и впрямь вообразил себя заправским царем. Про бога больно часто поминать стал. Друзья, мол, приятели. Он, бог, мол, на небе, а я, его избранник – на земле. В помазанниках ходить полюбил. А кто и чем его мазал-то? Разве что хорунжий да сотник, скажем, благословенным кулаком да по окаянному рылу смазывал...

Потише ты! – предостерег князь.

Ничего. Ты не доносчик, а энти...

И он пренебрежительно махнул рукой в сторону.

Рвань коричневая... И откуда этой сволоты столько набралось, скажи ты пожалуйста?! Эх, дура Пыла царица покойная. Известно, немка белотелая. Жалостливая тоже. Лучше, мол, девять виновных помиловать, чем одного невинного наказать. Не знала, ПаПа, какой мы народ. По нашему характеру лучше десяти невинным головы оттяпать, чем одного виновник» выпустить. Он один-то таких делов наделает.. Г нашим братом добром много не наделаешь. Наш народушко такой, дуй его и в хвост, и в гриву без отдыха, оглядываться не давай, так он, как битюг, пе ни будет, а распустил вожжи – так он и оглобли Поломает...

Пойдем, поговорим! – согласился канцлер.– Де– | и in и новые пришли. Новости всякие, веселого толь-

Кп мало..

301

Ничего, все утрясется,– засмеялся Хлопуша.– Полтораста лет назад, говорят, тоже была завируха.– А ничего, утряслось.

Когда они проходили через следующую комнату, какой-то пьяный в атласном камзоле, с трудом удерживаясь на ногах, загородил им дорогу.

Сиятельному графу Никите свет Иванычу! – пропел он, раскланиваясь.—Сорок одно с кисточкой Гул-ляем! Одно слово – проси, душа, чего хошь. Гуляй, Матрешка, на все медные...

Князь брезгливо посторонился. Хлопуша схватил пьяного за руку, дернул так, что тот повернулся к нему спиной, ткнул его кулаком в шею и коленом ниже спины, и пьяный, пролетев несколько шагов по залитому водкой паркету, растянулся в ближайшем углу.

Мразь треклятая! – проворчал Хлопуша.– Наползло их к нам, как клопов.

В коридоре они наткнулись на дикое зрелище: двое пожилых пьяных людей в шитых золотом генеральских мундирах тискали не менее их пьяную молодку в роскошном гродетуровом платье с пышными фижмами. Она притворно отбивалась от них, хихикая, и твердила:

Бесстыдники какие, право! И чтой-то вы со мною, бедной сиротой, делаете? И как только вам не совестно, право?

Она разомлела, по круглому, грубо набеленному и нарумяненному лицу катился пот, оставляя полосы на щеках, черные брови странно топорщились, а из груди вырывалось хриплое дыхание, прерывавшееся смешком.

Всего полгода назад она была мамкой, служила в семье какой-то магистратского чиновника. Когда пугачевцы пришли в Москву, она нажаловалась на своих господ, и те были перебиты озверевшей чернью. А бывшая мамка, меняя любовников чуть не каждый день, в конце концов оказалась законной супругой■иного из новых государственных сановников, капри– юм судьбы из мелких приказных ставшего вдруг n i l ной шишкой. Эта чета тоже пожаловала на кдественское пиршество в кремлевский дворец. ( упруг круглолицей Дашки, дорвавшись до вина, через час уже лыка не вязал и теперь спал под полом, обнявшись с другим упившимся «сановни– | ом» из бывших барских кучеров, а супруга, встре– гиншая на пиру старых знакомых—Гришку-«фале– гура» и Митьку-цирюльника, ставших генералами,– p.i (игралась, как вырвавшаяся на свободу кошка и марте.

Не балуйся, робятки!—обратился к возившимся

пцим шепотом рассердившийся Хлопуша.

Гришка-кфалетур», запустивший руку за пазуху г моей дамы, нагло ухмыляясь, отозвался:

А ты что за указчик? Тебе какое дело?

Да вы, черти, где? Что это вам, сеновал, что ли? – пню понижая голос, вымолвил Хлопуша.

Митька-цирюльник напыжился, собираясь отве– гмть, но не успел. Железный кулак Хлопуши треснул ••in н зубы, и он свалился, как сноп. Еще немного, и другой удар свалил и Гришку. Ошалевшая дама шум денно и вместе расслабленно вымолвила:

Вот так штука! Как же это? Ни за что, ни про и" и вдруг... По сусалам... Хи-хи-хи... Может вы, •< щ'Длсры, и меня побьете?

Хлопуша вместо ответа приблизил свое изуро– донцнное лицо к лицу женщины. Сквозь румяна про– 14 у пила смертельная бледность, а красивые черти глаза налились страхом. В горле что-то забулькало.

Сука. Удавить бы тебя! – прошипел Хлопуша.

Оставь Ну ее!—вступился Мышкин-Мышецкий– | mm руки марать об такую мразь? Не надо было

• ю дрянь во дворец впускать. А раз впустили...

г

1иметив вытянувшегося у дверей рослого придвор– Noi и лакея, Хлопуша кивнул ему:

Эй ты, холоп! Позови там еще кого. Да поздоровее!

Что прикажете, васияство? – еще более вытянулся лакей, поедая глазами всемогущего генералиссимуса.

Этих... троицу., от моего имени... Пересчитать ребра и выкинуть. Чтобы и духу не было!

Слушаю, васияство!

На каменном лице лакея отразилась живейшая радость. На его зов вывернулись другие дюжие лакеи. Замелькали увесистые кулаки. Послышался рев пострадавшей «придворной дамы», потом все смолкло. Избитых гостей выволокли, дотащили до высокого крыльца и с него сбросили прямо в снег. Злорадно гогоча, лакеи кричали кучерам стоявших перед крыльцом раззолоченных карет.

Подходи, ребята, с фонарями! Разбирай, чье такое добро. Развози по домам!

Тем временем князь Мышкин-Мышецкий и успевший уже успокоиться Хлопуша, пройдя длинными коридорами, где на каждом шагу встречались вооруженные караулы по большей части из наряженных казаками варнаков, добрались до апартаментов, отведенных в распоряжение канцлера.

Входи, гостем будешь,– сказал князь, вводя Хлопушу в свой деловой кабинет, скупо освещенный восковыми свечами.– Чем угощать-то тебя прикажешь?

Какое там еще угощение? – отмахнулся Хлопуша.– Водки у тебя, поди, не найдешь, а вина ваши барские мне в глотку не лезут. Кислоту в брюхе разводить!

Я ночью, чтобы спать не хотелось, кофей пью._

Кофей? Пробовал. Ну его! Сбитень куда способнее. Да не надо ничего. Давай беседу поведем. Новости, говоришь, получены?

Канцлер взял с массивного письменного стола, заваленного бумагами, географическую карту и развернул ее перед Хлопушей.

Вот, полюбуйся! – вымолвил он.– Тебе это будет полезно. Мои чертежники только вчера закончили. Хотел поднести к празднику., его величеству. Презент праздничный... Да раздумал: он эти дни ни разу I резвым не был еще. Обрадовался праздникам, что ли... А с пьяным и толковать охоты мало...

На карте была изображена Россия до сибирской границы. В самой середине, вокруг Москвы, оставалось светлое пятно. Все остальное пространство оказывалось более или менее густо затушеванным, причем и разных местах тушевка была различных цветов.

Хлопуша с любопытством и в то же время с недоверием глядел на карту.

– Тебе в военной коллегии с картами уже прихо– д и лось иметь дело? Научился разбирать?

Муть потупившись, Хлопуша ответил:

Начинаю мараковать...

Ну, вот, смотри. Тут изображена вся Россия, мне она была год, что ли, назад Вот и границы. Видишь? В эту сторону– чуть не до Варшавы. А тут, на юг,—до двух морей. Клочок только оставался: Крым. А тут, правее, до кавказских гор почти. И все 1И.1Г10—одно целое. Может, еще не очень ладно скроенное, да, казалось, крепко сшитое. И был на всем про– | гранстве один закон. Да. А вот пришли мы с тобой «а с нашим Петром Федоровичем и., и начало все расползаться. Вот тут, чуть выше Твери, петербург– • | мс генералы да сенаторы держатся, и наших туда пока что не очень-то пускают. А тут до самого, почитай, Смоленска, поляки. В самих едва душа держится, а тоже рю храбрились. Заняли своими войсками не только I мои, но и исконные русские земли. А ежели у нас так mi'"Ю будет идти, как оно эти полгода идет, то, чего доброго, пожалуют и сюда, в Москву.

Пусть сунутся! – сердито прохрипел Хлопуша.

А ты не грози. Лучше и впрямь подумай, как их •и гретить, а то по последним донесениям из Смолен– ' и а, они, кажись, как только потеплеет, в гости к нам пожалуют. А вот тут,– рука канцлера легла на область Киева, Чернигова, Полтавы и Харькова,– тут сидит сейчас наш верный друг и союзник, сотворенный нами Великий гетман украинский, вельможный пан Полуботок. И вопреки договору, в соблюдении которого он крест целовал и на евангелии клялся, помаленьку да потихоньку выпирает он наши российские гарнизоны и заменяет их своими сердюками да гайдамаками. Помогают ему в этом пока что его цесарское величество император Иосиф да тот же круль Станислав.