Текст книги "Пугачев Победитель"

Автор книги: Михаил Первухин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 26 страниц)

А вот тут,– ладонь Мышкина-Мышецкого легла на область Войска Донского,– тут другой наш верный друг и союзник сидит, атаман всевеликого Войска Донского Игнат Бугай. Но только вместо того, чтобы согласно уговору прислать нам на помощь свои конные полки, кликнул он клич ко всем донским казакам, а те взбулгачились да стали из наших гарнизонов утекать.

Ну, положим, не все уходят! Многие и к нам приходят. И с Днепра, и с Дона, и с того же Яика...

Верное твое слово: одни приходят, другие уходят. Десять ушло, девять пришло. Пришли да пограбили, да набили торбы и уходят. Растаскивают русское добро. Да и твои варнаки то же самое делают: покуда можно кого грабить, держатся А кто набил мошну,– туда же, на Дон. И вздумали мы требовать, чтобы их нам выдавали, а Игнат Бугай нам в ответ, здравствуй белый царь на Москве, а мы, казаки, на тихом Дону. А с Дона выдачи испокон веков не было и впредь не будет...

Дурит Игнашка. Вот весною намнем казачиш– кам бока, так они опамятуются!

Канцлер засмеялся.

Видел, только что видел, как ты бока наминаешь да по зубам хлещешь. Ловок. Но ведь пинал ты да колотил пьяную мразь. Холопов, которые привыкли битыми быть. А с голыми кулаками на Дон не поле– кинь... Ежели полезешь, то как бы самому ребра не погладили. Но этого мало, друг ты мой. Вот посмотри: гут тебе Азов-город, а тут – Таганрог, его царь Петр– иол ка основал. А теперь тут опять турецкий паша i улсйман сидит. Казачишки хорохорились да друг пружку мяли, а турки из Трапезунда приперли да нсмзначай наши крепости и захватили. А третьего дня и гафета пришла: нагрянул Сулейман с десятью тыся– чами янычар на старую нашу фортецию Святого Дмитрия, сиречь город Ростов-на-Дону. А тамошний | арнизон и так еле держался: казаки четыре месяца город в осаде держали да половину сожгли. Вот как Сулейман подошел, то гарнизон и выкинул белый флаг, сдался на капитуляцию... А теперь, надо пола– га п., тот же самый Сулейман и дальше, вверх по Дону Пойдет, И придется нашему верному другу и союзнику Игнату Бугаю отбояриваться. А пушек мало, а пороху и гого меньше: всегда от Москвы получали, а Москва– Т" сейчас и сама на бобах сидит...

Ну, положим,—отозвался самоуверенно Хлопуша,– мы тоже не все время пьянствуем да с девками ва– ллгмся. Поди, на Ижевских да на Боткинских заводах заказанные нами пушки давно готовы. До тысячи будет. Антилерия у нас хоть куда...

До весеннего сплава вряд ли можешь полущи. свою «антилерию»,– сухо заметил канцлер,– и кроме того, и работа там идет вяло. Бывшие кре– iiori ные-рабочие, получив волю, на три четверти разлетались.

А мы в те заводы арештованных дворянов на– I Мали!

Правильно, не только мужиков, но и баб, и детей. 11 голько какие же это рабочие?! Мрут, как мухи, а дела ц< делают. Слабосильны, непривычны, да и голодом вы

И» морите...

Жалеть их, дворянов, что ли прикажешь?– Насупился Хлопуша.

Князь пожал плечами.

Приказывать я тебе не могу и не берусь. Мое дело щекотливое, да и другим я занят. А ежели и говорю, то к слову пришлось: толку из вашей политики не вижу. Ума не вижу. Злобы – много и глупости еще больше, а на этих двух конях далеко не уедешь...

–Вот дай время, после праздников возьму я да и махну на Урал. Места-то родные, знакомые, почитай, и сейчас там дружков сколько найдется. Я там живо все вверх тормашками поставлю...

Князь засмеялся.

Да там и так уже все «вверх тормашками» стоит. Сам, чай, знаешь, что из старых демидовских заводов и половина не работает. Твои же «дружки» мастеров да опытных управляющих перебили, в истопники загнали или выгнали на все четыре стороны, а посадили на их места сволоту свою. Сволота же работать не умеет и жадна очень: тащит, что под руку ей подвернется. А рабочие, на радостях, что волю получили, все заводы разграбили. В Берг-коллегии стон стоит: не могут заводы работать!

Поеду – все налажу! Сейчас же после Крещенья и махну.

А не боишься? – многозначительно осведомился князь.

А чего мне бояться? – несколько неуверенно переспросил Хлопуша.– Не ты ли меня сковырнуть собираешься?

Глупостей не говори! – резко ответил Мыш– кин.– Голова у тебя на плечах есть, ну, так и должен знать, что я тебе не враг, а скорее союзник. Да ведь у тебя недругов немало. Младший Зацепа, к примеру, считает, что ты нарочно подвел его братана под Казанью.

Собью рога! Бычок бодливый, да силы в ем мало.

Опять же Минеев... Ты поперек дороги!

Хлопуша сжал кулаки и прогундосил:

Ростом не вышел. Не я ему поперек дороги, а он мне становится. Голова вскружилась у Минеева. Сидеть бы ему всю жизнь в поручиках, кабы к нам не перебежал под Казанью. А теперь, вишь, мало ему омть енарал-аншефом, так он в фельдмаршалы мостится. Тоже, подумаешь, Румянцев какой! Как бы по цорожке Кармицкого не пошел.

Смотри: за спиной у Минеева Чубаровы стоят. А сам-то в Чубаровых души не чает. Выручали они его, когда он в казанских острогах сидел...

Больше из-за Маринки ихней. Бабник он. Набил дедке брюхо, вишь, лестно в отцах ходить... Ну, да мы и па Чубаровскую свору управу найдем...

Заступаться не буду!—сухо вымолвил канцлер. – Справляйтесь сами, а у меня и так хлопот полон р" | Вот посмотрим, чем-то вы своему воинству христолюбивому платить будете. Жалованье большое пообе– имли, а денег в казне маловато: разворовали казну!

После Крещенья в скорости обоз придет из Ека– н ринбурга с монетного двора: рублевиками два миллиона да новыми червонцами полтора. Обоз-то поди уж;е вышел.

Мышкин-Мышецкий искоса посмотрел на лежавшую перед Хлопушей карту. Нагнулся, стал измерим. расстояние между двумя пунктами. Подумав, им мол вил:

Авось и довезут! Посмотрим...

Справимся, со всеми справимся!—словно успо– tui и пая самого себя, ответил Хлопуша.– Силы-то у мне не занимать. Мужик– дурак, всем миром за Пи I юшку Петра Федорыча... Допустили мы его к земле, ну и уцепился и ногтями, и зубами.

Да будет ли из этого толк? Вон бывшие бар– • кие земли так и остались не засеянными озимым. Да и на своих, крестьянских землях прошлую осень что-

не очень-то работали. Праздновали да делились, друг на друга из-за лужков да рощиц головы прола– ммиали.

Вывернемся!—сказал Хлопуша, поднимаясь.– г, говорю, утрясется. Самое трудное сделано...

Ой ли?—усомнился князь.—Я раньше и сам так думал: лишь бы немку с престола сковырнуть, а там, мол, все, как по маслу, пойдет...

А теперь что думаешь? – спросил Хлопуша, направляясь к выходу.

А теперь так думаю: развалить державу не так уж трудно оказалось, а вот новое наладить—ой, как трудно оказывается. Пустили мы с тобой по дремучему лесу огонь, думали, траву выжжет, а лес не тронет. Ад, оказывается, и лес загорелся да так-то полыхает.

Прощай, присходительство! Пойду водки добывать,– сказал Хлопуша, уже стоя в дверях.– Нагнал ты на меня тоску, признаться...

Прощай! – ответил Мышкин-Мышецкий.– Смотри не запей. Будет уж и того, что сам наш богоданный да помазанный неделями не высыхает..

Дверь за ушедшим Хлопушей закрылась.

Снова Мышкин-Мышецкий нагнулся над географической картой и принялся ее внимательно рассматривать.

Эх...

Нетерпеливо свернул карту и швырнул ее в угол. Подошел к окну, распахнул занавески, посмотрел.

Сквозь запотевшие стекла смутно виднелись ярко освещенные окна главного здания дворца. Там еще продолжалось пиршество. На дворе двигались причудливые тени: слуги увозили по домам выбиравшихся из дворца то по одиночке, то шумными ватагами пьяных гостей «пресветлого царского величества»—Емельяна Ивановича Пугачева, капризной волей судьбы ставшего «анпиратором».

Пируй, пируй, мерзавец! – злобно вымолвил Мыш– кин.– Долго ли тебе, смерд, пировать-то придется?!

В это время в пиршественном зале догорала буйная попойка. Хор военных трубачей, добрая половина которых еле держалась на ногах, нестройно играл старые казачьи и разбойничьи песни. В одном углу разошедшиеся сановники и сановницы «анпира– гора» плясали русскую, не заботясь о том, что играет хор, в другом – шел ожесточенный и совершенно |'осмысленный спор и мелькали кулаки, но до дра– | и дело не доходило. На помосте, куда допускались Т'им.ко высокопоставленные персоны, на большом, обитом алым бархатом диване с позолоченными in кками сидели пьяный «анпиратор» и его новая фаворитка Марина Чубарова, семнадцатилетняя ниш ноте лая голубоглазая казанская красавица из ' I ароверческой семьи, стыдливо прикрывавшая свой "(ичображенный беременностью стан персидской шалью.

– Ндравится?—в сотый раз спрашивал Марину Пугачев.– Здорово запузыривают наши енаралы?

Ндравится.. А только не ездил бы ты, осударь, к Чугуновым!

Вона! – засмеялся ленивым смехом «анпира– гор».– Неужто не ндравится, что я еду?

Не ндравится! Ой, не ндравится! – капризно твердила Марина.—Очень, подумаешь, нужно тебе ведь– медев стрелять там каких-то?! Еще задерет тебя ведмедь, ч«чч> доброго. А я тогда как буду?

Меня задерет? Анпиратора-то? – возразил Пугачев.– Да я его... Хо-хо-хо_.

С девкой какою гулящей, гляди, сведут тебя та мотка,– продолжала хныкать Марина.—Они, Голо– Породькинские, дошлые!

Хо-хо! А ты не ревнуй! Сказал – женюсь, ну и • "нюсь! Чего тебе ищо? А потом и коронацию для Тебя, дурехи, сварганим. Мне-то уж не надо: и я так коронованный. Одно слово, божий помазанник... Только для тебя и стараюсь. Митрополита из Киева ни пишем. Напишу Полуботку, он и доставит. Оченно просто.. А потом мы растрясем того Полуботка с его силами. Зазнался, собачий сын. С цесарцами снюхался Да и Бугаю рога обломать придется. Тоже, воряга, фордыбачит.– А потом пойдем Варшаву-шаршаву уре– юнивать.

Язык «анпиратора» заплетался все больше и больше. Внезапно Пугачев поднялся и закричал пронзительным голосом:

Гей, слуги мои верные! Енералы да адмиралы храбрые. Казаки мои лихие!

Остановился. Засмеялся. Забыл, что хотел сказать, подумал-подумал и крикнул:

А гоните-ка вы всю эту сволоту по шеям! Будет, надоело! Спать пора! Спать, спать...

Повернулся к продолжавшей сидеть на диване Марине и, с трудом удерживаясь на ногах, потянул ее к себе:

Пойдем... спать. А завтра—айда, други!

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Н

овый любимец «анпиратора» «генерал-аншеф» Минеев, бывший провинциальный армейский поручик, преждевременно облысевший и уже порядком отяжелевший и обрюзгший человек лет тридцати, г квадратными плечами, короткой, воловьей шеей, плоским, словно вырубленным топором из ноздреватого камня лицом и выпученными, как у рака, глазами, до взятия Пугачевым Казани занимал весьма скромно! место среди пугачевцев и старался держаться к гони, по-видимому, не очень веря в успех. Но уже о тогда в стане пугачевцев он был на виду, как один и I первых настоящих и образованных офицеров, перешедших на службу к «анпиратору». После того, как по поносу Минеева был зверски казнен офицер, попавший вместе с ним в плен к пугачевцам и лишь притворно примкнувший к ним в надежде на возможность побега, который имел неосторожность доверить Минееву свой план, Пугачев поручил Минееву коман– донание составленным из попавших в плен или пере– Пг.кавших к Пугачеву молодых солдат пехотным полном. В Казани, когда шли кровавые расчеты победите мей со сдавшимися защитниками несчастного горо– дп, ведомый на казнь с другими офицерами восьмидесятилетний отставной полковник Портнягин, проходя мимо спокойно глядевшего Минеева, своего дальнего Р" (с гвенника, вырвался из рук конвоиров, старческими руками вцепился в шею изменника и раньше, чем Конвоиры успели его оттащить, плюнул в глаза ему, | рима:

Подлец! Анафема! Анафема!

Минеев потерял голову. Нападение старика ошеломило его, и он испугался, так как цепкие пальцы Портнягина чуть не раздавили ему горловой хрящ. Но едва конвоиры оттащили Портнягина и сбили его с ног, Минеев пришел в неистовство. С хриплым ревом он бросился на упавшего старика и заколол его свой шпагой, потом кинулся на других пленных офицеров, одного убил, нескольких ранил.

Пугачев видел все происшедшее и хохотал до упаду, поощряя расправлявшегося с беззащитными жертвами предателя криком: «Так их, так их, барчат!» С тех пор он приблизил Минеева к своей персоне. При движении от Казани на Москву Минеев, уже получивший от «анпиратора» чин генерала, командовал целой армией и перещеголял даже Хлопушу жестоки ми расправами с попадавшими в руки пугачевцев дворянами и офицерами. Казалось, в их крови он хотел смыть нанесенную ему стариком Портнягиным личную обиду. При взятии Москвы он проявил распорядительность тем, что позаботился вовремя занять кремлевские дворцы, присутственные места и многие богатые дома частных владельцев сильно вооруженными и дисциплинированными отрядами из старых сол дат. Когда пьяная чернь бросилась грабить Кремль, Минеев не постеснялся встретить ее картечью. Он перебил несколько сот человек, многих утопил в Москве-реке, захватил и повесил вожаков, навел панику на остальных и восстановил порядок. Подоспевший Пугачев одобрил эти действия своего нового генерал и и тут же назначил Минеева комендантом Кремля. В этой должности Минеев оказался в ложном положении: с одной стороны, она делала его почти неза висимым, а с другой – он должен был подчинять ся властному и сварливому Хлопуше, получившему чин фельдмаршала. Свою службу Минеев нес с вер ностью и усердием злого цепного пса, и с этой сторо нып ридраться к нему было трудно, при том, что и сам «анпиратор» все больше и больше привязывался

I нему. Многие попытки Хлопуши оттереть Минеева, услав его, например, куда-нибудь в провинцию, или подорвать в Пугачеве веру в преданность Минеева, I ис бывшего дворянина и барина, встречали, против и кидания, упорное сопротивление со стороны «анпиратора». Когда Хлопуша наговаривал на нового любим– иа, Пугачев хмурился и отвечал:

Экой завидущий ты какой, Хлопка! Чего ты илобствуешь, скажи пожалуйста? Чего не поделили? Из дворянов он! – хрипел и гундосил Хлопуша.– дворянов и руку тянет. Вот стал набирать для пехоты офицерье старое!

Jto соответствовало истине: Минеев теперь уже не лютовал так, как раньше, а напротив, старался приманить на службу «анпиратору» настоящих офицеров, и но ему до известной степени удавалось. Принятых { на службу офицеров Минеев держал в ежовых рука– мццах и при малейшем подозрении разделывался с ними безжалостно. Когда заходил разговор по этому Поводу среди приближенных Пугачева, Минеев говорил прямо:

Без регулярного войска вы и трех недель не ■ Продержитесь, ежели с кем драться по-настоящему f придется. Да и чернь в повиновении долго не пробудет.

Юшка и Прокопий Голобородьки упорно высказы– | ютись против регулярного войска, заявляя, что каза– I Чес гво всегда умело обходиться без него. Но Минеев I тмсрдил свое:

Вздор все это. Где нет постоянного войска, там J «иг>о приходится устраивать дело как у запорож– I пси, у которых все воины, либо постоянно терпеть о* более сильных соседей. Без войска России не жить. ИI деревенских обормотов быстро хороших солдат 1ис сделаешь. Покуда ты рекрута обломаешь, выучи ни. его хоть в строю держаться да на часах не (Пить, год уходит. На всякие «народные ополчения» рассчитывать не приходится. В военном деле без науки не обойтись, не на кулаках теперь дерутся.

А раз нельзя обойтись без постоянного войска, то нужны и хорошие офицеры, которых у нас нет. Нечего и разговаривать..

А постоянное войско возьмет да и пойдет против народа!—стояли на своем старообрядцы.– Из офице– рей опять господа благородные народятся!

Да «господа благородные» уже народились. И без офицеров всех не перечтешь. Те же урядники да есаулы, атаманы да всякие нынешние воеводы из бывших крепостных да беглых солдат, приказных да варнаков, да начетчиков, да кулаков деревенских!

Ты бы полегче! – предостерег Минеева Юшка Голобородько.– А то по-твоему выходит так: для того мы и кашу заварили, чтобы старых бар спихнуть, а самим народу на шею сесть.

Нет, ты так говорить не моги! Мы народушке волю дали, мы ему землю дали!

Дать-то дали, и он, народ, уцепился. А что он из этой воли да взятой земли сделает, это еще посмотреть надо. Вон мужичишки-то, волю получив, никаких податей платить государю не хотят, а из-за земли смертный бой идет повсюду. Деревня на деревню, село на село идет с дубинами да с топорами. Леса везде валят. А что дальше будет, о том некому и подумать..

А ты бы, баринок, видно опять хрестьян в крепостные обратил?

Не во мне сила... Мое дело солдатское. А вот посмотрим, как дело обернется. Я государю верный слуга, об его выгоде и забочусь. Остальное меня не касается А ежели вижу, что не так идет, то по долгу совести и присяги прямо и говорю. Пускай государь своим светлый умом разберет, да как чему быть и постановить.

Правильно говоришь! – вмешался Пугачев.—Дело– то такое выходит.. Вон и старый колдун, Мышкин– Мышецкий, тоже говорит: идучи на Москву, думали, что самое главное—Катьке шею свернуть да власть

| лГф.ять, остальное, мол, приложится. А стала держава наша – и видим мы, значится, что со многим неуправ– кл пыходит. Не так выходит, как гадали да решали._ А что насчет войска постоянного, то Минеев прав: без войска пропасть можно.

– Нет, ты, величество, погоди! – перебил Проко– иий Голобородько.– А с каким войском мы царицыны войска расколошматили?

Да кто их расколошматил-то? – засмеялся Пугачев.– Ежели правду сказать, то било нас солдатье, | до только попадало. Дуло нас и в хвост, и в гриву, и говеем бы нас скоро прикончило, да как потопла Катька, само рассыпалось. Не из-за чего стало де– Р I аться. А державе без войска не быть. Все развалит– щ... Оченно просто. А бояться ахвицерей нашему величеству неча: в руках будем держать, так они, окромя пользы нашему государеву делу, никакой вреды принести не могут.

Хлопуша в этом споре сторонился и явно колебал– сл. С одной стороны, и он сознавал, что без постоянной армии, хорошо обученной, имеющей дельных и опытных офицеров, никак не обойтись, и на дикую, пьяную, буйную, кровожадную и трусливую ораву, которая называлась «храбрым войском его царского величества». смотрел с нескрываемым презрением. Ценил он только собственную «гвардию», почти сплошь состо– иищую из острожников и сибирских варнаков, верховным главой которых был он сам, бывший острожник и варнак. А с другой стороны, он откровенно побаивался той регулярной армии, над созданием которой мочился Минеев, потому что чуял в ней враждебную "ссрожникам и варнакам силу. Главное, в нем говорила ненависть дикаря к человеку, который обладал многими знаниями, совершенно дикарю-каторжнику недоступными. Эти немудрые знания провинциального армейского офицера казались Хлопуше чем-то ннизким к колдовству. И Хлопуша, отказывавшийся верить в бога, совершенно искренно верил в дьявола

и сдавал перед Минеевым, когда тот сумрачно говорил ему « Ну, тебе, друже, этого не понять! Тут наука нужна!»

Но еще больше терялся бывший атаман грабителей с большой дороги перед стариком, князем Мышкиным– Мышецким, который и впрямь казался ему колдуном. Однако князь держался так, что в нем Хлопуша соперника себе не видел, тогда как Минеев, с которым Пугачев сдружился словно назло Хлопуше, и впрямь грозил оттереть каторжного «фельдмаршала», а потом, быть может, и уничтожить его. Хлопуша вот уже несколько месяцев обдумывал, как бы избавиться от ставшего опасным соперника. Оба зорко следили друг за другом, боялись и подстерегали друг друга на каждом шагу, старались обзавестись сторонниками, на помощь которых могли бы надеяться. Перевес пока был явно на стороне Хлопуши, потому что его поддерживало все племя Голобородек, стоявшее во главе могущественного «пафнутьевского согласия», а Пугачев давным-давно бы погиб, если бы «пафнутьевцы» не поддерживали его и средствами, и людьми. Но Минеев после взятия Казани породнился с другой старообрядческой семьей, немногим менее могущественной, чем Голобородьки,– с Чубаровыми. А связь Пугачева с голубоглазой Мариной Чубаровой делала его в некотором роде родственником «анпиратора» и укрепляла его положение. Но это же усиливало опасения сторонников Голобородек и озлобление Хлопуши. За последнее время Минеев все чаще и чаще начинал сознавать, что вокруг него чьими-то руками неустанно плетется паутина, за каждым его движением следят незримые соглядатаи и на каждом шагу он рискует попасть в какую-нибудь хитро устроенную ловушку. Сам «ан– пиратор» иной раз полушутя-полусерьезно предостерегал его, говоря многозначительно:

– Берегись, Бориско! Многие до шеи тваво благородия, то бишь, присходительства добираются. Оченно хочется комуй-то там шею тебе, как курчонку свернуть!

Шея у меня не цыплячья: толстая! – отшучи– | | и I Минеев.– Авось не задавят.. Лишь бы ты, ни ударь, свою милость ко мне сохранил.

Я что? Я, брат, вижу твое старание. Я к тебе во кш милостив. Держись за меня, как вошь за кожух цг|> ки'гся, все такое, а я тебя не выдам. Ну, только надо прямо сказать, «они» и без меня сварганить могут. Чуть ты, скажем, зазевался, глянь, они тебя, |щгт божьего, и подставили под обушок. Остерегайся, гоморю..

Минеев отвечал, что он не из робких. Авось.. Но и чушс он сознавал, что опасность велика, и, действи– и о но, остерегался. Он добыл тонкую стальную кольчугу и носил ее тайком под платьем, не снимая с себя ми днем, ни ночью. Боялся быть отравленным, и ради ною принимал всяческие меры предосторожности. Нигде не показывался в одиночку, брал с собой дм>л. их телохранителей из бывших царицыных гвардейцев, в преданность которых верил. Почти перестал linn., совершенно резонно считая, что пьяному челове– | у куда легче попасть в какую-нибудь ловушку. В то, что владычество «анпиратора» над Россией окажется долговременным, он и сейчас не верил. Наедине с самим собой, перебирая в памяти все разыгравшиеся соОытия, он рассуждал так: «Поднялась чернь подлая, 1'н Iигралась вольница, взяла верх сволота всякая, in дота шалая. Ну, и донесла до трона царского к и 1ачишку лукавого да пьяного на своем хребте. Л только трон-то этот не из золота, а из грязи. Ii"г вот развалится. Да и сам «анпиратор»—куда он и правители годится? Волк степной, бешеный. Лу– мшства, хитрости звериной уйма, а ума настоящего Мету. Сам не знает, что делать надо. За свою шкуру

еную опасается. Да и его генералы да адмиралы из

пивших крепостных да казаков – таковы же Зверье ' гопное. И сейчас уже, только что добравшись до и л дети, друг дружке в горлянку зубами вцепляются, ('лучись что, сейчас голову потеряют и кто куда наутек. Только те до конца и останутся, кому, как Хлопуше, да его варнакам, да палачам добровольным, плахи не миновать и деваться некуда. Весь вопрос в том, сколько времени сия собачья свадьба продлится. Вот первое Смутное время, кажись, лет пятнадцать тянулось Может, и наш пир на весь мир растянется. Только едва ли. Надо полагать, в три, много в четыре года сгорит вся Россия дочиста, а тогда колесо обрат но повернет. И будет снова царь. Только не навозный царь, из грязи выползший, а настоящий, крепкий. И уляжется надолго смута, пойдет на дно вся поднятая пугачевцами муть, слизь вонючая.

Да и мой-то Емельян Иваныч сам не столь прочен: девки из него все соки вытянули, сивуха ему все нут!>о выжгла. Середка сгнила, оболочка только держится. Вон, раздувать его начало. Руки ходуном ходят, ноги трясутся. Только на коне и на человека похож – при вычка сказывается... А ежели хватит его кондрашка, тут такая томаша опять заварится, что разлюли малина1 Счастлив будет, кому ноги унести удастся

Может быть и даже наверное, будут тогда и новые «Петры Федорычи» выскакивать, как дождевые пузыри на лужах. Как это было после смерти От репьева Гришки. Но это товар гнилой. Будут друг дружку загрызать без толку. Первый всегда покруп нее бывает, последний – помельче. Не такие клы кастые.

Вот, значит, и надо к этому готовиться. Но как?»

Не нужно было обладать особой наблюдательностью, чтобы подметить общее явление: все сплошь новоявленные «анпираторские сановники» тоже держались такого же мнения о непрочности установив шегося порядка, не верили в возможность для Пугаче ва продержаться долго на царском троне, и каждый, как умел, «готовился» по-своему на случай возможной» падения «анпиратора». Люди поделовитее, позапаслп вее, попредприимчивее торопились поскорее набит, мошну и, едва представлялась первая удобная оказии, или улизнуть подальше. Утекали в Сибирь, где

i n ни ico спрятаться в непроходимых дебрях, убегали и Персию, в Турцию, в Польшу. Другие, боясь переби– ра 11 . I па чужбину, довольствовались тем, что хорони– |н награбленное у дворян и купцов добро в лесах, ' Читали драгоценные вещи на огородах и даже на | I чдбищах. Третьи торопились попользоваться жиз– 1и.ю, не задумываясь над будущим: пили без просыпу, 1>а шратничали, бесновались, самодурствовали – и гиб– III от собственной невоздержанности сотнями каждый день.

Сем Минеев, обладавший известным образованием, «II товился» по способу первых: набивал, как мог, свою мшпну и потихоньку скупал драгоценные камни, за– II in нал их в широкий замшевый пояс, который он Носил на себе, под кольчугой. Рассчитывал, если толь– ко удастся уцелеть, найти случай сбежать и сбежать именно в Пруссию, где ему пришлось побывать в кон– И' Семилетней войны под начальством Фермора и где жизнь, так хорошо налаженная, пришлась ему тог– да по душе. «Проберусь к немцам, куплю где-нибудь мызу, женюсь на немке,– они, немки, хорошие хозяйки да и жены неплохие, не то, что наши кувалды. 1аведу хозяйство, буду век доживать на покое!» – мечтал он.

321

Иногда в свободные от службы часы Минеев подходил к стенному зеркалу, долго рассматривал себя, что-то соображая, потом сокрушенно мотал головой и (юрмотал: «Эх, и наградил же меня господь такой рожей! Очень уж приметная, харя проклятая. Ну, |||)ови, конечно, вычернить можно, усы и бороду– юже, либо сбрить. Да намного ли изменишься? Глаза– к н к две пуговицы оловянные. Нос луковицей. Шея как v бугая– Однако духа терять не следует. Авось, бог даст, черт поможет, ты, Борька, еще и выкрутишься. Надо только не зевать, не пропустить время удобное. Л там – ноги в зубы, хвост по ветру – жарь во все юпатки. Лишь бы вырваться да успеть первые сто

I I Пугачев-победительверст проскочить, а там – ищи ветра в поле, крота под землей».

В устроенном 25 декабря в кремлевском дворце пиршестве Минеев принял участие наряду с другими «сановниками», но, пользуясь удобным предлогом необходимости проверять караулы, умело избежал опьянения. Ему приходилось несколько раз показываться в залах, где шла дикая попойка, но он упорно уклонялся от приятелей, лезших к нему с приглашением выпить, и за весь длинный зимний вечер выпил только несколько стаканов вина и то по требованию приставшего к нему с ножом к горлу «анпиратора». Когда пиршество кончилось, и Минеев получил возможность удалиться на отдых в свою квартиру, он был почти трезв. Потребовал от заведывавшего его несложным хозяйством старика-денщика кислой капусты и квасу, отшибает хмель. Потом выкурил две или три трубки, отпустил денщика спать, запер за ним двери, но сам не сразу улегся: сначала вдоволь налюбовался полученной сегодня от «анпиратора» бриллиантовой звездой да купленной за сущий грош у раскутившегося варнака старинной турецкой саблей с бирюзой и рубинами на эфесе и тщательно обследовал найденную одним из камер-лакеев золотую с эмалью и алмазным шифром покойной императрицы табакерку, за которую он, Минеев, дал лакею червонец и пообещал дать еще сто плетей, если тот проболтается о сделке. Мысленно оценил свои сегодняшние приобретения: никак не меньше, чем на тысячу рублей золотом.

Сообразил, кому из нахлынувших неведомо откуда в Москву скупщиков—жидов и армян продать табакерку и как, когда выковырять из звезды камни. Все это привело его в хорошее настроение, и он даже замурлыкал какую-то песенку. Но едва он лег и согрелся под теплым старинного тяжелого атласа одеялом на мягком пуховике двуспальной кровати, как откуда-то приползла злая тревога и принялась сосать сердце.

Он лежал, вытянувшись во весь рост на спине, |i инокив руки под голову и думал. Мерещилось дале– | д(!тство, прошедшее в маленьком родовом имении и . I in сонной Костромы, годы, проведенные в Шляхет– йИпм корпусе, выход на службу в армию, участие в ii" <>де на Пруссию. Вспоминались полковые товарищи н их судьба. Многие ли из них уцелели? Ой, немногие! i -iiiiB то страшная была, по всей России озверелая •н |niii, руководимая вырвавшейся из тюрем сволотой, ценилась за офицерами, как за волками, и избивала

а ммм зверским образом. Вон, в той же самой Казани |нн юрзали в храме Казанского Девичьего монастыря V г питого алтаря дряхлого стодесятилетнего генерал– майора Кудрявцева. «А я, вот, уцелел! Да не только

г hi им* го уцелел, но и в генерал-аншефы выскочил. г, еще и в фельдмаршалы продерусь! – мелькнули I чмодовольная мысль.—Опять же судьба оказалась 1«ц мно отменно благосклонной и в другом отношении: ii.ii мчи и десятки тысяч людей последнего достояния /нппились, а я в одном замшевом поясе самоцветных I. им ушков тысяч на тридцать, если не на сорок, гиснаю. Да и золотца припас: без малого пудик ни'» | ит. Не так уж трудно будет при побеге увезти г | "Пой. При побеге...»

Опять мысль закружилась вокруг того же невидимою стержня, засевшего занозой в голове Минеева ни' с первых дней пребывания в стане «анпиратора».

«Другие же бегут и ничего, удается! – думал он, – Неужто я у бога теленка украл? Не

у ин– других. Мозга и у меня шевелится™ Обдумать liiiii.Ku надо все получше. Вон, военная коллегия каж– ч" in цепь посылает на границу, к Смоленску, офицеров И чиновников по продовольственной части. Получают

С

кумонты и едут – «по казенной надобности». Можно и I и смастерить такие документы: штука не вели– М Кто их проверять будет? А то подослать верных

И. украсть у кого-нибудь либо отнять. Тут тебе

си ни лтничать да щепетильничать не приходится.

На коне не усидишь, так не токмо что с седла слетишь, а чего доброго, и на острый кол сядешь...»

И опять тоска змеей впилась в сердце пугачевского любимца. Из полумглы выплыл в волнах желтого с красниной тумана образ смертельного врага Минеева, страшного Хлопуши.

Закривлялась, заухмылялась проклятая безносая рожа. Стали подмигивать круглые, как у совы, глаза.

Бежать к полячишкам альбо к немцам собира– есся, присходительство?—загундосил варнак.

Холодный пот покрыл все тело Минеева. Заныли затекшие руки. Застучало в висках.

У, душегуб треклятый! – пробормотал он, сбрасывая с себя покрывало и приподнимаясь.– Мало ты, пес смердящий, человечины сожрал? До меня добираешься? Да я тебя!..

Страшный образ Хлопуши рассеялся в теплом воздухе. Минеев снова улегся и накрылся одеялом. Но теперь лежал на правом боку, и чтобы не поддаваться тревоге, принялся считать и пересчитывать в уме свои богатства и вспоминать, сколько каких камней и какой приблизительно цены уже зашито в замшевом поясе. Это отогнало тревожные мысли, принесло успокоение, а с успокоением и дрему. Уже в полусне подумал: «И как это Емелька ухитряется выдерживать столько времени безнаказанно? Как у него сердце не обратится в труху? Что за сила в нем такая?»