Текст книги "Пугачев Победитель"

Автор книги: Михаил Первухин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 26 страниц)

н ими завладели пушками и обстреливают пугачевцев!»

Из нашего убежища в камышах нам почти ничего не было видно, тем более, что луна пряталась за и ими. Таким образом, мы могли лишь догадываться п щи, что творилось в самом стане мятежников. Пи дели же мы, как люди скатывались с берега на лед и пытались бежать в степь, отряды конницы настига– ни их и истребляли. Потом все смолкло. Внезапно | и» то заиграли трубачи, исполняя марш Преображении им полка и раздалось громовое «ура!» Скоро наступим рассвет. Мы были спасены.

П.чс отвезли в город Пермь. По дороге нас нагнал иГш с ранеными из армии знаменитого генерала Ми– jnun.coiia, и мы узнали ошеломившую нас новость, что и м и., когда Обернибесов завладел «золотым карава-

главная армия генерала Михельсона внезапно

рглась в Екатеринбург и после недолгих и жестоки * боев овладела городом».

И официальном докладе Военной коллегии, сделанном позже самим генералом Михельсоном, говорится

чующее: «Пользуясь тем обстоятельством, что само-

|||||1Н'Ц или, вернее сказать, военный министр Хлопуша

пил власти Уфы и Екатеринбурга о предстоя-

н|. ч прибытии для подкрепления городских гарнизо-

I формированного Белгородского казачьего полка,

• |>ый сильно запоздал вследствие плохого конского

•ж'тиня и бескормицы, я коротким ударом у Гнило-

кий прорвал слабые линии мятежников и выбро-

(ни на нчсо на юг мою конницу с новой артиллерией и т . I плысими батальонами егерей на лыжах. В местно– (. . I уда сии части проникли, они выдавали себя за Црчеродских казаков и московских егерей, прислан– ип> шеобы, для усмирения башкирского восстания и Ннимmi Мусы. Партизан ротмистр Константин Лев– Inn i| . помощниками Петром Кургановым и Юрием НМп. . и ным под видом белгородских казаков проник в

>| иинбург с подложным приказом о немедленном

l>I м|. Iнпении «золотого обоза», а по выходе обоза сопровождал его пять суток, покуда не подставил мятежников под удар дожидавшегося в заранее избранной местности у реки Шагалки генерала Обернибесова. Ночное нападение на стан мятежников оказалось весьма удачным. С незначительными потерями в людях и в конском составе Обернибесов завладел станом у Шагалки, освободил заложников, которых везли в Уфу и в Москву, в том числе бергмейстера Ульриха и пастора Винтергальтера, и уничтожил скопище пугачевцев, выполняя приказ не обременять себя пленными. Единственное исключение было сделано для главарей мятежников в количестве девяти человек, кои были привезены в Пермь, судимы военно-полевым судом и повешены. Среди них были один из старейших соратников самозванца Шелудяков, именовавший себя «адмиралом», и бывший истопник гранильной фабрики в Екатеринбурге Фрол Ипатьев, именовавший " себя «берг– мейстером» и директором монетного двора.

В это время я с моими главными силами прошел форсированным маршем к Екатеринбургу. Застигнуть врасплох гарнизон Екатеринбурга мне помешала одна из тех случайностей, кои трудно предусмотреть. Я говорю о непонятной измене и побеге дотоле доблестно и усердно выполнявшего свой долг гвардии сержанта из дворян Смоленской губернии Ивана Ракитина. Я был встречен артиллерийским огнем. Действиями артиллерии руководил пугачевский комендант Пороховщиков, закоренелый злодей, бежавший с каторги. Тут я в первый раз применил имевшиеся у меня в изобилии «шувалов– ки». Их несомненное преимущество перед тяжелыми и неповоротливыми пушками гарнизона сказалось прежде всего в том, что мы могли передвигать свои батареи с одной позиции на другую, едва неприятель успевал пристреляться, и тем избегали потерь. Появление высланных мной в обход города егерей на лыжах с несколькими «шуваловками», расположенными на простых деревенских розвальнях, вызвало в городе смятение. Тогда я пошел на приступ и ворвался в город

Мною была обещана награда в три тысячи рублей за Ичроховщикова и в тысячу за изменника Ракитина, предупредившего пугачевцев о нашем приближении. И п|и'великому моему сожалению, Пороховщиков успел hi I ать, что же до упомянутою Ракитина, то он был н и Аден застрелившимся. Здесь я приказал застигну– и.| к с оружием в руках в плен не брать. Овладев родом, из числа поставленных самозванцем гражданских властей я признал заслуживающими снис– inii нения лишь тех, кои были вынуждены служить мнтсжникам против воли. Все же остальные были шпионы. Отобрав из местных рабочих соответствующее число заложников, я приказал нагрузить сто саней I рунами казненных и отправить их четырьмя обозами в Пни кайшие города Сибири, назначив в качестве возчи– екатеринбургских рабочих Им я поручил опове-

I ить поставленные самозванцем власти о моей распри не с екатеринбургскими мятежниками и сообщить о скором моем прибытии. Вследствие моего поступка ■ н'ронники самозванца пришли в великое уныние,

р I л и весь свой кураж и почти поголовно бежали

in ivtu. Сибири. Смущение овладело и гнездившимися ни уральских заводах мятежниками. Они стали разни.икса, не дожидаясь нападения с моей стороны.

I кроткое время пути между Сибирью и остальной оказались в моем распоряжении. Утвердившись от Вятки до Оренбурга, соединив под своим ни 1.1 пом все находившиеся поблизости военные силы и постановив повсюду законный порядок, я получил возможность произвести и другие операции, прежде

овладеть Уфой. Здесь до меня в первый раз дошли

•>iymi о великом и радостном событии в Ракшанах. Mi I ope же было получено и подтверждение того, что нмжпось всем нам столь желанным, но и столь же ми

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

нпиратор» почти не выходил из дурного на

строения. Он не на шутку струсил после пере

житой в дни рождественских святок жестокой передряги, удержался от кутежей и довольно усердно занимался государственными делами, главным образом составлением новой армии. Его подозрительность разрасталась день ото дня Сплошь и рядом он высказывал грубое и обидное недоверие даже самым близким к нему людям. Всех представителей семьи или, вернее сказать, целого племени Голобородек, он прямо возненавидел, и эта ненависть прорывалась на каждом шагу, так что даже сами Голобородьки начали посматривать вокруг себя с опаской. Отношение Пугачева к вернейшему из соратников Хлопуше тоже было крайне неровным. Он то осыпал «графа Панина» милостями, называл «милым дружком», изливался перед ним в горьких жалобах на действительных и мнимых врагов, то начинал смотреть на варнака волчьим взглядом. Когда Хлопуша, который не отличался мягким нравом, начинал огрызаться, «анпиратор» говорил ему:

– А ты не ершись! Я, брат, сам ершистый. А что до твоей мне верности, то я, брат, так смотрю: все мне други да приятели до черного лишь денечка. А как беда нагрянет, все вы лыжи навострите. А сволота первой побегет. Я ее, сволоту, наскрозь вижу. Раньше дурак был, верил: стану, мол, мужицким царем да буду делать доброе дело, так сволота мне в ножки будет кланяться. Ну, а теперь знаю: только ослабею, так они, сиволдаи, всей стаей на меня накинутся да

и клочья и изорвут. Москва многому научила, чего раньше не знал!

Струсил ты, вот и все! – гундосил Хлопуша.

И вовсе не струсил! А вот когда говорил с епу– I а гами, ну, жалко стало: из-за чего такое? Ну, и прошибла меня слеза. Видите, говорю, детушки род– Hi.ir, до чего вы меня, своего анпиратора природного,

и ли? Плачу слезами горючими». А Елисеев, стари-

| ашка, пронзительный такой, одно слово– ехидна, и нитрит: «Москва слезам не верит!» Верное его слово: Мпскна – каменное сердце. А у ей душа в мошне

и чи г. Мошна толста—душа довольна. Мошна пуста – пуша вон... А еще лукава она, Москва-то. Раньше того ип чпо не было, а теперь очень уж явственно. И плетет, н плетет Москва лукавая, и придумывает супротив mi ii i сказки. Хлеб я велел даром бедным раздавать– "Ппдлещивается, поддабривается, потому нас испугал– сл1и Дров не хватает – «это он Москву выморозить «и'И'т!» Казаков на Дон отпустил – «нас без защиты нарочно оставляет!» Вызвал казаков из белгородской "I пинции – «Ага! Опричников на Москву сгоняет,

и нас душили!» Тьфу ты, пропасть! Никак не

у годишь, никак не потрафишь. А вся причина – дело

ч> ладится... Тут еще лихо это самое, «черная

' мсргь». Разе я в том причина? Поветрие – оно повет– ро. и ость. Одно слово, ветер разносит незримо. Я тут при чем? Я что ли чуму эту треклятую придумал? Так и и сам ее страсть как боюсь! В драке помирать не

• ь, а от чумы страшно! А Москва шушукается:

руму нарочно пущают, чтобы москвичей настоящих мгпк выморить, а на их место казаков да татар Hoi (дить, а то ляхов-латинян». Я, вишь, чуму сею! И скажут же такое?! А тут еще долгогривые грызут-

и никак не поделются. Отдашь какую церкву тем,

• ры но старой вере, православные кулаки сучат, за

лупипки берутся. Оставишь каку церкву православным староверы на дыбки: «Щепотникам да табашни-

«м v гождает!» Ах, ты, господи!

А потом что это, в сам-деле, за жисть такая? Сиди, твое царское величество, как барбоска али кудлатка какая в своей будке на чепи, а наружу носа не смей показывать, а то тебе еще и голову каменючкой прошибут аль ногу переломят.

Тесно тебе, что ли?—удивился Хлопуша.

И знамо, тесно! Ну, Кремль, ну, дворец, ну, все такое. А радости много ли? Та же тюряха, острог казанский, только что малость побольше. А кругом– часовые. Вот и выходит, что лез в «анпираторы», а попал в колодники. А у меня от этого в грудях стеснение. Что такое? Я простор люблю. Я так: куды захотел, туды и полетел. Опять же у меня и сна-покоя нету. Только задремлешь, чудится, быдто кто подкрадывается толи с ножичком, то ли с кистенечком. Только и заснешь, как водки наглотаешься. А взялся за чарку, вы же рожи строите! И вредно, и опасно, и не подобает, и то, и се, и тому подобное! А, ну вас в тартарары! Ушел бы от всего этого! Да куда уйтить-то?

Привыкнешь!

Что-то не привыкаю! Все скучнее да скучнее делается! Не показывается что-то мне жисть такая! Да вон и ты не очень-то весел ходишь, Хлопка!

Лицо Хлопуши потемнело. Пугачев лукаво подмигнул:

Ай к весне дело идет, Хлопка?

Что ж, что к весне? – удивился варнак.

Енарал Кукушкин скоро сигнал давать почнет! Собирайтесь, мол, други верные, под зеленой шатер, на тихие зори, да на чистые воды, да на большие дороги!

Ну, вот еще что придумал?! – с неудовольствием сказал Хлопуша.– Ай бродягой заделаться прикажешь? После енералиссимуса-то?!

Нюжли во вкус вошел? – усомнился Пугачев.– Не похоже что-то!

И вдруг впился сверлящим взором в изуродованное, страшное лицо «генералиссимуса»:

А то, может, и впрямь смерти моей ждешь?

Зачем она мне понадобилась, смерть-то твоя? < 'помнись!

А есть которые и так бают: разлакомился, мол, fie пюсый. Хочется, мол, ему не только в енаралах, но И и царях побывать!

Хлопуша обозлился и сердито загундосил:

А ты мне скажи, кто сплетку такую плетет, так И I м и дохнуть не дам больше! Своими руками задушу!

Кто бает?—притворно заколебался Пугачев.– Ищи округ себя. Твои же дружки да собутыльники. Гямыо к тебе близкие люди, вот кто плетет... Может, и нпрлмь под тебя кто подкапывается из зависти...

А может, и сам ты вот тут, сейчас придумал!– (Инкринел Хлопуша.– Поймать захотел! Да сорвалось! II' поймал!

Пугачев заулыбался и вымолвил, подмигивая:

• Двистительно... Может, и сам придумал! А ты не Мрлись! Ты в моей шкуре побывай, так и не такое Придумывать станешь!

А ты бы поменьше придумывал! А то и спятить »м долго!

I м щ Пугачева тревожно забегали. Вздохнув, он гмую нымолвил:

Я и то боюсь! Мерещится по ночам... разное. Да ВМ Им-у разное такое... Русявый один представляется.

Ми кого пристукнуть привелось да ничего... А вот

Ну этот да еще Харлова-маеорша с братишкой..

А |" К.фмицкий еще. Придет, быдто, станет да и смот– мм любопытно, высматривает, говорю... А сам подми– ГИИИ! | Губами шевелит, а говорить не может!

Иона! – изумился Хлопуша.– Ну, русявого, ска– ЯИ'< ТЫ пришил. А Харлову с братишкой да Кармиц-

I и»' ты, а другой! Твоей вины нету! Пущай к тем

и Niuyr, которые их пришили!

А они ко мне лезут,– жалобно признался «ан-

|"1 -Да хоть бы сказали, чего им нужно! Легче

In i i i.n А то так: стоят да смотрят, да губами ше-

M'lfctfa,

Он пугливо оглянулся. Хлопуша съежился и вобрал голову в плечи.

Ну тебя! И на меня жуть нагнал!—признался он.– Мне, признаться, побитые не снятся, а вот Катька твоя, верно, мерещится. То ли во сне, то ли наяву.

Катька? Царица бывшая? Тю!

А ты не тюхай, а раньше послухай. Вот, говорю, снится мне гроб да огромаднейший, и хоша он и закрытый, а видно наскрозь. Лежит в ем она, царица, да не мертвая, а так, быдто притворилась мертвой, а сама все видит. Ну, вот только я, значит, поближе, а она и приподымается из гроба. Да как посмотрит на меня! Да как сверкнет глазами! Н-ну, тут у меня и душа в пятки! А проснешься – весь в поту... Живая была– пронзительная и мертвая такая же._

Ну, Катьки нам бояться нечего! Из гробу не вылезет, да и гроба-то не было: потопла. Рыбам да ракам корм...

А Москва и по сю пору Катькиной смерти не больно верит, – заметил Хлопуша.– Я так полагаю,– продолжал он,—это она все тебе назло! А при Катьке– ей назло верила, что, мол, Петр жив да где-то скрывается!

В самом деле, в Москве все чаще и чаще всплывал слух о будто бы где-то появившейся императрице. Ее встретили в поле крестьянские ребятишки. Заговорила с ними, подарила им рублевик серебряный, а они по лику на той монете и опознали дарительницу. А то будто брел по лесу старый капрал и набрел на избушку али на шалаш, а в шалаше—она. В просто одеянии, но он, капрал, сразу ее опознал. Да она и запираться не стала, только приказала молчать. Ну, он жене сказал, а жена соседке... Пошли мужик в лес, а шалаш уж пустой стоит. Ушла! А то еще еха с красным товаром офени, а она на перекрестке стоит, а на голове – царский венец... Видели ее и в самой Москве и даже возле Кремля. Молилась у Иверской, Солдат один заприметил да хотел ее задержать: пол и. !, награду. Только он к ней, а она как сверкнула ми пего глазами, и на солдата будто столбняк напал.

1С | нсдый раз, когда слух о появлении «Катьки» «пкпдил до «анпиратора», он начинал чувствовать себя мм– прежнего. За последнее время еще новое появи– flnci. Стали поговаривать, что и разруха, и бунты, и i" i" i. и «черная смерть»—все это, мол, кара божья. II пудет народ несказанно страдать, покуда не вертит царица законная. Тогда все пойдет на поправку.

По совету канцлера «анпиратор» однажды вызвал " 1(|1<кль «епутатов» от строптивого московского насе– ямил -их числе были также и прежные переговор– IIIПК и и стал объяснять им нелепость слухов о воз– мп I ности возвращения императрицы.

•– Померла она! Потопла!

Л кто видел, как она тонула?—ехидно спросил Кмисоов.

Матросы видели!

– Л что же они не вытащили?

Опять же, сколько времени прошло, а она не помп и мнется! Значит, померла!

Та-ак! А ты, твое царское величество, почитай, нити семь или восемь скрывался! И то вынырнул!

У пар попал не в бровь, а в глаз, и «анпиратор» |"Н I прялся.

>1 то одно дело, а она вовсе другое! Я от моих

«"I hi лютых скрывался, которые меня убить замыс-

чичи!

Та-ак! А она, говорят, твоего графа Панина wniuroro испужалась,—с притворным сожалением замшил гхидный старикашка.– Очень уж, мол, на нами шмного за душегубство варнака одного похож! Ну, ннн <тно, баба. Пужливая! Вот и спряталась, где ни нч г> п. А по времени объявится! Да ты на меня, Runiiottt, не серчай, твое величество, а то как бы из Миш и дух вон тут же не вышел. А что хорошего «г им'' Опять скажут, что, мол, кто-то там в Кремле к а невинного зарезал!

Пугачев скрипел зубами и давал себе в сотый раз клятву при первом удобном случае расправиться с Елисеевым да и с прочими «епутатами». Да и со всей этой треклятой, лукавой и строптивой Москвой. А Москва жила только слухами, вся была во власти своих же собственных выдумок.

Смерть «от чахотки в грудях» Семена Мышкина– Мышецкого дала новую пишу болтовне. Стали говорить, что «анпиратор» намеревался подсунуть молодого князя народу, выдав его за наследника цесаревича Павла Петровича, да бог не допустил, послал «цесаревичу» преждевременную смерть. Когда Мышкина хоронили, было огромное стечение народа, и толпа держалась вызывающе, так что не обошлось и без столкновений с «городовыми казаками».

«Анпиратор» пожелал почтить похороны своим присутствием и шел за гробом пешком. Могила для Семена Мышкина была приготовлена в Девичьем монастыре. В то время, как гроб подносили на руках к могиле, какая-то молодая, бледная и худая черница протолкалась к гробу. Очутившись в двух шагах от Пугачева, она вдруг быстрым движением выхватила из рукава пистолет.. Грянул выстрел. Следом другой Первая пуля попала в цель: ударила в грудь чуть повыше сердца. Пугачев вскрикнул и свалился. Вторая пуля пролетела над его головой, когда он падал, и угодила в руку и в бок Хлопуше. Поднялось невообразимое смятение. Упавший на снег «анпиратор» чуть не свалился в могилу. Подоспевшие Творогов и Юшка Голобородько кинулись поднимать «анпиратора» и в суете оба упали на него. Кто-то кричал: «Держи! Бей!» Люди бестолково метались среди могил. Черницу схватили, обшарили, сорвав с нее почти всю одежду. Проко– пий Голобородько бил ее кулаком по белому, как мёл, лицу. Голова ее моталась из стороны в сторону. Из рассеченных губ и разбитых зубов шла кровь.

– Брось! – напустился на Прокопия канцлер.– Забьешь насмерть, а ее еще допросить надо!

Убью! Убью! – рычал Голобородько, порываясь

а к чернице. Но его оттащили. Черницу крепко

дер I л ли дюжие руки «енаралов» и «адмиралов».

Поднятый услужливыми придворными из снега минпратор» дрожащими руками ощупывал себя и бор– Мотял:

Нюжли жив? Вот так штука! Чуть было в могилу • сип ину не попал! Вот так штука!

Ты ранен, государь? – приставал к нему бледни и Юшка.– Дозволь посмотреть!

Пугачев сорвал с себя казакин. Что-то упало. Это |мли сплющившаяся в лепешку пуля. Еще раз жизнь

•я* была спасена его крепкой стальной коль-

муюп Раны не было, но был сильный и болезненный ушиб.

Оправившись от испуга, Пугачев пожелал посмотри. на покушавшуюся на его жизнь черницу. Ее приволокли к нему. Стоять она уже не могла. Из обезоб– рм I «иного рта вместе с кровью шла пена: она отрави– чн< I Смерть избавила ее от мучений. Назначенное щмщлсром Мышкиным следствие выяснило, что чер– НИЧКу звали Агафьей и что она всего за неделю до ■in.н< шествия пришла с торговым обозом из Казани. Шноюг указывало на ее принадлежность к дворянскому1 сословию: белое тело, нежные маленькие руки, Врушснс плечи. Других следов найти не удалось.

H i ушение чернички сильно подействовало на «ан– Ншрсюра». Он был потрясен и как-то осел. Вернувшись в кремлевский дворец, он все время бормотал:

' ho что же такое будет? Ежели даже девка там NftKiui ни есть может на меня руку поднять и все 1«|нн Последние времена, что ли, приходят?

Питанный в Кремль доктор Шафонский после Вман'пыюго обследования нахмурился и сказал: Снаружи как будто ничего. Только синяк». Пустое дело!—приободрился Пугачев.—В первый р« I что ли, синяки получать? Не на рыле! Вот только 1н>01п г дюже! Желвак выскочил...

Место скверное! – веско вымолвил врач.– Тут артерия, именуемая аортой, проходит... Как бы она не оказалась от толчка поврежденной.

Жила такая, что ли? – испуганно спросил Пугачев.– И важная жила-то?

Очень важная! С ней шутить не следует...

Знала, стерва, куда трафить! Ну, и черничка! А сама яду приняла. Чорту баран! И не побоялась! А я ей что исделал? Чем обидел, говорю? Разе забил кого из сродственников, так она со злости...

Шафонский предписал «анпиратору» полный покой на несколько дней и воздержание от вина. Но едва он ушел, Пугачев потребовал водки и закурил на несколько дней.

Хлопуша тоже отделался счастливо: пуля сделала сквозную рану на левой руке, не зацепив кости, потом скользнула вдоль ребер и засела в мускулах груди. Ее пришлось вырезать. Обе раны были болезненными, но отнюдь не угрожающими жизни «генералиссимуса Однако ему пришлось проваляться несколько дней, так как он ослабел от потери крови и от привязавшейся лихорадки. Впрочем, сам «генералиссимус» отзывался о ранах с пренебрежением:

Ничего! Присохнет, как на собаке! У меня тело не барское, а мужицкое!

Несколько дней спустя после происшествия в Девичьем монастыре канцлер «анпиратора» князь Мыш– кин-Мышецкий навестил еще возившегося со своей раной на руке Хлопушу и, едва поздоровавшись с ним, сухо сказал:

Ну, сиятельный граф и фельдмаршал, позвольте вас поздравить!

С чем это? – насторожился Хлопуша, почуяв, что князь пришел не с добром.– Кабыть сегодни я не именинник!

Вашему сиятельству предстоит в самом близко времени вплести новые лавры в венок славы российско армии!—напыщенно-насмешливо продолжал Мышкин.

Не пойму что-то,– смутился Хлопуша.– А ты, сиятельство, говори по-простецкому!

Круль польский Станислав прислал ультиматум.

» Не пойму чтой-то..

Ну, грозит войной!

Та-ак! Давно грозит! Не очень мы его побоимся, мишка этого! Да чего ему нужно еще?

Требует уплаты денежной контрибуции в раз– м. пяти миллионов рублей золотом, из коих половину немедленно, а остальное через полгода, f • Сдурел лях, что ли? За что мы еще ему платить «тылы? В наши же земли влез нахрапом да еще и ; и ма ги ему! Дудки!

–•• Указанная сумма требуется в возмещение убыт– I Ним, понесенных крулевством вследствие участия Де– I |мкймы Российской в первом разделе Польши!

А мы ее, Польшу, разе делили? Катька виновата мн I «роль пруцкой, да австрийский цесарь. Ты ему, ( гнииславу, так и отпиши: мы, мол, ни при чем!

I Китмс.ч потопла, с нее взятки гладки. Пущай с других [ 'пшОонает. Да у нас и денег нету!

Улыбнувшись кончиками губ, Мышкин продолами сухо:

В своей ноте круль Станислав пишет так: «За ) МАс гния прежнего правительства всю ответственность I п.. пин аем на нынешнее царское правительство, преем– нммю унаследовавшее от прежнего не только права I »••• у дарственные, но и обязанности».

Вот-те на!—возмутился Хлопуша.—Катька на– I Цжкудила, а мы—отдувайся? С какой стати?!

– Спорить тут бесполезно. Требование предъявле– I им и поляки от него не откажутся. Но этим дело не I мрлнпчится: до внесения всей суммы с процентами мы в |Цнй Hi им дать залог...

Не Маринку ли брюхатую али Таньку в залож– Вииим паны хотят?—ухмыльнулся Хлопуша.

Залог земельный, мы должны немедленно и без ^■н|и>| пиления отдать им всю Смоленскую провинцию,

а кроме того, немедленно же вывести свои гарнизоны изо всех украинских городов и навсегда отказаться от каких-либо прав на Белоруссию и Малороссию.

А дальше? А ежели мы им, панам польским, по-казацки дулю покажем?

А в случае отказа круль Станислав обещает прибегнуть к силе оружия, иначе говоря, грозит войной и обещает занять не только Смоленск, но и Москву. Да война собственно говоря уже и началась. Поляки сидели в Полоцке да Витебске, а за эти дни их армия вовсе приблизилась к Смоленску. Ежели мы не желаем увидеть уланов и в Москве, нельзя терять времени, надо гнать войска на защиту Смоленска!

Значит, война? Н-ну, а «сам» что говорит?

А «сам» сейчас не столько говорит, сколько мычит!

Пьян?

Как дым! С того дня, как Чугунов привез ему для утешения Таньку из Раздольного, ни разу он, кажется, в трезвом виде не был! Только от него и добился, что «наплевать»!

Хлопуша тревожно завозился, свирепо по-мужицки выругался и поднялся с угрожающим видом.

Н-ну, я его вытрезвлю! Пойдем к нему, сиятель-1 ство! Разбаловался от дюже! Ему на все наплевать! Ишь, кака така цаца! Творогов... Трубецкой, то есть издеся? Идем, собьем сейчас государственный верховный совет. Пугнем самого-то! Я знаю, с какого боку к нему подойти! То есть, так-то вспарю!

Боюсь, толку от этого вспаривания будет мало! Раскис «анпиратор» наш, словно медовый пряник от сырости.

Подбодрим!

Какие меры Хлопуша принял, чтобы отрезвить уже неделю непросыхавшего Пугачева, трудно сказать, но во всяком случае часа полтора спустя, когда в одной из зал кремлевского дворца собрался на скорую руку созванный «Верховный тайный совет», «анпиратор» был в состоянии принять в совещании участие.

У него были мутные, налившиеся кровью глаза, I имие губы, покрытый испариной лоб, и руки тряслись, к к к в лихорадке. Сидел он в своем кресле вразвалку, и когда ему приходилось говорить, то из уст его вырывался совершенно осиплый голос.

Вспоминая, каким ему пришлось впервые увидеть -иширатора» немного больше года назад, князь Мышки и Мышецкий невольно подумал, что тогда это был г ще человек, пусть и сильно поживший, но все же Подро державшийся, живой, подвижный и отличавшийся умением быстро соображать. Теперь о прежнем -Истре Федорыче» осталось одно воспоминание, только его тень. Следы неудержимо быстрого разрушения ш мечались и на лице, и во всем теле. Когда-то | I ройное сухощавое тело степного поджарого волка – Кости да стальные мускулы—за это время налилось и< (доровым жиром. Пугачев нагулял брюхо не хуже Ситной рассыпаться беременной молодки. Его стан "ниулся. Ладони превратились в подушки, а пальцы с кривыми и неопрятными желтыми ногтями казались |1и Пухшими. Большой сизый нос привычного пьяницы, unci, изрезанный темными жилками, заметно скривил-

м на сторону и как-то беспомощно повис над трону-

ими сединой растрепанными усами. Под глазами ищулись словно наполненные водой серые мешки.

Iгиблые щеки, изрезанные морщинами, тряслись при К» ж дом движении, как налитые киселем пузыри. «Не НйДолго же тебя хватило, мужицкий царь! Скоро же ГЫ сгорел, холоп!» – брезгливо подумал Мышкин, на– Пмюдая вяло возившегося и сопевшего в кресле «анпи– |ш гора».

«Верховный тайный совет» сам собой зародился еще и т рвые дни пугачевского движения далеко от Мос-

там, в приуральских степях. Состоял он из

неопределенного числа членов, ибо никакого статуса ими правил не было, а просто по мере надобности ро шиалось совещание из наиболее видных и влиятельны» сторонников «Петра Федорыча», среди которых главная роль принадлежала всегда представителям «Пафнутьева согласия» в лице членов семьи Голобо– родько. Бывали времена, когда после сильных поражений «совет» имел всего пять-шесть членов. По мере успехов он разрастался, так как Пугачев вводил в него новых и новых членов из своих сподвижников. Там были люди из самых разных народностей: из башкир, киргизов, казанских и астраханских татар, уральских и донских казаков, из чувашей, черемисов и других инородцев, не говоря уже о великороссах и малороссах. Одно время в совещаниях принимали участие с правом голоса Чеслав Курч и Михал Пулавский, брат знаменитого конфедерата. Перешедшие на сторону Пугачева сержант Кармицкий и поручик Минеев долго играли там роль знатоков по военной части.

Ко дню описываемого совещания из старых членов «Тайного совета» уцелели лишь немногие, например, Прокопий и Юшка Голобородьки, богатый яицкий казак Шилохвостов, сибиряк из «безпоповцев» Ядреных, князь Мышкин-Мышецкий, Творогов и Хлопуша. А список погибших в боях, предательски убитых завистливыми товарищами, попавших в руки сторонников Екатерины или бежавших и пропавших без вести включал в себя по меньшей мере сотню имен, из которых история сохранила память лишь о десяти или двенадцати.

Когда Хлопуша привел с трудом переступавшего «анпиратора» и заседание было объявлено открытым, слово взял канцлер. Он очень кратко изложил положение дел. Представлялось это положение очень мрачным: кроме внутренних сложностей, грозила тяжелая война с Польшей. Надежды на то, что удастся против панов поднять польских холопов, пока что не оправдывались. Польская армия невелика, но хорошо вооружена и дисциплинирована. Руководит ее действиями очень способный боевой генерал Владислав Вишневский. У поляков, правда, мало артиллерии, зато имеется превосходная кавалерия.

Били мы ляхов, где только ни попадало! В хвост и гриву дули! – хвастливо высказался Шилохвостов.

Ну, положим, «мы» их не били! – оборвал его Хлопуша. – Катькины енаралы, те, двистительно, расчесывали им кудри.

Затем Хлопуша принялся излагать состояние военных сил, имеющихся в распоряжении «анпиратора», и по мере того, как он говорил, лица участников совещания светлели.

Так мы панов, как воробьев, шапкой накроем! – облегченно вздохнув, заявил Ядреных.– Шутка сказать, кака сила у его величества?! Двести тыщ!

Хлопушу передернуло. Посмотрев исподлобья на начетчика, он буркнул:

^ – А ты бы помалкивал! Что ты понимаешь?

Затем он стал рисовать обратную сторону дела: – В Перми сидит Михельсонов, в Оренбурге – Го– лицын, в Питере – господа сенаторы, которые могут когда-нибудь и сговориться. На Украине крутит и вер– Tin проклятый Полуботок. По донесениям из Киева, у Полуботка большие замыслы: собирается сам в «ан– иораторы» пролезть. Но хуже всего то, что и сам народ ненадежен, всюду бунты, восстания. В Саратов– I кой провинции опять объявился новый самозванец, бп лый дворовой из кучеров, Акимка Лядовский, который таскает с собой такого же самозванца «цесаревичи., Тишку-поповича. В Моршанске крепко угнездился другой «цесаревич», Юрка, бывший чернец Да перечтешь ли всех? Одного уберешь, другой выскакивает.» М I ят черный народ, сбивают с толку солдатье. Везде и всюду приходится держать сильные отряды.

Да поляков-то много ли? – спросил Шилохво-

–Сам говоришь, и двадцати тыщ не будет! Ну,

пошлем против них тыщ... тыщ сорок. Как шарахнем!

Не ты ли шарахнешь?—покривился Хлопуша.– Храбер что-то стал! Позабыл, как тебе под Васищевым Гмщщын чесу дал. А было у тебя шесть тыщ, а у него, Голицына, двести егерей да эскадрон драгунов.

Так что ж с того, что у меня шесть-семь тыщ было! – возразил запальчиво Шилохвостов.– Солдат настоящих много ль у меня было? Как кот наплакал! А протчее – сволота сплошная!

Ас кем супротив ляхов пойдешь? С той же сволотой! Сунься-ка! Попробуй!

Ты енарал-фельдмаршал! Ты и должон вести армею! – вмешался Ядреных, у которого давно были свои счеты с Хлопушей.

По-настоящему, сам его царское величество должон бы супротив врагов подняться,– слащавым голосом высказал свое мнение новый московский старообрядческий архиерей Никифор.

Пугачев тупо посмотрел на него, икнул, потом осведомился:

А Москву на кого оставить? Давно она, Москва, бунтовала? Я-то пойду, мне что! Наплевать! А только я за ворота, тут же какой-нибудь Елисеев опять воду замутит!

Он стал горячиться, почти кричал:

Да и с кем идти-то? Игде солдаты настоящие? Игде офицерей брать? Борька Минеев правильно говорил: без офицерей, как без рук! А у нас кто в офицерях ходил? А почнешь отдавать сиволдаев под начальство казакам, они на дыбки становятся! Опять же у ляхов конница. Бывал я в Польше, видел ихних уланов! Ничего особенного, но, между про– тчим, супротив уланов нужно настоящих кавалеристов выставлять. Башкирята да киргизы не очень годятся. Наши гусары да драгуны – ну, так. А сколько их у нас?