Текст книги "Пугачев Победитель"

Автор книги: Михаил Первухин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 26 страниц)

Европейски образованная молодая женщина, так резко отличавшаяся от всех, с кем Пугачеву приходилось раньше иметь дело, мало-помалу приобрела известное влияние на своего обладателя. В дела пугачевцев она не вмешивалась, зверообразных «ена– ралов и адмиралов», вроде Зацепы и Хлопуши, она сторонилась, в диких оргиях, почти без перерыва чередовавшихся в черноярском стане, не участвовала, смертельно боясь соратников «анпиратора» и их диких подруг. Пряталась от взоров людских в отведенных ей «апартаментах», где держала при себе шестилетнего братишку. Единственное, что несчастная женщина позволяла себе, это было заступничество за попавшихся в лапы пугачевцев пленных дворянок.

Трудно сказать, за что именно, но другие наложницы Пугачева, особенно буйные и сварливые казачки, возненавидели Харлову лютой, неумолимой ненавистью. Вернее всего, это говорила бабья зависть; Харлова была писаная красавица, и кроме того, она была образованная. Сам Пугачев, сначала обращав шийся с ней, как обращался с бесчисленными достававшимися ему полонянками, то есть, как с постельной принадлежностью, мало-помалу привык к ней, Привык разговаривать с нею, стал спрашивать у нее советов.

Этого было совершенно достаточно, чтобы наполнявшие гарем «анпиратора» казачки и солдатки взъелись на «маеоршу».

У наложниц Пугачева были в стане и родственники и дружки. Ядовитые бабьи языки принялись за работу. На Харлову стали взъедаться и разные влиятельные сторонники «анпиратора». Хлопуша, от-

ппавшийся бешеным нравом, первый стал попре– | н ть Пугачева тем, что он, поддавшись «маеорше», обабился и перестал быть лихим казаком. Пугачев ЦШ1ГО огрызался, но когда Хлопуша напугал его воз– мо кностью бунта верных казаков, сдался. Накануне у >да из черноярского лагеря служившие при пуга– 4(1 щах в качестве палачей башкиры и киргизы полу– |и in Харлову и ее братишку в свое распоряжение. Они вывели несчастных из войлочной юрты, служив– пм п им жилищем, дотащили до края заваленного ни долью оврага и там зарезали, как овец, а теплые | щг тела сбросили в яр. Были зарезаны и многие другие женщины, с которыми пугачевцам надоело инландаться.

Колее счастливыми или более несчастными оказа– 'III. I. те, которых закупили и угнали в степь кирги– )ы Иные из них позже попали из рук киргизов п руки персов и были отвезены в гаремы Персии, Турции и даже Египта, где искони был спрос на п. цотелых, голубоглазых и светловолосых славянских женщин.

После убийства Харловой Пугачев запил, допился до белой горячки, а оправившись, уже не попивался надолго ни с одной из попадавших и его руки полонянок. Продержит у себя одну-две и" in и дарит наложницу кому-нибудь из своих при– Пми,пенных. Из женщин, бывших в его гареме в те

, когда была жива Харлова, теперь остава-

| " | всего шесть: две рослые донские казачки, одна тюлицая мордвинка, еле говорившая по-русски,

д похожая на обезьянку молоденькая калмычка,

пдн.ч белобрысая и ширококостная сибирячка-старо– |"'|ц д и, наконец, неудержимо быстро старевшая цыганка.

Пес они давным-давно смертельно надоели «ан– шфдтору», и он уже несколько месяцев не удостаи-

■ и одну из них своим вниманием. И сам не

hi ui, зачем таскал их с собой. Много раз подумывал,

что от них следовало бы отделаться, но думал как-то лениво.

Теперь, накануне выступления в поход на Казань, он обратился к Зацепе:

А что, граф, у тебя баб много?

Зацепа махнул пренебрежительно рукой:

До черта! А что?

А я хотел, было, тебе еще какую подкинуть!

Кого это?—насторожился Зацепа.

Да из моих кобыл степных! – продолжал Пугачев.– Надоело таскать с собой.

Правильно! – одобрил Зацепа.– Пойдем к Казани– новых наберем, сами не будем знать, куда девать. Я до поповских дочек ласый: сытые они, поповны-то.

Ну, так как же? Берешь моих, что ли?

Всех?

А бери хошь и всех. Разе мне жалко?

А я что с ними буду делать?

А то же, что и я. Спать с ними будешь.

Вона. Меня и на моих не хватает! – признался Зацепа.—Я не воробей... Калмычку я бы взял: забавна она. Словно зверушка какая.»

Ничего. Веселая... когда не хнычет. Бери...

Взял бы и цыганку: любопытно. Николи с цыганками не путался.

А что особенного? – зеевнул Пугачев.– Баба, так она баба и есть... Бери!

А остальные мне не надобны!

А куда же мне их девать? – вяло вымолвил Пугачев. – Хлопуше отдавал – не хочет. Юрке навязывал– не берет, его Фимка какая-то оседлала... Князь Мышкину предложил – так он только что плечами пожимает. Брезговает...

Отдай французу. Вот, мол, тебе из царских рук презент.

И то! – оживился Пугачев.– Они, французы, говорят, страсть какие до баб ласые. Пошлю ему Машку

X (шорскую. А езовиту пожертвую Антонидку. А шведу с ичшогому – Федорку.. Ха-ха-ха! Спасибо за совет. II v так вот что: распорядись там... Пущай отведут и цок -то на пчельник. Останнюю, Василиску сибирскую, гони к полячишке.

Час спустя Зацепа вернулся, весело хохоча и зая– |'п |, что «кобылы»-то пошли к «немцам» с удовольствием но там, на пчельнике, вышла осечка. Иностранцы и тмились, смутились, посовещались, а потом отказались принять присланных им женщин.

Испужались? – засмеялся Пугачев.– Ну, ин мидно! Когда так, то так. Скажи-ка Шакирке, что ль._

Прикончить?

Не таскать же, в сам-деле с собою... Пущай Шшсирка как следовает... Он это дело умеет. Он тогда Хирлову-то резал.

Шакирка, рябой башкир, получив приказание рас– м|>.|питься с четырьмя женщинами, осклабился:

Секим башка. Немношка рэзал горла будим!

Вытащил из сапога кривой нож, попробовал лезвие

н» ногте, убедился, что нож достаточно остер, и наполнился в развалку к мазанке, где сидели на полу щипанные по рукам наложницы Пугачева. При виде ни чача женщины подняли крик.

Зачэм кричал, бариня? – пошутил Шакир, подвода к рослой смуглой казачке.—Савсэм нэ нада | ричал.

Он пинком свалил ее на глиняный пол мазанки, v перся коленом в ее спину, оттянул голову за длинную юн у, новел нож под подбородок и сильно дернул его

миерх И вбОК.

Зачэм кричал?—сказал укоризненно, переходя к следующей жертве.

•то была вторая казачка, та самая, которая в свое иремя, взъевшись на «барыню» Харлову, больше других обствовала гибели несчастной красавицы.

Казачка замерла, когда Шакир положил ей коря– иу«> лапу на плечо, но потом рванулась, изогнулась и

впилась острыми белыми зубами в руку башкира. Тот взвизгнул и, не взвидев света, ткнул ее кривым ножом в грудь. И еще, и еще.

Забившаяся в угол сибирячка выла, как пес на луну.

Немного спустя, Шакирка вышел из мазанки и сказал, сверкая белыми зубами:

Кунчал работа. Всио чотыри рэзал, как барашка.

Молодец! – похвалил его Зацепа.

Я молодца! – сам себя похвалил Шакирка.– Я – джигит™ Я усио рэзал.

Вот, погоди: доберемся до Москвы – там тебе работы!

Будэм дэлай работа. Я радый! – согласился Шакир.

Покончив со своим «гаремом», Пугачев отдал строгий приказ «очистить лагерь». Было разрешено оставить одну бабу или девку на десяток мужчин, а остальных – выгнать. В стане поднялись вопли.

Изгонять баб был отправлен особый отряд из варнаков Хлопуши, к которым присоединились и добровольцы башкиры и киргизы. В стоявшем несколько в стороне отдельном лагере ведших с пугачевцами оживленную торговлю киргизов и персюков спешно заключались сделки: пугачевцы отводили туда женщин и продавали их желающим. Покупатели в этот день были очень разборчивы: так как от продавцов отбоя не было.

Бери, Ассан! – уговаривал молодой казак знакомого киргиза.– Марьей зовут. Работящая!

Ассан смерил стоявшую перед ним бледную бабенку с головы до ног, потом замотал головой.

Нэ надо!

Почему не надо? – приставал казак.—Дешево отдам. Она и ткать, она и прясть, она и все такое...

Нэ биром. Она с брухом.

Велика важность! – возразил казак.– Разродится, вот и все

С брухом нэ нада. Бэз брухом биром.

Казак дернул бледную бабенку за руку.

Ну, и куда ж я тебя, Марья, девать буду?

1!аба всхлипнула.

Пойдем в степь, что ли ча...

Ома покорно пошла за ним.

Зайдем в кусты, что ли? – предложил казак.

Они зашли в кусты. Несколько минут спустя казак

tti.K кочил из кустов и побежал в стан. Тело Марьи и I ало в кустах, нелепо раскинув голые ноги. Из неохваченного ножом горла выскакивала струйки | |Mnm и стекали под запрокинутую голову.

Отряд Хлопуши отобрал у пугачевцев свыше дну к тысяч женщин и полторы тысячи детей и пи нал их в овраг. При входе в овраг была постав– ми I, стража из старых варнаков. Бабы плакали, и и д и, проклинали варнаков и Хлопушу. Варнаки Посмеивались.

Какой-то одноглазый соратник Хлопуши доброму hi но уговаривал бесновавшихся баб:

Чего бунтуетесь? Как смеете против царской моли идти?

Душегубы вы! – отвечала какая-то средних лет |ш< I романная баба, державшая на тощих коричневых pyi ix недавно рожденного младенца.– Что мы теперь делать будем? Бросаете нас, как собак„

А то и будете делать, что раньше делали! – отмечал равнодушно варнак.– Ваше дело женское из– меп ное. Ребят делать будете!

– Да с кем же мы ребят делать будем, когда вы V1 >дите?– голосила тощая баба.

Н-ну, было бы болото, а черти будут. Мы уйдем – др/гие придут. Рази в степу людей мало? Разойдетесь по хуторам.»

Да вы, каторжные ваши души, все кругом ра юрили! Да вы всех мужиков угоняете.

Ну, вот и дура! Как это – всех мужиков? Мало ли их на развод остается? Старики сидят. Мальчишки. А вашу сестру куда ж собою таскать?

А мы как же теперя кормиться будем? – озли лась баба.– Кричали, кричали, что, мол, и тебе воля, и тебе земля, и все такое, а теперь—на, поди: как собак в степь выгнали...

Тако дело, милая. Ничего не поделаешь!

Так зачем всю кашу заварили?

Ну, это не твоего ума дело. И нечего изводиться. Другим хуже приходится. Вон, царь-батюшка своих четырех девок прирезать приказал.

Так то – шкуры барабанные. А я мужа мово законная жена. Мы в церкви венчаны... Своим хозяйством жили. У нас три лошади были, двух коров держали..

Твои коровы при тебе и остаются.

Как бы не так! Остаются! Лошадей под конницу забрали. Коров угнали да зарезали. Одна изба пустая осталась!

А ты тому радуйся, что хоть изба осталась.

А что я в пустой избе делать буду? Есть-то с ребятами что буду? Отдайте мне мово мужа, душегубы! Сейчас отдайте!

Варнаки расхохотались.

Сейчас, сейчас отдадим! – сказал один h:i них.– Андрюшка! Ты, что ль, ейного мужа в штаны спрятал? Отдавай ей сейчас. Нечего, брат, баловаться!

Андрюшка, подмигивая, спросил у плачущей бабы, хочет ли она в самом деле, чтобы он, Андрюшка, отдал ей мужа. Баба разразилась прокляти ями, потом упала на землю и принялась кататься, дико воя.

Как только стало темнеть, на необозримом пространстве вокруг Чернятиных хуторов запылали бес численные огни костров. Пугачевский стан предал-

I буйному веселью, празднуя канун своего отправление и великий поход на Москву. Пир шел до утренней зари.

На рассвете пушечный выстрел возвестил начало мпхода. Лагерь пришел в движение. Люди, бросая медленно догоравшие костры, расходились по своим полкам и сотням. По мере сбора людей, один полк ■а другим снимался с места и выходил в степь, на дорогу.

Часов в десять утра последняя конная сотня, державшая в лагере караул, покинула Чернятины v гора и на рысях ушла в степь. Тогда пробывшие эту мочь в овраге бабы вырвались и с воплями бросились

опять ушедшую в поход армию «его пресветлого

царского величества, анпиратора Петра Федорыча нес л России». Впереди всех бежала тощая темнолицая баба, прижимавшая к высохшей груди посиневшего от не тошного крика ребенка.

В этот час сам анпиратор со своим главным н|Табом, со всем генералитетом, министрами и ино– • I рапными гостями находился уже далеко от Черни гиных хуторов, в степи. Там он расположился на иершине древнего кургана, насыпанного неведомыми pvi дми над могильным ложем неведомого степного бдгира, и, сидя на привезенной из Чернятина паримой скамье с заменявшим ему скипетр архиерей– скпм жезлом в руке, пропускал мимо себя идущее на Москву воинство.

Для торжественного случая он облачился в казакин из алого сукна, на мускулистых ногах были шаровары из ярко-желтого китайского шелка и красного сафьяна сапоги с загнутыми концами. Казакин б 1.1 л перетянут голубой муаровой лентой, за ней вид– мечись ручки дорогих турецких пистолетов и кинжа– пон. Левая рука «анпиратора» опиралась на эфес

акказской сабли.

193

Везносый Хлопуша и безухий Зацепа, иначе граф

I Путчей победитель

Книга вторая. Глава 6

ПУГАЧЕВ-ПОБЕДИТЕЛЬ

Чернышев и граф Путятин, стояли за его спиной. Дальше держался скромно одетый князь Федор Мышкин-Мышецкий, а на полускате расположилась группа иностранных гостей.

По пыльной дороге, огибавшей курган, проползала огромная змея. Сменяя друг друга, проходили, не заботясь о строе, отряды пеших и конных. Впереди каждого отряда шла более или менее значительная часть вооруженных ружьями и тесаками людей. За ними валили оборванцы, вооруженные цепами, вилами, дубинами. За этими следовал разнокалиберный обоз из самых разнообразных экипажей, влекомых разномастными лошадьми. За обозом следовали табуны запасных коней, были видны порой стада коров и овец. Среди толп пеших шли ведомые киргизами вьючные верблюды, а в обозе плыли тяжелые двухколесные степные арбы, в которых сидели смуглые оборванные женщины.

Проходя мимо кургана, каждый отряд выкрикивал «ура» или «виват», и нестройные, недружные крики сливались в один дикий рев.

Светлоглазый швед Анкастром, скрестя руки на груди, стоял лицом к дороге и смотрел, не отрываясь, на проходившие полки пугачевцев. Его казавшееся каменным худощавое лицо оживлялось несколько, когда мимо кургана, джигитуя, проносился какий-ни– будь казачий отряд или когда разномастные степные лошади протаскивали неуклюжую полевую пушку на окованных железными ободьями высоких колесах. Стоявший рядом со шведом шевалье де Мэрикур сначала не без любопытства созерцал представлявшуюся его взору пеструю картину, обмениваясь впечатлениями с тучным итальянцем, но скоро это ему надоело, и он принялся чистить себе ногти маленьким напильничком.

Когда мимо кургана проходила одна часть обоза и в клубах рыжеватой пыли проплыла арба с выгляды-

ни ишими из нее смуглыми женщинами, шевалье обра– I и мел к Вардзини с вопросом:

Желал бы я знать, что они сделали с теми чеп.фьмя женщинами, которых хотели нам вчера на– I' | ми,. Одна из них, та, чернобровая, было по-своему недурна. Дикарка, конечно, но...

Л пиастром, чуть повернувшись лицом к французу,

шалея спокойно:

Граф Путятин сказал мне, что по приказанию

имиго.. императора всех четырех зарезали...

• Что такое? – поразился шевалье.

Все четыре зарезаны. Резал их какой-то Шакир. Ка iaic или татарин, или киргиз... Он при», императоре исполняет, если можно так выразиться, роль государ– | ми нного палача...

Послушайте, капитан! Неужели Ж6>и Их зарезали, как овец! – повторил швед и опять ■ ill пристально смотреть на проносившийся в это время мимо кургана маленький конный отряд.

Черт знает что такое! – пробормотал шевалье.– И I мице восемнадцатого века...

Кардзини, усмехнувшись, вымолвил:

Восемнадцатый век – это в Европе. А здесь—

Ад ИЛ.

Минуту спустя Вардзини поинтересовался:

Что это за часть? Казаки, что ли? Мимо кургана проходили нестройные ряды конни– ны Исадники в пестрых халатах восседали на степ– мы» юхматых конях. Вооружены они были частью нммнноствольными ружьями с мултуками и подсош-

1ми, а больше копьями, кривыми саблями и лука-

мн Пестрые колчаны, полные оперенными стрелами, Ним Iа 1ись у луки каждого седла. Впереди ватаги

ниимх халатников шла группа музыкантов: тут были

грипп, балалаечники, трубачи и барабанщики.

ш н и I всадников вез длинный шест с перекладинка– которым были подвешены белые и черные кон-

195

194

ские хвосты, алые и синие ленты, погремушки и колокольчики.

Иррегулярная конница,– откликнулся швед.– Башкиры... Только вчера пришли на соединение с императором. До пяти тысяч человек.. И два таких же отряда идут еще.

Бардзини круто повернулся к переставшему чистить ногти шевалье и, понизив голос, спросил;

Вы историю изучали, мой юный друг?

Военную – да,– ответил небрежно француз.– А что?

Я хотел бы знать, что вам напоминает это зрелище?

Шевалье с легким недоумением посмотрел на патера.

Что мне это зрелище напоминает? Но, мой бог, признаюсь...

Вам не кажется, что мы созерцаем повторение похода какого-нибудь Дженгис-хана или Тимурлена из недр Азии на Европу.

Пожалуй..

Вам не кажется,– продолжал патер,– что это дикие орды степных хищников, варваров-номадов, идут для уничтожения европейского мира, как шли в старые годы орды монголов?

Швед повернул лицо к разговаривавшим, его губы дрогнули, но он ничего не сказал.

Шевалье нетерпеливо пожал плечами и капризно вымолвил:

Я знаю только одно, что теперь было бы хорошо выпить стакан вина. Впрочем, я не отказался бы и от омлета..

Не дождавшись конца прохождения своей армии, Пугачев спустился с кургана, сел на своего вороного и ускакал вместе со своей свитой. Следом за ним уехали и иностранцы.

Местность опустела: змея проползла дальше. Но

•men через два на той же дороге показалась новая кидкая толпа. Это бежали вслед за ушедшей на ссиеро-запад армией «Петра Федорыча» просидевшие м-'к. в овраге и оставленные в Чернятине лишние Ottrtu Впереди бежала, прижимая к груди коричневые I ■ v >< и, темнолицая женщина с выпученными глазами и искривленным ртом. По ее щекам катились капли inn а, смешиваясь со степной пылью. Из груди вырыва– |||nib хриплое дыхание Ребенка, которого она еще недавно держала на руках, у нее уже не было.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Е

два в Казани стали поговаривать о возможности нападения пугачевцев на бывшую столицу казанского царства, старый князь Иван Александрович Курганов всполошился и решил, что всей курганов– ской семье не мешало бы перебраться из Казани в Москву. Привыкшая безропотно подчиняться мужу княгиня Прасковья Николаевна и на этот раз не подняла голоса против принятого Иваном Александровичем решения, хотя путешествие в Белокаменную по дальности расстояния и пугало старую женщину. Родственники Кургановых, Лихачевы, только недавно выстроившие в Казани большой дом, уже успевший прослыть в простодушной Казани «лихачевским дворцом», относились к намерению князя отрицательно: им казалось, что о серьезной опасности для Казани со стороны мятежников и речи быть не может. Поднятое беглым казачишкой, треклятым Емелькой Пугачевым, восстание идет явно на убыль. Мятежники разорили огромный край, а теперь и сами не знают, что делать, ну, и мечутся из стороны в сторону, но до Казани им не добраться. А если и доберутся, то расшибут себе лбы. Казань – это тебе не какая-нибудь степная крепостца, где все укрепление—земляной вал да гнилой частокол и где вся сила – какие-нибудь два или три десятка мирно доживающих свой век инвалидов под начальством выслужившегося из рядовых в поручики коменданта. В Казани живет губернатор, имеется гарнизон и не какой-нибудь, а настоящий гарнизон из двух пехотных полков, трех батарей и трех сотен донских казаков, под начальством старого опытного ного генерала Лохвицкого, ветерана Семилетней

м<>0ми. Правда, полки – Белевский и Елецкий – дале– | и не в полном составе и на три четверти состоят из

рекрутов, но они представляют достаточно

нмушительную силу. Артиллерия тоже не так плоха. А», кстати, из старого арсенала вытащили сотни чу (им уцелевших пушек, отлитых когда-то петровским Mm юром Виниусом. А казаки– лихие ребята и ими командует пользующийся среди донского казачества П<> и.июй известностью полковник Шамраев. Он держит смоих донцов в руках. Но мало и этого: едва вступив м должность, генерал Лохвицкий сейчас же настоял на < формировании волонтерских дружин из местных оПммателей. В эти дружины записались поголовно все моепитанники трех старших классов местной «Благородной гимназии», многие семинаристы, молодые куп– н|| и дворяне. Сейчас имеется уже четыре такие ми кины: гимназическая, семинарская, купеческая и дворянская. Ружья выданы из цейхгауза. У дворян к I нмназистов имеется даже по собственной пушке. Каждый день дружины производят экзерциции на мнншюм нлацу, на берегу Кабан-озера.

Пусть только Емелька сунется, казанцы пока– • v I ому кузькину мать. А кстати, вот-вот подойдет и

ружаемая в Ярославле речная флотилия. Нет, Ка-

'(1П1. совершенно безопасна!

Павел Петрович Лихачев, троюродный брат князя Курганова, старик лет шестидесяти, даже упрекал ми мл за его неприличную трусость.

К осени все кончится! – говорил он.– Как под– ннлап. заваруха неведомо с чего, так и развеется, кикс неведомо с чего. Да наше мужичье давно рассы-

бы: старообрядцы да воры-казаки с Яика их

си ной держат. Но, слышно, и у них уже нелады По'н.шие. Наделали делов, а теперь и сами не рады Ишу г, куда бы выскочить. Ведь, кому-кому, а главным Пунтпрям от расправы не увернуться!

Пиан Александрович выслушивал все эти соображения, но думал свою думу: хорошо в Казани, а еще лучше – в Москве. Туда уж пугачевцам и во веки веков не добраться. Потому он готовился перевезти семью и довольно многочисленную дворню в Белокаменную, благо и там у него был на Арбате полученный в приданое за Прасковьей Николаевной барский дом. Двое доверенных слуг отправились уже в Москву, чтобы привести дом в порядок к приезду господ.

Однако почти накануне назначенного отъезда в Москву княжня Агафья Ивановна, которую в доме звали Агатой, внезапно занемогла. Призванный немедленно городской медикус Вильгельм Федорович Шприхворт, осмотрев метавшуюся в жару больную, определил у нее горячку. Больной была пущена кровь, потом началось лечение. Но ни кровопускания, ни лечение не помогали: горячка продолжала держать молодую княжну прикованной к постели. О том, чтобы везти больную девушку в таком состоянии за тридевять земель, не могло быть и речи, и когда продолжавший тревожиться князь заговорил об этой неприятной помехе, в первый раз в жизни тихая и всегда покорная княгиня Прасковья Николаевна резко сказала ему:

– Ежели боишься, то уезжай. Я же своего детища не покину, ибо я—мать.

Так Кургановы остались жить в отведенном в их распоряжение Лихачевым обширном и удобном флигеле, окна которого выходили в пышно разросшийся старый сад.

Молодой князь Петр Иванович, записавшийся в дворянскую дружину, по целым дням не показывался дома: он завел дружбу с офицерами обоих пехотных полков, стоявших в Казани гарнизоном, и все время проводил в их компании. Скучать было решительно некогда. В переполненной сбежавшими из охваченных восстанием местностей дворянскими семьями жизнь била ключом, и молодежь развлекалась на все лады, балы и вечеринки шли беспрерывной чередой. Но и

| дрики не отставали от молодежи: среди них бы– 1(1 мало охотников до танцев, зато все почти сплошь Аыли любителями карточной игры, и эта игра велась ид широкую ногу. Бывали случаи, когда какой-нибудь | и■ | авший из своего поместья дворянин проигрывал по поместье другому, даже и не подозревая, что VI сдьба сожжена, деревня наполовину выгорела, а | решетные разбрелись или присоединились к пугачевцам.

«Штадт-медикус» Шприхворт бывал в квартире Кургановых каждый день, иной раз даже дважды, 11 oiiij следить за ходом болезни молодой КНЯЖНЫ. Имеете с ним повадился к Кургановым старый друг и приятель Шприхворта, почти восьмидесятилетний Михаил Михайлович Иванцов, называвший себя «натур– филоэофом».

►то был еще бодро державшийся, несмотря на свой преклонный возраст, высокий, сухой, как щепка, старт с изрезанным морщинами лицом и багровым,

по у пьяницы, носом, хотя на самом деле пьяни-

||.mi Иванцов никогда не был и пьянство строго осуж– Kiiii, считая его прежде всего прегрешением против

и .шов природы, которую он всегда называл «Ма– iepi.K> всего сущаго, Натурою».

Михаил Михайлович был в Казани едва ли не | 1 i.iм образованным человеком и, во всяком случае,

иммм бывалым, ибо с семнадцатилетнего и до шести– |. пплетнего возраста провел время почти без пере– pi.ma в заграничных странствованиях. Свою долгую и и. м'гкую служебную карьеру он начал еще юношей, iioi ан вместе со своим дальним родственником, знаменитым петровских времен дипломатом графом Тол– I Iмм н Неаполь, где укрывался бежавший от отцов– •' и тяжелой руки царевич Алексей Петрович со t* Кнфросиньюшкой. Позже Михаил Михайлович

пенился одним из ближайших сотрудников Остерма– HII, |ужил при Волынском, случайно уцелел, когда I In рои раздавил Волынского, побывал и в Лиссабоне,

и в Мадриде, и в Риме, и в Палермо, и в Париже, и в Лондоне. Достигши шестидесятилетнего возраста, он вышел в отставку и перебрался доживать свой век в родной город – Казань, где и сделался одной из местных достопримечательностей, а в простом народе прослыл за звездочета и чернокнижника. Такая слава была создана ему тем обстоятельством, что старик, еще в дни странствий за границей пристрастившийся к естественным наукам, устроил над своим скромным домишкой в Кремле астрономическую обсерваторию, обзавелся выписанными из Швейцарии инструментами, приобрел добрых четыре сотни книг научного содержания и занялся наблюдениями, которые простым обывателям казались весьма таинственными. Но астрономия не была для Михаила Михайловича главной целью: он увлекался философией и, приняв за исходную точку работы Лейбница, сам начал создавать новую теорию, которая, по его мнению, должна была со временем заменить все придуманное раньше.

Когда Иванцов начал свою работу, то ему казалось, что это дело достаточно простое, но чем больше подвигался его труд, тем более смутной становилась для него основная мысль. А за последние полтора года он и совсем стал сбиваться: все, что творилось вокруг, слишком резко противоречило его выводам. Раньше он установил «двенадцать основоположений благоденствия общества человеческого, государством рекомаго», а теперь выходило так, что если не все, то, во всяком случае, многие из этих «основоположений» никак не уживаются с творящимся в России.

Движение, поднятое на Яике Пугачевым, живейшим образом интересовало Михаила Михайловича, так как в этом движении он легко усматривал многие предвиденные им в «основоположениях» черты. Например, Михаил Михайлович еще во дни Анны Иоаннов– ны и ее любимца Бирона пришел к убеждению, что монархия является совершенно искусственной госу– трственной формой, к тому же, в общем, мешающей народному благоденствию. Естественной или натура аьной формой государственного устройства являет– | н (|юрма республиканская, дающая возможность народу иметь во главе управления выбранных людей, Пользующихся полным и совершенным доверием. То "|>< юятельство, что сии народные правители постав– | по гея самим народом, обеспечивает за ними и всяче– 1 н vk) поддержку со стороны самого народа. К власти попускаются только люди, заслуживающие высокого доверия своими прирожденными добродетелями и вы– г о к ими способностями, а ТЯКЖ6 бескорыстные и глубо– | о понимающие истинные нужды народа. Иначе народ не выдвигал бы их, не отдавал бы власть над собой и их руки, а ежели бы у власти по какой-либо случайное in и оказались лица, не заслуживающие народного доверия, то народ, несомненно, сейчас же отвернулся Оы от них.

И вот Михаил Михайлович жадно собирал все

ведения, касавшиеся пугачевского движения.

То обстоятельство, что возглавлялось это движение простым донским казаком, едва ли умевшим подписы– ил гь свое имя, не смущало старого натур-философа. Книжная мудрость—не единая в мире мудрость. Хри-

юны апостолы были из простых рыбарей и тоже не ннши грамоты. Мало ли имеется в народной среде о. и>й, отличающихся острым умом и удивительными способностями? И мало ли можно найти сущих обор– и среди дворянских сынков, обученных иностранными гувернерами?

По почему же претендующий на российскую императорскую корону вождь народный предается пьянст– ну п безудержному блуду? Значит, он находится во н м о ти своих скотских страстей. А тот, кто не в состо– имип обуздать свои собственные страсти, сможет ли пороться с людскими пороками, отравляющими суще-

м ание общества? Персона, становящаяся во главе

•to I много или малого государства, должна озаботиться мудрым законодательством, как можно ближе подходящим к незыблемым законам Натуры. Но разве истинный мудрец будет пить без просыпу и окружать себя гаремом?

У Пугачева в виде его первых министров выступают Хлопуша Рваные Ноздри и Зацепа Резаны Уши, оба побывавшие на каторге за воровство, грабеж, поджоги и душегубство. Какой же государственной мудрости можно ожидать от сих министров? Ведь скорее их можно было бы назвать безумцами. Безумец сам «Петр Федорович», безумны и его соратники. Но ведь не сами собой они выскочили, их выдвинул народ. А ежели народ выдвинул безумцев, то что же такое этот самый народ? Не безумцем ли является и он?

Пугачевское движение является преимущественно крестьянским: крепостной не хочет быть рабом. Это вполне согласуется с законами Натуры – Натура не знает рабства. Волки ради своего пропитания могут загрызть и других волков, но не могут заставить этих других волков быть рабами. Человеческое рабство, по истине, есть явление искусственное, а бунт против него – совершенно естественное явление. Значит, и пугачевское движение отнюдь не есть явление безумное. Но тогда почему же главными предводителями его являются безумцы, на каждом шагу проявляющие свое безумие? Получается некий заколдованный круг, из которого никак не найдешь выхода...

Именно об этом «натур-филозоф» говорил теплым летним вечером своему приятелю и вместе вечному возражателю, Вильгельму Федоровичу Шприхворту, только что посетившему в доме Кургановых больную княжну Агату. Закончив свой визит и пообещав завтра утром произвести новое кровопускание княжне, штадт-медикус вышел в столовую, где для него был приготовлен чай. За столом сидел и старый князь Иван Александрович.

Я высоко уважаю философию,– вымолвил, по– |шмая крепкий душистый чай, штадт-медикус,– но я п. <наю, можно ли почитать философию наукой?

– То есть как это так?—удивился Михаил Ми– к аПлович.– Разве не весь мир почитал Лейбница за п.щкого ученого? А великий метафизикус Декарт?

Философия есть, так сказать, наука, притязаю– ||| а л охватить все отрасли знаний. Это есть как бы л VUIа знаний человеческих. Но велики ли те знания, к< >IIми мы располагаем? Вот, если взять для примера ши л бы старейшую из наук, медицинскую, то ведь и | v г мы на каждом шагу встречаем всяческие пробелы. |1<>!п>зуя больных, наблюдаем различные феномены в и* состоянии, но не знаем истинных причин, вызыва– |"щих оные феномены. Позволь, друже...

Нет. Подожди. Вот я лечу нашу милую княжну. Признаки болезни позволяют мне определить эту боне ии. как горячку. Знаю, что надлежит делать для преодоления этого недута. Но чем он порожден? Один