Текст книги "Пугачев Победитель"

Автор книги: Михаил Первухин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 26 страниц)

Мелете вы и сами не знаете, что! – рассердился Пугачев.

Верно твое слово, батюшка, царь белай! Ах, сколько верно ты говоришь! А только разные знамения проявляются. Орловский архиерей, которого башкиры твои зарубили в соборе, по ночам из могилы выходит. Страшной такой! Весь в крови... А в руках крест-зо– иот.. А кто ему на дороге попадет, тому он, убиенный мшпсирцами, говорит: «Молитесь, нечестивцы, а то грядет на вас сила несметная!*

Бабьи сказки одни!

Тебе знать лучше, твое пресветлое царское ве– лпство! А только верные люди сказывали. Опять же н Саратове-городе мещанка, бочарова жена, разроди– иксь зверушкой рогатою да хвостатою.. Будто не от мужа-бочара, а от самого нечистого духа.. А это дело конец света предвещает. Опять же где-то сам с неба камень накаленный упал, как гора. И был с того | чмня глас..

– Пошли вон, дураки! – рассердился «анпиратор». Он вскочил и затопал ногами.

Ав-ва-ва...

Толпу мужиков словно ветром сдуло.

Лошадей!—крикнул срывающимся голосом Пу-

дчев.– Водки!

Опять по покрытому укатанным снегом тракту

акали сломя голову гайдуки, сгонявшие с дороги ■ пущих и идущих плетями и неистовым криком, за ними неслись казаки в алых чекменях, за казаками и и ли гуськом сани царского поезда.

Сзади, замыкая шествие, нестройной гурьбой валили башкиры и киргизы на своих разномастных лошадях. И казаки, и башкиры, и киргизы были уже не те, с которыми «анпиратор» утром покинул Москву, и даже не те, которые их сменили на одной из первых остановок: части конвоя были заблаговременно высланы вперед и сменяли друг друга с таким расчетом, что каждой отдельной части приходилось, сопровождая поезд, пробегать не больше двадцати или двадцати пяти верст. Многие кони не выдерживали сумасшедшей гонки и падали по дороге.

С самого утра день был ясный: на небе – ни тучки, ни облачка. Весело обливая лучами укутанную пышным снеговым покровом землю, катилось зимнее холодное солнышко. Держался порядочный мороз. Но уже вскоре после полудня с запада стали показываться тучки. Померк, потом и совсем исчез огненный шар солнца, потонув в облаках. Потеплело, повеяло теплом с запада, откуда плыли, подгоняя одна другую, серые тучки. Рано смерклось. А поезд все мчался и мчался.

Вдоль того пути, по которому еще предстояло пройти, стали загораться заранее заготовленные огромные костры, служившие как бы маяками. Появились и вершники со смоляными факелами, лихо скакавшие впереди поезда и по бокам. У костров, мимо которых проплывали сани и кареты на полозьях, копошились толпы крестьян, согнанных для встречи «анпиратора». Но теперь они уже не оглашали ночной воздух криками «ура!» в честь «Петра Федорыча»: эти нестройные мужицкие крики надоели помрачневшему Пугачеву после первых же встреч, и по его приказанию Творогов с одной из остановок выслал конных гонцов оповестить встречных, что разрешается только снимать шапки да бить поклоны, не утруждая слуха его пресветлого царского величества своим мужицким криком.

Строгий приказ был выполнен. Толпившиеся у придорожных костров верноподданные «анпиратора» сры– наш с себя треухи и становились на колени, как только вблизи показывались мчавшиеся с гиканьем Передовые гайдуки со смоляными факелами, а когда налетали казаки в алых чекменях с длинными пиками, мужики принимались отбивать поклоны. Почти нее крестились.

Когда поезд исчезал в ночной мгле, у медленно догоравших костров долго еще оставались кучки людей.

В одном из сел, верстах в сорока от Раздольного, для «анпиратора» был приготовлен ужин. Но Пугачев м кобенился. С трудом согласился он войти в избу, где стояли столы с яствами и питиями, выпил несколько чирок водки, вяло пожевал ломоть пирога с начин– Kort «на четыре угла», запил стаканом сладкого вина и поднялся.

Едем, Бориска! – сказал он Минееву.– Скучно •пой-то.. Надоело все это.. Ну его к ляду...

– Едем – так едем! А с ужином как же быть?

А так и быть! Кто из енаралов да министров и рать хочет, пущай жрет. Нагонят нас опосля. А не нагонят, так беда не велика. Вон, которые уж отстали но дороге. Ну их всех к шуту. Надоело мне с ними ааландаться, хуже горькой редьки... Едем!

Они уехали. Огромный хвост спутников, оторвался, задержавшись, чтобы поужинать. Но сани, в которых | и дели по привычке прикрывавший рукавицей свое и п'родованное лицо угрюмый Хлопуша, расстроенный -аимираторской» немилостью и старавшийся бодрить– I л, лицкий казак и лихой конокрад Творогов, ставший теперь «министром двора», и другие сани, в которых о чем-то сердито говорили Прокопий и Юшка I юбородьки, увязались за санями Пугачева

Увидев это, Пугачев скривил губы и, мотнув голо– моп, вымолвил:

Дядьки мои. За малолеточком присматривают, чтобы он, малолеточек, ножку себе не зашиб ненароком альбо глазок не запорошил чем... А мне этот ми пор колом поперек горла стоит!

Ты – царь! Хочешь, так и прогнать можешь!

Прого-онишь их, как же! – невесело засмеялся «анпиратор»—Куда их прогнать-то? Смутьянов этих? Нельзя их прогонять: опасно. Народ против меня взбулгачить могут. Оченно просто!

Минеев пожал плечами, но промолчал.

А ты как бы с ними поступил? – спросил Пугачев минуту спустя.

Минеев развел руками.

Не знаю, право... Трудно мне себя на твое место поставить...

То-то и есть,– пробормотал Пугачев.– Прицепилась они, Голобородьки всякие, к моим ногам да к рукам, облепили меня и ходу мне не дают. А чует мое сердце, тянут они меня гуртом в пропасть. Вот-вот гуркнем все туда, в пропасть-то! Слышал, что мужичье-сволочье балакает? Светопреставление, мол, идет. Бочарова жена в Саратове чертячьего младенца нечистого выродила. А еще какой-то там камень с неба. Опять же убиенный архиерей... Я его убивал что ли? Али приказ мой такой был, чтобы убивать? Да я еще в Казани строго приказал: которых даже дворянского звания, ежели только сопротивления не оказывают, не резать здря! Так разве сволоту в руках удержишь? Она, сволота, как зверь дикой: покуда в клетке сидела, покуда и вреды мало было, только вонь одна звериная. А вырвалась из клетки – и почала зубы пробовать да так разгулялась-разыгралась, что ни кого ни попадя бросается да в клочья рвет. В Кашире давно ли бунт был? А против кого? Сами, дуболомы, властей над собой поставили, а потом перебили. А калуцкий полк чего в том месяце наделал? Я их, калуцких, в свою анпираторскую гвардию записал, кажному солдатишке по рублю серебром отсыпал, а они с чего-то сдурели да своих же выборных командиров до последнего человека на штыки подняли, а которых в огонь живыми побросали. Город на шарап взяли. Обывателев сколько перекрошили™

Говорю, сущие волки! А почнешь их наказывать, тис следовает, потому они, подлецы, всю державу (•и (ворошить могут, так они орать начинают, что, мол, кшсая лее это в сам-деле слобода? Вот ты и подумай, и. шй что полезное с таким зверьем двуногим...

Помолчав, Пугачев снова заговорил, словно беседуя г самим собой:

– Не пойму чтой-то никак, как и что... Вон Лиза– III la, тетка моя, баба-сладкоежка, двадцать лет на Троне сидела. Путалась с хохлом своим, сладкопевцем, | Газумовским, да с Шуваловыми, да с кем-то там р(Ц| А о делах и думки у нее не было: баба, так она ПцОа и есть! А ничего, управлялась. Опять же, Катька моя благоверная. Ну, эта не дура, положим: хитрая и« -лса. А все же – баба. Однако, ничего, гладко шло. А нот у нас с тобой, удалых добрых молодцев, все кшс то коряво выходит... t – Утрясется...

Утрясется ли? Все вы мне твердите для успоко– «ч|ил, что, мол, утрясется». А на мой взгляд растрясы– ИПС1СЯ все с каждым днем. На первых порах даже оно iiv по и лучше было, яснее как-то. Господ по боку, н'мня крестьянству, всякая слобода, крестись хошь иву мл, хошь тремя перстами, хошь всею пятерней, горгуй кажный, кто чем хочет. Суды всякие по боку. И чальства тебе никакого: выборные. Ну, гладко было » мыслях. А дошло до дела, кат его знает, что и н и к идит_. Расквасили мы большой горшок, а слепить

не того.. Не выходит.. Ай ошибка вышла? Ай не

■ того конца начали? Не так надо было дело варганом.7 Да что ты молчишь, Борька?

А что мне говорить-то? – непочтительным тоном • г нал Минеев.– Я одно знаю: снявши голову, по Поносам не плачут. Попали в передрягу, ну, надо вывертываться.

А вывернемся ли? Нет, ты по чистой совести! и нрлмки. Я, брат, правду-матку люблю. Бояться тебе Нечего. Говори откровенно, что думаешь..

Набирай армию, государь! Регулярную армию, настоящую. Чтобы дисциплина была прямо-таки железная. Как при Петре Первом. Офицеров подбирай. Настоящих, чтобы солдата в руках держали. Закон крепкий поставь. Предавай смертной казни каждого, кто провинится. Петр-то, твой прадед, своею рукой ослушникам головы рубил... Грабителей – на виселицу. Разбойников – на кол сажай. Ворам руки руби.

Вона!—засмеялся невесело «анпиратор».—А кто тогда в живых ходить будет? Эх, не показывается мне что-то.. Коряво, коряво выходит. Тогда только и на сердце легко, когда выпьешь да какой-нибудь гладкой девке под бочок подкатишься...

Пугачев смолк и, казалось, отдался дремоте. Сани пролетали мимо ярко пылавших костров и стоявших на коленях мужиков.

Начинало снежить..

ГЛАВА ПЯТАЯ

Р

аздольное, огромное и благоустроенное поместье Шереметьевых принадлежало к числу тех немногих дворянских имений, которые почти не постра– д;ци в дни великой смуты. Может быть, Раздольное спасло то, что пашенных земель и лугов здесь было мило, а десять десятых занимал могучий, местами прямо дремучий лес, чуть ни единственный остаток ( I дрых лесных богатств московского края. Несмет– иые богачи, Шереметьевы, получившие при Петре Пшиком графский титул, из поколения в поколение пыли страстными охотниками и берегли Раздольное кшс охотничий рай, не соблазняясь возможностью

выгод от вырубки леса и заселения своих

пустошей беглецами. Поэтому к тому времени, когда "рцы «анпиратора» двинулись от Казани к Москве, и пределах Раздольного сравнительно с его размерами оказалось ничтожное количество крестьян, да н it и крестьяне, по большей части не землепашцы, п привыкшие жить лесным промыслом, не причини– 1и богатому имению большого вреда. Понятно, поль– и к ь данной «анпиратором» волей и желая восполь– !• шиться и обещанной землей, они объявили своей | обственностью все пахотные и луговые земли, окру кавшие их малолюдные поселки, вырубили не-

колько сот десятин коренного мачтового леса под предлогом запаса на постройку новых изб, пошар– • | | I it рассеянные в лесу отдельные барские мызы, | де кили шереметьевские лесничие, надсмотрщики и | рипостные охотники. Но на выстроенный в петров-

| не времена барский дворец, носивший название

Охотничьего, посягнуть не осмелились. Тут, кстати, неведомо откуда вывернулся шустрый выходец с Вологды Питирим Чугунов, бывший прежде одним из многочисленных управляющих в каком-то из родовых имений Шереметьевых,– человек с действительно чугунными кулаками и медвежьей силой, к тому же стоявший во главе целого племени таких же лесных медведей и сопровождаемый целым отрядом вымуштрованных псарей и гайдуков, вооруженных до зубов и отлично умевших управляться с оружием. Имевший свои планы на будущее, Питирим Чугунов или, как его звали крестьяне, Питимка Чугун, не долго думая, сейчас же стал действовать от имени нового «анпиратора» и объявил, что Раздольное отписано в казну и впредь все огромное имение «грах– вов», бежавших за границу, будет царской собственностью и охотничьим угодьем. Он железной рукой прекратил бестолковые порубки леса, разрушение сторожек, вторжение обнаглевших деревенских парней в Охотничий дворец и расхищение хозяйственного инвентаря. Попробовала устроить на Раздольное набег какая-то бродячая шайка грабителей. Чугун, не долго думая, встретил грабителей дружным ружейным огнем. Кто не был убит и не успел сбежать, был подвергнут свирепой порке. С тех пор отпала охота у грабителей лезть в хорошо охраняемое Раздольное.

При помощи своих дальних родственников Чубаро– вых Питирим Чугунов добился доступа к самому «ан– пиратору», которому на первый раз бил челом подношением целого набора дорогих охотничьих ружей «аглицкой работы», отобранных, разумеется, из собраний Шереметьевых. Он безбожно, но умело льстил «батюшке белому царю, природному государю» и вошел в его милость. Пугачев утвердил Питирима в должности главного управляющего Раздольным и прочими к нему приписанными имениями Шереметьевых и, отпуская, сказал:

Старайся, мил-человек!

Для твоего царского величества – разопнусь! Кому хошь горло перерву! Да мы, Чугуновы...

Теперь, незадолго до полуночи 26 декабря Пити– рим Чугунов имел счастье торжественно принимать и Раздольном прибывшего на медвежью охоту «анпиратора».

Сам Чугунов вместе с семейными и всеми его плпжайшими помощниками по управлению имениями Н1г|юмстьевых, получив весть от выставленных по доро– iv дозорных, что царский поезд приближается, вышли m I |>стить приезжих за монументальные каменные ворога шереметьевской усадьбы, где еще с ранних суме– ргк пылали огромные костры и смоляные бочки. Все ом ли разряжены по-праздничному. На дворе перед двухэтажным Охотничьим дворцом горели сотни нашит, IX салом плошек. На каждом окне здания пыла– ми десятки свечей. Люди шереметьевской охотничий команды в чекменях и в высоких казацких шапках стройно стояли от ворот до подъезда шпале– 1>.|ци, держа в руках смоляные факелы. Все вместе представляло красивое и торжественное зрелище, и Пу– гнчов, которому долгое путешествие по покрытым сне– гими полям и перелескам сильно наскучило, сразу по– иосслел.

– Здорово!—вымолвил он, ухмыляясь и подтал– кинал локтем молчаливого Минеева.– Лихо приймают наг с тобою, Борька! Сказал однова Чугун старой, я, мол ишопнусь, да угожу! – и выходит – слово его верно! • '(арается, собачья печонка!

От ворот до парадного подъезда сани «анпиратора» и i ll) спутников проехали шагом. Чугунов и его свита

и за санями гурьбою. У подъезда сани останови-

мип. как раз у края дорогого персидского ковра. Чугунов прытко подбежал, отстегнул тяжелую, запо– ршпенную снегом полость и помог «анпиратору» выйти и I саней, почтительно поддерживая его под локоток и слащаво приговаривая:

Не оступись, великий государь! На коврик, на коврик священными стопами... Чтобы ножкам, значит, мягко да тепло было... Надежа-государь! Отец наш! Радость-то какую нам, грешным, бог посылает! Ну, совсем светлый праздник!

Помогай, помогай! – снисходительно ответил польщенный «анпиратор».– Видим твое старание!

Пять ступенечек, пресветлый государь,– изви вался ужом вологжанин,– крылечко, значит, елочками мы убрали в честь твоего приезду... Ах, сколь осчастливил ты нас! Ах, сколь порадовал! А уж мы-то, рабы твои верные, для тебя, батюшка. То есть скажи только – жен и детей заложим! Иззяб, поди, батюшка? Ничего, ничего! Сейчас согреешься! Натоплено у нас. Тепло, как в раю господнем. Слуги твои верные да повара, да казаки удалые еще третьего дни пожаловали. Все приготовили. Пожалуй, пожалуй, батюшка, защитник наш, отец и покровитель!

Прием вышел хоть куда. Во время ужина, накрытого в огромной зале дворца, с хорами и расписанными итальянскими мастерами стенами и потолками, где от множества свечей было светло, а от топившихся без перерыва трое суток громадных «голландок» прямо жарко, играли невидимые за колоннами и трельяжем трубачи, бывшие крепостные музыканты Шереметьевых. Огромные столы были заставлены блюдами с разнообразными яствами, а также жбанами и сулеями с напитками. На особом возвышении на столе против подобия трона, на котором восседал «анпиратор», красовался Кремль из расцвеченного сахара. Шереметьевский повар-зодчий, великий искусник, не позабыл осветить сахарные башни и церкви тоненькими восковы ми свечечками, чей свет мягко просвечивал сквозь крошечные окошечки из цветной слюды.

Почему-то именно эта подробность привлекла к себе особое внимание повеселевшего «анпиратора». С жад-

ним любопытством дикаря он рассматривал сахарный Кремль и даже трогал зубчатые стены и раскрашен– крыши башен корявыми пальцами.

Ну и Чутун! – бормотал он, расчувствовавшись не па шутку.– Вот так Чугун! Одно слово – настоящий Мм унок-Чугунище! Разодолжил! Знал, чем угодить! Хоть, я тебя в енаралы произведу?

Игде нашему брату, мужику, да в енаралы лезть?!– скромничал Питирим.

Вона! – засмеялся Пугачев.– Я, брат, и не такую сволоту в енаралы повыводил! Ломаться тебе, шачит, нечего! Жалуем тебя, нашего слугу верного, енаральским чином. Ходить тебе впредь в енара– М1 х, и больше никаких. А твоя жена енаральшею будет!

Вдовый я! – сокрушенно признался Чугунов.– Девятый годок во вдовцах хожу...

А кто ж у тебя по дому? – полюбопытствовал Пугачев.

Сношеньки две да племянничка одна. Дозволь и им, надежа государь, к твоей пресветлой ручке приложиться! Осчастливь..

«Анпиратор» милостиво согласился, и на зов Пи– гирима откуда-то павами выплыли три молодые кшицины. В одну из них Пугачев впился глазами: ■то была высокая, статная, смуглая, чернобровая и черноглазая девушка цыганского обличья, лет п-инадцати, в алом расшитом серебром и золотом снрафане. Подошла, обожгла «анпиратора» взглядом олсстящих черных глаз, усмехнулась, заметив про– и (веденное впечатление, и притворно скромно потупилась.

353

Племянничка моя, двоюродного брата доченька Сироточка горемычная! – лебезил заранее приготовивший эту встречу Питирим.– Уж так-то она, им дежа-государь, зреть твою высокую персону желала!

I I Нушчев-победитель

Ну и красавица! – вырвалось у Пугачева, пожиравшего глазами действительно красивую девушку.

А уж скромница какая! – распинался Чугунов.– А уж разумница какая! А уж и сказочница же! Как почнет про Иван-Царевича да про Алену Прекрасную, да про жар-птицу и все такое, ну, прямо соловей поет!

Что замуж не выдаешь разумницу свою? – осведомился Пугачев, поглаживая смуглянку по круглому плечику.

Да она, государь, на парней и глядеть не хочет! Не показываются ей что-то.. А я ее торопить не желаю. Что ее принуждать-то? Пущай на девичьей воле пока что погуляет...

И, скосив глаза, совсем уж сладким голоском добавил:

Вон пойдешь почивать, надежа-государь, от трудов твоих царских, кликни ужо. Танюшка, говорю, сказок страсть сколько знает... Песни играть умеет.. Пяточки почешет.. Все такое...

Ах, да и Чугун же! Ах, да и Питиримка же! – восторгался «анпиратор», сильнее нажимая на круглое плечико смуглой Тани. – Вот так Чугунище!

Потом шутливо обратился к девушке:

А меня, старика, не забоишься, красавица?

Та снова обожгла его взглядом черных глаз и, улыбнувшись, вымолвила:

Кабы все молодые такими были, как ты, батюшка.. А мне, девице, чего и бояться тебя? Чай не съешь живою-то?

Пугачев быстро разомлел от комнатного тепла, от усталости, от выпитого за день вина, а еще больше от возбуждающей близости молодой красавицы. Он скоро подозвал к себе Чугунова и сказал ему:

Разморило меня, Чугунок! Отдохнуть бы...

Опочиваленка давно готова, государь! Отдохни, батюшка. Успокой свое тельце пресветлое..

Проводишь, что ли?

Танюшка и проводит тебя, государь! Посидит,

дона сон на тебя сойдет... Сказочку какую расска-

ШРТ,.,

«Анпиратор» тяжело оперся на подошедшую к нему ■ ми лую красавицу и пошел, волоча ноги. Трубачи за инами снова грянули в серебряные трубы.

1С освещенному плошками и смоляными бочками 1И1Д|.< чду Охотничьего дворца подкатывали одна за другой сани отставшего по дороге царского поезда, и и пиршественный зал вваливала одна гурьба за другой (' неба падал крупными хлопьями снег.

Ну, завтра на медведя идти нечего и думать,– «•Kitiun, притворно сокрушаясь, Питирим Чугунов Ni 11 нвшемуся на его пути Минееву.

Пу, одну-то медведицу, поди, государь сей же ни'и.ю и спальне своей на рогатину посадит! – крепко гил Минеев. – Подсунул к нему племянницу-то?

Чугунов засмеялся.

Нюжли грех, присходительство? Ему – удоволь– •ТНИЦО, а девке – честь... Пущай поиграются..

Положим...

Пеле ухода «анпиратора» в спальню трубачи игры 11 перестали, но пир продолжался чуть не до рнсспота.

И шлись охотники посмотреть дворец. Толпу са-

• пиков, в которой были Хлопуша, Творогов, Юшка

и Прмкопий Голобородьки, Минеев и еще кое-кто из Нрипииженных «анпиратора» водил по шереметьев– |ннм япнартаментам сам Чугунов, сильно выпив– ижи. по державшийся бодро и ни на минуту не и своей обязанности гостеприимного хо-

нина,

Чншли в длинную залу, где на стенах висели Мр1ины в резных позолоченных рамах.

Л это у грахвов, значит, шереметьевского роду Мн I! так сказать, галдарея портретная! – пояснил Mvivhob, подводя гостей к картинам.– От самого, значит, начала ихнего роду_. Заграничные мастера писали.

Пройдя несколько шагов, он остановился.

А здеся, господа енаралы, прежних государей да государынь лики пресветлые... Петра Первого да его супруги благоверной, Екатерины, опять же Петра Второго. Опять же, Лизаветы Петровны...

Кто-то обратил внимание на пустой простенок, на котором, судя по торчавшему еще костылю, раньше висела какая-то картина.

А тут почему пусто?

Грех такой вышел! – бойко откликнулся Питирим.– Уж я и то сокрушался – страсть! А висел тут, ваши присходительства, иностранного мастера работы портрет его пресветлого царского величества, ныне благополучно то есть царствующего батюшки нашего Петра-свет-Федоровича всея России. Оченно уж похоже было. Ну, прямо, как живой. Иной раз инда жутко смотреть было... А был тот потрет пожалован графу Михаилу Кирилловичу самим батюшкой в знак царской к нему милости. Ну, правду надо сказать, берегли его, тот портрет, царскую милость, как зеницу ока. А рядышком, вот туточка, висел, значит, потретец Пал Петровича, наследничка богоданного. Ну, а как были в наших местах беспорядки, то забрались сюда парни озорные, известно, пьяные да глу-упые... Что с ихнего брата и спрашивать? Чернота! Да с пьяных глаз и порезали на шматки оные портреты... Уэк так-то досадно! Улс так-то жалко! Вот теперь, приехамши сюда, полюбовался бы батюшка на свою персону... То-то ему, батюшке, приятно было бы... Ну, а дуроломы-то и пошматовали картинки. Разе они понимают? Им что?

Минеев чуть улыбнулся себе под нос и потупился. Кто-то хмыкнул. Илья Творогов, только что опустошивший целую бутылку огнистого венгерского, заржал, как степной жеребец, и хлопнул Чугунова по плечу с такой силой, что тот крякнул.

Ох, да и ловкач же ты, Питиримка! Ой, да и хит– |н и I.. ты! Ой, да и дошлый ты, черт лысый! Так парни, ipiiuih, потрет-то царской изничтожили? Хо-хо-хо!

Парни, батюшка князь сиятельный!—с каменным лицом ответил Чугунов.– Такие шалые, такие От (• гыжие... Им что?

Л ты об этом докладал... самому-то?

Его царскому величеству? А как же! Нюжли мпнчать надо было? – ответил Питирим.– В первый тс раз, как был допущен пред царские очи. И пал тут 'I на колени, и бил лбом об пол... Не прикажи, говорю, великий государь, казнить, а прикажи миловать. Не мн I пина, что изничтожены картинки-то... Твой да цесаревича, мол, портреты.. Парни треклятые изнич– Iожили по дурости...

Хо-хо-хо! – грохотал Творогов.– Так я и поверни тебе, старый Чугун! Так я и поверил! Поди, сам | аргинки вырезал да запрятал...

А мне зачем бы их прятать?—притворно удиви чш Чугунов.

Ну, так, значит, в печке спалил!

А зачем бы я их палил?

А чтобы соблазна не было..

Какого соблазну? Окстись, присходительство, то оиии сиятельство! – вдруг сурово прикрикнул Чугу– |нт. Хоша ты государю-батюшке и приближенный ' нуга, а не гоже так говорить. Прищеми язык, говорю! Пни гать такое не следовает. На людях, чай!

Повернулся к хлопавшему глазами Прокопию Голо– Пнродько:

Унял бы ты свого сродственничка! Я-то, конеч– мн иг доносчик. Мое дело маленькое. А неровен час, Положит кто другой его величеству, так и совсем не • "Iндно может выйти..

Прокопий сообразил, испугался и прикрикнул на чвшего Творогова:

Заткни пасть, непутевый! Чего ржешь? Ну тебя, и гам деле!

Гости притихли.

– Холодно тут чтой-то! – заявил Хлопуша.– Айда, господа честные, где потеплее-

И портретная галерея погрузилась во мрак.

Уйдя спать с отведенную ему Чугуновым комнату, поблизости от той спальни, где пребывал сам «анпиратор» со смуглой Танюшкой-сказочницей, Минеев разделся и, облачившись в беличий халат, улегся на широкой софе. «Значит, склока-то идет!– подумал он.– Питиримка всю эту комедию недаром разыграл. А за его спиною Чубаровы. Против Голобородькино– го рода-племени. Творогов, дурак, так только, по дурости, под руку подвернулся. Ну, конечно, что случилось завтра же «самому» ведомо станет. С прикрасами. Разумеется, «сам» озлится. И без того на Творогова уже зуб точит... Ну, все это хорошо. А что из этого выйдет? Кто, случись что, снизу, а кто сверху окажется? Кто кого подомнет да сломает? А пущай их! Мне не все ли равно? Жалеть, что ли, кого из зверья двуногого? Грызутся, как голодные пауки в склянке, друг друга поедают, а мое дело – сторона...»

Вспомнилась смуглая Танюшка. Минеев сладко потянулся, зевая. «Славная девка... Где Чугун такую выкопал? Племянница, говорит. Врет, поди... Ну, ничего: племянница или нет, а «самому» явно угодил... Бабник «пресветлый» наш». Пощупал под кольчугой и рубашкой: цел ли замшевый пояс с алмазами и рубинами. «Дел...» Успокоился и погрузился в дрему.

Двое суток мела метель. Об охоте нечего было и думать. «Анпиратор», которому очень по вкусу пришлись сказки смуглой Танюшки и ее горячие девичьи ласки, почти двое суток не показывался из своей опочивальни. Приехавшие с ним приближенные, впрочем, не очень скучали: с утра и до поздней ночи в огромном столовом зале шел пир горой, а напившихся расторопные слуги, вымуштрованные Чугуновым, ' шдывали спать в одной из бесчисленных комнат лнорца, обращенных в опочивальни. Другие резались в | «1 • it л. Иные забавлялись с неведомо откуда вынырнувшими разбитными девками. Кто-то, опившись, око– чу|пился тут же, в столовой, и пролежал несколько •ни "В колодой, прежде чем обнаружилось, что он мертв. Кто-то другой, бог весть с чего, забрался на мер да к, и там удавился. Были драки, впрочем, без

с»о тяжких последствий, потому что слуги сейчас

и ' растаскивали дерущихся.

Каждые три или четыре часа из Москвы прибегал им. редной гонец с депешами, извещавшими, что в стопине все обстоит благополучно.

Вечером на четвертый день святок явился молодой кнлчек, Семен Мышкин-Мышецкий, числившийся на | ну кбе по иностранной коллегии и бывший личным in ре гарем при отце: привез от князя Федора доклад < разными новостями.

К «анпиратору», рано замкнувшемуся с уютной опо– чимдльне с Танюшкой-сказочницей, князька не допу-

шли В одной из комнат дворца собралось несколько приближенных «анпиратора» с фельдмаршалом Хлопу– ин и но главе, и Семену Мышкину-Мышецкому было предложено сделать этому «царскому совету» краткий ч"1 над по содержанию привезенных депеш. При этом нри< утствовал и Минеев.

Давно невзлюбивший молодого князя за его моло– дисть и пригожесть безносый Хлопуша встретил Семени Мышкина-Мышецкого насмешливым вопросом:

И как это ты снегу не побоялся, барчук? Замер– |и уть по дороге мог... А с какими новостями пожалован. изволил? Докладай царскому совету. Его величе-

i nn отдыхает, приказал не беспокоить до завтрева.

('смен Федорович принялся излагать вкратце при– йе и иные новости:

В Москве все спокойно. Москва мирно праздну– ■ ' ев п ки, да и погода там эти дни была хорошая. Mi м и. только тут, вокруг Раздольного. Ну, а что касается новостей, то вот они: ехали в Москву посольства от цесарского величества из Вены да от короля прусского. Из Берлина везли даже царю подарки разные, промежду прочего полное фельдмаршальское обмундирование, золотую шпагу, часы с хитрой механикой и еще другое. Да польские власти задержали под разными предлогами.

Зарываются ляшки!—засмеялся Хлопуша.– Ну, дальше!

Случайно прорвавшиеся через польские кордоны на русскую сторону купцы-армяне привезли иностранные куранты, в которых пропечатано, что сам Фридрих II, король прусский, уже собиравшийся выехать в Кенигсберг, где собрана восьмидесятитысячная армия, внезапно заболел и, по-видимому, опасно, так что дважды уже распространялся слух о его смерти.

А пущай его помирает, старый перец! – засмеялся Хлопуша.– Нам никакого огорчения окромя радости...

Поляки заявляют нам все новые требования. Ведут себя очень дерзко. Промежду прочего, те же армяне сообщают, что в тылу у польской армии, придвинутой почти к Смоленску, не все гладко: гайдамаки с Украины переходят за польскую границу, подбивают холопов, режут панов, грабят жидов. Уже взяли и сожгли несколько богатых местечек. Разгромлены поместья Радзивиллов и Сангушек.

Ништо полячишкам! – позлорадствовал Хлопуша.– Мы им еще пустим красного петуха. Пущай по Польше погуляет... Ха-ха! Холоп-то и там такой, как у нас крепостной.. Да они, полячишки, своему холопу горячего сала за шкуру любят заливать, поди, почище, чем наше баре...

Нет ли каких особых новостей из Питера?– осведомился Минеев.

Был бунт в Кронштадте: бомбардир Аверьянов подбил, было, матросов, да комендант крепости

м<мерял Рогачев сразу подавил беспорядки и всех ш'шпщиков расстрелял. А в Питере толкут по-преж– иему воду в ступе, никак не сговорятся, кого бы и I рем поставить. За последние дни надумались: царя пщ м что не ставить, а выбрать кого-нибудь в дик– I а горы..

– Это что же за штука такая? – полубопытство– МЛ Хлопуша.

Диктатор—это как бы царь, только без титула и Ни время, – пояснил Минеев.

Хе! Не так глупо! – отозвался Хлопуша.—Да еще ежели выберут какого-нибудь царицына енарала миитоящего, к примеру сказать, Румянцева альбо Суворина, поди, и сделают что-нибудь... Да нет, не дойдет до гого! Ежели бы офицерье выбирало, то, двиститель– Но выбрало бы толком. А господа-сенаторы, лысые

(црички сопливые, те своего захотят да такого, чтобы in m i ■> видимость была...

• Действительно,– продолжал Мышкин,– по дошитым из Петербурга из-за этой мысли только IIу щи и разлад пошел. Намечают то того, то другого, друг дружке яму, а согласиться никак не могут.

Нам же лучше! А с Дону какие вести?

'Гурки опять растрепали донцов, вознамерив– Н1ищ к было отнять фортецию Святого Димитрия Рос-

• ого. Сам Бугай еле ноги унес. Теперь посылают

§011 на Москву посланцев сговариваться идти вместе ир"гии турок. На Южной Украине большая тревога. ■ •"им слух, что татары собираются с силами, весной Пяло учинят. Уже под Славянском и Елизаветградом но и ш и степях подозрительных конников, по всем Нримсгам разведчиков ханских. И Полуботок боится, ||'п 'м татары бед не наделали. Ведь старые форте– 000 п"Т ги совершенно разрушены при беспорядках, тритоны малы..

Поди, и Павло, собачья душа, на пояотный двор ИиИцег? засмеялся зло Хорпуша.—Ах, езовит, хохол, ица! Хитрил-хитрил, да и перехитрил самого себя.