Текст книги "Разговорчики в строю № 3. Лучшее за 5 лет."

Автор книги: Михаил Крюков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 53 страниц)

Did Mazaj     Смотр

За окнами казармы было темно. В свете холодных голубоватых уличных фонарей тускло блестели голые мокрые ветви деревьев. Дождь начался ещё вчера, шёл всю ночь, и, казалось, будет идти всегда. За всю зиму снег выпадал несколько раз, но ближайший дождь безжалостно смывал его с лица земли. Группа советских войск в Германии. Город Альтенграбов. Учебка. Двадцать второе февраля 1977 года. Четырнадцатая учебно-танковая рота досыпала последние минуты перед подъёмом. Дежурный по роте сержант Хамидулин смотрел на свои наручные часы. Секундная стрелка уже пошла на последний круг…

– Рота, подъём!!!

Сто пятьдесят худых курсантских тел одновременно подтянули колени к груди, резким движением выпрямленных ног отбросили одеяла на спинки коек. Первыми попрыгали тела со второго яруса. В тесных проходах между койками начались судорожные попытки более-менее правильно одеться за эти проклятые сорок пять секунд…

– Рота, строиться на проходе!

Полуодетые, в сапогах на босу ногу, с ремнями в зубах курсанты выскакивали на центральный проход, именуемый в народе «взлёткой».

– Тридцать пять секунд! Сорок секунд! Сорок пять секунд! Смирна-а! Та-а-к, рота, плоховато поднимаемся… Будем тренироваться… Рота, отбой!

Сто пятьдесят привидений в военной форме рванули, на ходу снимая сапоги, к своим койкам. Самые хитрые прятались под одеялами, не снимая брюк…

– Рота, подъём!!!

Натужно скрипнули металлом серые двухъярусные койки, выплёвывая из своего тёплого нутра белые фигуры. Возня в проходах стала ещё ожесточённее, с грохотом двигались табуретки…

– Рота, строиться на проходе!

Ответственный по роте лейтенант Ульянов, выглянув из канцелярии, протёр глаза, небрежно махнул рукой сержанту: «Выводи на зарядку, там температура, кажется, плюсовая, значит, форма номер три…» Пока последние мудрецы тянулись, вежливо пропуская в дверях друг друга, первые уже успели порядком промокнуть, стоя в строю перед казармой. Без шапок и ремней. Под дождём. А что, что-то не так? Лейтенант сказал – на зарядку. Какие вопросы? Распорядок дня не уважаешь? Вот если б он перед этим ещё в окно выглянул…

– Рота, бегом! Марш! – скомандовал сержант Бартусов, замкомвзвод второго взвода. Он бежал рядом со своим взводом и мысленно проклинал службу, зарядку и дождь. Он представлял, чем сейчас занимается его Маринка, которая обещала ждать… Она ещё, наверно, спит, а мы вот уже бежим… Вот и плац. Огромный, как два футбольных поля. Черно-серые дождевые тучи лежали прямо на крышах двухэтажных казарм. В свете фонарей на столбах вокруг плаца ясно виднелись вертикальные дождевые потоки. Железные динамики на столбах хрипло командовали непонятно кому:

– Становись! Равняйсь! Смирно! К выполнению вольных упражнений на шестнадцать счетов приступить! И – раз – два – три – четыре…

На плацу не было никого… Сонный киномеханик, включая магнитофон в 6.10, тоже не выглянул в окно. Из всей огромной учебки одна четырнадцатая рота с уже промокшими спинами уныло бежала вокруг плаца. Зачем? Кому это было надо?

Курсант Пушкин бежал в первой шеренге. Он ещё не разучился думать, хотя снижение собственного интеллекта уже за собой замечал. Как может магнитофон командовать людьми? – с тоской думал он, – неужели онине понимают, что ставят себя в неловкое положение? Всех начальников можно ведь заменить одним большим магнитофоном… Каждый день команды одни и те же. Чтобы кричать: «Рота, становись!», никакого человеческого ума, а тем более, души не надо. Онисами уподобляются магнитофонам, теряя последние человеческие качества… Но это были всего лишь никому не нужные мысли молодого солдата, из последних сил не желавшего становиться роботом…

Со своим ростом он был обречён на роль вечного правофлангового. И вечного «крайнего», если надо было что-то сделать. «Эй, длиннота, а ну, беги в казарму, передай сержанту Нуриеву, что его тут в курилке ждёт сержант Казаров… Пять секунд времени тебе… Бегом. Марш!»

Бегать в строю для Пушкина было ещё терпимо, а вот бегать на время… Дыхалки не хватало, до тёмных кругов в глазах. Может, сердце барахлит, может ещё что, а кто будет разбираться? «Годен к строевой», какие вопросы? До армии он спорт не любил, а вот в армии… стал его ненавидеть. Всеми фибрами души… Все эти перекладины, брусья, козлы и прочие орудия пыток. Надевая свою знаменитую, единственную в роте шапку шестьдесят первого размера, Пушкин становился удивительно похожим на кривой ржавый гвоздь, завёрнутый в шинель и безобразно туго перетянутый ремнём. Он успел поработать до призыва, уяснил порядки в мужских коллективах, но того, что ждало его в армии, он никак не ожидал. Обладая пытливым умом, он сразу понял, что нужно делать, чтобы пережить этот кошмар наяву: учебку. Главное – не выделяться. Боже упаси, если твой сержант поймёт, что ты умнее его в пять раз… Он тебя просто сгноит на тумбочке… Поэтому наш Тарасик, чтобы не выделяться, старался помалкивать, сутулился, и пытался быть всегда непременно чем-то занятым. Если не чистил сапоги, то драил бляху ремня. Он подсознательно чувствовал, что в любой момент сержант выдернет курсанта, который ничем не занят… А вот техническая подготовка ему нравилась. Прекрасно зная устройство дизелей, он, не удержавшись, часто своими вопросами ставил командира взвода, проводящего занятия, в неловкое положение на радость остальным курсантам.

Насквозь мокрые, курсанты сходили с песней на завтрак. Пришёл ротный, обозвал лейтенанта козлом за «заботу о здоровье личного состава». В предпраздничный день особых занятий вне казармы, к счастью, не планировалось, и курсанты, обсыхая и согреваясь после этой идиотской зарядки, приводили в порядок свой внешний вид. Ведь завтра – 23 февраля, наш праздник. Даже самые злые сержанты орали как-то поспокойнее, что ли. Курсант Пушкин, сняв мокрое ПШ, [102]102
   ПШ – полушерстяное обмундирование.


[Закрыть]старательно, не торопясь, пришивал ещё раз и так нормально пришитую пуговицу…

– Рота! Строиться на проходе!

Замполит роты капитан Сейрянян нервно прохаживался перед строем. Вчерашние посиделки в холостяцком «клубе знаменитых капитанов» выходили боком. Руки предательски тряслись крупной дрожью. Пришлось сцепить их за спиной. Как он корил себя и проклинал всех капитанов, вместе взятых! Вчера, вместо того, чтобы готовить ротные таланты к смотру художественной самодеятельности, они с обеда засели в общаге за водочкой и картишками… Гусары, блин… А сегодня в пятнадцать ноль-ноль общебригадный концерт-смотр… Что будем показывать, капитан? Ох, голова моя головушка…

– Внима.. кхе-кхе.. Внимание, товарищи курсанты! Сегодня в 15-00 после обеда состоится смотр художественной самодеятельности. От каждого взвода выделить по три гитариста, одного чтеца и одного фокусника, можно жонглёра. Через пять минут сбор всем указанным в ленкомнате. Товарищи сержанты, выполняйте…

Даже деды-сержанты, много повидавшие на своём веку, испытали лёгкий шок. Ещё никто до похмельного замполита не приказывал за пять минут сделать из забитого курсанта яркого чтеца-декламатора…

– Так, урроды, если через минуту из строя не выскочат таланты, сейчас мы займёмся усиленной физической подготовкой. Поэтому поройтесь в своей памяти, спасите своих друзей! – такой краткой речью сержант Бартусов попытался воодушевить свой второй взвод. Бесполезно. Через пять минут взвод уже мотал круги вокруг плаца. Каждый круг – 900 метров. На восьмом круге появился первый гитарист и сразу был освобождён от бега. На двенадцатом – второй гитарист и карточный фокусник. Фокусник был забракован и продолжал мотать круги с остальными бесталанными хлопцами. Пушкин держался изо всех сил, но на пятнадцатом круге сдался в качестве гитариста. Он знал три блатных аккорда, кучу матерных частушек, но никогда, даже в страшном сне, не видел себя, выступающим на сцене, перед публикой…

Довольный сержант повёл свой взвод на ватных ногах в казарму. Там замполит уже вёл прослушивание. Из всех стонущих, плачущих, страдающих певцов-гитаристов были выбраны двое: курсанты Ахмедзянов и почему-то Пушкин. До концерта оставалось два часа.

– Так, песняры, идите в каптёрку к старшине, скажите, что я приказал выдать вам гитару, закрывайтесь в сушилке, и репетируйте. Я приду, проверю…

Увидев на пороге каптёрки двух непонятных курсантов, старшина очень обрадовался:

– Так, сынки, хватайте шарошки, и вперёд – драить центральный проход!

– Товарищ прапорщик, нас это, замполит прислал за…

– Сынок, не замполит, а заместитель командира роты по политической части! И не «это», а «разрешите обратиться». А если ему что-то от меня нужно, он мне сам скажет, а не пришлёт двух идиотов… Если залётчики, так и скажите. Я вас, уродов, насквозь вижу… Так, взяли по шарошке, и вперёд, на центральный проход! Вопросы потом!

На дощатом, пропитанном ярко-алой мастикой полу уже копошилась группа «больных-хромых-раненых в задницу и голову» курсантов, исполняя танец маленьких лебедей на кусках старых шинелей, именуемых в народе «шарошками». Через полтора часа явился посвежевший, со свежим пивным запахом, замполит. Обнаружив своих Чайковских за натиранием пола, обложил как следует старшину, но это мало помогло. На репетицию были выделены оставшиеся до построения пять минут – вполне достаточно для создания сводного военного хора или симфонического оркестра.

За кулисами большого бригадного клуба царил полумрак. Занавес был закрыт. Тридцать туго затянутых в ремни артистов-виртуозов от пятнадцати учебных рот нервно копошились, подстраивали гитары, не находя себе места. Подавляющее большинство из них, как и наш Пушкин, никогда в жизни не были ни на сцене, ни за кулисами. Они с любопытством вдыхали пыльно-тряпочный запах кулис, нервно подрагивали, представляя себя на сцене, перед глазами тысячи зрителей… Никакой программы никто составить не удосужился. Кто что будет петь и плясать, каждый решал сам. Видимо, подготовка концерта в других ротах не сильно отличалась от того, что мы видели в четырнадцатой…

Наконец, занавес под неуверенные аплодисменты раскрылся. Чёрная пустота за рампой наводила ужас на наших артистов. Какой-то культпросветный старлей забегал с бумажкой, записывая хотя бы фамилии курсантов, чтобы хоть как-то их объявлять.

– А вы, товарищ курсант, от какой роты? От четырнадцатой? А как ваша фамилия? Пушкин? Тарас Григорьевич? Ты что, салабон, издеваешься? Засунь в армии своё имя-отчество, знаешь куда?

– Товарищи! Сводный концерт артистов художественной самодеятельности нашей части позвольте считать открытым! – привычным голосом покричал клубный работник со сцены.

– Выступает! От первой учебно-танковой роты курсант Давыденко!

Вздох облегчения пронёсся среди наших «артистов». Первый пошёл! Выйдя к краю сцены, ослеплённый прожекторами курсант заблеял в микрофон о жестоких и нечеловеческих страданиях на почве любви и ревности… Второй пел о разлуке, третий – о колоколах, звонящих в его голове от избытка вполне определённых гормонов. Процесс пошёл. Из зала доносились аплодисменты, подбадривавшие ещё не выступавших. Больше всех хлопали, конечно, бойцы того взвода, из которого был сам выступавший. Не освистали ещё пока никого… Оказалось, человек пять собирались петь «Город золотой», но после первого спевшего про него, остальным пришлось менять планы, переходя на «Там, где клён шумит» или «Дуба и рябину» Наш курсант Пушкин чувствовал себя весьма и весьма неуверенно. Он ещё не выбрал песню. Залихватские частушки и похождения семерых козлят были явно не в тему. Когда-то он пару раз пел «Балладу о красках», но перепутать аккорды и забыть слова были все шансы… Да ещё ничья гитара с треснутой декой и двумя четвертыми струнами могла просто развалиться в любой момент. Концерт явно затягивался. Добрая половина зрителей крепко спала, убаюканная заунывными мелодиями про розы, берёзы, клёны и прочие атрибуты амурных похождений. И вот, часа через полтора, когда нашему герою уже было все равно, что и как петь, лишь бы все это быстрее закончилось…

– Выступает! От четырнадцатой учебно-танковой роты курсант Пушкин!

На негнущихся ногах, но с улыбкой на лице, Тарас вышел на сцену. Подошёл к микрофону. Зал терялся в темноте. В первом ряду блестело полковничьими звёздами сонное жюри.

«Баллада о красках»! – объявил сам себя.

 
Был он рыжим, как из рыжиков рагу.
Рыжим, словно апельсины на снегу…
 

начал он не очень уверенно. Его хрипловатый, низкий голос резко контрастировал со всеми предыдущими песнярами. Зал оживился. Жюри заёрзало в креслах, поправляя очки.

 
В сорок первом, сорок памятном году
Прокричали репродукторы беду…
 

Голос крепчал, набирал силу… Тарасу это начинало нравиться. Страх перед сценой таял с каждой минутой. Он видел заинтересованные глаза, направленные на него, одного, стоящего на сцене. Он чувствовал неподдельный интерес к нему, исходящий из зала, тысячи глаз, направленные на него… Он должен оправдать их доверие… Он им споёт, не собьётся…

 
Стали волосы смертельной белизны,
Видно много белой краски у войны…
 

Затих последний аккорд… Секунда тишины… Зал взрывается аплодисментами. Песня спета, можно уходить со сцены. Но как уйти, если ещё звучат твои заслуженные аплодисменты, которые действуют подобно наркотику. Любой артист вам это подтвердит. Курсант Пушкин не мог уйти со сцены. Аплодисменты ещё звучали. Внезапно он поднял руку. Наркотик начал действовать. Он слабо отдавал себе отчёт в том, что он делает, и что будет делать дальше… Зал стих. Он обошёл микрофон, вышел к самому краю сцены…

Короткий проигрыш…

 
Если друг
оказался вдруг
И не друг, и не враг,
а так…
 

Воцарилась жуткая тишина. Хриплый голос, почти приближавшийся к голосу Высоцкого, был слышен и в последнем ряду большого зала. Жюри непонимающе переглядывалось: как полуподпольные песни полузапрещённого поэта могут звучать на армейской сцене? Кто разрешил?

А песня звучала, простая мужская песня. Она не плакала, не просила, она делилась опытом, она раскрывала характеры, она учила жизни…

 
Пусть он в связке в одной
с тобой –
Там поймёшь, кто такой.
 

В зале никто уже не спал, все внимательно вслушивались, приподнимая головы… Жюри уже возмущено прикидывало, кто какое взыскание огребёт из командования третьего батальона и конкретно четырнадцатой роты…

 
Если шёл он с тобой
как в бой,
На вершине стоял – хмельной, –
Значит, как на себя самого
Положись на него!
 

Зал просто взорвался. Свист, выкрики «Ещё», топанье ногами… Из жюри самый молодой – майор – был срочно командирован за кулисы для наведения порядка… А наш Пушкин и не собирался уходить со сцены. Сценический наркотик ещё усилил своё действие. Снова зазвучали отрывистые аккорды:

 
Здесь вам не равнина, здесь климат иной –
Идут лавины одна за одной.
 

Майор из-за кулис в полный голос кричал: «Эй, курсант, ко мне! Я кому сказал!»

Но Тарас уже вышел из-под контроля. Его душа была далеко, высоко в горах… Его голос звучал в полную силу. Его плечи расправились, он был там, среди смелых и мужественных людей, он перестал быть забитым курсантом, он снова стал таким, каким был до учебки…

 
Весь мир на ладони – ты счастлив и нем,
И только немного завидуешь тем,
Другим – у которых вершина ещё впереди.
 

Закончилась песня. Зал бурлил, как штормовое море. Майор выбежал на сцену, прокричал в микрофон: «Концерт окончен!», и, ухватив Тарасика сзади за ремень, уволок за кулисы. Зал кричал, свистел, топал ногами… Куда подевалась дисциплина… Только сейчас Пушкин понял, что он наделал… Странно, его даже не побили. Он внезапно стал всенародным солдатским любимцем. Самые злые сержанты считали за честь похлопать его по плечу. Его больше никто не трогал, не ставил в наряды, по вечерам он в своё удовольствие пел для узкого круга избранных песни своего любимого поэта Высоцкого. Как-то сама по себе нашлась отличная гитара…

А вот у отцов-командиров были, конечно, неприятности. Замполит получил вполне заслуженный строгий выговор «за неготовность роты к смотру самодеятельности», ведь по результатам смотра жюри дало нашей роте вполне закономерное последнее место…

Crown2     Рассказы подполковника Икарыча

Давеча был пойман военкоматом и послан на сборы и переподготовку, как офицер запаса. Так как мой ВУС [103]103
   ВУС – военно-учётная специальность.


[Закрыть]и ВУСы товарищей, посланных нашим военкоматом, не подходил к той части, куда нас послали, нас активно переучивали. Часть была артиллерийская, на вооружении гаубицы 152-мм. Переучивали нас просто: послали на склады со снарядами, и дали боевой приказ перевезти их по возможности все и соскладировать перевезённое на другом складе. Чем мы собственно и занимались практически всё время сборов.

Так как людей из запасников Родины вызвали много, нас разбили на три взвода. У нашего 3-го взвода был командиром «подполковник «Икарыч», человек, отдавший Родине 27 лет и тщетно пытающийся уйти в запас. Так как его не отпускали, наш командир лямку службы тянул, не особо напрягаясь, неформально общался с коллективом и рассказывал нам случаи из своей долгой служебной практики.

Некоторыми из них хочется поделиться. Рассказ буду вести от лица «подполковника Икарыча».

История 1. Как мы испортили отношения с монголами.

Стояла наша часть в Монголии. Сказочная страна, где коровы дают бешеные надои молока по 4 литра в день… Времена были те, когда дружба между народами подкреплялась подарками. И решило мудрое руководство подарить что-нибудь этакое нашим братьям. Придумали: подарим им бассейн! Очень быстрыми темпами выкопали бассейн, наполнили его водой… Для открытия бассейна отобрали 200 солдат умеющих хорошоплавать. В день открытия подарочного бассейна 200 человек строем, по одному, нырнуло в бассейн, проплыло под водой 25 метров, вынырнуло на другом берегу, оделось и убыло.

Утром в бассейне обнаружили трёх утонувших монголов… Просто никто как-то не учёл, что в Монголии никто практически не умеет плавать…

История 2. Как мы ухудшили отношения с монголами.

В том же городе (громкое название, один деревянный одноэтажный дом в центре города, вокруг стоят юрты), где отношения с монголами были уже натянутыми из-за бассейна, два прапорщика и три местных монгола решили выпить огненной воды. Так как хорошей водки достать было невозможно, решили пить разбавленное «шило». Результат поутру – 2 вдребезги пьяных прапорщика и 3 мёртвых монгола. Этот результат был обнаружен монголами, которые тут же воспылали совершить акт возмездия. Устроили суд над прапорщиками в том единственном деревянном строении. Решили следующее: остатками огненной воды напоить этих прапорщиков. Если они умрут, значит, восторжествовала справедливость, если же нет, значит, прапорщики сознательно отравили их соплеменников!

Влили в неотошедших после вчерашнего прапорщиков по N-ному количеству огненной воды… Оба упали замертво! Ага, справедливость восторжествовала –решили монголы и, оставив тела, удалились из того дома по своим монгольским делам… Ночью, замёрзнув и протрезвев, прапорщики поняли, что что-то не так, с трудом восстановили события прошедшего дня и пришли к выводу (гениальному): монголы за какие-то им непонятные грехи решили пытать их методом зверского напоения огненной водой и недаванием похмелиться! Обидевшись на местное население, вдвоём они повыбивали все стёкла в главном здании города и гордо удалились в расположение родной части. С тех пор никто из части без дела не выходил. А по делу выходили только очень большими группами…

Сrown2     Про Курилы

Это был тяжёлый год. Наш народ тогда понёс тяжёлую утрату в лице орденоносного бровеносца…

Служил я тогда на Курилах. И вот такая приключилась там история.

В один погожий день советский воин вытащил заряд из гильзы 152-мм гаубицы. Но подумал, что нести в расположение глупо, потому спрятал. В снег… Чуть позже мимо того места проходил офицер, покопался в снегу и узрел заряд пороха. Взял и отнёс в расположение, отдал дневальному (первогодку) и сказал: «Высушишь и отдашь мне!»

Дневальный недолго думая стал сушить… Да так, чтоб побыстрее… Нет, не на батарее, и даже не на печке… На электроплитке!

Порох занялся. Реакция дневального – выкинуть с глаз долой! Выбегает в предбанник, но так как там места меньше, порох начинает гореть сильнее. Недолго думая, дневальный закидывает его на чердак. А на Курилах и на Сахалине чердаки очень часто утепляют сушёной морской капустой. Она тут же очень весело занялась!

Через какое-то время на дневального сверху стала сыпаться горящая труха. Верно оценив положение, дневальный подошёл к отдыхающим «дедушкам» и сынам гор и сказал: «А мы, кажется, горим…» – и тут же быстро удалился на улицу.

«Дедушки», обдумав фразу, сказали дневальному: «Так потуши!» и продолжили отдыхать. Через какое-то время на них стала сыпаться горящая труха. Оценив положение, они решили выбираться из расположения, однако выход через предбанник уже был полностью объят огнём. Некоторые решительные бросились через огонь, остальные решили искать выход в другом месте. Так как в расположении была оружейная комната, на всех окнах стояли решётки. Прибежавшие на помощь стали ломать решётки с улицы ломами, но это не получалось в связи с тем, что решётки были закреплены изнутри. Тут уже и «дедушки» решили приложить свои руки к своему же спасению и попросили, чтоб ломы передали им. Со всем старанием подойдя к вопросу спасения своей жизни, они выломали не решётки, а часть стены, в которой были окна с решётками… В результате всей истории сгорела казарма, а вместе с ней и двое детей гор…

По поводу сего печального факта из Москвы была послана комиссия «для уточнения обстоятельств гибели двух военнослужащих». При подлёте к острову штормовым зарядом самолёт с комиссией разбивает о вулкан. Погибли все.

По поводу сего печального факта из Москвы была послана комиссия «для уточнения обстоятельств гибели комиссии, посланной для уточнения обстоятельств гибели двух военнослужащих». Добрались они благополучно. Как обычно, всю комиссию сначала везут попариться в баньке, а затем за стол. Вместо баньки комиссию повезли на горячие источники, благо, что они всего в 3-х километрах от расположения части. Пока все дружно отдыхали, пришёл ещё один штормовой заряд, принёсший снег. Пока погрузились в штабной УАЗ, поняли, что из-за такого количества снега машина до части просто не доедет… Подполковник, командир части, предложил: А давайте прогуляемся до расположения, а оттуда вышлем МТЛБ [104]104
   МТЛБ – многоцелевой тягач легкобронированный.


[Закрыть]за машиной!

На что был получен ответ от председателя комиссии: Негоже нам, полковникам, гулять по снегу пешком после бани! Ты лучше сбегай до расположения и приезжай на МТЛБ за нами, а мы пока в машине посидим, погреемся.

Нечего делать, пошёл наш подполковник в часть… Пока дошёл, пока нашли водителя на МТЛБ, пока завели, пока то да сё, пока доехали… Прошло 2 часа… А снеговые заряды на Сахалине и Курилах до 3-х метров выпадают… В общем и целом, вся комиссия задохнулась под снегом в штабном УАЗе.

Так вот, комиссия посланная «для уточнения обстоятельств гибели комиссии, посланной для уточнения обстоятельств гибели комиссии посланной для уточнения обстоятельств гибели двух военнослужащих» в часть не приезжала…