Текст книги "Разговорчики в строю № 3. Лучшее за 5 лет."

Автор книги: Михаил Крюков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 53 страниц)

Пронин     Ключевые слова

Абдуллаев отлично говорил по-русски. Не хорошо, что и для образованных азербайджанцев, всю жизнь проживших на Кавказе, не так-то просто, – этот парень-электрик из небольшого городка с радующим душу любого русского мужского пола именем Агдам говорил на языке родных осин лучше сослуживцев-мАсквичей.

Собственно, поводов показать своё знание языка в учебке, как говорится, достат. кол. – политзанятия там, то-сё… Только Абдуллаеву не хотелось. Зачем высовываться? Росту он был среднего, комплекция тоже не выдающаяся, на физгородке, на стрельбище, в столовой, на работах, подъем-отбой – всегда и везде в серединке.

И служба шла не то чтобы средне, – нормально. «Замок» [3]3
   «Замок» (жарг.) – заместитель командира взвода.


[Закрыть]не докапывался, замполит не приставал, старшина не доставал, сослуживцы не обижались – что ещё надо человеку, чтобы спокойно выпуститься младшим сержантом и получить перевод куда-нибудь в среднюю полосу?

Настала пора экзаменов, числом четыре. Политподготовку приехала принимать какая-то столичная комиссия. По этому поводу в учебном батальоне случился некоторый шухер. Ротный и батальонный замполиты такого подвоха не ожидали. Да если бы и ожидали? Замполит роты в ходе своих миссионерских проповедей упорно и со вкусом коверкал слова: вместо «под эгидой» говорил «под эдигой», вместо «отнюдь» – «отюндь» и т.д. Утверждает ведь наш Главный санитарный врач, что пивной алкоголизм хуже водочного – а замполит за бутылочку холодненького запросто мог продать всю обороноспособность державы на много лет вперёд. Ораторский свой дар он, очевидно, уже давно того…

И что, Абдуллаев такому будет демонстрировать свой великий и могучий? Чтобы старлей воспринял это как наглый и циничный вызов?

Поэтому, когда пришёл черед Абдуллаева держать ответ перед комиссией, замполит притёрся к экзаменаторам и сообщил, что, дескать, парень из глухого кишлака (Абдуллаев выгнул бровь), по-русски говорит плохо (Абдуллаев нахмурился), поэтому было бы правильно разрешить ему отвечать на родном языке. Один из комиссионеров подумал и, кивнув, предположил, что правильность ответа можно установить по ключевым словам типа «НАТО, СЕАТО, Никсон, империализм». Такой вот контент-анализ.

Абдуллаев обернулся к ожидающим своей очереди и многообещающе заулыбался. Ясное дело, подумалось, сейчас он им врежет от имени Пушкина и Толстого! И аудитория приготовилась к концерту.

Действительность превзошла все предположения. Абдуллаев заговорил. Азербайджанский, который подавляющее большинство слышало впервые, оказался потрясающим языком. А может, талант исполнителя производил такой эффект.

Судя по ритму и мелодике, это была поэма. Стальные раскаты перемежались драматическими паузами, переходили в нежный шёпот, и вновь голос артиста возвышался до олимпийского пафоса.

Комиссия заворожено слушала. Ни фига не понятно, но душу рвёт. Экзаменуемый взвод, не избалованный зрелищами, пооткрывал рты.

Это было прекрасно!

Абдуллаев умолк, и в аудитории повисла пауза. То ли экзаменаторы пытались вспомнить, проскакивало ли в услышанном что-нибудь про Никсона, то ли просто были эстетически подавлены.

«Пятёрка» в аттестате Абдуллаева воспринималась как явно недостаточная награда за труд артиста.

– Слушай, оглы, – был спрашиваем он потом, в курилке, – а что это ты такое рассказывал?

– Горького люблю, – последовал ответ, – это «Песнь о буревестнике». На азербайджанском она звучит лучше. Да, в общем-то, и в тему.

Cornelius     Огонь, вода и медные трубы

После выхода на пенсию старший механик рыболовецкого траулера (по-флотски – «дед») Василий Никифорович Курган вернулся в родной город. Его друзья детства, так и прожившие в нем всю жизнь, встретили старого товарища с радостью. Один из них, ставший председателем горисполкома, поднажал, где надо, и Василий Никифорович стал капитаном прогулочного катера «Олег Кошевой», что дало ему чувство значимости, неплохую зарплату и гордое право капитанского мостика. Да ещё несколько раз в неделю – непередаваемое наслаждение встречи со старыми друзьями, поджидавшими его у причала в служебной «Волге» с заветными напитками и закуской.

***

Военный строитель рядовой Конякин с усердием долбил землю лопатой. С каждым молодецким ударом штык её погружался в отвратительную глину не более чем на три сантиметра. План измерялся в кубометрах, и он раз за разом беспощадно вонзал железо в безответную глину, сосредоточенно думая о перекуре. Рядом с ним с намного меньшим усердием, но с таким же результатом ковырялись в земле его сослуживцы с Памира, отзывавшиеся на клички «Груша» и «Чебурашка». И когда к траншее подошёл бригадир Михайлюк, то она, траншея, пребывала в том же состоянии, что и час назад.

Бригадир посмотрел на Грушу с Чебурашкой и спросил:

– Эй, вы там, полтора землекопа, вы норму давать будете?

– Какой норма, – огрызнулся Груша, – лопата согнул на этот земля!

Подошедший Конякин утёр со лба пот и веско добавил:

– Монолит! Хрен чем возьмёшь.

Михайлюк осмотрел поле боя и сдвинул пилотку на затылок.

– Блин, ничё хорошего у нас тут не выйдет, – согласился он, не догадываясь, насколько пророческими окажутся его слова, а если бы догадывался, то прикусил бы он себе язык и молча ушёл.

– Ладно, давайте скидываться. Там, – Михайлюк махнул рукой в сторону гражданской стройки, – «Беларусь» стоит. За чирик он нам все сделает.

Груша тут же деловито бросил лопату и потопал к землякам собирать деньги.

Конякин же вылез из траншеи и зашагал к бытовке, вагончику на колёсах. От усердной работы он сильно вспотел и решил вскипятить себе чаю. Солдатский вагончик и вагон-прорабка стояли торцами перпендикулярно берегу реки. Кромка берега, отделяющая прорабку от воды, была покрыта все той же жёлтой глиной, на которую Конякин смотрел с профессиональным отвращением.

В бытовке он взял заранее заготовленную трёхлитровую банку с водой и приступил к нехитрому ритуалу кипячения воды в условиях стройки. Главным инструментом был кипятильник, изобретённый ещё, наверное, на строительстве пирамид – два лезвия «Нева», прикрученные к жилам кабеля параллельно друг другу с зазором в один сантиметр. Второй конец кабеля, в полном соответствии с правилами техники безопасности оборудованный штепселем, Конякин и воткнул в розетку. Он опустил лезвия в воду, и вода между лезвиями закипела и забурлила мгновенно. Осталось только водить кипятильником в банке, пока вся вода не прокипит, и заветный кипяток готов. Всецело поглощённый процессом, военный строитель не сводил глаз с жужжащего прибора и интересно бурлившей воды. Увлечённый магией электричества, он, к сожалению, не заметил, как на оклеенной дешёвыми обоями стенке, там, где проходил провод, питающий розетку, вдруг появилась и стала проступать всё явственнее дымящаяся чёрная полоса. Потом обои вдруг разом вспыхнули и весело и решительно зашлись зелёными языками пламени. Запахло дымом. Не заметить такое было уже нельзя. Конякин стремительно обернулся, изо рта его вырвался невнятный всхлип. Резким движением он рванул из розетки шнур, но огонь от этого почему-то не погас.

«Вода! Нужна вода!» – промелькнуло в голове Конякина.

И, о чудо, вода была прямо перед ним – в банке. Он радостно схватил голыми руками банку с кипятком и, громко закричав, уронил её на пол. Огонь стремительно распространялся по бытовке. Становилось темно, и было уже трудно дышать от дыма. Конякин понял, что пришло время отступать. В порыве хозяйственности он схватил обожжёнными руками кривой лом и с воплем: «И-и-и-и-и-и, билят!» выбежал из вагончика.

Конякин как в замедленном кино видел своих сослуживцев, вылезающих из траншеи как из окопа в атаку и с лопатами бегущих к бытовке. Впереди, как полагается, мчался с глазами, широко открытыми от ужаса, командир. Добежав до Конякина, он остановился, и задал абсолютно дурацкий (с точки зрения Конякина) вопрос:

– Что случилось?

Конякин показал рукой на ярко пылающий вагончик и прояснил ситуацию:

– Пожар!

Михайлюк внял объяснению и стал растерянно озираться по сторонам, очевидно, в поисках чуда, но тут его подёргал за рукав Груша.

– Э-э командыр, – спросил Груша, – прорабка спасат будэм?

До Михайлюка медленно и неумолимо стала доходить опасность близости двух вагончиков. Он бросился к прорабке, упёрся в неё плечом и заорал призывно:

– Навались! Откатывай! – толкая прорабку от горящего вагончика. Однако сделать это было трудно, потому что колёса прорабки были тщательно заблокированы кирпичом, как раз-таки чтобы случайно не покатилась. Конякин, заметив проблему, как был, с ломом в руках, стал ногами пинать кирпич под одним из колёс. Кирпич стоял насмерть. Михайлюк, поняв задумку подчинённого, подлетел к нему, выхватил из рук лом и тюкнул в кирпич, попав, однако, во что-то мягкое, отчего Конякин заорал и стал прыгать на одной ноге. Бригадир, стараясь не смотреть на раненого бойца, продолжал сражаться. Следующим ударом кирпич был раскрошен, а там подоспевшие солдаты выбили стопоры из-под остальных колёс и, навалившись дружно, начали толкать вагончик под крик бригадира.

Прорабка медленно, сантиметр за сантиметром, стала отодвигаться от горящей бытовки.

– Давай! – орал Михайлюк, – Взяли!

Упирающиеся военные строители, кряхтя и пыхтя, толкали вагончик, который шёл чем дальше, тем легче, постепенно набирая скорость.

Тут Михайлюк поднял голову, глянул вперёд и внутри у него похолодело. Он на мгновение остановился, потом набрал полную грудь воздуха и заорал:

– Стой! Куда! Держи прорабку! – и кинулся вдогонку вагончику.

Оторопевшие от такой переменчивости в начальстве военные строители замерли, глядя на цепляющегося пальцами за плоскую поверхность стенки бригадира… А прорабка, покачиваясь на ухабах, катилась, набирая все большую скорость вниз по наклонному берегу реки и остановить её было уже невозможно. Она с разгону влетела в воду, подняв тучу брызг. Надо заметить, что берег с этой стороны реки сразу от кромки воды резко уходил вниз, и прорабка, клюнув сначала носом, затем выровнялась и, неожиданно для бригады военных строителей, бодро поплыла зелёным лебедем вниз по течению, слегка покачиваясь на небольшой волне. Течение стало было её разворачивать, но всё имеет свои пределы, и плавучесть вагончика была невелика. Удалившись от берега, на котором стояли с открытыми ртами военные строители, на расстояние около десяти метров, прорабка вдруг сдалась, начала крениться и резко пошла ко дну. Через несколько секунд она полностью погрузилась в воду, и только отдельные пузыри напоминали о её существовании.

Михайлюк был поражён в самое сердце, но сдаться без боя был не готов. Он с усилием сглотнул слюну и оценивающе посмотрел на Грушу.

– Груша, раздевайся, нырять будешь, – хрипло и решительно объявил он. – Сейчас подгоним развозку и будем вытягивать.

– Я плавать не умею, – честно признался Груша, в слабой попытке спасти свою жизнь упираясь взглядом в обезумевшие глаза бригадира… Однако, похоже, что утопить в этот же день ещё и развозку с Грушей Михайлюку была не судьба.

Ведомый твёрдой рукою Василия Никифоровича Кургана, из-за излучины реки показался прогулочный катер «Олег Кошевой». Василий Никифорович пребывал в прекрасном расположении духа. На берегу его ждали друзья, напитки и бесконечные воспоминания о годах былых и весёлых. В предвкушении встречи Василий Никифорович уже принял маленько и радостно улыбался кораблю, реке, ветру. На корабле громко играла музыка, светило солнце; по глинистому склону берега к реке бежали молодые ребята в сапогах и приветливо махали ему руками. Поотстав от этих добродушных, и по-видимому, хороших юношей, неуклюжими прыжками скакалo какое-то бесформенное кенгуру и тоже махалo Василию Никифоровичу руками. Этот факт слегка удивил капитана, но видавший виды моряк решил виду не подавать: мало ли что молодёжь придумала, шутники они, годы такие.

Отвечая на приветствия, капитан дал гудок. Лучше бы он этого не делал, так как многие пассажиры привстали, чтобы посмотреть, что там такое. В этот момент прогулочный катер «Олег Кошевой» с размаху и со скрежетом налетел на прорабку и встал намертво. Падая уже, капитан со странной отстранённостью наблюдал за гражданином среднего возраста в тёмных брюках, майке, и шляпе, который секунду до этого стоял у поручня, жуя бутерброд, а теперь летел за борт все ещё с бутербродом в руке, но уже без шляпы. Визги и крики кувыркающихся пассажиров произвели на упавшего капитана пробуждающее действие, он вскочил на ноги и, схватив спасательный круг, помчался к правому борту, где, прокричав положенное «Человек за бортом!» точно и ловко метнул в выпавшего гражданина спасательный круг. Тот вцепился в него намертво и стал смотреть на капитана круглыми от удивления глазами.

На берегу в оцепенении стояли военные строители, беспомощно глядя на дело рук своих; даже Конякин замер и затих, стоя на одной ноге. Чёрный клубящийся дым поднимался над горящей бытовкой. Из корабельного громкоговорителя над театром военных действий разносилось, поднимаясь все выше и выше в небо, прочь от грешной земли: «..И под венец Луи пошёл совсем с другой. В родне у ней все были короли…»

Сornelius     Молдавское Барокко

Осень в Тирасполь приходит медленно и поэтому незаметно. Дожди начинают пахнуть не летней свежестью, но уже мокрыми листьями, и однажды утром просыпаешься, и первый раз в году приходят мысли о грядущей зиме.

Тирасполь 1985 года. Октябрь.

На гражданского прораба Петю Варажекова было больно смотреть. Печальный стоял он во дворе строящегося девятиэтажного дома перед группой военных строителей и ждал объяснений.

Мастер ночной смены вздохнул и выпалил:

– Ну кончились у нас балконы, а план давать надо!

Петя поморщился от окутавших его паров перегара и ещё раз посмотрел на дом, всё ещё на что-то надеясь. Но ошибки быть не могло: действительно, в стройных рядах балконов зияла дыра. Дверной проём был, окно было тоже, а вот балкона не было.

– Что будем делать? – риторически спросил Петя.

– А давай краном плиты подымем, да подсунем балкон, когда привезут, – предложил военный строитель рядовой Конякин. Все подняли глаза на кран, в кабине которого сидел крановой – ефрейтор Жучко. Крановой уже давно наблюдавший свысока за собранием, приветливо помахал рукой.

– Дурак ты, Конякин, – сказал Петя с выражением. Конякин тут же согласно закивал. – Что, давно не видел, как краны падают?

Все опять посмотрели вверх на кранового. Прошлой зимой в Арцизе упал кран. Крановой тогда остался жив, но его списали со службы по дурке.

– Стахановцы хреновы! – добавил Петя. – Идите отсюда!

На самом деле во всем виноват был дембельский аккорд, на котором находились монтажники, перекрывшие этаж без балконной плиты (разбитой пополам ещё при разгрузке) и каменщики, лихо погнавшие кладку поверх свежего перекрытия. Предлагать будущим гражданским подождать с аккордом и значит, с дембелем, было несерьёзно, да и поздно уже. Дело было сделано.

Петя вздохнул. Вся неделя была какой-то сумасшедшей. Сначала приехавший после дождя главный архитектор наступил на кабель от сварки и от неожиданного поражения электричеством подбросил высоко вверх стопку документов с подписями. Результатом этого была визит инспектора по технике безопасности, разрешившийся большой попойкой. Затем какая-то сволочь в лице «пурпарщика» (прапорщика по-молдавски) Зинченко продала половину наличного цемента, и Пете пришлось ехать на цементный завод и опять напиваться, на этот раз за цемент. А теперь вот это.

Он зашёл в вагончик-прорабку, где терпеливо ждал задания на день сержант Михайлюк, призванный со второго курса физфака столичного университета. Под два метра ростом с широкими плечами и огромными, как «комсомольская» лопата, руками, он попал в стройбат ввиду неблагонадёжности, и был немедленно назначен бригадиром – официально из-за размера, неофициально – в пику замполиту.

– Ты видел, что они там налепили в ночную? – спросил его Петя.

– Нет, а что случилось?

– Да вон, посмотри, – и Петя махнул рукой в сторону стройки.

Михайлюк согнулся пополам и стал смотреть в окно, обозревая чёрную дыру отсутствующего балкона и кривую кирпичную кладку над ней.

Он выпрямился, посмотрел на Петю и сказал:

– Молдавское Барокко.

Петя вздохнул.

– Чё делать будешь? – спросил бригадир.

– Да чё делать, – опять нажрусь, теперь с архитектором, – обречённо констатировал Петя. – Отправь своих бойцов, пускай дверь заложат. Только сегодня, а то какой-нибудь чудак ещё выйдет на балкон покурить. И займитесь вторым подъездом наконец.

– Ладно, сделаем, – ответил Михайлюк и двинулся к выходу.

Петя набрал телефонный номер Управления.

– Слышь, Витальич, это я, Петя. Приезжай.

– Шоб вот это ты меня опять током бил?

– Не, ЧП у нас, балкон пропустили, – признался Петя.

– Ни хрена себе! Шо вы там такое пьёте? – после паузы спросил Валерий Витальевич, архитектор.

– Ой, не спрашивай, приезжай, с городом надо разбираться или дом ломать.

– Ладно, жди.

Петя повесил трубку и высунулся из окна прорабки. Увидев Михайлюка, он крикнул:

– Бригадир! И отправь бойца за гомулой, [4]4
   Гомула (молд.) – домашнее вино.


[Закрыть]да получше, Витальича опять поить будем. Сержант показал пальцами, ОК, мол. И Петя скрылся в глубине прорабки.

Возле бригадного вагончика толпа воинов-строителей ожидала постановки задачи.

– Груша, Чебурашка, ко мне! – позвал Михайлюк. От толпы немедленно отделились два невзрачных силуэта, один из которых тащил за рукав второго – Груша и Чебурашка, наречённые так сержантом за поразительное сходство с грушей и Чебурашкой соответственно. Оба были призваны с Памира. Груша страдал падучей, и эпилептические припадки его поначалу сильно пугали бригадира, но потом он привык, и только старался оттащить бьющегося солдата от края перекрытия, накрыв ему голову бушлатом. Чебурашка же выделялся среди земляков необщительностью и постоянно удивлённым выражением лица. Первое было вызвано тем, что говорил он на языке, которого никто кроме него не понимал и определить не мог, несмотря на то, что всех, вроде, призывали из одной местности. Русского он, естественно, не знал тоже, а чебурашкино удивление, судя по всему, было прямым следствием неожиданного поворота в его горской судьбе, занёсшей его неизвестно куда и зачем…

Неблагонадёжный Михайлюк всегда сажал эту пару в первый ряд на политзанятиях и втайне наслаждался очумелым выражением лица замполита, объясняющего Чебурашке в двадцатый раз про КПСС и генсека.

– Груша, ты старший. Видишь, вон балкона нет на третьем этаже? Заложите дверь доверху. Окно оставьте. И не перепутай. Вопросы есть?

– Есть, – сказал Груша. – Новый кино есть, индийский. Давай пойдём?

– Груша, иди и трудись, пока я тебе в чайник не настрелял. Если всё будет в порядке, то в воскресенье пойдёте в культпоход, – ответил Михайлюк, применяя политику кнута и пряника. Политика сработала, и довольный Груша потащил Чебурашку за рукав в сторону подъезда. Чебурашка, как всегда удивлённо, оглянулся на сержанта и зашагал за Грушей, бормоча под нос что-то, понятное только ему.

После обеда в тот же день в прорабке сидели Петя, архитектор Витальич, замкомроты лейтенант Дмых, обладавший сверхъестественным чутьём на пьянку и зашедший «на огонёк», и сержант Михайлюк. На столе стояла уже сильно початая трёхлитровая бутыль с красным вином. Дмых рассказывал очередную историю из своей афганской службы, когда Петя краем глаза уловил в углу вагончика какое-то движение.

– Мышь! – заорал он.

Михайлюк, вполне захмелевший к тому времени, встрепенулся и, схватив первый попавшийся под руку предмет, запустил его в угол. Оказалось, что под руку ему попалась сложенная пополам нивелирная рейка, которая от удара разложилась и придавила убегающее животное одним из концов. Лейтенант встал из-за стола, подошёл к полю боя и поднял мышь за хвост.

– По-моему, притворяется – сказал он, поднося мышь к глазам, чтобы получше рассмотреть добычу. Почувствовав, что блеф её раскрыт, мышь изогнулась и цапнула офицера за указательный палец.

– Ай! – вскрикнул Дмых и дёрнул рукой, разжимая одновременно пальцы. Мышь, кувыркаясь в воздухе, описала сложную кривую, одним из концов закончившуюся в банке с вином, где она и принялась плавать. Коллектив наблюдал за ней с немым укором.

– Что будем делать? – задал привычный сегодня уже вопрос Петя. Неделя явно была не его.

– Какие проблемы? – спросил замкомроты – Чайник есть?

– Вон стоит, – показал Петя на алюминиевый армейский чайник, не понимая, с какого бодуна лейтёхе захотелось чаю.

Лейтенант взял чайник и вылил из него воду в окно, затем взял банку с вином и перелил вино вместе с мышью в чайник, а после, через носик чайника перелил вино назад в банку. Мышь немедленно заскреблась в пустом чайнике, очевидно, требуя вина.

– Всё, наливай дальше, – скомандовал он Пете.

После секундного неверия Пете вдруг стало всё равно, и он стал разливать.

Лейтенант выпил первым; после него, убедившись что он не упал, схватившись за горло в страшных муках, стали пить остальные.

Часом позже, Петя вышел из прорабки и окинул взглядом дом. Ведущий в пустоту проём балконной двери все ещё имел место быть.

– Эй, бригадир, – позвал Петя, – вы когда дверь-то заложите? – спросил он высунувшегося в окно Михайлюка. Тот посмотрел на дом и удивился:

– Вот уроды. Спят, наверное, где-то.

Он вышел из вагончика и направился в дом.

Петя присел на деревянную скамеечку, сколоченную из половой доски плотниками, и зажёг сигарету. Он курил, и дым уносило ветром куда-то в серое небо. Начинались осенние сумерки.

«Уже октябрь», – подумал Петя. Он затряс головой, отгоняя грустные мысли.

Из подъезда вышел сержант и, ни слова не говоря, сел рядом с прорабом.

– Ну? – спросил Петя.

– Даже не знаю, что сказать, – ответил Михайлюк.

– Что не знаешь? Они дверь будут закладывать сегодня или нет?

Михайлик посмотрел на Петю и сказал:

– Они уже заложили. Входную дверь в квартиру.

Петя бросил окурок на землю и затоптал его носком ботинка. Он что-то пробормотал.

– Что? – не услышал Михайлюк.

– Молдавское Барокко, – повторил Петя.