Текст книги "Золотое на чёрном. Ярослав Осмомысл"

Автор книги: Михаил Казовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 33 страниц)

3

Воевода Избыгнев Ивачич (или Иванович) приходился сыном наместнику Звенигорода Ивану Халдеичу. Своего отца он на дух не выносил; объяснял это так: «Сам на сундуках с золотом сидит, а сестру и меня с братьями держит в чёрном теле. Хоть бы в чём помог! Нет, скорей удавится, чем пожалует к Рождеству гривну серебра!» Но в военных премудростях разбирался лихо и не раз проявлял в бою храбрость. «На тебя надеюсь, – говорил ему Ярослав с детской откровенностью. – Я силён в науках, а седло мне чуждо; но назвался груздем – полезай в кузов: коль хочу стать князем, должен закаляться в походах. И твоё ратное искусство мне поможет в сём». – «Да и ты меня после не забудь, – ввёртывал Избыгнев. – Как получишь бразды правления после батюшки – награди достойно». – «Уж не сомневайся – сделаю тебя тысяцким!»

Первый день ехали спокойно, даже любовались буковыми рощами, зеленеющими полями, слушали трели птиц и стреляли в уток. Но когда начался Чёртов Лес, на любой тропе которого можно было встретиться с неприятелем, сразу посерьёзнели и подобрались. У Подольской Скалы встали лагерем и заночевали. А с утра опять двинулись на север, вверх по течению Збруча. Вдруг дозорный протрубил в рог: он заметил на горизонте незнакомых всадников. Растерявшемуся княжичу воевода велел:

– Оставайся с войском. В гуще ратников ты находишься в безопасности. Я же с десятью гридями поскачу вперёд для разгляда. Если выйдет схватка, вышли мне подмогу.

Сидя на коне, Осмомысл вглядывался в даль, щурился, растягивал пальцем веко, чтобы приуменьшить свою близорукость, но картину перед собой видел весьма расплывчато.

– Что там, что? – то и дело спрашивал у стременного Онуфрия. – Говори скорее!

– Так ведь что? – отзывался мечник, заслоняя глаза ладонью от солнца. – Те от наших дали стрекача, а Избытка с людьми полетел вдогон. Ежели пымает – изрубит.

– Не поймал ещё?

– Не, у них лошади резвее. Судя по клобукам – степняки, турпеи… Не догнать их, видно.

– Ну и ладно. Главное, что мы без потерь.

– Ладно-то ладно, да ничего ладного: эти как прискачут к своим, да и возвернутся с подмогой. Тут нам несдобровать.

– Не пугай же, Нуфка.

– Что ж пужать-то, княжич? Говорю по правде.

И глядел как в воду: сам главарь турпеев Кондувей навалился на них два часа спустя. Половцы с налёта врезались в головную конницу галичан, но слегка завязли в пехоте. Сеча пошла жестокая. Ярославов конь – серый в яблоках – гарцевал на месте, ощущая запах горячей крови, и храпел от ужаса. Стременной Онуфрий и другой телохранитель – мечник Турляк (тоже из половцев) отгоняли от господина неуёмных противников, рвавшихся к нему то слева, то справа. Вдруг Онуфрий вскрикнул и схватился за шею, из которой фонтаном брызнула кровища. И упал лицом в гриву лошади. Оттолкнув его, к Осмомыслу прорвался грозный неприятель с чёрной бородой и, по-видимому, в прежних боях перебитым носом. «Кондувей!» – промелькнуло в голове молодого человека; он слегка пригнулся, и движение это, инстинктивное, безотчётное, сохранило его от меча врага – лезвие едва не снесло Ярославу локоть. А Турляк, воспользовавшись моментом, выставил вперёд щит: и второй удар турпея, вновь направленный на сына Владимирки, тоже не достиг цели, чиркнув по заклёпкам щита. Тут в их круг ворвался Избыгнев: булавой он сбил с половца клобук и поранил его бритую макушку. Но добить не успел: Кондувей, наподобие наездника в современном цирке, моментально сиганул под брюхо коня и, держась за сбрую, оказался недоступен для мечей и булав. Раз! – и нет его, выученный скакун вынес хозяина с места схватки. Вот пройдоха!

– Как ты, Ярославе? – посмотрел на него Ивачич, проводя рукавом поперёк взмокшего лица. – Цел, не ранен ли?

– Слава Богу, в порядке. – И подумал про себя: «Лучше в монастырь, чем в князья. Что за доля – вечно быть в походах? Жуть какая-то. Нуфка вон погиб ни за что…»

Степняки ускакали так же внезапно, как и появились. Галичане подсчитали потери: 61 человек убит, свыше сотни раненых. Закопали мёртвых, помянули их души и, перекрестившись, двинулись на северо-запад, к Теребовлю.

Оказались на месте вовремя: возле города шла вооружённая стычка киевлян с войсками Владимирки. Влившись в бой, потеснили захватчиков к Чёртову Лесу. А когда прошёл слух, что напуганный Изяслав убежал от собственной рати в неизвестном направлении, ликованию победителей не было предела. В Теребовль они входили героями.

Там же состоялась памятная встреча галицкого князя с не успевшим скрыться и взятым в плен Святославом Ольговичем – из черниговского Новгорода-Северского. Осмомысла позвали тоже.

Святослав доводился Владимирке «четвероюродным» Дядей, хоть и был его младше на двадцать лет. Рыжий, конопатый, зеленоглазый, он не выглядел подавленным, а наоборот – говорил довольно непринуждённо. Спрашивал «племянника»:

– Что ты злишься, Володимере, обзываешь предателем? Изяслав нам отец как великий князь. Он меня призвал на рать, я и подчинился. А предатель – Гюргей, возжелавший его свалить, и мой тёзка Святослав Всеволодович, поступивший к нему на службу.

– Изяслав – мерзкая собака, – продолжал пьяно возмущаться Владимирко. – Я не успокоюсь, покуда он коптит небо в Киеве. Отвечай, Святославе, ты меня и Гюргея в сём поддержишь? Коли да – будем заодно. Коли нет – я велю тебе выколоть зеницы[8]8
  Зеницы – глаза.


[Закрыть].

Ольгович смеялся:

– Не стращай, родимый, мы одной крови как-никак. А ответ будет мой таков: супротив Изяслава не пойду. Но поскольку твоя взяла, я в твоих руках, обещаю возвратиться со своими полками в Новгород-Северский и не встать ни на чью сторону в этой буче. А посадите в Киеве Гюргея – подчинюсь ему как старшому, хоть и не люблю – за сластолюбие и обжорство.

Ярослав подумал: «Он мне нравится. Надобно иметь немалую смелость, дабы так дерзить моему родителю. Я попробую его защитить», – и возвысил голос:

– Отче, не дозволишь ли речь держать? Удивлённый Владимирко посмотрел на сына:

– Ну, держи, попробуй.

Осмомысл поднялся и, отбросив за уши пряди тонких светлых волос, покраснев от приличного волнения, тихо, но отчётливо произнёс:

– Полагаю, что слепой Святослав нам не принесёт пользы. Но отпущенный с миром восвояси станет нашим другом. И когда не поддержит Изяслава, он тем самым поддержит нас. Пощади его, отче.

Мудрые слова отпрыска явственно понравились галицкому князю. Он сменил гнев на милость, благодушно проговорил:

– Любо, сыне, любо! Что ж, устами младенца глаголет истина… Можешь, Святославе, отправляться на все четыре стороны. Лишь одно помни хорошо: упаси тебя Боже снова оказаться средь моих противников. Во второй раз спуску не получишь. – И отдал приказ челяди:

– Кто-нибудь принесите кубки! Я хочу выпить с «дядей» мировую.

После выпитого и съеденного Ольгович с наполненным кубком подошёл к Ярославу. Сел напротив и улыбнулся:

– Разреши возблагодарить за твою доброту. Попроси у меня всё, что пожелаешь.

Осмомысл зарделся:

– Ничего мне не надобно такого. Я сказал, что думал. И давай тебе Бог здоровья.

Положив ладонь на его плечо, тот ответил проникновенно:

– Ты не только умён и добр, но ещё и скромен. Предлагаю вот что. У меня растёт сын – он по святцам Георгий, а по-русски Игорь. Коли будет у тебя дочка, то давай их поженим.

Юноша польщённо кивнул:

– С превеликой радостью! – А потом игриво отметил: – Но сначала мне надобно жениться на Ольге Юрьевне. А для этого посадить ея отца в Киеве!

Святослав с нарочитым вздохом пробормотал:

– Извини, но тут не моя печаль. Озаботься сам. Коль не будет дочки, уговор наш теряет силу.

4

Весь июнь шли дожди, и по галицким дорогам невозможно было ни пройти, ни проехать. А потом у Владимирки приключилась новая болезнь, приступ длился долго, а выздоровление шло ещё дольше, так что выступить на соединение с войском Долгорукого удалось только в августе. Князь, ввиду своей немочи, ехал не верхом, а в повозке, был довольно бледен и вял. Без конца заговаривал о смерти. Ярослав, как мог, успокаивал родителя. Он, в отличие от отца, шёл в поход с радостным подъёмом. Страхи, пережитые в драчках под Теребовлем, очень быстро забылись, горечь от утраты Онуфрия постепенно ушла, жизнь брала своё, и желание обручиться с Суздальской княжной вытеснило обычную его робость. 23 сентября Осмомыслу должно было исполниться девятнадцать лет. И ему хотелось встретить эту дату женихом Ольги Долгорукой.

Вместе с княжичем ехали его гриди: и Турляк, и Избыгнев Ивачич, и Гаврилко Василич, заменивший Онуфрия. У последнего в Галиче оставалась молодая жена: свадьбу они сыграли накануне похода, и весёлый мечник оказался в седле, не остыв ещё от жарких объятий новобрачной; но присутствия духа не терял, а на шутки друзей говорил, бровью не поведя: «Че кручиниться зря? Возвернусь – продолжу».

Чёртов Лес обогнули с севера, на вторые сутки переправились через Южный Буг и к исходу третьего дня вышли к Тетеревиной речке. А по ней идти – мимо Киева не проскочишь.

Не успели миновать Белую Криницу, как навстречу выехал гонец от Юрия Долгорукого. Суздалец просил поспешать: он уже завладел Переяславлем, но остановился, так как одолеть Изяслава в одиночку сил его может не хватить; надо ударить с запада по Белгороду, и тогда противник будет взят с двух сторон в тиски.

Выслушав это сообщение, галицкий правитель покашлял:

– На моих плечах возжелал в Киев въехать? По сему не быть.

– Отче, ты про что? – изумился сын. – Изменяешь слову? Разрываешь узы?

– Замолчи, дурак! – И лицо Владимирки разом побагровело. – Нет, не изменяю! Уговор был один – сбросить Изяслава. А насчёт того, кто потом сядет княжить, разговор особый. У меня прав не меньше, чем у Гюргея!

– Сам желаешь?

– Хм, а то! Чай, не лаптем щи хлебаем, не дурнее прочих.

Ярослав померк:

– Но тогда расстроится наша с Ольгой Юрьевной свадьба.

– Отчего же? За великого княжича выдать дочку замуж каждый посчитает за благо. Долгорукий приползёт ко мне на коленях… Словом, так: ударять буду не по Белгороду, но по Киеву.

– Аль не страшно?

– Семь бед – один ответ. Если не теперь, больше никогда!

Изяслав не ожидал нападения с запада, быстро отступил. 21 августа галицкий правитель, сидючи уже на коне, въехал на гору Щекавицу. Здесь когда-то находилась могила княгини Ольги – до того как Владимир Красное Солнышко, окрестивший Русь, отдал приказ упокоить прах своей бабушки в Десятинной церкви. Этот храм виднелся за стеной старинной части города – рядом с собором Святой Софии. Чуть левее располагался Боричев спуск – шедший прямо к Подольским воротам, а за ними горели на солнце купола Михайловского собора. Красота, открывшаяся глазам галичан, поражала воображение: буйная зелень киевских садов, величавый Днепр и сусальное золото луковок церквей.

Осенив себя крестным знамением, восхищенный родитель повернул лицо к сыну:

– Лепота? Так бери ж ея! Мой тебе подарок ко дню ангела!

Молодой человек низко поклонился:

– Благодарствую, отче. Токмо как же взять, коль ещё не наше? Видит око, да зуб неймёт.

У того дёрнулась щека:

– Нынче ж будет наше! – И, хлестнув коня, резво поскакал к Подольским воротам.

Вскоре стало ясно, что столица Киевского княжества оказалась без руководства: правящее семейство убежало из города. После быстрых переговоров киевляне, не желая кровопролития, нехотя открыли ворота, и дружина Владимирки не спеша заехала внутрь. Тут отец Осмомысла допустил непростительную ошибку. Посчитав своё дело выигранным, он не сразу занял княжеский престол, а сначала поехал на богомолье: посетил Десятинную церковь, поклонившись останкам Ольги, Владимира и его жены Анны, а в Святой Софии бил земные поклоны у могил Ярослава Мудрого и Владимира Мономаха; наконец отправился к старцам в Печерский монастырь, чтобы те отпустили ему грехи. Всюду его сопровождал отпрыск. И пока они объезжали святыни, Юрий Долгорукий, прибывший из Переяславля, захватил со своими гридями центр города, запёрся в кремле-детинце и провозгласил себя киевским правителем. Более того: повелел схватить вероломных галичан и доставить на великокняжеский двор.

В келью к старцу Харлампию, где вели беседу Осмомысл и ещё четыре монаха, забежал Гаврилко Василич, взмыленный как конь:

– Княжич, скорей отсюда! Мы окружены! Юноша в испуге поднялся:

– Где отец? Что произошло?

– Люди от Гюргея. Требуют вашей с батюшкой выдачи. Рядом с князем скачет Избытка – оба хотят прорваться сквозь отряды половцев. Нам с тобой туда уже не пролезть.

– А куда?

– Я не ведаю. Слышал, будто можно пройти сквозь монашеские пещеры далеко за Киев, ко Днепру.

Ярослав повернулся к инокам:

– Так ли это?

Старец Харлампий покивал:

– Вероятно, так. Но дорогу знает лишь один чернец – брат Климентий. А теперь он при смерти.

– Проводи к нему, старче. Умоляю!

– Проводить нетрудно. Толку выйдет мало… Попетляв по лабиринтам монастыря, оказались в келье умирающего. Тот лежал на одре неподвижно, запрокинув голову, но ещё дышал.

– Брате, брате, слышишь ли меня? – наклонился Харлампий к его лицу.

У Климентия приоткрылись веки. Равнодушно посмотрев на вошедших, он проговорил слабым голосом:

– Кто вы? Друзи?

– Друзи, друзи. Растолкуй, как пробраться им под землёю к берегу.

– Под землёю к берегу? – с тенью удивления произнёс монах. – Невозможно се.

– Отчего, ответь?

– Труден путь… Без проводника заплутают, выход не отыщут. Проводник один: аз есмь. Но уже не встану.

Княжич опустился перед ним на колени:

– Встань, Клименте, встань! Не губи меня, прапраправнука и тёзку Ярослава Мудрого!

– Ярослава Мудрого… – повторил недужный. – Сил уж нет моих. Даже коли встану, сам боюсь потом заблудиться. – Помолчав, он прошелестел: – Но попробовать можно.

Пленники монастыря радостно вскричали:

– Слава Богу! Подымайся скорее!

– Нет, не торопите, погодьте. Пусть мне принесут красного святого вина и четыре просфоры. Должен подкрепиться.

Юркие монахи притащили булочки и кубок. Умирающий привстал на локте, выпил, пожевал беззубыми дёснами и опять откинулся на подушку. Постепенно щёки у него стали розоветь, губы потеряли оттенок синюшности. Он открыл глаза и взглянул на сына Владимирки совершенно незамутнённым взором. И спросил не без удивления:

– Значит, ты и есть прапраправнук Ярослава?

– Верно, я. Род веду от его родимого сына Володимера, что сидел в Галицкой земле.

– Разумею, да. От кого ж бежишь?

– От другого отпрыска Ярославовой чади – сына Мономаха, Георгия Суздальского.

– Охо-хо, вот ведь скорбь земная, – повздыхал Климентий, – чем окончит Русь, коли брат преследует брата? Ну, да я сего уже не узрю – слава Богу! А тебе помогу, коли обещал. Дайте посох. Надобно идти – до скончания сил моих.

Немощного инока с двух сторон поддерживали старец Харлампий и Гаврилко Василич; первые несколько шагов делал он с трудом, жалобно кряхтя и шатаясь, но потом пошёл более уверенно, даже стукал палкой по каменистому полу с некоторой лихостью. Вчетвером покружили по галереям и переходам, забираясь под землю всё глубже и глубже, наконец попали в небольшую церковку, называемую Введенской, и остановились возле потаённой дверцы за аналоем. Тут Харлампий начал прощаться, говоря, что дальше сопровождать их не будет. Беглецы поблагодарили его от души, а чернец их перекрестил на дорогу.

– Некогда, пошли, – торопился Климентий. – Путь ишо неблизкий.

Запалили факелы и с тревогой двинулись под своды пещер. Вырытый тоннель был довольно широк, так что Ярослав и Гаврилко семенили за иноком не гуськом, а вровень друг с другом; да и высота позволяла не нагибаться. Под ногами хрустели камешки. Стены были тоже из мелких известковых частиц палевого цвета, воздух свеж – тут не пахло прелью, как обычно в подвалах, а прохлада не сковывала мышц. У одной из ниш провожатый остановился и, сурово взглянув на юношей, поднял палец кверху:

– Здесь покоятся мощи брата Нестора, переписчика древних летописных страниц; он довёл труды сии до событий нашего времени, а его ученики подхватили дело. Пусть покоится с миром. Царствие Небесное! – И перекрестился.

Дальше помянули нескольких других выдающихся деятелей, захороненных в прочих пещерах, – врачевателей Агапита и Дамиана, богомазов Алимпия и Григория; рядом с их могилами различались фрески с ликами святых, многочисленные надписи – изречения из церковных книг. Осмомысл разглядывал их с благоговением, то и дело крестился и жалел, что торопится и не может поклониться святыням как следует.

У одной из очередных развилок их сопровождающий опустился на камень. Был он снова бледен, посох в руке дрожал, а лицо покрывали капли пота.

– Что такое, Клименте? – бросился к нему Ярослав. Привалившись спиной к стене, тот проговорил еле слышно:

– Немочь одолела… Ноги меня не держат…

– Хочешь, мы тебя понесём?

– Нет, не выйдет, друзи… Ни к чему… Половина пещер уже пройдена… Коль пойдёте направо, скоро выйдете на поверхность в двух вёрстах от Киева… Коль пойдёте налево, проберётесь под Днепром на тот берег… Но идти под рекой опасно – плывуны да осыпи… Можно оказаться заживо погребённым… Выбирайте сами…

– Как, а ты?

– Я останусь. Перейти в мир иной посреди печерских угодников – это ли не счастье? – На его губах возникла улыбка, он вздохнул и осел, словно потеряв последние силы.

– Кончился, – безрадостно заключил Гаврилко и перекрестился. – Здесь его бросать не по-христиански.

– Закопать не сможем, больно твёрдый грунт, – возразил ему княжич.

– Просто занесём в одну из пещер. Мы уже под землёю; даже не закопанный, будет всё равно что в могиле.

Так и сделали. А затем, побоявшись углубляться под Днепр, повернули направо. Вскоре факелы догорели, и пришлось идти в полной темноте. Изредка натыкались на стены, временами спотыкались на бугристом полу.

– Что-то нет конца нашему пути, – сетовал наследник Владимирки. – Мы не две версты вроде миновали, а, наверное, пять. Вдруг Климентий ошибся?

– Отрицать не берусь, – отзывался из темноты Василич. – Дедка не в себе пребывал, мог и перепутать.

– Может, мы блукаем под речкой? И над нами воды?

– Это полбеды – значит, рано или поздно выйдем на другом берегу. Много хуже, если завернули в тупик и упрёмся в стену.

– И вернуться нельзя, потому что развилки впотьмах больше не найдём.

– Нет, одна дорога – только вперёд. Господи, помилуй! Шли какое-то время молча, а затем Осмомысл спросил:

– То ли от ходьбы шибко взмок, то ли стало теплее?

– Как, и ты вспотел, княжич? Значит, не померещилось… Тут одно из двух: либо мы к поверхности ближе – солнце греет почву, а пещеры кончаются, либо углубились настолько, что уже на пороге преисподней и на нас веет адским пеклом.

– Тьфу, охальник! – сплюнул в темноте Ярослав. – Не язык у тебя, Гаврилко, а помело. Взгрею вот сейчас!

– Ладно, ладно, молчу. Пошутил нелепо.

Неожиданно оба наткнулись на твёрдую преграду. Стали щупать её вверх и вбок: перед ними были не камни, не лёсс, а обструганные доски.

– Чуешь, нет? – обратился к господину дружинник. – Дверь какая-то.

– Точно – дверь?

– Да, железом окована. Должен быть засов.

– Ну, ищи, ищи!

– Вроде есть. Не могу открыть – проржавел наскрозь.

– Дай-ка я попробую.

Пальцы стёрли в кровь, обломали ногти, но запор не давался.

– Ой, гляди-кось! Щёлка, – выдохнул Василич.

– Где? Пусти! – отпихнув приятеля, он прильнул глазом к узенькой полосочке света. – Ничего не вижу.

– Не беда. Главное, что снаружи – воля! – Мечник отстранил господина, взял его за плечо: – Осторожно, княжич. Я попробую высадить ногой.

Было слышно, как гридь отступает и с разбега бьёт в дубовые доски сапогом. Дверь слегка покосилась, пропустив из-под притолоки новый лучик – толще, ярче.

– Солнце! Солнце! – крикнул Осмомысл. – Ну, ещё разок двинь ея! Что есть мочи, друже!

Снова разбежавшись, тот вложил во второй удар всю свою богатырскую силушку. Сорванная с петель, створка вылетела наружу, вместе с ней Гаврилко, перекувырнувшись, распластался на сыром днепровском песке.

– Боже, спасены! – Ярослав появился вслед за ним из зияющей дырки подземелья, щурясь от дневного резкого света и вдыхая запахи воды, водорослей, ракушек; сделал несколько шагов, зацепился за лежащую дверь и упал рядом с телохранителем. Оба хохотали от счастья, не вставая.

Вдруг, нежданно-негаданно, молодых людей окружили кони и послышалась гортанная тюркская речь. Сын Владимирки повернул голову и увидел людей в чёрных клобуках. Он поднялся, отряхнул с одежды песок и сказал довольно спокойно на приличном половецком:

– Я – наследник галицкого престола. Отвечайте, чьи вы?

Бородач, в котором галичанин сразу же узнал Кондувея, чуть не ранившего его под Теребовлем, заявил, гарцуя на изящном кауром скакуне:

– Мы ничьи, мы сами по себе. Служим киевскому князю. Прежде – Изяславу, нынче – Долгорукому.

– Я сговорён с дочерью его.

– Нам сие неведомо. Мы тебя доставим на двор Гюргею, а уж он пускай разберётся сам.

– Дайте мне коня. И дружиннику моему.

– Мы коней лишних не имеем. Сядете вдвоём – или же пойдёте пешком.

– Ты за это поплатишься, Кондувейка. Половец расплылся:

– Знаешь Кондувея? Очень хорошо. Кондувей не поплатится, потому что волен, как сокол. Мне никто не указ, что хочу, то и ворочу.