Текст книги "Золотое на чёрном. Ярослав Осмомысл"

Автор книги: Михаил Казовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 33 страниц)

3

В полторы недели князь собрал ополчение из окрестных мест – Василева, Коломыи и Торопца – численностью в полторы тысячи; да ещё собственной дружины было человек триста; словом – сила немалая, чтобы выкурить Ивана из Галича.

В эти дни ратных приготовлений сумасбродный правитель преображался: от безумца-меланхолика не было и помина; энергичный, жёсткий, он командовал вдумчиво и сурово, расставлял людей на ответственные участки, доверял молодым командование полками, но и спрашивал по всей строгости. В первый раз Ярослав увидел отца таким – не крикливым по пустякам, а расчётливо-деловым, искушённым в военных премудростях. Дни охоты их сблизили – вместе грелись возле костра, вместе загоняли зверя в силки и ямы, вместе ели поджаренное парное кабанье мясо, сочное и душистое. «Вкусно?» – спрашивал родитель, усмехаясь, глядя, как юноша с аппетитом обгладывает большущий мосол. «О, чудесно! – соглашался сын, чуточку смущаясь. – С этих пор охота на туров и секачей станет главным развлечением в моей жизни!» – «Ты не зарекайся, – продолжал балагурить князь, – в жизни много и других удовольствий». Говорили на разные отвлечённые темы – об истории, мировом устройстве, христианстве и на самые конкретные – о политике, мире и войне с соседями. Лучше всех галицкий правитель отзывался о суздальском владыке – князе Юрии (Георгии) по прозвищу Долгорукий – сильном и разумном; нравился ему и черниговский Святослав из клана Ольговичей; но зато киевского Всеволода ненавидел от всей души – за его желание заграбастать и Галицию, и Волынь. «Киев – главный противник наш, – поучал он единственного наследника. – С унграми[4]4
  Унгры – венгры.


[Закрыть] теперь мы в союзе, а в Цареграде прынцессой – наша с покойным Ростиславом сестрица Ирина Добродея – и твоя, получается, тётка. Тут бояться нечего. А от Киева надо ждать всяких неприятностей. Помни это крепко, сынок».

Но удар пришёл с неожиданной стороны – от Ивана Звенигородского и проклятых изменников-бояр. Прискакавший Кснятин Серославич сообщил о событиях в их столице. У Владимирки пятна пошли по лицу; он сидел какое-то время молча, лишь катал желваки в углах скул и довольно громко сопел; а потом сказал тихо, но яростно: «Раздавлю, как вшу. Вот племянничек – сучий потрох! Знал бы – отравил бы вместе с его папашкой!» Поднял налитые кровью глаза на докладчика-витязя и спросил с издёвкой: «Ты-то как? Тятьку продал – не боязно?» Кснятин даже не моргнул: «Если тятька продался сам – он мне не тятька!» Князь невесело рассмеялся: «Надо же, каков! За усердие – от меня спасибо. Но за отречение от отца родного – от меня хула. Вот и разумей о моём к тебе отношении». Молодой вельможа лишь почтительно согнулся в поклоне.

Выступили две недели спустя после воцарения узурпатора в Галиче. Юный Ярослав ехал на коне сбоку от Владимирки и едва не терял сознания, представляя, как ему придётся поучаствовать в настоящей битве. Вдруг стрела пробьёт горло? Или неприятель проломит шлем? Умереть, ничего не увидев в жизни, очень, очень обидно! Не прочесть всех заветных книг… не познать любви женщины… не почувствовать себя полноправным владыкой княжества… Разве можно? Нет, бежать, бежать, спрятаться за чужие спины! Но тогда отец его проклянёт, и дружинники станут издеваться, а друзья обзовут заячьей душонкой. Этак не годится… Надо было терпеть, прикусив губу. И надеяться, что Бог не допустит подобной несправедливости.

Рано утром 16 марта воины-дозорные разглядели со стены Галича, что огромная рать Владимирки окружает город.

Быстро доложили Ивану. Он в одних исподних портах выскочил из одрины, где роскошным стёганым одеялом прикрывала наготу от досужих глаз перепуганная растрёпанная деваха, и охрипшим, непроснувшимся голосом рявкнул: «Подымать народ! Всем раздать оружие! Ляжем тут костьми, а братоубивца не пустим!»

Началась осада. Трижды нападавшие принимались штурмовать стены, но бесстрашные галичане отбивали атаки. Дважды выезжала дружина звенигородцев во главе с сыном Ростислава из ворот столицы, но в открытом поле перевес был на стороне у законного князя, и подобные вылазки оборачивались ненужными жертвами, бегством смельчаков, чудом успевавших проскочить обратно в ворота.

Между тем на подмогу к Владимирке подошли ещё около полутора тысяч ратников, собранных в Рогатине и Подгайцах. Ситуация складывалась не в пользу Ивана. Вонифатий Андреич умолял его не сдаваться и стоять до последнего. Серослав Жирославич и епископ Кузьма предлагали послать для переговоров с Владимиркой нескольких старейшин, возглавляемых нестарым, но достаточно опытным Олексой Прокудьичем. А Олекса, заперевшись с Иваном в отдалённой горнице дворца, так сказал:

– Коли ты поклянёшься взять меня с собою и по избавлении не снести мне голову, я тебе покажу тайный путь из города по подземному ходу.

У того вспыхнули надеждой глаза:

– Есть подземный ход? Что же ты молчал до сих пор, скотина? Мы пройдём по нему с дружиной и ударим противника с тыла!

Но боярин отрицательно мотнул бородой:

– Ход старинный, может обвалиться в любой момент. Многим не пробраться. Чудо будет, если мы спасёмся вдвоём.

Молодой человек взад-вперёд прошёлся по горнице, опустился на колени перед иконой в красном углу. Быстро перекрестившись, пылко прошептал:

– Господи Иисусе! Вразуми, наставь! Как мне поступить?

– Что тут сомневаться, Иване? – вместо Бога проговорил Олекса. – Смерть твоя от полков Владимирки в дверь уже стучит. Мёртвым ты ему уже отомстить не сумеешь. А живой, целый-невредимый, наберёшь людей да и вдругорядь попытаешь счастья! Или я не прав?

Обернувши к нему лицо – злое, раздражённое, – Ростиславов сын процедил с упрёком:

– А дружину бросить?

– Можешь не бросать, если есть желание вместе с ней погибнуть.

Сморщившись, поникнув, самозванец продолжал стоять на коленях. Но потом поднялся и, не глядя в глаза вельможе, коротко ответил:

– Искуситель. Змей. Уломал меня. Нынче ночью приходи сюда. Вместе побежим.

Весть об исчезновении нового правителя Вонифатий Андреич сохранял в тайне от простых горожан пару дней. Галичане сражались храбро и отбили ещё одно нападение. Но потом возроптала дружина звенигородцев: где Иван, отчего нет его в бою? А когда Серослав Жирославич рассказал всю правду – начали буянить и отказывались дальше обороняться. Более того: снарядили посольство из трёх человек в стан врага – мол, откроем ворота, если обещаете нас, звенигородцев, не трогать. Радостный Владимирко заявил:

– Обещаю помиловать, коли вы до единого перейдёте на мою сторону.

– Слово чести, княже.

Галич пал. Обезумевший от победы Ярославов отец жаждал крови. Он убил Вонифатия самолично, выхватив из рук его символический ключ от города и воткнув заострённую бородку в правый глаз боярина. Труп вельможи целый день возили по улицам, чтобы устрашить население. Тысячу простых горожан, защищавших Ивана, с ходу умертвили – воеводам отрубив голову, рядовых утопив в Днестре – связанными, с камнем на шее. Одного только Серослава жить оставили: сын последнего, Кснятин Серославич, у Владимирки валялся в ногах, умоляя пощадить его тятеньку. «Ну, пускай, пускай, – отмахнулся владыка. – Отблагодарю тебя за твои заслуги». Тем не менее Кснятинова отца всё же наказал – выпорол прилюдно меж других шибко провинившихся.

Город подчинился безропотно. Сделал вид, будто бы не хочет больше буйствовать. Погрузился в тишину и смирение. Но обид не забыл. Вроде затаился на время.

Ярослав же, взволнованный от всего происшедшего, долго не мог вернуться к прежним своим наукам. Говорил своему подручному Тимофею:

– Мне в лесах охота понравилась, даже очень, потому как зверье убивать не грех: нам оно дано Вседержителем к пропитанию нашему и забавы для. Но вот ратное дело – происки лукавого. Ибо сказано: «Не убий». А коль скоро люди созданы по подобию Божьему, посягать на Господень образ – преступление тяжкое. Всем убивцам гореть в огненной геенне.

Тимка возражал:

– Так-то так, да не совсем так. Коли ближний твой посягает на тебя самого, на твоё добро, на твою жену и детей, как ему тогда не ответить? Если не убьёшь, то убьют тебя. И такое убивство праведно.

– Нет, не может быть праведного убивства, – упирался княжич.

– Да с такими мыслями надобно в монахи идтить, – ласково подкалывал слуга господина.

Юноша сердился, губы надувал:

– Может, и пойду! Вот возьму и пойду! Стану за вас за всех, грешников, молиться.

– Нет, нельзя, нельзя, – беспокоился Тимофей уже по-серьёзному. – У отца твоего больше нет наследничков. Ты – надёжа Галича. Без тебя мы останемся неизвестно с кем.

– Власти княжьей не бывает без крови. Мне же кровь противна!

– Что ж поделаешь! Мир стоит на сем. Не ты первый и не ты последний.

– Ах, как грустно, Тимка! Отчего миром правит не любовь, но вражда?

Глава вторая

1

Удирая из Галича, беглецы вышли из подземного хода возле буковой рощицы. Были в паутине, земле, сапоги – в мокрых комьях глины. Из волос вытряхивали песок. Вдруг заметили меж стволов белую фигуру.

– Свят, свят, свят! – испугался Олекса Прокудьич. – Это ж призрак старого князя Володаря! – И перекрестился. А потом замахал руками: – Тьфу, проклятый! Брысь, изыди, окаянный!

А фигура не только не исчезла, но направилась прямо к ним. Присмотревшись к ней, Ростиславов сын сжал плечо напарника:

– Стой, не дрейфь. Зрю воочию: то не привидение, а старик-ясновидец Чарг. Погляди внимательней.

– Верно, чародей.

Прорицатель подошёл вплотную и сказал спокойно, словно знал, где и как Олекса с Иваном побегут из города:

– Ну, теперь убедились в правоте слов моих? Для чего было затевать весь сыр-бор?

У звенигородца сжались кулаки:

– Ты не понимаешь, болван! Отомстить за отца – мой священный долг!

– Что ж не отомстил?

– В этот раз не вышло. Я ещё вернусь.

– На свою погибель. Откажись от задуманного, прошу. Не беги в Звенигород, там тебя Владимирко всё равно поймает. Отправляйся-ка лучше на низовья Дуная, где стоит городок Малый Галич и живёт моя внучка, половецкая княжна Тулча. Коли женишься на ней, то она родит тебе сына. И живи с нею на здоровье, богатей, собирая дань с проезжающих мимо купцов. А на Русь не суйся, мой тебе совет.

Молодой человек произнёс теплее:

– А не шутишь, дедка? Ворожей ответил со вздохом:

– Коли речь идёт о жизни и смерти, о судьбе народов, я шутить не имею обыкновения. – Он достал из-за пазухи медную табличку – чуть поменьше ладони, протянул Ивану: – Вот, бери сей ярлык. Будет вместо охранной грамоты тебе. Здесь написано половецкими рунами, что являешься ты другом Чарга и тебя обижать не след.

Озадаченный юноша поблагодарил, взял зеленоватый в лунном свете прямоугольничек, повертел в руках и затем спросил:

– Хороша ли собою Тулча?

– Точно маков цвет.

– Вот зачаровал! Точно ведь – колдун! Так и быть, побегу на юг. Даже если внучку не встречу, то, по крайней мере, схоронюсь от Владимирки. А уж там подумаю – возвертаться ль на Русь.

– Сохрани тебя Небо от подобного шага.

И старик, отступив за дерево, вроде бы растаял.

– Ну и чудеса! – прошептал Олекса, снова перекрестившись. – Сам нечистый верховодит проклятым. Нешто ты поддашься на его уговоры?

– Хоть бы и нечистый! – хмыкнул тот, заправляя за кушак медную табличку. – Я и дьяволу продам душу, лишь бы мне помог выполнить замысленное!

– Тьфу, окстись! Мерзко говоришь.

– А не слушай, коли не нравится. Лучше помоги лодку отвязать. По реке поплывём, чтоб успеть уйти до рассвета.

Сели в первый же попавшийся чёлн, обрубили верёвку, за которую он был привязан, парус не подняли, а работали вёслами. Медленно, но верно вырулили в фарватер Днестра. И течение понесло их на юг, к Понтийскому (или Чёрному) морю.

Находились в пути целую неделю, приставая к берегу только изредка, добывая себе пропитание по окрестным селениям – где воруя, а где покупая овощи и кур. В первых числах апреля оказались у стен Белгородской крепости (ныне город Белгород-Днестровский) и без малого двое суток отсыпались в келье монастыря Иоанна Предтечи. За приют отплатили монахам тем, что украли у них двух коней, и уже верхом устремились вдоль берега к озеру Кундук. Тут же угодили в лапы к половцам и предстали перед ханом Чугаем. Тот велел отрубить им голову, но Иван вытащил ярлык, и при виде таблички степняки моментально растаяли, начали суетиться, потчевать гостей разными диковинными яствами, надавали подарков и сопроводили вплоть до устья Дуная. А оттуда до Малого Галича (он теперь – румынский Галац) и всего ничего, пять часов езды.

Но в его предместьях беглецов схватили болгары, враждовавшие с половцами, и, поскольку убранство коней и повозок, дорогая одежда на обоих всадниках были половецкими, их, естественно, приняли за врагов, отобрали имущество, а самих здорово побили. Медная табличка лишь испортила дело: предводитель болгар князь Борис, увидав ненавистные ему руны, с ходу распорядился бросить двух лазутчиков неприятеля в яму, а затем казнить на рассвете.

В яме было смрадно, холодно и сыро, по ногам пробегали крысы, а отвесные скользкие глинистые стены не давали ни малейшей возможности выбраться наружу без верёвки или шеста.

– Ну и влипли! – оценил положение Иван, выдирая ноги из топкой жижи на полу. – Обманул нас дедок. Посулил счастье и надул.

– Нехристь потому что, – согласился Олекса, шумно облегчаясь в углу ямы. – И слуга лукавого.

– О-о, конечно: быть повешенным братьями-христианами много справедливей, не так ли?

Галицкий боярин ничего не ответил, только сплюнул.

Неожиданно где-то наверху раздались звуки боя – крики, топот, звон клинков и ругательства. Замелькали факелы. В яму заглянуло несколько голов, и высокий женский голос спросил на русском:

– Это вы от Чарга?

– Мы, а что?

Головы о чём-то залопотали по-половецки и спустили вниз верёвочную лестницу. Радостные пленники тут же стали по ней карабкаться. Избавители подхватили узников, помогли выйти на поверхность, поднесли огонь к лицам.

– Вы спасители наши, и за это вам – низкий поклон с благодарностью, – приложил руку к сердцу звенигородец. – С кем имеем честь?

Невысокая стройная женская фигурка выступила вперёд. В свете факела было видно, что её волосы стянуты небольшим узлом на затылке, а продолговатое смуглое лицо с тёмными очами дивно привлекательно. Просто улыбнувшись, девушка ответила:

– Милости прошу в Малый Галич. Он в моей власти. Тулча я, внучка Чарга.

2

Оказалось, что у князя Бориса служит при конюшне половецкий лазутчик. Подобрав с земли затоптанный ярлык, найденный при захваченных странниках, он с надёжным человеком передал его своим соплеменникам, закрепившимся в Малом Галиче. Ну, а те немедля бросились на выручку Чарговым друзьям.

После смерти отца – хана Кырлыя – местными кочевыми отрядами управляла Тулча. Боевая, дерзкая, дравшаяся не хуже мужчин, внучка чародея пользовалась доверием, и суровые воины слушались её, словно мальчики. В подчинении у них находились благодатные земли в междуречье Прута и Сирета, а на них – городки Берлад с Малым Галичем.

Девушка приняла Ивана и его приятеля с половецким гостеприимством, накормила и напоила, всё это под звуки бубнов, рожков и комузов[5]5
  Комуз – тюрский трехструнный щипковый инструмент типа лютни.


[Закрыть], отвела в лучшие покои и приставила лучшую охрану; но сказала так:

– В медном ярлыке про тебя написано, что ты храбрый воин и достоин стать моим мужем. Я ценю дедушкин совет. Но хочу проверить сама, можно ли связать с тобой жизнь. Мы должны отогнать болгар за Дунай подальше, скоро выступаем. Присоединяйся. Докажи в бою ловкость и отвагу.

На её щеках расцветал румянец. Как горящие угли, вспыхивали глаза. А пунцовые губы в самом деле напоминали распустившийся мак. Не увлечься такой было невозможно. И, взбодрённый вином, Иван, сильный, мощный, с богатырской шеей и прекрасной белозубой улыбкой, пылко пророкотал:

– Я согласен, Тулча! За тобою – в огонь и в воду! Не страшны никакие болгары, если за победу над ними мне назначено твоё сердце в качестве награды!

Тихо рассмеявшись, половчанка опустила ресницы:

– Говоришь красиво. Будет хорошо, если так же ты орудуешь булавой и мечом! – Пожелала спокойной ночи и оставила взбудораженного влюблённого – переваривать всё, что было им съедено и услышано.

Впрочем, размышлять долго не пришлось, потому что болгары первыми напали. Рано утром третьего дня затрубили в рог на дозорной башне: неприятель приближался по суше (флота у болгар не было, и пространство рек Дуная и Сирета, на слиянии которых и находился Малый Галич, оставалось свободным.) Половцы сражались отчаянно, но, застигнутые врасплох, запертые в крепости, не могли отбиться. Их стихия – вольные степные просторы, там они побеждали любого; в города заходили только на время, совершая набеги; а держать оборону не умели, в тесноте улочек терялись. Несмотря на призывы Тулчи перейти в наступление, небольшой гарнизон уступал позиции, с каждым шагом теряя новых людей; и подмога подойти не успела. Рядом с Тулчей истово рубился Олекса. И хотя его ранили стрелой в левое плечо, из которого кровь текла изрядно, галицкий боярин что есть силы продолжал наносить удары боевым топориком, сжатым в правой, невредимой руке. А Иван отгонял противника на соседнем участке и весьма в этом преуспел: ни один болгарин не прорвался сквозь ряды его небольшого грозного отрядика. Окровавленные тела валялись вокруг. Он и сам был забрызган кровью – непонятно, собственной или чужой. И когда к нему подбежала Тулча, обернул к ней чумазое, перепачканное лицо:

– Плохо, да?

– Отходи, Иване, – крикнула она, задохнувшись. – Ты один ещё держишься, остальные дрогнули. Надо уносить ноги.

– А Олекса где?

– Он упал без сил, но его потащили к лодке. Отступаем к северу.

– Не везёт мне на Галичи, – криво улыбнулся молодой человек, – и большой потерял, и малый…

В это время здоровенный болгарин, вспрыгнувший на стену, чуть не поразил мечом Тулчу. Но Иван бросился к нему, оттолкнул ногой, выбил меч из рук и чудовищным ударом палицы оглушил неприятеля, отчего на поверхности шлема оказалась жуткая вмятина.

– Я твоя должница, – благодарно воскликнула девушка, – ты ведь спас мне жизнь!

– Это я твой должник, – возразил Ростиславов сын, – ты меня освободила из ямы.

– Хорошо, после рассчитаемся. А теперь бежим! Хлынувшие болгары быстро растворили ворота. Князь Борис на красивом вороном скакуне победителем въехал в город. Но пленить остатки половецкого гарнизона не смог: Тулча и не более сотни её соратников плыли уже по Сирету вверх, к городу Берладу.

3

Этот древний славянский городок, хоть и переводится приблизительно как «Медвежий Угол», был на самом деле весьма приметен в середине XII века, и о нём знали повсеместно. Дело в том, что сюда стекались беглые холопы и другие бесприютные люди – с Южной Руси, Венгрии и частично Польши. Постепенно здесь сложилось боевое сообщество, некое воинское братство – наподобие будущей Запорожской Сечи. При поддержке половцев, а порой и самостоятельно, небольшие группки бесшабашных берладников нападали на торговые суда, отнимали товары, убивали владельцев, а рабов отпускали на волю или принимали к себе в отряды. Не чурались они и отдельных налётов на болгарские деревеньки, угоняя скот и насилуя женщин. Слава о берладниках шла дурная. Встать у них на дороге не решался никто.

Только половцы были с ними в дружбе. Прежний хан Кырлый уважал молодчиков из Берлада за весёлый нрав и невиданное бесстрашие, постоянную готовность драться и кутить. Вместе они пограбили не один купеческий караван, разделяя полученное богатство по справедливости. Часто хан брал в такие набеги дочку Тулчу, и берладники относились к ней с восхищением, никогда не трогали, даже выручали. После гибели предводителя половцев, павшего от руки болгарского князя Бориса, во главе кочевников встала девушка – как единственная наследница титула отца. Правда, грабежи теперь она устраивала нечасто, все свои помыслы направив на месть Борису. Прошлым летом ей сопутствовала удача – степняки и берладники отогнали болгар далеко за Дунай, даже основали на одном из протоков его дельты небольшую крепость, названную Тулчей. Но с весны 1144 года счастье от неё отвернулось: князь Борис начал наступать и в конце концов, как мы знаем, занял Малый Галич. Побеждённым половцам только и осталось, что уплыть по Сирету, завернуть направо – в реку Берлад – и пристать к причалу одноимённого города.

Во дворце здесь жила вдовствующая ханша Карагай – дочка Чарга, тоже знахарка и ворожея. Выйдя встретить Тулчу, стройная сорокалетняя женщина, в тёмных одеяниях, с чёрными пронзительными глазами, долго всматривалась в Ивана, а потом произнесла сдержанно:

– Здравствуй, русе. На погибель нашу или на радость ты приехал к нам?

Девушка протянула матери медную табличку с половецкими рунами, но вдова отвела её руку:

– Нет нужды читать: я и так всё знаю. Нынче говорила с моим отцом.

Ростиславов сын даже поперхнулся:

– Как? Ведь он за тысячу вёрст отсюда!

– Чарг приходит ко мне во сне и даёт советы. Мой родитель сказал о твоём приезде и предупредил, что коль скоро не вернёшься на Русь, сделаешь счастливыми и себя, и нас. А решишь вернуться – будет много горя.

По лицу Ивана пробежало облачко:

– Поживём – увидим… – А потом быстро поменял тему разговора: – Мой товарищ плох. Надо бы его полечить.

– О, об этом не беспокойся, вьюнош, – ласково ответила Карагай. – Он поправится – очень, очень скоро. У меня от подобных ран ни один ещё не погиб.

– Матушка, а где же Якун? – в нетерпении задала вопрос дочка. – Почему не приехал к нам на подмогу? Без его берладников мы позорно оставили Малый Галич!

Ханша произнесла с горечью:

– Низкий человек. Обещал и не выполнил. Я напоминала ему, посылала слуг, чтобы передали мои слова. Но они возвращались несолоно хлебавши: у Якуна загул и к нему не пускают.

– Подлый вор и тать[6]6
  Тать - душегуб, разбойник.


[Закрыть]! Он за это заплатит! – топнула ногой Тулча.

Поселили русского в гостевых палатах дворца и кормили щедро, не отказывали ни в чём. Городок Берлад оказался небольшим и довольно грязным, улочки кривые и узкие, сточные канавы воняли, а в огромных лужах лежали свиньи. Иногда телега застревала в грязи, и её вытаскивали всем миром, а поклажа сыпалась то вправо, то влево, и мальчишки норовили стянуть побольше, приговаривая на радостях: «Что с возу упало, то пропало!»

Вскоре Иван увидел и того пресловутого Якуна, атамана берладников. Встреча произошла на реке, где Якун купался под охраной своих сообщников, а звенигородец ехал на коне вдоль по берегу, совершая утреннюю прогулку, и его сопровождали двое степняков, выделенных Тулчей. Одному из них предводитель беглых рабов и крикнул, стоя по колено в воде:

– Эй, Татур, ты кого пасёшь? Уж не женишок ли несравненной княжны? Судя по ветвистым рогам, несомненно, он. Мы с его невестой развлекались изрядно, брали, кто хотел. Что ж, пускай теперь и ему что-нибудь достанется!

Дружный гогот берладников оглушил Ивана. Стиснув зубы, молодой человек не дрогнул, но, дождавшись окончания смеха, произнёс решительно:

– То, что ты, Якуне, был с моею невестою, надо ещё проверить. А вот в том, что я тебя поимею с хрустом, можешь не сомневаться.

От подобной наглости атаман разбойников прямо остолбенел. В мокрых, прилипших к телу подштанниках, с бритой головой и мочального вида слипшимися усами, тот напоминал таракана, облитого из ковша. А охрана кругом хихикала, еле сдерживаясь, чтобы не рассмеяться в голос.

– Цыц! Молчать! – наконец заорал обиженный, и его подручные испуганно онемели. – Ах ты, смрадный пёс! – Он теперь говорил, обращаясь прямо к Ивану. – Сукин сын! Убирайся в Галич! Если я хоть раз увижу тебя в Берладе, то своими руками вырежу мужское достоинство, а затем тебе затолкаю в рот!

– Что ж, посмотрим, – выдержал его молнии из глаз Ростиславов сын, – поглядим, кто кому что отрежет. И кому что засунет в рот. Или же в другие места!.. – И поехал прочь как ни в чём не бывало, слушая отборную брань за своей спиной.

На обратном пути половец Татур так сказал:

– Я, конечно, не имею права судить, но позволю себе заметить моему господину: господин мой играет с огнём. Вам теперь с Якуном на одной земле тесно будет. Или он, или господин. Кто-то один из вас будет скоро мёртвый.

У звенигородца растянулись губы в улыбке:

– Ну не я же! – Он взмахнул рукой. – Поединка не избежать, это верно. И чем раньше его устроим, тем лучше. Потому что иначе не Якун станет драться с Иваном, но берладники и половцы друг с другом. Выйдет много крови. То-то ужо порадуются болгары! Нет, вести себя надо мудро. Победить Якуна и увлечь за собой его войско.

Но Татур произнёс печально:

– Сказано неплохо, только выполнимо с трудом. Победить Якуна вряд ли кому под силу. Даже господину. Я видал, как Якун сражается. Это зверь, а не человек.

– Очень хорошо. Человек обязан быть умней и проворней зверя.

А дела у Олексы пошли на поправку: он не только вставал с постели, но уже взбирался на лошадь, чтобы прогуляться, хоть пока и держал больную руку на перевязи. Ханша Карагай говорила о его здоровье без опасений. «К лету станет целее прежнего», – утверждала она.

Встал вопрос о крещении Тулчи. Девушка приняла предложение, сделанное Иваном, согласившись на брак, но менять веру не хотела. А звенигородец настаивал на венчании в церкви. Убеждал невесту: «Ты пойми одно: на Руси никто не признает прав за моим наследником, если он родится в семье, не благословлённой именем Господа». – «А при чём тут Русь? Или ты надумал вернуться?» – с недоверием выпытывала княжна. Отпрыск Ростислава отвечал уклончиво: «Я-то нет, только сын может захотеть». – «Мы ему закажем дорогу». – «Вряд ли он послушает».

Посреди этих препирательств во дворец нагрянуло четверо сватов, засланных Якуном. В праздничных нарядах, в лентах через плечо, изъяснялись они прибаутками-шутками, как положено в таких случаях («ваш товар – наш купец» и тому подобное) и нахваливали своего жениха. Смысл был такой: для чего враждовать, если разногласия можно разрешить полюбовно? Дескать, выходи замуж за отважного главаря берладников и посей мир между ними и половцами. А бесстыжий русич пусть отваливает, куда пожелает, мы его не тронем. Более того: атаман просит передать, что совсем не настаивает на христианском обряде, он согласен жениться по языческим правилам.

Тулча попросила на размышление день и уединилась в своих покоях.

– Что, готовиться в путь-дорогу? – спрашивал Олекса, едучи на лошади рядышком с Иваном по безлюдному берегу Берлада.

Тот не отвечал, глядя на тропинку насупленно.

– Не переживай, – приобадривал его галицкий боярин. – Мало ли на свете невест! Новую тебе сыщем.

– Да какую новую! Или ты не видишь: сердце прикипело к степнячке, думать ни о ком больше не могу. Это Чарг проклятый, видно, наколдовал.

Наконец дочь Кырлыя объявила о принятом решении. Чуть заметно волнуясь и слегка краснея, девушка сказала:

– Будь что будет, но останусь с Иваном. Так желает дедушка, так велит моё сердце. Галичанина полюбила крепко. Я пойду покрещусь, а потом мы поженимся. – Подняла глаза, посмотрела на суженого-ряженого и спросила: – Счастлив, чай?

Молодой человек стоял, словно кряжистое дерево посреди дубравы, ясно улыбался. От избытка чувств вымолвил одно:

– Ладушка моя, Тулча! Я навеки твой! Та спросила с ироничным прищуром:

– Ой ли? Не изменишь ли?

– Вот те крест, что не вру! Пусть иначе отсохнет моя рука!

Завертелись приготовления к свадьбе: резали баранов и кур, шили дорогие одежды, лентами и цветами украшали дворец. Приходской священник церкви Николая Угодника побеседовал с половецкой княжной накануне крещения, объяснил ей смысл будущего обряда, рассказал о сути учения Иисуса. На другое утро совершилось таинство, и к Ивану, дожидавшемуся на улице, вышла его нареченная, получившая имя Акулины. Чинно раскланялись друг с другом и расстались на сутки – до венчания, чтоб, согласно обычаю, проводить холостую жизнь: на «мальчишнике» и «девичнике» соответственно.

Но как следует погулять не позволило неожиданное известие: в горницу к Ивану ворвались двое стражников-половцев и, коверкая русские слова, сообщили, что из терема украли невесту.

– Как – украли? – приподнялся из-за стола жених. – Кто украл?

– Люди Якуна, однако. Их узнал Татур. Бросились в погоню, но, конечно, никого не догнали: похитителей след простыл. А наутро во дворец притащился поп и, упав на колени, стал молить о прощении: ночью в дом к нему ворвались берладники и заставили силой, угрожая покалечить попадью и детей, обвенчать Якуна и Акулину. Стало быть, они теперь – по церковному канону – супруги.

Бедный Звенигородец ничего сразу не сказал, только походил взад-вперёд по горнице, заложив руки за спину, поглядел в оконце, покачался с пятки на носок и обратно, а затем, обернувшись, хрипло произнёс:

– От жены до вдовы – шаг один. Это я устрою.