Текст книги "Золотое на чёрном. Ярослав Осмомысл"

Автор книги: Михаил Казовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 33 страниц)

3

На торговой площади возвели дощатый помост, посреди которого высился только что обструганный столб. И со всех сторон его обложили хворостом и соломой. Горожане стекались загодя, занимая лучшие для обзора места; в разговорах и шёпоте слышалось одно: «Ведьма, ведьма, это справедливо, ведьму надо сжечь!» Вскоре же народу набежало такое количество, что какую-то бабку сдавили насмерть, но она, умерев, продолжала вертикально стоять, стиснутая телами. Капал мелкий дождь. Небо было обложено тучами.

Ровно в семь утра появились на паперти заговорщики во главе с Кснятином и Святополком; не было епископа: тот сказался больным. По помосту к столбу вышел Шваран Одноглазый: кто бы ни пришёл к власти, он старательно исполнял свою работу и казнил любого приговорённого.

– Вон – ведут, ведут! – прокатилось среди зевак. – Ведьма, ведьма!

И дружинники Чаргобая вывели Настасью в долгополой рубахе, бледную, простоволосую, босиком, но великолепно прекрасную даже в это трагическое мгновение. Чёрные волосы по плечам в сочетании с белизной кожи были дьявольски хороши. А овальное, похудевшее лицо с тёмными кругами возле глаз чем-то отдалённым напоминало лик Спасителя на Голгофе.

Женщину подтолкнули к столбу, и палач прикрутил её руки верёвками к дереву. В тишине раздался голос бывшего печатника; Серославич проговорил:

– Галичане! Люди добрые! Наконец торжествует справедливость. Мы казним колдунью, диаволопоклонницу, заговорами и чарами помутившую разум князю Ярославу и внёсшую раскол между ним и княгинею. Но теперь будет замирение. Пусть огонь очистит нашу землю от зла. Сам епископ Кирилл не противится этой жертве. Так свершится же воля Небес! Ибо все мы – слепые орудия в битве Света и Тьмы! Будем счастливы!

– Любо! Любо! – согласились люди, и волна одобрения прошла по толпе.

– Дайте мне сказать! – крикнул Чаргобай. – Довожусь ей двоюродным племянником. И моё сердце обливается кровью, глядя на нея у позорного столба. Но помочь ей не в силах. Ибо я православный и отрёкся от поверий и волхвований предков-половцев. А Настасья продолжала колдовать – я тому свидетель: в Пафлагонии напустила порчу на младую деву в городе Энее, а потом сняла хворь своим чародейством. Потому как одержима нечистым. А у княжеского престола не должно быть исчадий ада! Пламя этого костра сделает наш дух крепче и спокойнее!

– Любо! Любо! – поддержали его галичане, кто-то с Удовольствием свистнул.

– Пусть теперь она скажет, – разрешил Святополк Юрьевич. – Может, хоть покается перед гибелью.

– Нет, не надо! Не желаем слушать! – зароптали жители.

– Будьте великодушны, – продолжал настаивать Князь-изгой. – Поступайте по-христиански. Ибо Он учил возлюбить врагов. – И велел Настасье: – Говори, несчастная.

Все взглянули на половчанку. Та смотрела в небо, и обильные слёзы заливали ей щёки. Красные сухие губы произнесли:

– Господи, помилуй мя… Ты же знаешь, что я не ведьма… Если и ворожила, то не со зла…

– Ворожила! – ахнули в толпе. – Слышали? Она ворожила!

– …но пытаясь спасти людей от хвори и боли… не мутила разума Ярославу… только лишь любовью своею…

– А-а, любовью мутила!.. – подхватили люди. – Ведьма, ведьма!

– …родила ему чадо, признанное княжичем…

– Нет! Не княжич! Не верим!

– …и осталась до конца Твоею рабою, ибо нет святее великой Троицы – Бога Отца, Бога Сына и Бога Святого Духа!

– Подлая! Лукавит! Жечь ея!

– Господи! – воскликнула осуждённая. – Всемогущий Боже! Коли Ты так решил, я и рада, что уйду не по собственному почину, как нередко думала, но по Промыслу Твоему. Мне мучения не страшны. С радостью приму избавление от земных оков, от того, что мешала всем, никому не нужная… Я перед Тобою чиста. И приду к Страшному Суду без малейшего к тому трепета. Господи, прости!..

– Жечь ея! Жечь немедля! – разнеслось над площадью, и толпа стала наседать, приближаясь к помосту.

Кснятин Серославич взмахнул платком. Кату поднесли запалённый факел, и Шваран Одноглазый сунул пламя в солому. Но она оказалась влажной, разгоралась нехотя, с дымом и шипением, вроде бы противясь незаконному делу. Чаргобай что-то приказал своим гридям, те ещё принесли огня, стали поджигать хворост с четырёх углов. Наконец костёр вспыхнул, как положено, охватил помост, быстро подбираясь к столбу.

Вдруг вперёд выскочил пожилой мужчина и, тряся бородой с проседью, начал голосить:

– Дочка! Доченька! Не пущу! Не надо!

Это был Микита Куздеич, Настенькин отец. Бросился к костру, стал расшвыривать горящие ветки. Но сияющий смерч взвился к небу, отчего толпа, ахнув суеверно, схлынула назад, распахнула глаза от благоговейного ужаса, силясь рассмотреть, что творится с ведьмой и её родителем. Но уже не видела ничего, кроме алых обезумевших языков пламени и слепящих искр…

Кое-кто из зевак после утверждал, будто в тот момент разглядел, как из туч возник призрак старого Чарга, протянул костлявую руку и увлёк за собой наверх собственную внучку. Но другие, не узревшие чуда, им не верили, обвиняли болтунов, что они с утра слишком много выпили.

Тем не менее день спустя дворские холопы, убиравшие площадь от ужасного пепелища, обнаружили в золе лишь один мужской обгоревший костяк, женского найти не смогли. Но, с другой стороны, слишком и не искали…

Казнь произошла месяца сентября 11 числа 1173 года от Рождества Христова. Город был по-прежнему под пятой мятежников.

4

Осмомысл, услышав о сожжении своей ненагляды, только рассмеялся: ишь, чего брешут, негодяи, чтоб меня дожать! Но тогда к нему привели Болеславу, и она подтвердила: сказанное – правда, Насти больше нет и сейчас заговорщики угрожают уничтожить Олега.

Ярослав сидел словно истукан. Неожиданно вздрогнул, тихо застонал и упал без чувств. Болеслава бросилась его поднимать. Он открыл глаза, приподнялся, скорбно обнял невестку и заплакал тихо. Повторял одними губами: «Вот несчастье, Господи… Как мне жить теперь?»

Женщина взмолилась:

– Подпиши отречение, сохрани сына.

– Подпишу, изволь. Всё уже едино…

Быстро принесли грамоту. Ярослав приложил к ней руку, не читая. И опять сидел с Болеславой, плакал и дрожал, будто бы от холода. Спрашивал её:

– Как ты думаешь, больно было Настеньке? Та его утешала:

– Я надеюсь, что нет, при таком-то пламени умирают мгновенно.

Промокал глаза и сморкался. Сам с собой рассуждал:

– Но ея-то за что? Благо бы меня… я во всём виновный… – Поворачивался к жене сына, говорил уверенно: – Не колдунья, но мученица святая. Слышишь, да? Страстотерпица и раба Божья. Солнышко моё, любушка, соловушка… Как мне одиноко и больно! – И, упав ей на грудь, разражался слезами.

На другой день привезли Владимира-Якова. Перед въездом в ворота новому правителю Галича подали белого коня, и наследник возник перед взорами столпившихся горожан, словно триумфатор, с гордо поднятой головой и закрученными кверху усами. Правда, у дворца конь споткнулся и упал на передние колени, чуть не вывалив всадника в грязи. Но Владимир удержался в седле, натянул поводья и поднял скакуна с земли. Все кругом приветствовали молодецкий этот поступок.

Отдохнув и помывшись с дороги, он созвал соратников за накрытый стол, чтобы за едой обсудить положение дел. Те ему доложили обстановку в городе, описали умерщвление Настеньки. Новый князь спросил:

– Что отец? Убивается, плачет?

– Нет, уже получше. Всё благодаря Болеславе: утешала его, чуть ли не за руки держала два дня.

Молодой правитель ответил:

– Да, она женщина душевная. Настоящая христианка.

Рассказал друзьям, что послал гонцов во Владимир-Волынский и Калиш. В первой грамоте сообщал Святославу Мстиславичу о смещении Осмомысла и о передаче города Бужска с его окрестностями в подчинение Волыни. А в другой приглашал Ольгу Юрьевну и поповну с детьми возвратиться в Галич.

– Как же будет с твоей поповной? – обратился к нему Кснятин Серославич. – Ты сидишь на престоле, должен жить с Болеславой и забыть прежних полюбовниц. А не то выйдет срам: от одной избавились, а вторую – здрасьте пожалуйста! – тут же приютили.

У Владимира вспыхнули от злости глаза:

– Вот ещё, придумал! Как хочу, так и поступлю. – Но, отпив вина, быстро помягчел, – Ладно, там посмотрим. Может быть, верну Поликсению отцу Дмитрию. Четверо его деток, двое от меня – вместе веселее им будет.

Тут же он раздал должности: Святополка сделал своим тысяцким – во главе дружины, Чаргобая – дворским, Кснятина вновь назначил печатником, Феодору поручил созывать боярское вече, а епископа Кирилла попросил провести заупокойную службу по погибшим в этой смуте с той и с другой стороны.

Разгорелись споры вокруг Осмомысла. Святополк жаждал мести и настаивал на публичной порке. Многие его поддержали. А глава Галицкой епархии возражал, говорил, что с отрёкшегося князя и сожжения Настеньки достаточно. Яков быстро взял сторону священника:

– Да, согласен. Хватит разных бесчинств. Выделю ему Коломыю – пусть сидит вдалеке отсюда, на реке Пруте, вместе с маменькой мирно доживает свой век, за любимыми книгами древних авторов. Да такой судьбе можно позавидовать! Я и сам был бы рад провести подобную старость.

Святополк, разумеется, надулся, но смолчал. Пир закончился далеко за полночь. Пьяного правителя отнесли в одрину, уложили в постель и оставили отсыпаться до утра.

Но подняли раньше: во дворце были топот, крики, зарево пожарища освещало чёрное небо; полусонный князь, ничего не соображая с похмелья, хлопал перепуганными глазами, спрашивал стоящего напротив Ростислава:

– Ась? Какого лешего? Тот орал и топал ногами:

– Да вставай, придурок! Мы ужо пропали! Полчища Избыгнева в город ворвались! Вонифатьич убит, Святополк ранен. Надобно бежать по подземному ходу!

У Владимира от ужаса приключился приступ медвежьей болезни, и желудок сработал прямо на ложе.

– Господи, засранец! – сплюнул Чаргобай. – Ну, идём скорее! Подмываться некогда! – И они устремились к Перемётной палате.

Прилетевшая из-под Червеня конница Ивачича быстро овладела кремлём. Гриди перебили охрану у дверей Ярославовой клети и освободили пленённого князя. Он их обнял, крепко расцеловал, поблагодарил за служение долгу. Приказал подоспевшему Избыгневу:

– Живо дуйте в острог. Там Олег и Микола Олексич, надо вызволять. А ещё людей – в рощу, где дыра от подземного хода. Захватите смутьянов – всех, кто уцелел!

Вышла Болеслава со слезами радости на глазах:

– Счастье-то какое, свет мой, батюшка! Не гадали, не чаяли… Ты опять полновластный князь!

Взяв сноху за локоть, Осмомысл поцеловал её в щёку:

– Доченька, голубушка. Я всегда им был. Отречение ложное, ибо взято под принуждением. Всё теперь восстановим по-старому. – Горестно добавил: – Нет, по-старому уже не получится. Настенька погибла, нет в живых Олексы Прокудьича и Гаврилки Василича… Кончилась одна полоса жизни, начинается новая.

Женщина ответила:

– Постараемся выдюжить. Помнить о невинно загубленных и любить живых.

Он поцеловал её снова:

– Я тебя люблю, золотая. Ты меня поддержала в трудную годину.

Опустив глаза и зардевшись, та проговорила:

– Я тебя никогда не брошу.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. УЗКИЕ ВРАТА

Глава первая

1

есять лет прошло. Многое, очень многое изменилось за эти годы в мире и на Руси. В Византии правил новый император – нам уже известный Андроник I. Вот как это случилось.

Находясь в горной Пафлагонии в ссылке, он развил кипучую деятельность, собирая сторонников. Но открыто выступить против Мануила всё же не решился, зная, что тот после смерти евнуха Фомы отошёл от дел, увлекается астрологией и готовится постричься в монахи. Ситуация разрешилась 24 сентября 1180 года: император скоропостижно скончался. Во главе государства номинально встал его одиннадцатилетний сын Алексей, опекуншей сделалась вдовствующая императрица Мария Антиохийская, а фактически правил их родственник – протосеваст Алексей, тёзка Молодого монарха. Оппозиция сразу зашевелилась, справедливо считая, что страна огромных размеров, протянувшаяся от Южной Италии до Армении, от Дуная до Кипра, быстро развалится на части, будет поглощена турками и арабами, если не воцарится в Константинополе сильный муж, настоящий политик, а не желторотый юнец. Многие к тому же недолюбливали Марию – ведь она была дочерью иерусалимского короля, крестоносца значит – католичка, «латинянка», «не наша». Ей не доверяли. А в условиях близкого Третьего крестового похода, о котором уже шли разговоры по Европе, греки побаивались, говоря современным языком, «пятой колонны» у себя в столице.

Вспомнили тогда об Андронике. Лидеры оппозиции устремились к нему в Эней для переговоров. Но согласия сразу не достигли, год ушёл на работу в других провинциях, на сплочение сил и средств. Лишь в июне 1182 года мощная, хорошо вооружённая армия, собранная в Понтийских горах, выступила в сторону Босфора. По пути к ней стекались массы народа, а в районах Вукеллария и Оптиматов население встречало сына Ирины-Добродеи как освободителя, музыкой и цветами.

Разумеется, протосеваст Алексей тоже не дремал. По его приказу в Малую Азию перебросили несколько тысяч ратников императорской гвардии. Но, столкнувшись с боевыми частями оппозиции, многие бежали, кое-кто перешёл на сторону восставших, несколько полков было уничтожено. Протосеваст тогда заблокировал пролив сотней военных кораблей, на которых установили специальные катапульты, лихо забрасывавшие противника «греческим огнём». Нападение на столицу удалось задержать на месяц. За неделю до Рождества вспыхнуло восстание в самом Константинополе. Началось, как в Галиче: там народ громил половецкие кварталы, здесь же православные греки разоряли дома итальянских купцов – «латинян», католиков, – находившихся под защитой Марии Антиохийской. От ножей и камней погибли две с половиной тысячи мужчин, а примерно такое же количество взятых в плен женщин и детей были проданы впоследствии в рабство туркам. Вскоре пал и Вуколеон – императорский дворец. Протосеваста схватили и железным раскалённым прутом выжгли ему оба глаза. Алексея II заключили под стражу. С ним арестовали и его тринадцатилетнюю невесту – прибывшую из Франции принцессу Анну. А Марию Антиохийскую бросили в башню Анемы.

На Крещение 1183 года в главный город Византийский империи под фанфары и барабаны въехал Андроник со своими войсками. Он не тронул малолетнего самодержца и его невесту, только перевёл их в загородное поместье и не выпускал из-под караула. А публично называл себя «недостойным советником» юного монарха, распоряжаясь тем не менее от его имени.

Постепенно заменили половину всех чиновников министерств и прочих государственных служб: тех, кто так или иначе возмущался новыми порядками, приговаривали к каторжным работам или ослепляли. Вскоре недовольных не стало.

Осенью Андроник задумал короноваться как «соправитель» Алексея II до его совершеннолетия. Патриарх Феодосии отказался провести противозаконную церемонию, и тогда патриарха сместили, а обряд свершил один из митрополитов. Но и этого показалось мало. В ночь с 9 на 10 ноября в загородном поместье тетивой от лука был задушен молодой император. А спустя неделю казнена Мария Антиохийская, обвинённая в государственной измене (то, что её отец, иерусалимский король Амальрик, привечал Андроника, слыл его другом, не сыграло никакой роли).

В довершение ко всем безобразиям новый самодержец вознамерился сочетаться церковным браком. Он уже давно был вдовцом, и его дожидалась из ссылки верная Феодора с детьми. Но женился Андроник вовсе не на ней, а на… тринадцатилетней Анне Французской! Если же учесть, что ему в то время исполнилось шестьдесят четыре, этот мезальянс выглядел чудовищно. Впрочем, наслаждавшегося властью тирана ничего уже не смущало…

Тут владыке империи доложили, что плоха Добродея и желает проститься с сыном. Он отправился к ней в имение.

Мать действительно умирала. Лёжа на подушках, жёлтая, больная, с изменившимся одутловатым лицом, что-то говорила самой себе в полудрёме-полубреду. У её изголовья стояла Янка, располневшая, сильно подурневшая, и смотрела на Андроника с нескрываемым удивлением. Властелин спросил:

– Что, не нравлюсь?

Женщина потупилась:

– Очень изменился.

– Да, волос убавилось, – с огорчением подтвердил монарх. – Может быть, ходить в парике, как ты думаешь?

– Нет, парик смешон. И, в конце концов, лысина не портит мужчину.

– Но при крошке-жене не совсем красиво…

– Я об этом вообще молчу.

Неожиданно Ирина очнулась и взглянула на отпрыска просветлённым взором. Улыбнувшись, произнесла по-русски:

– Мальчик мой любимый… Слава Богу, что ты пришёл!

– Здравствуй, матушка. – Он поцеловал её кисть, находившуюся поверх одеяла, а она свободной рукой провела по его блестящему темечку. – Господи помилуй! Где ты потерял все свои прелестные кудри?

– В дальних странах, мама. В бесконечных волнениях и борьбе…

«Ив чужих постелях», – чуть не вырвалось из уст Янки.

– Да, борьба… – с огорчением сказала старуха. – Извини, что оторвала тебя от великих дел. Но уж больно хотела увидеться напоследок.

– Что ты, что ты! – лицемерно завозмущался наследник. – Нас переживёшь…

– Не юродствуй. И послушай мать. Будь благоразумен. Не перегибай палку. Настроение черни изменчиво. Если возненавидит, то пощады уже не жди.

Император ответил:

– Государство у меня под пятой.

– Недовольных всегда хватает. Самые опасные – близкие друзья. Потому что думают, что тебя умнее. И в удобный для них момент обязательно предадут.

– У меня нет друзей. Лишь одни подчинённые.

– Эти тоже опасны. Потому что жаждут выйти из подчинения.

– Такова жизнь правителя. Словно бы на бочке с «греческим огнём».

– Разве это жизнь?

– Да! За один миг ея, ощущения своего могущества, трепета всего окружения, целого народа, умереть не страшно!

Добродея вздохнула:

– Понимание сего недоступно моему разуму… Ну, да всё равно. Я довольна, что вижу тебя счастливым. Наклонись ко мне. Дай поцеловать в лоб и благословить…

Полчаса спустя матери не стало. Выйдя на террасу и смахнув слезу, сын заметил Янке, появившейся вслед за ним:

– Ас другой стороны, умереть вот так, у себя в постели, тихо, но достойно, в окружении близких, тоже счастье.

Дочь Берладника всё-таки съязвила:

– Радуйся, что не всё население империи составляют брошенные тобой жены, а не то был бы ими растерзан, словно дикими львицами!

У Андроника дёрнулась нижняя губа:

– Даже в эти печальные мгновения ты не можешь не уколоть. Забываешь, что жизнь твоя, как и всех моих подданных, у меня в руках.

– Ну, давай, зарежь, ослепи, сошли. И меня, и дочь…

– Ладно, не сержусь. Кстати, где она? Как ея дела? Почему не простилась с бабушкой?

– Дома, с моими младшими. Побоялась вида умирающей и не захотела поехать. Ничего, на похороны прибудет.

– Сколько Зое лет?

– Скоро девятнадцать.

– Ох ты боже мой! Надо выдавать замуж. Мы найдём ей достойную партию.

– Да за этим дело не станет. Дочка наша красавица, глаз не оторвать. Греческая и русская кровь. Русской даже больше.

Самодержец кивнул:

– Больше половины. О, святая Русь! У меня с ней связано очень много.

– Слышал ли, что Настя погибла?

– Да, слыхал. А кузен Ярослав вроде бы живой, правит, как и раньше. Задушил недовольство бояр бестрепетно. Вот и молодец. Так и надо. Между прочим, можешь передать своему Кантакузину, что я знаю о его дружбе с братьями Ангелами. Пусть не затевает против меня. Голову снесу.

Янка проворчала:

– Я не понимаю, о чём ты, но конечно же передам Фёдору дословно.

Отпевали Ирину-Добродею в главном константинопольском храме – Святой Софии. И затем упокоили в императорском склепе. А когда Янка рассказала Кантакузину об угрозах Андроника, тот пришёл в ярость:

– Мы ещё посмотрим, кто кого. Эта мразь на троне не засидится. Кроме Алексея Первого, вся династия Комнинов – выродки и мерзавцы. Надо её менять, ставить Ангелов. Лишь они спасут империю от развала.

2

Первый год правления нового императора ознаменовался строительством нового водопровода и борьбой с коррупцией. Он поставил во всех министерствах и управлениях своих сторонников, положив им жалованье втрое выше прежнего, чтобы те не стремились брать взятки. Если же они всё равно воровали и вымогали, отправлял на скамью подсудимых; целая волна публичных процессов захлестнула страну; головы катились, как созревшие яблоки с веток. Повсеместно вводилась военная дисциплина, даже в гражданских ведомствах. За малейшую провинность карали. Перепуганные чиновники в самом деле притихли, на открытый грабёж населения больше не решались. И какое-то время эта политика приносила положительные плоды. Но террор длиться долго не может. Люди устают. И хотят послаблений.

Вместе с тем Андроник продолжал вести разгульную жизнь, не отказывая себе в изысканных удовольствиях. Выстроил шикарные новые дворцы, стены которых были украшены необыкновенными гобеленами, где изображались сцены его охоты на туров в тысменицких лесах. Несмотря на годы, он по-прежнему любил менять женщин, приглашал на свои загородные оргии высокопоставленных византийцев с супругами и, споив мужей, прямо по соседству развлекался с их благоверными; не гнушался и незамужних дев, заставляя их. вначале забавляться друг с другом по-лесбийски, а затем сам вступал в игру, превращая всё в свальный грех. Слухи об этих вакханалиях медленно ползли по империи. Над сластолюбивым монархом начали смеяться, называя его не иначе как «лысым Приапом» – древнегреческим богом плодородия и чувственных наслаждений, в честь которого в старину проводились ритуальные совокупления на природе. Это подрывало авторитет самодержца. Ведь давно известно: если над политиком начали шутить, то его больше не боятся…

Первыми восстали города на востоке – те, которые приветствовали Андроника на его пути к власти. Император сохранял ещё силы и возглавил сам карательный поход против недовольных. По его личным чертежам сконструировали метательные машины с «греческим огнём». Штурмовые отряды брали крепости. Заговорщиков беспощадно вешали, обезглавливали, заживо сжигали и сажали на кол. Византия содрогнулась от ужаса. Это было затишье перед бурей.

Государство затрещало по швам. Венгрия заняла Далмацию, отнятую у неё Хорватию, оккупировала Белград. Сицилийские католики, взбудораженные рассказами спасшихся купцов о разгроме «латинских кварталов» Константинополя, двинули войска на восток, быстро отвоевали всю Южную Италию и Диррахий вплоть до Фессалоник. Отсоединился Кипр. Мятежи вспыхивали один за другим. Чем безжалостнее вёл себя правитель, тем скорее множились выступления против него.

Летом 1184 года он сражался с бунтовщиками из Пруса, как ему доложили о заговоре в Никее, во главе с Фёдором Кантакузином, жаждавшим привести к власти Алексея Ангела. Деспот рассвирепел и помчался с войсками к Никейскому озеру. Начался штурм крепости. Бастионы её загорелись, подожжённые «греческим огнём». С поднятыми руками из ворот вышли сдавшиеся противники, в том числе Исаак Ангел и Фёдор Кантакузин (старший брат Исаака Алексей очень своевременно убежал до начала осады). Первого, как родственника Комнинов, император простил, но велел держать у себя под стражей во дворце. А второго приговорил к отсечению головы на площади Тавра.

Накануне казни секретарь передал Андронику прошение о помиловании от лица некой дамы, утверждавшей, что она – родственница преступника.

– Кто такая? – недовольно поморщился самодержец.

– Мы её не знаем. Говорит, что была компаньонкой покойной матушки вашего величества. Русская по имени Иоанна.

– Янка, – догадался монарх. – У неё от Кантакузина дети.

– Говорит, что от вашего величества тоже. Византийский правитель цыкнул на него:

– Слишком много будешь болтать – можешь лишиться языка. – И махнул рукой: – Отказать. Фёдора казнить.

– Но она просит аудиенции. Ждёт в приёмной.

– Этого ещё не хватало! Прогони.

– Но она угрожает себя убить прямо тут, перед дверью, если её не впустят.

– Вот несносная! Запросто убьёт, я не сомневаюсь. Хорошо, зови.

Та вошла без тени смущения на лице, с твёрдым, холодным взглядом, сжатыми узкими губами. Поздоровалась и сказала:

– Пощади его. Замени убийство изгнанием, как когда-то сделал Мануил по отношению к тебе. Мы уедем на Русь и не станем тебе мешать.

Он спросил:

– Я предупреждал, чтобы Фёдор не боролся со мною?

– Да, предупреждал.

– Я предупреждал, что сотру его в порошок, если будет крутиться у меня под ногами?

– Да, предупреждал.

– Что ж ты хочешь от меня? Все претензии – к недалёкому Кантакузину.

– Прояви великодушие. Заклинаю тебя именем покойной Добродеи.

– Ах, не поминай ея всуе.

– Именем покойной Настасьи.

– И ея не трожь.

– Именем твоей Зои!

– Дочка ни при чём.

– Вспомни, как я и ты любили друг друга. Как совместно с Чаргобаем убегали из башни Анемы!

– Что ж с того? Молод был и глуп.

– Не казни же Фёдора! У меня на руках – его дети!

– Почему я должен думать о его детях? Почему он сам о них не подумал, становясь на опасный путь заговорщика?

– Умоляю, Андроник! – И она, упав на колени, стала целовать край его одежд.

Император потянул за материю, сделал шаг назад. Глухо произнёс:

– Ни к чему истерики. Мы не отменяем отданных приказов. Завтра утром Фёдор умрёт. – Позвонив в колокольчик, вызвал секретаря: – Проводите даму. Ей пора идти.

Встав с колен, Янка объявила:

– Умертвив Кантакузина, ты себе подпишешь смертный приговор.

Самодержец хмыкнул:

– Уж не ты ли меня казнишь? Женщина ответила:

– Если Бог поможет.

Оказавшись дома, первым делом дочь Берладника отвезла Зою с младшими детьми в загородное имение, где жила семья брата Фёдора – полководца Андроника Кантакузина, воевавшего на Балканах. Там, в имении, и узнала о казни на Тавре своего сожителя (Фёдору отрубили голову, а потом носили её на пике, устрашая константинопольцев). Возвратившись в город, Янка продала дом, драгоценности, лошадей. И, зафрахтовав небольшое судно, поплыла в Фессалоники, где рассчитывала связаться с тем же полководцем Андроником, чтобы отомстить его тёзке – императору.