Текст книги "Рыцари Гирты (СИ)"

Автор книги: Михаил Фиреон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 40 страниц)

Глава 31. Багровая бездна. (Понедельник ночь)

Вертура задремал на столе у окна, когда с улицы послышались бряцание железа и страшные, отчаянные крики. Громко и протяжно завыл кот Дезмонд. Детектив схватился за меч.

По двору подпрыгивая, стремительно прокатился черно-коричневый шар с пастью. Детектив уже видел такую пасть с извивающимися червями-отростками вместо зубов и пылающим в ней зловещим рыжим светом.

Тогда вечером, в кабинете инспектора, когда к нему заходил Патрик Эрсин.

В зубах пасти чернел какой-то предмет. Спросонья детектив не сразу догадался, что это оторванная человеческая нога в окровавленном кожаном сапоге.

– Стоять! – грозно кричал с крыльца капитан Глотте. Пасть очертила круг по полю, схватила за плечо какого-то подвернувшегося под нее мужчину и, с легкостью оторвав ему руку, ударилась оземь и начала приобретать форму человека.

– Не стрелять! – послышался властный голос инспектора Тралле – Эрсин!

– Я Фомальгаут! – зашипело чудовище. Голый, без всякой одежды, держа в руках оторванную конечность, стоя посреди костров и заваленного искалеченными телами двора, Поверенный выглядел просто омерзительно. Бросив быстрый, полный ненависти взгляд на Вертуру, что стоял в тени у окна, он с силой дернул себя ниже пояса. Зазвенело, брызнуло во все стороны стекло, ставень рядом с детективом с треском разлетелся в щепки. Фанкиль припал рядом с подоконником на колено так, чтобы его было не видно снаружи и, достав зеркальце, сосредоточенно наблюдал за тем, что происходило во дворе. Даскин отпихнул его в сторону, подскочив к окну, пустил стрелу, которую Эрсин не глядя поймал рукой, и тут же снова отскочил в глубину комнаты, к двери.

– Так, так, так – ломая в пыль стрелу и наконечник, произнес, прошипел демонический Поверенный – все сложилось. Это вы стреляли в Элеонору, а потом в Йекти. Жалкие людишки. Ну и мерзость эти ваши черви и слизни! Пришлось помучаться. Ваш создатель просто чокнутый! Дать вам в руки такие технологии, чтобы вы игрались с ними как малые дети! Что, думали я не смогу справиться с вашим автоматом? Тралле! Ты что, не знал что твоя Хельга с ее конем это одно целое? Кусок синтетики из дерьма, пережженного песка и сернокислого селена! Ты наивно полагал, что она женщина, или похожа на женщину? Она муравейник, колония паразитов в мягкой обертке куклы, и не одной, а сразу нескольких, а не человек! Ты в курсе этого, или тебя обманули и как всегда не предупредили? Я расчленил ее и изнасиловал! – и он поманил из темноты и телекинетическим ударом выбросил перед собой на песок отрубленную светловолосую голову, обляпанную в темно-синей синтетической жиже – обожаю оргии с щупальцами, слизь, механические игрушки и безголовых женщин! А ты тоже, как я вижу? Можешь поставить у себя в кабинете и использовать как я, по назначению! Впрочем нет. Я собираюсь всех вас убить. Или оторвать каждому ногу и оставить калеками!

Он резко вскинул ладонь. Филипп Кранкен, что стоял рядом с Вертурой, моргая с недосыпу, смотрел в окно, судорожно схватился за раму, повалился на пол. Страшный полный боли и отчаяния крик огласил дом, ему ответили печальные, испуганные возгласы прячущихся в других комнатах и коридоре детей и женщин. Детектив бросился на помощь к коллеге.

Доктор Сакс закричал, спрятался в угол, заметался, забился в истерике.

– Жгут быстро! – страшно зашипел Фанкиль припавшему рядом с корчащимся, молотящим от боли ногой, лейтенантом, Вертуре – Марк, ремень!

Все вокруг было залито кровью. Когда разбилось окно, Вертура случайно свернул свечу. Он попытался чиркнуть спичкой чтобы посмотреть насколько тяжела рана, но она не загорелась.

– Дайте меч! – застонал с кровати лейтенант Турко, отчаянно замахал здоровой рукой в темноте.

– Дай голову посмотреть – послышался снизу спокойный, рассудительный и как всегда сварливый голос инспектора – обсудим это.

– Чего? – презрительно и напористо крикнул Эрсин – что ты сказал?

– Голову кидай сюда мне! – с угрозой потребовал полицейский, а когда Эрсин щелчком пальцев отправил ему голову Хельги Тралле, поймал ее за волосы и в тот же миг, крутанув со всей силы, бросил ее обратно, целясь Поверенному прямо в лицо, в ответ.

Пронзительно завыл свисток.

– Огонь! – загремел сержант Алькарре.

Начальник отдела Нераскрытых Дел бросился в сторону и скрылся в доме. Даскин подскочил с луком к окну. Со всех сторон в Эрсина полетели камни и стрелы. Поверенный отбил голову, замахал руками как мельница, начал их ловить, но их было столь много, что он не смог увернуться и поймать их все. Одна за одной, они впивались в его белое, лоснящееся от света костров и пота тело, в лицо, руки, плечи и шею.

– Христос Воскрес! – сквозь зубы с ненавистью, вкладывая в каждый выстрел все свои силы, выговаривал Даскин, пуская одну за другой свои черные, оперенные пластмассой стрелы. Со звоном загремели арбалеты, тяжелые болты вонзились в грудь Эрсина, он попятился под их напором, с каждым ударом по чуть-чуть, но все же теряя скорость и инициативу.

– Сожри кота! – с напором выкрикнул Фанкиль. Он вскочил во весь рост и подпрыгнув к коту Дезмонду, что со вздыбленной шерстью сидел, ошарашено смотрел в окно, на столе, схватив его за загривок, отчего кот возмущенно завыл, попытался разорвать когтями бригандину рыцаря, со всего размаха бросил зверя в окно в сторону Эрсина.

– Отставить! Прячьтесь! Оступление! – высунувшись по пояс, закричал на весь двор, замахал руками Фанкиль, ничуть не страшась, что Эрсин в него выстрелит – все! Бегите!

Кот же, ловко приземлившись на четыре лапы в пыль, моментально отряхнулся, ощетинился, подскочил к Эрсину, припав к земле, как будто бы был не просто большим домашним котом с манерными кисточками на кончиках ушей, а беспощадным и яростным тигром, надулся, и, распираемый неудержимой кошачьей ненавистью, страшно, дико и громко, совершенно несоизмеримо со своими маленькими размерами, словно сразу наполнив все вокруг своим диким, отчаянным кошачьим визгом, завыл, бросился на пытающегося выдернуть все же попавшую в него стрелу с черным пластиковым оперением, корчащегося от боли демонического Поверенного. Прыгнул, вцепился ему когтями в сочащуюся омерзительной зеленоватой жижей, истерзанную стрелами грудь и шею.

Пламя в кострах упало, сами собой погасли и все остальные огни.

– Падайте! – отчаянно крикнул последний раз, взмахнул руками из окна Фанкиль – головы берегите!

Схватил какой-то плащ, укрыл им Ингу и лейтенанта Турко на стеллаже, увлек на пол Даскина и Вертуру, прижал их к полу и снова закричал на весь дом.

– Все на пол! Быстро!

– Назад! Бегом! Двери! – кричали во дворе капитан Глотте и сержант Алькарре.

Что-то непреклонно и страшно менялось в окружающей темноте. Какой-то шум, словно бесконечный жуткий треск или скрежет по стеклу, дереву и железу бесчисленных маленьких когтей, наполнил тени и углы. Что-то происходило в упавшем на дома и поле колдовском мраке, в котором не было больше ни света, ни огней. Свет померк, и лишь потустороннее сияние красно-багровой, нестерпимо яркой и страшной, ужасающе огромной, внезапно выкатившейся словно бы из ниоткуда, висящей низко-низко, так, словно она вот-вот упадет на землю, луны, стояло в окне. Тысячи глаз отражая его, загорались со всех сторон во мраке, в ее кровавой мгле. Полные ярости и злобы, отдельные кошачьи выкрики, все явственнее пробивались через этот все приближающийся шорох многочисленных лап, цокот и настойчивое царапание когтей, слышались со всех сторон, из подвала, с крыши, из-за дверей и стен. Наполняли нахлынувшую темноту жутким ощущением страшной и бескомпромиссной, неумолимой звериной злобы, перекрывая доносящиеся со всех сторон, с нижних и верхних этажей леденящие душу, полные страха и отчаяния людские крики. Все нарастая, становясь все громче и злей, сливались в бесконечный хор множества готовых к драке, разъяренных кошек, что явились по призыву своего патриарха в эту ночь кровавой кошачьей луны и теперь своим диким первобытным воем перекрикивали все иные звуки на земле. Тысячи лап нестройным стуком с настойчивым, страшным и неумолимым упорством и силой скреблись в двери, окна и стены, словно бы ища выхода и готовые вот-вот выломать их. Тысячи кошачьих голосов заунывно, страшно и навязчиво выли, требуя впустить их в человеческий мир, но им никто не открывал, и не прошло и нескольких секунд, как случилось страшное: с леденящим душу треском в коридоре со звоном отлетел первый шпингалет. С грохотом распахнулась как будто выбитая таранным ударом дверь. Дом наполнился звоном ломаемых петель, стуком и жалобным звоном стекла и треском дерева. Со всех сторон, на всех этажах, с жутким грохотом вероломного ночного грабителя распахивались и другие, выдавленных этим безудержным колдовским напором окна и двери. Люди в страхе кричали, визжали, плакали, с грохотом падали на пол, бежали кто куда мог, в панике прятались под столами, в шкафах и за мебелью.

– Головы берегите! – все также отчаянно и хрипло кричал им Фанкиль, прижимая к полу коллег. Последнее что видел Вертура все-таки бросив быстрый напуганный взгляд в сторону двери, это клубящуюся черноту в коридоре снаружи, за ней и сотни страшных, распахнутых в яростном оскале пастей, вылупленных кровавых глаз и торчащих ушей, а потом он тоже припал лицом к полу, едва усев накинуть на голову капюшон плаща и спрятать руки, чтобы тысячи кошек, что ворвались в человеческий мир через многочисленные двери комнат, ведь кошки всегда ломятся в дверь, толкаясь, суча лапами, царапаясь, буксуя, скользя, и цепляясь за все подряд когтями, не распороли ему голову, не выцарапали глаза, не разорвали его на куски в припадке своей неудержимой кошачьей ненависти.

Но коши не замечали его, прыгая по спинам в ужасе прижавшихся к полу полицейских, они мчались бесконечным потоком, вырываясь из темноты коридора, как из портала в иной, полный всего кошачьего, чуждого людской логике и понимания мира, прыгали, скакали по людям, наперебой отпихивали друг друга, с силой отталкиваясь задними лапами, взлетали на подоконник и бросались в окно со второго этажа, во двор, вниз, чтобы скорее успеть отхватить хоть маленький кусочек своей обреченной жертвы. Падая на землю, ловко, приземляясь на все четыре лапы, скалились, дико озираясь, выгибали спины, налетали на лежащие повсюду трупы и раненых, кто не успел отползти, наваливались на них, терзали, словно стремясь утолить свою ненасытную жажду крови и безумную агрессию, присущую всем мелким хищникам, с диким утробным рычанием и хриплым воем вгрызались в них. Но больше всех их манил к себе Эрсин. С нечеловеческим ревом и полным боли и ужаса визгом, он вертелся по двору, налетая на костры, спотыкаясь о тела и кошек, пытаясь сбросить стаей накидывающихся на него, вцепляющихся, грызущих, дерущих лапами серо-багровых в лучах кровавой кошачьей луны все новых и новых мохнатых чудовищ, бесконечным потоком атакующих его из темноты.

Но все было бесполезно, бой был проигран. Окончательно выбившись из сил, Эрсин упал на колени и кошки, налетев на него, толкая друг друга, отпихиваясь лапами, дергая хвостами, навалившись многотонным мохнатым, когтистым зубастым прессом, расплющили его о землю. Еще некоторое время они колышущимся, страшным ковром, воинственно задрав хвосты, еще рыскали по двору, выгибали спины, шипели, выли, рыли лапами песок, драли когтями бревна, крыльцо и стены, но что-то снова изменилось и также внезапно, одна за другой, кошки начали прыгать в тени, словно растворяясь в них. Несколько, отчаянно карабкаясь, запрыгнули обратно в окно второго этажа и, стремительно и энергично пропрыгав по спинам вжавшихся лицами в пол, замерших, чтобы только не тронули, полицейских, исчезли за дверью в темноте. Еще какое-то короткое время где-то рядом слышались их удаляющиеся, недовольные визгливые крики и царапание когтей, но вскоре затихли и они. Погасла и исчезла и кровавая кошачья луна в окне, чье потустороннее призрачное, зловещее сияние не давало света. Остались только жалобный скрип досок, печальные плач и крики напуганных, исцарапанных пробегавшими кошками людей и тревожная перекличка каких-то мужчин вдалеке, так отчетливо слышимая в страшной, внезапно наступившей снаружи ночной тишине.

– Да заткнись ты уже! – закричал на стонущего доктора Сакса, Даскин, со злостью пихнул его сапогом что было сил.

Вертура и Фанкиль отняли руки от голов, скинули капюшоны, огляделись и, осторожно поднявшись, выглянули в окно. Тела между потухших, обратившихся дымными багровыми углями костров, исчезли. Остались только обрывки разорванной в клочья одежды и поломанных доспехов на грязном, пропитанном кровью, песке. Бесследно пропал и разорванный на куски, съеденный без остатка тысячами набросившихся на него по приказу своего патриарха, кошек и демон Фомальгаут, которого в Гирте все знали как клеврета и Поверенного маршала Георга Ринья Патрика Эрсина.

Остался только кот Дезмонд, что сидел посреди двора, как ни в чем не бывало, задирав в ночное небо широкую важную морду, задней лапой чесал свою толстую мохнатую шею.

* * *

Холодный белый свет вспыхнул в небе на востоке, пробился через багровый мрак сиянием далекой предрассветной звезды. Необычайно яркий, похожий на свет маяка, или луч прожектора, загорелся далеко над горизонтом в вышине. Кто-то сказал что это фонарь воздушного корабля, и что это идет помощь из Столицы, но набрав достаточную высоту эта яркая медленная звезда ускорилась и, оставляя за собой пронзительный бело-рыжий шлейф, спикировав вниз, упала на землю не долетев двадцати или тридцати километров, до Гирты.

Никто не слышал ни звука удара или взрыва, только бело-лиловой вспышкой полыхнул небосвод, разгоняя багровую ночь резким и ярким, как будто электрическим светом.

– Он что, тоже разбился? – уточнил маркиз Раскет. Рыцарь стоял на наблюдательной площадке, на крыше Малого дворца. Следил за этим падением, держал в руках бесполезный из-за аберраций оптики бинокль в который сейчас невозможно было разглядеть даже находящиеся в нескольких километрах от дворца городских стен.

– Нет. Это не корабль – ответила ему Мария Прицци. Ее лицо было настороженно-напряженным, как в ожидании неминуемой и страшной бури, готовой смыть город с лица земли. Еще одна медленная звезда загорелась в вышине на востоке и, как будто крутясь вокруг собственной оси, разбрасывая по небу яркие бело-рыжие лучи, устремилась к Гирте.

Графиня протянула маркизу локоть, чтобы он помог ей спуститься по крутой лестнице, подхватила свободной рукой подол своего длинного белого платья и сказала идти вниз.

По двору тянуло гарью. В подвале сварили цепь, подключили ее, подали напряжение с клемм концентраторов электростанции на магистраль, что вела в туннели под Гиртой. В шахте, в коридорах подземных коммуникаций под холмом Булле замыкаясь на ее толстые, рассчитанные на экстремальные нагрузки, алюминиевые жилы, горели щупальца. Омерзительный смрад поднимался наверх вместе с черным, отдающим серой и нечистотами, густым, оставляющим повсюду жирную, с подтеками, копоть, дымом. Наверху, несмотря на стужу, по возможности были открыты все окна и двери. Удушливое, холодное, напитанное гарью пожаров и угольной пылью, безветрие стояло над Гиртой. Задыхаясь в нем, то и дело кашляя, между паровыми машинами ходил сержант, командовал глушить котлы в которых больше не было необходимости. Как только было подано электричество и щупальца начали гореть, они со всей поспешностью ушли из подвалов дворца и шахты, ведущей вниз, под город, в туннели.

Пришел вестовой, доложил, что еще одна летящая звезда упала в районе башни барона Тсурбы и его огороженных железным забором владений.

– Станция внизу свободна – сказал он, с поклоном вручая докладную записку.

Принцесса Вероника и маркиз Дорс стояли в кабинете у окна, смотрели на багровое небо, деревья парка и шпиль Собора, но людей в черных несгораемых плащах, конических шлемах с пелеринами и дыхательными масками, на теплоизолированные пожарные рукава, обрубки щупалец и паровые машины перед фасадом герцогского дворца внизу, во дворе.

– Передайте Августу, что мы тоже идем с ним – пробежав глазами текст, приказала курьеру герцогиня. Она коротко кивнула маркизу на баллистический жилет, чтобы помог надеть. Повязала поверх брони за рукава мантию, накинула на плечи плащ химической защиты. По фасону почти такой же как те, которые носили обычные дружинники и использовали в походе, чтобы укрываться ночью вместо одеяла, только более тяжелый и плотный, изготовленный из непродуваемой, глянцевой снаружи ткани, оснащенный высоким воротом, прорезями для рук и широкими ремнями на груди. Выдвинула из-под стола темно-синий высокотехнологический дипломат и передала его, чтобы нес, Борису Дорсу, что тоже накинул себе на плечи такой же легкий, как и у принцессы, не для битвы, а от случайного удара, легкий высокотехнологический доспех.

Пришел лейб-инженер, поклонился, отчитался о проведенных работах, сказал, что все готово. Борис Дорс и принцесса Вероника перекрестились на иконы, покинули кабинет и, встретившись с рыжей Лизой, Фарканто и еще несколькими рыцарями на втором этаже, уведомив Пескина, что все также бессменно оставался в штабе, принимал оперативные донесения, координировал движение частей, о том что они намереваются спуститься в туннели, пошли вниз. Доктор Фонт раздал всем пакеты индивидуальной химической защиты, тем, кто не знал, объяснил как при признаках поражения кожи и глаз использовать пропитанные едким натром салфетки. Когда инструктаж завершился, маркиз, принцесса и их свита, надев дыхательные маски с угольным фильтрами, в сопровождении гвардейцев капитана Форнолле, спустились на самый нижний, технический этаж. Прошли по коридору под дворцом до шахты лифта и лестницы, ведущей к станции подземной железной дороги, пролегающей под Гиртой.

Здесь было сумрачно и жарко. В коридорах и комнатах стояла наполненная омерзительным смрадом обваренных и горелых щупалец и перегретого металла духота. Через пар и дым тускло просвечивали огни временных светильников. Повсюду валялись кучи порубленной, облезлой от пара, которым обрабатывали ее из помп, плоти, по полу, по дренажным каналам, текли мутные потоки грязной, черно-желтой и мутной от нечистот и слизи горячей воды.

Газовые лампы аварийного освещения неприятно шипели под низким потолком. Кто был выше ростом, задевали за них навершиями и куполами шлемов. Люди что встречались на пути процессии отходили к стенам, салютовали маркизу и герцогине. На разгоряченных, покрытых копотью лицах читались мрачная усталость и решительная готовность к дальнейшим действиям. То там, то тут слышались приглушенные голоса и бряцание доспехов и инструментов. Тяжелое эхо шагов и ударов железа, нестерпимая жара, каменные своды, низкие бетонные балки, темные углы и переплетения бесконечных кабелей, кожухов и труб под потолком навевали мысли о каких-то чудовищных катакомбах, где в грохоте машин, клубах грязного отравленного пара, в радиоактивной копоти и жарком электрическом свете пытались укрыться от гнева Божия последние из оставшихся в живых античных людей. В те далекие времена они сами отвергли Господа Бога, предали Христову веру, считая их дикими и бесполезными пережитками давно ушедшего прошлого, в свой казавшийся им тогда таким благословенным и бесконечным золотой век гуманистических идей и всемогущего технологического прогресса. Обратив болезни и смерть, пробив пространство и время, они полагали заповеди бессмысленным ограничением их свободы, словами о которой они прикрывали свои политические цели, жажду наживы и сиюминутные низменные прихоти. Лицемерно провозглашая благоденствие и равенство для всех, они гнали Его, беспощадно казнили и распинали тех, кто был верен Ему, насмехались, глумились над ними. А когда Он явился в славе, чтобы собрать свой урожай и отделить зерна от плевел, обрубить сухие, не приносящие доброго плода, ветви и бросить их в огонь неугасимый, сами же плакали, взывали к Нему на коленях, умоляли, каялись, рыдали в тщетных попытках хоть ненадолго отсрочить свою страшную и неминуемую гибель.

Гонители и преступники умерли в отчаянии и муках. Их тела были сожраны их страждущими от голода детьми, их дочерей взяли созданные ими же наполнившие землю чудовища, а их внуки явились на свет мертворожденными калеками. Созданный ими уютный и радостный мир в одночасье обратился рукотворным, отравленным кошмаром и сгинул в беззаконии темных веков. А веру Христову, веру их прадедов и дедов, от которой они так пытались отмахнуться со слабо скрывающим ненависть и злобу смехом, как от чего-то старого, ненужного и вредного, приняли уже совсем другие люди. Страшные, беспощадные и жестокие, не знающие ни своего прошлого, ни рода, не ведающие добра и зла, пришедшие им на смену спустя тысячелетия, рожденные не от крови отцов и матерей, а из горячего железа и пламени, сохранивших память о Евангелии Христовом, уверовавших в Него пожелавших по своему служению Ему, тоже войти в Царствие Небесное, разумных машин.

Ибо сказано: какой народ отречется от Меня, нашлю на него иноплеменников и отдам им его дома и землю и поставлю их владеть ими. И много тревожного увидите и услышите, много будет страшных знамений и дел, но помните, это еще не конец.

* * *

На третьем подвальном уровне, под парадной лестницей дворца, располагался подъемник. Решетки вокруг него были выломаны, а сама клетка лифта сорвана. Параллельно шахте по которой во дворец проникли щупальца, вниз вела залитая слизью каменная лестница. По ней осторожно спускались вооруженные люди. Вода стекала по ступенькам, эхом отдавались многочисленные шлепки сапог. Борис Дорс протянул руку, подал ладонь герцогине, и, стараясь держаться как можно дальше от покореженных перил и черного провала шахты лифта, осторожно ступил на лестницу ведущую вниз в, едва подсвеченную огнями газовых ламп в руках идущих, бездну.

* * *

Спуск был долгим. Уже успевший изрядно утомить всех лестница закончилась в просторном, похожем зал ожидания, смежном со станцией подземной железной дороги, помещении. Здесь было как-то по-особенному неприятно и сумрачно. Отливаясь от каменных стен, по коридорам, комнатам и залам гуляло глухое, тяжелое эхо. Тусклый свет газовых фонарей едва достигал до середины высоты просторных каменных сводов над платформой, отражался от накатанных полос пролегающих параллельно ей рельсов. Словно нехотя в смрадной холодной духоте, слабо горели уже установленные спустившимися сюда заранее дружинниками и рабочими жаровни и лампы, подсвечивали цементные пол и стены. Терпкими, режущими нос ароматами смолы и угля разгоняли вонь нечистот, жженой плоти и слизи. Повсюду вокруг были видны следы присутствия недавно бесновавшихся тут щупальцев, слепо пытавшихся отыскать путь наверх: вдоль платформы, черными жуткими провалами в темноту зияли выломанные двери и перегородки, за которыми открывались сумрачные комнаты и коридоры технических коммуникаций, заваленные искореженным оборудованием, остатками шкафов, скамеек и машин. Повсюду беспорядочными кучами валялись опрокинутые, перевернутые раздавленные помеченные столичной маркировкой ящики и коробки, по стенам висели оборванные провода и вырванные с корнем, искореженные трубы и сорванные облицовочные панели.

У платформы уже стоял массивный, диаметром несколько метров, по виду похожий на ружейную пулю, целиком железный, со стильно наклоненной назад трубой, почти как с иллюстрации замысловатой фантастической книги, локомотив. Его уже вывели вручную из депо и прицепили к нему три вагона – две платформы и один крытый. Вдоль состава и в туннеле на путях работали, светили фонарями, ходили, переговаривались какие-то люди в плащах и масках химической защиты. Рейн Тинкала и ментор Лирро тоже в рабочей одежде, но со спущенными, чтобы не мешали дыхательными масками и откинутыми на спины кожаными коническими шлемами, стояли на платформе, у поднятого вверх округлого борта паровоза. Светли внутрь, проверяли состояние узлов. При появлении Бориса Дорса и принцессы Вероники, они приветствовали их, закрыли крышку убрали палубу и поднялись в кабину машинистов.

– Если нальем не то, встанем посреди туннеля – важно объяснял Рейн Тинкала.

– Так это я на нем последний раз и ездил! – как будто это было сущей ерундой, отмахнулся ментор Лирро, внимательно сверяя надписи на прозрачных маслобаках и маркировку сосудов с техническими жидкостями.

Граф Прицци в накинутом поверх доспехов несгораемом плаще, заложив за спину руки, прохаживался по платформе, с интересом осматривал поезд, смежные комнаты и сваленные вдоль стен, чтоб не мешали проходу, контейнеры.

– Через пять километров будет еще один распределительный щит – объяснил лейб-инженер, указывая в сторону рельсов – дрезина подъедет, переключит автоматику вручную, подаст напряжение. Если они еще здесь, им придется уйти дальше по туннелю.

– Это магистраль? – уточнил граф Прицци, указывая на противоположную платформе стену, ряд колонн и технический коридор за ней.

– Да – ответил лейб-инженер – дуги быть не должно. Поезд и рельсы заизолированы. Мы будем ехать по гранитной скале.

– Вы тоже едете, Август? – подошла, поинтересовалась у графа принцесса Вероника – а кто останется, в городе, если с нами что-нибудь случится?

– В Гирте много честных людей, более достойных чем я, моя леди – веско ответил ей граф и, приложив руку к груди, многозначительно поклонился.

Трудно было понять, осталась ли довольна она таким ответом, но принцесса согласно кивнула и воздержалась от лишних рассуждений. Рейн Тинкала и ментор Лирро закончили подготовку, еще раз проверили воду в котлах и белый, бездымный уголь, которым был заполнен тендер локомотива. Развели топку, начали поднимать пары.

– Пройдемте – сказала рыжая Лиза – наш вагон последний.

– Последний? – слегка изумился Борис Дорс.

– Там не задохнемся – коротко ответила ему девица и они вместе с Акселем Фарканто, художником Гармазоном, Евой, Парикмахером, Майей Гранне и доктором Фонтом направились в конец состава, где на подножке у дверей их уже ждал Корн. В первые два вагона, на грузовую платформу и в открытый вагон со скамейками, загрузились солдаты. Бородатые бойцы Рейна Тинкалы, военные инженеры и штурмовой взвод снаряженный огнеметом, фосфорными гранатами и самым современным защитным, несгораемым снаряжением, возглавляемый графом Прицци.

В вагоне для персонала было неуютно, но пахло нечистотами намного меньше. У стен стояли двухъярусные кровати со старыми, отдающими нафталином и машинным маслом засаленным подушками, матрасами и пледами. Тут же на вешалках висели старые, жирные от нефти и грязные от гранитной кроши рабочие мантии и конические шлемы с очками, налобниками и пелеринами. В этом вагоне были раковина и туалет, только не было воды, зато на столе стояли оставленные туннельной бригадой тщательно помытые кружки и миски. В ящике для еды Фарканто нашел консервные банки, хлеб и майонез в запечатанных полиэтиленовых пакетах: в этом вагоне жили инженеры, что на несколько дней кряду спускались под землю для проведения капитальных технических работ и обслуживания путей.

– О, майонез «Георг» – весело прочел Фарканто, обратился к рыжей Лизе – помнишь, мы такой покупали, еще по скидке. Делали с ним салат, мазали с вареными яйцами на хлеб. Смотри-ка и тушенка «Герцогская»! Жируют, консервы привозные у них здесь. Ничего же так была по молодости, с гречневой кашей и жареным луком есть можно было – вертя в руках жестяную банку машинной выделки, которую он достал следом, рассудил молодой рыцарь, но вчитавшись в аннотацию, изумился – стоп. Это не импорт, это же тушенка Ринья! Ахаха! Варят из слизней у нас в Гирте и возят в Столицу! Вот ловкачи! Сказал бы кто еще прошлым летом, ни за что бы не поверил!

Принцесса Вероника мрачно улыбнулась, взяла еще одну банку и, бросив быстрый взгляд на упаковку, убедившись в верности сказанного, с безразличным видом убрала ее в ящик к остальным.

– А адрес производства и состав они указали, или как всегда с нарушениями? – безразлично уточнила рыжая Лиза, закуривая папиросу и брезгливо оглядывая неуютное и грязное помещение.

– Мясо, генетически модифицированное, тушеное в собственном соку со специями! – с выражением прочел Фарканто – да, тот самый, неповторимый, вкус Гирты! Состав: белки…

Дверь между вагонами открылась, вошел граф Прицци.

– Разместились? – спросил он – скоро едем. Не пропустите Клоаку, ваше высочество. Есть на что посмотреть.

За мрачной беседой прошло еще минут десять, но вот снаружи громко зашипел пар. Паровоз загудел, машинисты – Рейн Тинкала, ментор Лирро и лейб-инженер последний раз выглянули из кабины, дали отмашку дежурному у начала перрона, нажали на сцепление. Поезд тяжело запыхтел, состав рывком тронулся с места. Медленно-медленно, словно неохотно, поехал вдоль платформы в сторону темного жерла туннеля.

Остающиеся на станции построились шеренгой, отсалютовали вышедшим к бортам открытой платформы со скамейками посмотреть на отбытие маркизу Дорсу и принцессе Веронике.

Когда поезд заехал в туннель, стало совсем темно. Свет газовых ламп на стойках по бортам платформы едва достигал темно-серых гранитных сводов. Тяжело и громко застучали колеса. По левому борту тусклыми линиями блеснули рельсы, уходящего куда-то в сторону, в соседний туннель, в темноту, ответвляющегося от магистрали пути. Внизу, у стрелки, стояли люди, покачивали фонарем, сигналили машинистам.

Смрад гнили, отходов и грязной воды стал невыносим и через пару сотен метров идущий самым малым ходом паровоз выехал к Клоаке, бездонной дыре в которую стекались все сточные воды, что смывали нечистоты и мусор из домов и с улиц Гирты.

Справа повеяло холодным и смердящим, отравленным влажным ветром. Ощущение бездонной темной пропасти и тянущего из нее невыносимого зловония вскружило головы, так что те, кто стоял у самого борта, надели дыхательные маски, чтобы не задохнуться, отстранились подальше от разверзшейся под самым бортом вагона высоты. Но опасности не было – ряд толстых каменных колонн надежно отгораживал железнодорожный путь, что огибал эту подземную яму по периметру.

Кто-то зажег и бросил в темноту осветительный огонь. Дымная, плюющаяся раскаленными брызгами тусклая в искажении, но все же горящая хоть как-то, фосфорная свеча с шипением полетела в смердящую, обрамленную текущими по стенам густыми потоками нечистот и слизи бездну. Клоака Гирты, о которой одни говорили что она есть на самом деле, другие, даже несмотря на свидетельства инженеров и золотарей отмахивались и бросали презрительное, «Да не надо тут! Придумаете же!», черной необозримой дырой предстала перед проезжающими во всех своих ужасе и величии. Только принцесса Вероника и стоящий рядом с ней Борис Дорс не проявили ни капли отвращения или омерзения к ней. Оба стояли, холодно и молча смотрели перед собой. Она положив ладони и на деревянный поручень платформы, он на эфес.