Текст книги "Рыцари Гирты (СИ)"

Автор книги: Михаил Фиреон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 40 страниц)

Она чуть улыбнулась и, словно приняв вызов, внимательно посмотрела на Фанкиля, ожидая, что он скажет в ответ.

– Так это уже политика – закивал, бодро ответил рыцарь, торжественно и радостно откинувшись на спинку скамейки и победно заложив руки за голову спросил – а вот если взять чисто математику. Может ли Бог сотворить треугольник, сумма внутренних углов которого будет не равна ста восьмидесяти градусам?

– Да, если нарисовать треугольник на шаре – без промедления ответила куратор полиции Гирты.

– А вне геометрии Римана?

– А может ли Бог сделать, чтобы дважды два не было равно четырем? – вопросом на вопрос ответила Хельга Тралле. На что Фанкиль только развел руками, заулыбался и ответил.

– Разумеется. К этому сводится смысл любой молитвы.

Хельга Тралле улыбнулась. Даскин засмеялся в голос. Ева захихикала столь ловкой и быстрой беседе. Вертура, Мариса и лейтенант Турко, как и полагалось младшим, промолчали. Инга и кот не проявили никакой реакции. Инспектор Тралле нахмурился, тяжело вдохнул дым.

– Лео, а вы, кстати, съездили в Сорну по вопросу тех мертвых рыб? – вклинился в разговор, строго потребовал ответа у коллеги – сэр Мунзе мне тут уже второй запрос пишет.

Одной рукой инспектор держался за свою кружку с ювом, второй за трубку и, похоже, выпив и, даже как будто немного расслабившись, отчего-то снова стал как-то по-особенному недоволен всем вокруг и раздражен.

– А, это глубоководные такие – отмахнулся Фанкиль – мы с Ингой проверили по справочнику, это местные. У них естественный для побережья радиационный фон превышен. Может что-то затонувшее проржавело, потекло в залив. Что там, на дне, одному Богу известно. Надо сделать замеры за пределами водораздела Керны. У берега морская вода в пределах регионального эталона, с небольшим превышением, скорее всего из-за Обелиска. Я отправил предписание надзирателю рыболовецкого рынка и коменданту Сорны, чтобы подготовили объявления, оповестили рыбаков и в поселках на побережье…

– Марк – не дослушав его, кивнул инспектор детективу – завтра поедете после литургии, проконтролируете, возьмете сегодня в конторе дозиметр, Лео выпишет ордер, пройдетесь по развалу и пирсам, если что найдете, на уничтожение – и прибавил, брезгливо поморщившись – вот дел у нас не было, теперь и радиоактивная рыба.

– Ну там радиация наведенная, я все-таки думаю – отмахнулся Фанкиль – да и гранит у нас под ногами тоже теплый. Тридцать – тридцать пять микрорентген в час. И еще радон. Но живут же как-то люди. Кстати, там кто-то писал нам, просили обновить карту радиохимической обстановки по Гирте и окрестностям…

– Все так же, без изменений – ответила ему Хельга Тралле, доставая из папки чистый лист и все также, неглядя, записывая строки – сорок пять, сорок семь микрорентген в час в зависимости от времени суток на Гамотти и Кариско. Излучение, исходящее при распаде тяжелых элементов, в некоторых малых количествах образовавшихся вследствие неточности процесса квантовой транспозиции при доставке материалов и ресурсов на эти объекты, которая осуществлялась еще во время их строительства. Рядом с Булле и по южному берегу Керны радиационный фон не превышает двадцати трех. Под водой местами очаги до пятисот. Ионизирующее излучение экранируются большими объемами соленой воды…

Этим вечером Вертура с Марисой возвращались из конторы поздно. Забрав с собой газоразрядный измерительный прибор, защитные варежки и бумаги, шли через мост, смотрели в ясное ночное небо над рекой и заливом.

– А в той книге, которую дал мне Лео сказано, что все звезды на самом деле погасли давным-давно. Тысячи, миллионы лет назад, но они были очень далеко и мы все еще видим их свет… – тихо сказал детектив, печально глядя с моста вдоль реки – это как поздний дилижанс на другой конец города. Он уже отъехал, а мы стоим и ждем его в конце пути. Он самый последний и больше никто никогда не приедет.

Особенно яркая звезда горела над темным, едва-едва фосфоресцирующим зеленовато-голубым сиянием заливом. Высоко в небе стоял опрокинутый серп луны. Холодный ветер задувал с темной бездны моря, подхватывал волосы и длинные полы одежд. Над рекой было свежо, Мариса куталась в плащ, то и дело оправляла сползающий на глаза капюшон, прятала ладони в рукава, зябко поджимала плечи.

– И вокруг нас только пустота и чернота – скорбно кивнула она, покрепче обхватывая плечо Вертуры, остекленевшими, немигающими глазами глядя перед собой с моста, на непроглядно-темную гладь реки – как эта черная глубина сразу под берегом, рядом с нами и мертвые радиоактивные корабли под водой, на дне. И червоточины и омерзительные космические твари в них. А мы смотрим в небо и видим свет давно умерших звезд. А на самом деле там только пустота мертвой и ледяной вселенной, просто возмущение энергетических потоков и полей, где каждая частичка окружающего нас мира это просто какая-то бессмысленная и бездушная цифра… Как же все это тошно и мерзко.

– Да, Лео хуже Эрсина. Эрсин просто лживый самодовольный болтун. Он мразь, радующаяся жизни, а Лео… от его слов и книг не хочется жить… Не во что верить… Как он сказал высшую математику и квантовую физику придумал сатана. Верно же подмечено. Как он сам живет с этим? – согласился детектив – впрочем, наверное, только такие как он, и могут охотиться на демонов, потому что живут их логикой, понимают их. В детстве после уроков естествознания и астрономии я пытался представить себе бесконечность вселенной, но у меня не выходило. Я лежал ночами и думал, мне было страшно, мне мнилось, что окружающий мир вот-вот и вдруг сломается, небо свалится на меня, что свет солнца погаснет и все рассыплется в пыль. Мне думалось, что это может случиться в любую секунду, и я не мог уснуть… Наш учитель говорил, что все верно, так и написано в Евангелии: смерть может прийти в любой момент, надо творить добродетели, быть готовым к ней и помнить, что это не конец. И тут Лео прав, гораздо страшнее чем смерть, это то, что если там, за ее гранью, совсем ничего нет, или есть, но не милостивый Господь Бог, Апостол Петр и Иоанн Креститель, Страшный суд и Царствие Небесное, а какие-нибудь готовые пожрать нас люди, машины или демоны… Чем больше об этом думаешь, тем хуже. Ты мерзнешь. Пойдем, поздно уже.

Ему было тяжело говорить на эти темы, что всегда навевают такие тяжелые мысли и бесконечности и месте человека в иерархии устройства вселенной.

– Вранье все эти книжки Лео, вот что это! – зло бросила Мариса с протестом в голосе, покрепче захватила полы плаща, чтобы не задувал ветер, и они пошли дальше по мосту в сторону южного берега.

Вечером, выполнив поклоны, они сидели у жарко растопленной печки, пили чай, смотрели в огонь. Стояла ясная и звездная сентябрьская ночь. За окном снова дул ветер.

– Плевать мне, что какой-то дурень пишет, что там ничего нет! – внезапно раздраженно заявила Мариса, вспомнив их недавний разговор на мосту – не хочу я так жить и не буду. Да пошли они все!

– Да, есть вещи, о которых лучше не думать и не говорить – кивнул, согласился Вертура, подходя к окну и глядя через него в ветреное ночное небо. Приоткрыл раму. Свежий и холодный ветер ворвался в комнату, ароматной ночной сыростью, запахом мокрой травы и опавших листьев, разогнал душную гарь печки. Где-то в саду у дома графа Прицци мерно ухала какая-то ночная птица. Ее гулкий и низкий голос отчетливо слышался в комнате, пробиваясь через шелест листвы, глухой и тревожный звон флюгера на крыше дома напротив и шум ветвей.

– Какая разница? Для нас же это настоящие звезды и ветер. И деревья, и дома и все вокруг – прислушиваясь к звукам непогоды снаружи, за окном, тихо, но твердо, сказал детектив – математически может все действительно по-другому, но, к счастью, мы этого не видим. Как под кожей не видим собственных органов, крови и костей, как скрываем мерзость наготы под одеждой, как без микроскопа не видим копошения бактерий и червей. Бог создал так, а не иначе, и в этом его милость.

* * *

На следующий день, вернувшись из храма, детектив взял приборы и документы и они с Марисой поехали в Сорну – пригород на северо-западном берегу залива, отстоящий на несколько километров и северных ворот Гирты. Весь день вместе с двумя жандармами и полицейским приставом ходили по рыбацким развалам, рынкам и пирсам, проверяли улов, смотрели на диск дозиметра. В процессе проверок сильных превышений радиационного фона не выявили. Ездили на берег, на пляж, к северо-западу от Сорны, где и обнаружили все также лежащих на берегу длинных уродливых рыб с огромными телескопическими глазами и щупальцами, которых, по письменному распоряжению из полиции Гирты, смотрители уже сгребли в зловонные, омерзительные кучи. Намотав на лица повязки из плотной шерсти, стояли под скалами на берегу, в отдалении от большой ямы, смотрели, как рабочие сжигают их.

– Как прогорит, завалите камнями и закопайте могильник – объяснил мрачным, синим от морского ветра и бессонницы морякам из портовой инспекции Вертура. Как сказал Фанкиль, проще сжечь в яме и закопать, чем потом грести радиоактивную золу и трясти ей по всему берегу. Напоследок детектив раздал морякам и приставам таблетки с йодом, составил акт о происшествии, зашел к коменданту за печатью и подписью на документы. Когда закончил с ними, вернулся к Марисе, что, пока он заполнял бумаги, прогуливалась в парке при администрации пригорода, любовалась гранитными скалами и кленами, сказал что можно возвращаться в Гирту.

– Наверное, у них там под водой какой-то рыбный мор – глядя в отчет, который привез Вертура, заключил Фанкиль – вот и всплыли. Завтра надо съездить в Тальпасто, может у них там тоже по берегу какая гадость, а они не уведомили…

Этим делом детектив и лейтенант Турко и занимались весь следующий, день: взяв лошадей, обследовали берег южнее крепости Тальпасто, ходили по лесу и скалам, беспокоили рыбаков и служащих местной жандармерии, но ни отклонения радиационного фона от среднего, ни мертвых рыб, ни склизких щупалец из глубин так и не выявили, о чем и написали в акте о проведенной проверке.

* * *

Сырая пасмурная погода сменилась пронзительной солнечной. Ветер усилился, унес тучи. Стало тепло. На столах снова лежали кипы бумаг. Ждали когда до них дойдут руки, многочисленные циркуляры, отчеты и докладные.

В пятницу Вертура вместе с инженером Руксетом, капитаном Глотте и Фанкилем сопровождал специальную комиссию по расследованию аварии на производстве синтез-газа случившуюся в четверг. Ходил, бессмысленно смотрел на переплетение труб и рыжих от ржавчины стальных балок, торчащих из кирпичных стен. Посетил госпиталь, где лежали ошпаренные раскаленным паром мастеровые. Узнал, что разрыв магистральной трубы подачи давления случился из-за деградации материала в следствии перепадов естественного коэффициента искажения пространства-времени, что в общем-то не отменяло того, что в бухгалтерии имелся своевременный рапорт от мастера участка о том, что этот сегмент линии изношен и его давно необходимо заменить. На рапорт была наложена резолюция «принято к сведению». Сказав «мне тут один номер дали», Фанкиль попросил телефон и позвонил по нему в Гирту. Через некоторое время ему перезвонили, передали устное распоряжение ее высочества леди-герцогини назначить из заместителей временных управляющих, задержать главного инженера и начальника производства и вместе с мастером участка, и еще несколькими старшинами везти всех в город для установления обстоятельств случившегося инцидента.

Надышавшись гарью, налюбовавшись на отвалы смердящего пепла и жженых камней, посмотрев, как в яме с ядовитыми отходами копошатся, пожирают их, омерзительные черви-паразиты, взяв в фабричной лавке по сходной цене бочонок синтетического керосина для лампы, Вертура дождался на улице коллег и они все вместе поехали обратно в Гирту.

– У них тут стабилизаторы на двадцать пять выставлены – по дороге пояснил, поделился мнением, Фанкиль – ровно на краю технических возможностей оборудования. Я тут маркировку смотрел, думал агрегаты привозные, нет, почти все местное. Автоматика разве что из Мирны. Если бы Столица захотела, нас бы тут импортным хламом мигом бы завалили. Все бы в резиновых башмаках ходили. Читал я тут в журнале, что у них там в Ледяном Кольце преобразователи есть, как наши расщепительные, только наши в одну сторону, материю в энергию, у них там еще и любой материал в любых количествах.

– А у нас почему нету? – устало уточнил детектив.

– Недушеспасительно – улыбнулся Фанкиль и на мрачный взгляд коллеги пояснил – вот вам Марк, поставь телефон и электрическую батарею, вы из дома не выйдете. Назначь вам довольствие и пособие, вы только и будете лежать на диване с бутылкой, морально разлагаться, как Анна, и страдать, что Бог и люди к вам несправедливы. А дай вам лопату и под ливень – что накопаешь то и покушаешь, сколько и как деток воспитаешь и вырастишь, так в старости и будешь жить, и мир уже совсем по-другому будет видеться. Будет каждый день жизни как последний: и молитва будет искренней, и заповедям, не захочешь, а из страха последуешь. Без Бога и сержантской плетки мрази мы все конченные. А со страхом Божьим вроде как даже похожи на людей. Так устроены наши души и ничего с этим не поделаешь.

– Все верно – согласился едущий рядом с повозкой верхом, слушающих их разговор, капитан Глотте, заулыбался криво и зловеще.

– Свят Господь Саваоф! – отсалютовал ему Фанкиль и перекрестился.

В субботу из герцогской канцелярии приехал гвардейский кавалер, забрал бумаги с экспертной оценкой случившегося на производстве инцидента.

– Да, лучше бы они эту трубу сразу поменяли – глядя в окно, как посланник что-то весело обсуждает с коллегой из жандармерии, подметил детектив.

– И на контргайку посадили – согласился Фанкиль.

– По личному поручению леди Булле, как видно – посетовал, согласился лейтенант Турко и печально уставился на Марису. Наверное, он хотел сказать, чтобы в случае чего, она за них заступилась, но гордость не позволила и он, сделав грустные глаза, уткнулся в журнал, принял вид, что занят делом.

В воскресенье Вертура был на литургии. Видел маркиза Дорса с сыном, что помогали во время службы при алтаре. По окончании заглянул к другу, но приживалка, та самая, что своей заботой так досаждала старающемуся держать с ней дистанцию маркиза, печально посетовала, сказала, что он уехал, и горестно опустила взгляд. Это была красивая высокая женщина лет тридцати, с толстой русой косой и приятными серыми глазами с длинными ресницами. Когда она говорила о Борисе Дорсе, Вертуре сразу стало ясно, что она подавлена происходящими в его жизни переменами. Ему стало жалко эту искреннюю и грустную женщину, но он совершенно не представлял, что он может сделать, чтобы хоть как-то помочь ей.

В понедельник ездили на Полигон.

К замку маршала Ринья явились его вассалы с дружинами с юго-востока герцогства. Повсюду, на полянах, на берегу, у опушки леса, под черно-рыжим закатным небом стояли большие армейские палатки и раскрашенные в крикливые гербовые цвета шатры. Рыцари наряжались в латы, катали по полю и лесу верхом и в повозках своих деревенских жен и подруг, которых привезли с собой на сборы. Стреляли из ружей, победно трубили в рога, ездили друг к другу в гости вкруг карьеров. Жгли ночами костры, жарили мясо, устраивали турниры и дуэли, договаривались, кто кому отдаст в жены сестру или дочь и кто, кому и сколько заплатит за это. Парились в жарко натопленных банях, выпивая, хвастались, какими были героями на войне. Посадив перед собой на коней своих девиц, властно обняв их, генералами наблюдали за ходом учений. Под их суровыми требовательными взорами, под присмотром бравых сержантов неровными колоннами маршировали дружинники, месили песок, преодолевали песчаные дюны, вставали на караул с пиками. Иногда, когда запускали стабилизатор, стреляли из мушкетов, отрабатывали наступление под прикрытием барьера, испытывали на свиньях самозарядные орудия, как салюты запускали сигнальные огни, либо, что случалось намного чаще реальных военных учений, работали в лесу топорами и пилами, рубили и грузили лес, копали картошку и свеклу, убирали урожай в полях маршала Ринья.

Злорадные слухи и перетолки о тяжелой болезни дочери маршала, Элеоноры расползлись по лагерю и вскоре достигли и Гирты. Эти недобрые вести вызывали у горожан сдержанные злорадные усмешки и многозначительные взгляды в сторону церкви со словами «Бог есть».

Принц Ральф Булле, которого принцесса Вероника по личной настоятельной просьбе герцога Вильмонта отпустила из-под домашнего ареста, но с условием, что ночь он будет проводить в своих комнатах во дворце, получив устное разрешение герцогини, поехал к ней. Магистр Роффе приставил к нему охрану: злые громилы-наемники, с виду грозные, суровые и грубые люди, что пытались заехать за принцем прямо к дверям дворца устроили дебош у ворот парка, но тут же притихли, как только гвардейцы капитана Форнолле по приказу командира тяжелыми ударами алебард без лишних разговоров переломили двоим самым напористым скандалистам колени. Принцу пришлось самому выходить к ним пешком, без всякого сопровождения. Наблюдая за ним, герцог Вильмонт Булле, что как раз выезжал на площадь в сопровождении своей свиты, был очень доволен этой сценой.

В этот же вечер маркиз Борис Дорс был вызван для личной беседы с Герцогом во дворец. Он явился в сопровождении сына и еще нескольких, экипированных в латные доспехи из оружейной епископа под почетный караул, вооруженных копьями и мечами как настоящие рыцари, аккуратно побритых и умытых верховых. Сам племянник епископа, что оделся на прием в свою лучшую темно-зеленую мантию, обновленную серебром портупею и нарядную шапку с двумя лисьими хвостами и приколотым над правым глазом литым восьмиконечным крестом, тоже был с аккуратно подстриженной бородой без усов и при мече. Его и его людей капитан Форнолле пропустил без лишних расспросов, приставил сопровождающего, чтобы отвел их во дворец.

Зайдя в Малый дворец, где в холле его встретила принцесса Вероника со своей свитой, маркиз Дорс вежливо полонился ей, на что она улыбнулась и благосклонно-сдержанно ответила, что в честь его визита назначен небольшой дружеский банкет, на котором она будет ждать его после окончания аудиенции.

Просидев час, как обычный проситель, на стуле в канцелярии – просторном помещении с темно-зелеными обоями и спрятанными за настенным бордюром приглушенными электрическими светильниками, наслушавшись до боли в глазу бесконечного треска телефонных звонков и сухих служебных разговоров, что, перекрикивая друг друга и общий шум, вели по ним герцогские секретари, Борис Дорс наконец был приглашен Ритой Фалькой – красивой женщиной неопределенного среднего возраста, облаченной в серо-белое форменное одеяние, проследовать за ней в кабинет. Злобно сверкнув на маркиза своими желтыми глазами из-под упавших на лицо длинных, до пояса, прядей черных волос, эта загадочная и зловещая женщина, что служила у герцога Вильмонта старшим секретарем, проводила его в кабинет, где между ним и градоправителем случилась пространная и весьма бессмысленная беседа.

Аудиенция началась с расспросов о серьезности намерений маркиза жениться на племяннице герцога, и, в конце концов, перешла на его здоровье. Были заданы и несколько совершенно нескромных вопросов о планах Бориса Дорса на герцогский престол, на что тот честно и охотно ответил, что готов забрать принцессу Веронику к себе в поместье и даже, если на то будет ее согласие, уехать с ней из Гирты, а также то, что он нисколько не претендует на правление городом и сопряженными землями вперед законных наследников.

– Отлично – внимательно выслушав все его ответы, формально ответил ему Герцог и сделал жест, указывая, что на этом вопросов к маркизу он больше не имеет, и что он полностью удовлетворен этим собеседованием.

Покинув канцелярию Герцога, забрав у доброжелательного пожилого кавалера свои кинжал и меч, Борис Дорс спустился в холл, сказал дружинникам, чтобы ехали домой. В сопровождении приставленного к нему пажа и сына, прошел по коридору к Малому дворцу, не доходя до которого, спустился по лестнице на первый этаж и через боковую дверь для слуг, вышел на улицу под арку, соединяющую дворцы.

Здесь уже был накрыт длинный массивный стол, выставленный вдоль каменного парапета, что отгораживал мощеную булыжником площадку под аркой между корпусами дворца над высоким скальным обрывом. Стояли вынесенные из помещений стулья и скамьи. Задержавшись на аудиенции, маркиз опоздал. Ясное синее небо над городом было уже совсем темным, только на юго-западе, над морем и плоской горой, что прикрывала Гирту с юга, через длинные и узкие языки сизо-серых туч, пробивался пронзительно-рыжий свет заката, чистыми и холодными тонами расцвечивал панораму улиц и крыш. В сумерках ярко горели лампы: одна пронзительно-желтая и одна холодно-белая, пересекались овалами света на недавно крашеном белой известкой своде арки соединяющей дворцы. Наполненные багровыми углями жаровни мерно дышали в такт порывам непрестанно летящего над городом ветра. Их жаркие отсветы и горький аромат дыма предавали ужину приятное ощущение трапезы на природе, на выезде.

Нарядные молодые фрейлины ходили вокруг стола, подогревали мясо для горячих бутербродов и напитки. Наполняли чаши, подносили их гостям, что уже давно начали трапезу, не дожидаясь опоздавшего маркиза. Борис Дорс настороженно прищурился, но постарался не подать виду, что это совсем не те люди, которых он желал бы видеть на, как сказала сама принцесса еще пару часов назад, «маленьком дружеском, устроенном в его честь банкете». Спиной к маркизу сидели граф и графиня Август и Мария Прицци, рядом с ними, верхом на скамейке расположился, зловеще и задорно одновременно улыбался новоприбывшему, барон Марк Тинвег, молодая жена майора сидела рядом с ним, положив локти на стол, привалилась боком к его широкой спине. Барон Кристоф с Эмилией Прицци, князь Мунзе, маркиз Раскет с женой, бородатый и хмурый граф Картарре с Набережной улицы и майор Вритте с невестой также присутствовали на трапезе. На стороне же принцессы Вероники, что сидела напротив них, расположились барон Аристарх Визра с Майей Гранне, Корн, Агнесс Булле, Эвилина Тальпасто, Фарканто и рыжая Лиза.

Регина Тинвег в нарядной красно-белой мантии и столичных сапожках на высоком каблуке, прислуживала за столом. Костяные накладки на длинной, до колен, оконечности ее пояса глухо стучали друг от друга при каждом ее движении. На левом запястье белел украшенный зелеными, с желтыми прожилками, круглыми, похожими на глаза, камнями, собранный из искусно вырезанных частей кости, браслет. Неподалеку прохаживался между жаровен, бряцал украшенной серебром перевязью, тихо отдавал распоряжения, что нести с кухни, что готовить, лейтенант Кирка.

Граф Прицци рассказывал какую-то историю. Майор Вритте о чем-то весело беседовал с бароном Визрой. Все пили вино и юво, обсуждали какие-то не особенно важные дела и события и были так увлечены этим делом, что при появлении маркиза Дорса с сыном, никто не проявил к ним совершенно никакого внимания, как будто они были всего лишь прогуливающимися по парку регулярно навещающими дворец гостями Герцога, или заглянувшими на минуту по какому-то важному вопросу рыцарями. Но Борис Дорс не смутился такого отношения: зашел с краю стола, неторопливо и вежливо поклонился герцогине, потом графу Прицци и его жене, потом майору Вритте, после всем остальным.

– Борис, мне холодно! – когда закончились приветствия, капризно заявила принцесса и, пренебрежительно похлопав ладонью по скамейке как кошке, чтобы подошла, продемонстрировала ему свободное место рядом с собой, где, когда была не занята, сидела Регина Тинвег.

На площадке и вправду было прохладно, а герцогиня была облачена лишь в свою светлую мантию с серебристо-голубым узором по рукавам и лацканам и сидела спиной к ограждению и обрыву, откуда постоянно задувал ветер. Так что Борис Дорс снял с плеч свой плотный темно-зеленый полукруглый плащ с серебряной заколкой в форме грозди рябиновых листьев и с поклоном аккуратно укрыл им плечи принцессы, подсел к ней, а когда она подвинулась к нему, обнял ее и привлек к себе.

Граф Прицци, что внимательно следил за всеми их действиями, переглянулся с графиней, чему та коротко и зловеще улыбнулась и кивнула ему, как будто бы они понимали друг друга без всяких слов, взял со стола фужер и отсалютовал маркизу.

– Борис – произнес он сухо, тяжело и многозначительно. Кивнул, жестом продемонстрировал всех присутствующих за столом – браво. Наконец-то вы посетили наше маленькое общество. Соизволили явиться.

Трудно было различить по его серьезному, бесстрастному тону, насмехается ли он, или нет.

– Да, ваше сиятельство – взяв со стола фужер, который поднесла ему сестра лейтенанта Манко, точно также, понизив голос и многозначительно кивнув, отсалютовал в ответ маркиз. Граф Прицци коротко кивнул в знак согласия и, удовлетворившись этим ответом, задал барону Тинвегу вопрос, касающийся каких-то актуальных административных решений.

Борис Дорс же сделал повелительный жест сыну, что угрюмо стоял неподалеку по стойке «смирно», тоже сесть к столу к остальным. По просьбе принцессы Вероники барон Визра подвинулся, обозначая, что тот может поместиться между ним и юной графиней Тальпасто, что тот и сделал.

– Вас зовут Элай? – требовательно и громко спросила у него, облокотилась кулаком о бедро, гордо вскинула подбородок, графиня.

– Елисей Борис Дорс, моя леди – с полоном представился он, оправляя портупею на груди, угрюмо уставился перед собой в пустую тарелку. Все заулыбались его суровому и скованному виду. Ему налили вина и предложили угоститься бутербродами с лимоном, белым хлебом, икрой и соленой рыбой.

– Милый ребенок! – улыбнулась, кивнула на юную графиню, которая принялась донимать юношу, всячески издеваться над ним, подняла лицо к Борису Дорсу принцесса Вероника. Тот тоже как будто улыбнулся, заглянул ей в глаза, поудобнее обнял ее, кивнул в ответ. Но в его внимательном тяжелом взгляде читались совсем другие мысли, а его свободная рука, непроизвольно лежала на ножнах, в готовности в любой момент выхватить меч.

Банкет продолжился. Музыканты отдохнули, выпили вина, заиграли популярную песню. Граф Прицци рассказал анекдот, художник Гармазон нарисовал всех за столом и продемонстрировал портрет. Девицы подались к нему, начали обсуждать, как они получились. Принцесса Вероника встала и, не сказав никому не слова, властно махнула рукой Регине Тинвег следовать за ней, оставив маркиза одного, покинула общество, ушла во дворец.

Так, за беседой и едой прошло еще полчаса, пока фрейлина не вернулась к столу. Гремя костяными накладками, звонко стуча каблуками, она подошла к сидящему за столом, облокотившему подбородок о кулаки Борису Дорсу, и тихим угрожающим голосом так, чтобы слышал только он, сказала, что леди-герцогиня требует его к себе.

На улице стало совсем темно. Темно было и в холле дворца. Светильники были приглушены. У парадной лестницы, на первом этаже, стоял караульный. Из зала, где вечерами сидели младшие фрейлины, занимались рукодельной работой, доносились тихие взволнованные голоса. Какой-то рыцарь вел беседу с девицей под аркой у двери, рассказывал ей о чем-то важном и интересном. На втором этаже было безлюдно: все собрались в трапезной внизу. Только на мягкой скамеечке у лестницы, свернувшись мохнатым калачиком, спала огромная черно-рыже-белая кошка, что при появлении маркиза тут же проснулась, подняла голову и навострила усы. Маркиз нахмурился. Вокруг стояла необычайная глухая тишина: толстые ковры глушили удары шагов, из комнат фрейлин и коридоров не доносилось ни звука, тихо было и за неплотно прикрытыми дверями аудитории, где в ночь фестиваля проходил банкет.

Скрытые за облицовочными деревянными панелями огни едва светились, только слегка разгоняя стоящую в коридорах и в зале у лестницы мглу. В конце коридора едва светлело высокое, расчерченное на квадраты рамами окно. Черный разлапистый куст в горшке отчетливо вырисовывался на фоне сумрачного, чуть подсвеченного электрическим светом города, ночного неба.

Следуя за молчаливой, так ничего и не объяснившей ему фрейлиной, Борис Дорс поднялся на третий этаж, на небольшую темную площадку, где, как и на втором этаже, у парапета лестницы стояла удобная, обитая блестящим бордовым бархатом скамеечка. Справа были большие массивные двери, ведущие на галерею арки, соединяющей дворцы. На узком столике у окна в длинном горшке росли маленькие синие и красные цветы. Снизу, с площадки между дворцами в окна заглядывал свет белого фонаря, отражаясь от угла противоположной стены, росчерки теней оконных рам лежали на высоком потолке. Здесь тоже было сумрачно, безлюдно и тихо. Эхо голосов и звуки музыки, доносящиеся из-под арки внизу, сливались в неразборчивый шум: толстая ковровая дорожка и стенные панели глушили звуки ужина идущего под окнами во дворе. Следуя за фрейлиной, маркиз свернул в коридор налево, в сторону библиотеки. Раньше, когда-то давно, еще весной, в числе прочих приглашенных он несколько раз посещал приемы, которые устраивала для своих подданных по возвращению в Гирту принцесса Вероника, но никогда не поднимался выше второго этажа, наверх в ее личные апартаменты, куда без ее личного разрешения проход был закрыт. Он помнил историю, которой сам же и был свидетелем, как на одном из таких вечеров, когда герцогиня по окончанию торжественной части, покинув гостей, ушла отдыхать к себе, некий пьяный рыцарь грубо пошутив о ней, как о женщине, попытался самовольно пойти за ней следом. Все это закончилось тем, что барон Марк Тинвег и лейтенант Кирка вывели его на улицу, где на глазах у всех без всякой жалости закололи его ударами мечей.

Но сейчас никто не остановил маркиза. Глухо ступая по толстому ковру своими модными лакированными сапожками на высоком каблуке, Регина Тинвег, дошла до дверей библиотеки, отстраненным недоброжелательным кивком указала маркизу войти, но сама не последовала за ним.

В зале было сумрачно, но не темно. Тусклое зарево огней города, подсвечивало белый потолок и контуры предметов. Борис Дорс завертел головой: все здесь ему было незнакомо и таинственно. И темные стены и картины с изображениями неизвестных ему пейзажей, мифологических сцен и рыцарей, и наполненные книгами шкафы, и силуэт широколиственной пальмы в углу большого и просторного темного зала с широкой кроватью рядом с дверью, диваном, низкими столами и массивными мягкими креслами. Но больше всего его поразила темная высокая фигура на другом конце комнаты, у окна, на фоне желтовато-черного пасмурного ночного неба.