Текст книги "Рыцари Гирты (СИ)"

Автор книги: Михаил Фиреон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 40 страниц)

– Значит мне тоже снится сон, Борис. Хотите я вас укушу, и вы проснетесь? – ответила она, едва сдерживая радостную, ликующую улыбку. Момент слабости прошел. Принцесса выговорилась. Она снова была веселой и спокойной, счастливая восторженность переполняла ее сердце. Рядом с ней был искренне любящий ее уже долгое время мужчина, и она со свойственной ей женской чуткостью, понимала это.

– Кусайте, но просыпаться я не хочу – заверил ее маркиз, улыбнулся и поцеловал ее в румяную щеку, отчего она улыбнулась еще шире, и, заложив руки за голову, откинулась на огромной мягкой подушке, крепко зажмурилась, подставляя ему для поцелуев шею и плечи.

– А что до стоящего мужчины… – сказала она, устремив на маркиза пылающий взор, когда ласки закончились, крепко ухватила его руку, яростно сжала зубы, заявила – Гирта это я. Кого я выберу, тот и станет Герцогом. И мне плевать. Сэр Август, мастер Роффе, сэр Тальпасто, мэтр Солько, сэр Ринья, они все научили меня. Показали мне своим примером как надо: без оглядки, без жалости, без договоренностей… Либо сразу и все, либо смерть. Потому что вся эта ерунда, что написана в учебниках по теории права и международным отношениям, в брошюрках по личностному росту, пособиях по управлению людьми и сопливых философских придумках о гуманизме, свободе и естественных правах человека, все это не работает. Это раньше я думала, что можно по книжкам, по-другому, добрым словом, по-честному, по-человечески, что у людей есть какие-то законы, совесть и принципы… Но все это оказалось мишурой, ложью, ничего этого нет. Есть только страх и вера. А все остальное это просто пыль, которую пускают в глаза глупцам, чтобы править ими и отбирать у них деньги. И теперь я такая же, как Белые Всадники, как сэр Август, как сэр Тинвег, как они все, и мне наплевать на их мнение, потому что здесь, в Гирте, как я скажу, так и будет, и все склонятся и провозгласят: слава леди Булле! Потому что кто скажет иначе, тому перед моим дворцом отрубят руки и ноги, и бросят в реку! – она заулыбалась зло, радостно и торжественно, резко, по-змеиному дернулась спиной, откинулась на подушке и уставила на маркиза ликующий беспощадный взор, словно оценивая его, любуясь им.

– Вот только мне все интересно Борис – внезапно переменив жестокий тон на вкрадчиво-ироничный поинтересовалась она, лаская кончиками пальцев его подбородок, приподнимая его голову, разглядывая облик маркиза – вы добились своего. Но чем же вы думали, прося моей руки, и как вы теперь будете жить со мной, кровавым драконом Гирты, истеричкой, искалеченной, психопаткой, от которой сбежал муж, потому что ему надоели мои слезы, жалобы и причитания, и не было никакого личностного росту, ни духовного развития!

– Как с возлюбленной и другом – внимательно выслушав ее, убрал ее ладонь от своего лица, веско ответил ей маркиз. Перехватил ее запястье своей крепкой рукой, с некоторым усилием, ломая ее сопротивление, прижил ее ладонь к одеялу и ласково, но твердо свел ее пальцы со своими – как все нормальные люди. Вы родите мне крепких и сильных сыновей, а я буду вашим верным и заботливым мужем, другом и защитником.

– Договорились, хорошо! – беззаботно улыбнулась его ответу принцесса – можете приступать к своим обязанностям друга и защитника. А я пока у вас тут посплю, у вас тут так спокойно и тихо. А у нас подъем в семь и отбой по часам, но сна ни у кого ни в одном глазу. Я сама ввела эти правила, чтобы хоть как-то приучить всех к дисциплине, и сама постоянно не высыпаюсь, и времени ни на что нет…

* * *

В коридоре послышались настойчивые грубые голоса и ругань, загремели стремительные грозные шаги. Борис Дорс моментально очнулся от сладостной усталой дремоты, вскочил на ноги, по привычке схватился за меч, который всегда держал в изголовье постели. В соседней комнате с треском сломался замок, с грохотом распахнулась дверь. Но маркиз был уже в кабинете. Пинком опрокинув массивный стул под ноги ворвавшемуся лейтенанту Манко, что был уже готов налететь на него с мечом, но запоздал, будучи несколько дезориентирован от удара о выломанную им с разгону дверь, без замаха и без промедлений, навалившись всем телом, с вытянутой руки ткнул рыцаря в грудь, закричал грозно и яростно.

– Отставить!

– Где она! – потребовали ответа Фарканто и капрал Линде, наперсник лейтенанта, одновременно держа за заломленные за спину руки согнувшегося, еще пытающего сопротивляться Елисея Дорса. Позади них к стене отшатнулась рыжая Лиза, вскинула руку в магическом жесте, но рыцари своими широкими спинами загородили ей узкий коридор, не давая пройти.

– Аксель! Готфред! – яростно, страшно и громко выкрикнула принцесса Вероника. Миг и она, как была растрепанная, без мантии, в одних рубахе с неподвязанными рукавами и юбке, босиком, ворвалась в кабинет – довольно!

Все замерли, держа наготове мечи.

– Вероника! Готфред! – горестно воскликнула рыжая Лиза, увидев, что лейтенант Манко привалился к дверной раме и, молча сжимая в побелевшей ладони оружие, держится за пробитую ударом грудь. Кровь струилась между его пальцев густыми темными потоками, заливала его нарядную, надетую к воскресной литургии одежду.

– Было либо я, либо он! – все еще держа на вытянутой руке меч, обозначая дистанцию, без особой надобности заслоняя рукой герцогиню, оскалился, возбужденно и грозно крикнул, маркиз – закончили! Аксель?! Уве?! Ну же! Отставить! Отбой! Надо перевязать его!

– Борис, ей Богу! – брезгливо воскликнул, замотал головой Фарканто, опустил меч, кивнул капралу Линде.

– Пошел вон, щенок! – зарычал, крикнул тот, отпустил и грубо оттолкнул прочь сына маркиза с такой силой, что тот едва не оступился. У юноши было разбито все лицо, рубаха и мантия испачканы в крови.

Борис Дорс отставил меч к стене. Они с Фарканто уложили раненого на диван и послали за доктором. Рыжая Лиза без лишних пререканий и разговоров омыла руки спиртом из графина и сунула ладонь в открытую, хлещущую кровью рану, чтобы прощупать повреждены ли ребра или нет.

– Глубокая? – прошипел лейтенант Манко, закатывая глаза и скрипя зубами от боли – моя леди… – обратился он к принцессе Веронике – сэр Дорс будет вам отличным защитником… и замечательным мужем… С Богом…

– Вы все сделали верно, Готфред – села рядом на подвинутый ей Фарканто стул, заверила его она тем холодным, доверительным и властным тоном герцогини, которым она всегда разговаривала со своими подданными. Откинула рукав, чтоб не залить кровью, заботливо и ласково положила руку на лоб рыцаря – вы мой верный и славный защитник. Спите, вы выздоровеете, рана неглубокая, наутро вам станет легче.

– Моя леди… – попробовал улыбнуться, прошептал лейтенант и закатил глаза, пытаясь разглядеть ее: чтобы двигать головой у него уже не было сил. Через несколько секунд он особенно глубоко и тяжело вздохнул, закрыл глаза и впал в забытье. Рыжая Лиза заткнула рану платком. Маршевым шагом наступающей пехоты пригрохотал дежурный доктор. С ним явился его помощник, раскрыл большую кожаную сумку, достал, разложил на столе инструменты, перевязочные материалы, флаконы и иглы. Пришли келейница, оруженосец маркиза, епископ и другие обитатели поместья. В мрачном молчаливом осуждении стояли в коридоре, смотрели на залитый кровью кабинет. Борис Дорс повлек принцессу Веронику в спальню, помог ей одеться. Когда они вернулись, она подошла к раненому, в ожидании, что скажет врач, замерла с хмурым, надменно-недовольным видом. Борис Дорс властно положил ей ладонь на плечо, обвел всех внимательным диким взглядом, встал рядом с ней, но герцогиня не выказала протеста этим объятиям, не отвела его руки.

– Мы мешаем доктору – сказал маркиз принцессе, Фарканто и капралу Линде и, взяв свой окровавленный меч, повлек всех прочь из кабинета.

Спустившись на первый этаж, они сели на скамейки в пустой трапезной. Молчаливыми взглядами отвечали на такие же немые укоры семинаристов и других насельников епископской резиденции. Кто-то пошутил в коридоре про то, что надо потянуть жребий, кто будет отпевать умершего. Разозленный этими глупыми словами Фарканто молча и яростно вскочил со скамьи и бросился на семинаристов. Глухо загремели удары, тяжело загрохотало упавшее тело. Кто-то запротестовал, но Фарканто разошелся, без всякого разбору начал бить всех.

– Дверь надо было выбивать ногой, а не плечом – с мрачной насмешкой посетовал, кивнул, сидя на скамейке положа ногу на ногу, капрал Уве Линде.

– Топором – поднял на рыцаря неподвижный враждебный взгляд, угрюмо ответил ему Борис Дорс. Принцесса Вероника, что сидела рядом, держалась за его локоть, как для протокола на торжественном банкете, машинально кивнула в знак согласия с ним. Она снова была отстраненной и холодно-равнодушной, словно все то, что только что произошло между ее людьми, ничуть не тронуло ее сердца.

– Если бы сэр Борис действительно бы задумал дурное – продолжил, обратился к герцогине, с намеком рассудил Уве Линде, наперсник и капрал лейтенанта Манко – Готфред не защитил вас, не исполнил свой долг, моя леди…

– Значит на то была Воля Божия – снова начиная злиться, сжимая рукоять меча, сверкнул глазами, грубо перебил его маркиз – а стучать вас там в вашей жандармерии сэр Август вообще не учил?

Пока Фарканто бегал по коридорам первого этажа, гонялся за семинаристами, истерично и надрывно ругался с ними, отчаянно колотил ногой в запертые двери келий, маркиз сходил на кухню, принес чайник и налил всем в казенные глиняные кружки горького чая чуть крепленого сидром. Первой подал герцогине, потом себе и остальным.

– Ну что, помолвка? – уточнил вернувшийся Фарканто, он был разгорячен, но доволен тем, что наконец-то выместил свою ярость хотя бы на несчастных семинаристах.

– Да, я предложил леди Булле свои руку и сердце – кивнул в ответ, прямо и с вызовом уставился ему в глаза племянник епископа.

– Ага. Что-то мне все это напомнило… – застенчиво заулыбался Фарканто и осведомился – а венчать тоже сами себя будете?

– Аксель, заткнись! – внезапно презрительно и раздраженно бросила ему принцесса Вероника – ты еще не Динтра, и пока тебя не приняли в семью, изволь придержать свой поганый язык!

Через некоторое время вернулись епископ, доктор и рыжая Лиза. Доктор сказал, что он прижег сосуды, наложил повязку, на вопрос, выживет ли лейтенант, ответил – да, возможно, шансы есть и достаточно большие. Епископ смерил присутствующих недобрым взглядом, остановил свои колючие зеленые глаза на племяннике и со словами.

– Зайдешь ко мне сразу как освободишься – быстро и яростно перекрестился на иконостас и, стуча посохом, вышел.

* * *

Глава 26. Ожидание. (Понедельник и еще неделя)

Потянулись дни. Лейтенант Филипп Кранкен заменил в отделе Дюка. Этот мягкий и апатичный с виду человек больше слушал, чем говорил, никому не возражал, часто улыбался, но смотрел внимательно и непреклонно, из за чего у всех служащих отдела Нераскрытых Дел, в том числе и у Вертуры с Марисой, как-то независимо друг от друга сложилось мнение, что он самый настоящий шпион и провокатор, приставленный следить за их коллективом.

В назначенный день Вертура, инспектор Тралле, лейтенант Турко и Фанкиль ходили на похороны Дюка. Его отпевали в часовне полицейской комендатуры, что располагалась в северном крыле здания, на втором этаже. Усопшего принесли в закрытом гробу. Детектив и лейтенант приподняли крышку, иерей без особого интереса заглянул внутрь, удостоверился, что тело на месте, приступил к панихиде.

Неторопливо разжег уголь. Одной рукой размахивая кадилом, чтобы раздуть, второй листал по закладкам молитвослов, рассеянно смотрел куда-то в окно, на бегущие за ним облака и пасмурное серое небо.

На похороны пришли жена полицейского, сестра с мужем, два брата, толпа более старших родственников и множество детишек. Все с низкими лбами и угрюмыми лицами, каким был и сам Дюк. Стояли, сбившись в плотную кучу, бросали недоверчивые, злобные взгляды исподлобья на проходящих по плацу жандармов и полицейских, но никому не было до них никакого дела: в комендатуре Гирты часто отпевали умерших. И погибших при исполнении служащих и убитых, кого свозили со всего города в полицейский морг для установления причин смерти, так что все относились к этим, случающимся едва ли не через день, поминкам с печальным, усталым, безразличием. Только капрал Гицци, подкрепляя свои слова зажатой в кулаке плеткой, подошел к заранее рассевшимся на скамейках у конюшни многочисленным, уже подвыпившим родственникам полицейского, строго-настрого запретил, распивать на территории, проводить какие бы то ни было поминки. Так что, по завершению отпевания и всех формальностей с документами, гроб просто вынесли из комендатуры, погрузили на телегу и, украсив его белыми, с синими надписями, траурными лентами, в сопровождении фальшиво завывающей скорбной толпы вывезли с плаца, повезли куда-то прочь, на чем проводы полицейского и завершились. Вертура что уже много раз видел такие процессии на улицах города, и в этот день помогал грузить неудобный тяжелый гроб и успел утомиться, натер руки, за этим делом, был нисколько не впечатлен этим бестолковым и шумным шествием.

После этого случая никто на службе как-то больше особо ни упоминал о Дюке. Ни Фанкиль, которому тот был абсолютно неинтересен, ни любящий осудить всех за глаза лейтенант Турко, ни глумливый доктор Сакс. Все словно тут же забыли о том, что такой вообще был. Безразлично посмотрели вслед телеге, на которую по соседству с гробом взгромоздилась многочисленная родня служащего так, что худая лошаденка еле вытащила ее в северные, выходящие на улицу Котищ, боковые ворота комендатуры, покивали, скучно пошутили над балбесами, простаками, обалдуями, покурили и вернулись к своим делам. Вечером зашел помощник бухгалтера, сказал, что что-то неправильно рассчитали с умершим. Спросил инспектора, но того на месте не было, так что он ушел и больше не приходил.

Только одна Мариса, которая не пожелала присутствовать на отпевании, осталась наверху, в отделе, с отвращением и злобой высказалась, плюнула, пока не видел инспектор Тралле, прямо на пол, заявила.

– Ну его к черту! Так ему и надо. Туда ему и дорога! Чтоб синим пламенем в аду горел!

Вечером, когда она выпила и с мстительной обидой в голосе начала жаловаться на то, как она ненавидела Дюка, и какой мразью он был на самом деле, детектив узнал, что раньше тот не раз щипал ее, когда она проходила мимо его стола дежурного у дверей, а раз, когда она попыталась дать ему отпор, ударил ее больно, и никто, кроме Фанкиля, который ограничился вялым замечанием, за нее не вступался. Лейтенант Турко боялся Дюка, а инспектору Тралле и магистру Дронту их с Марисой ссоры были абсолютно безразличны.

В один из последующих дней, сидя вечером на лавке пол ивами с князем Мунзе и сэром Порре, узнал детектив и о беде, постигшей лейтенанта Готфреда Манко. Его прооперировал во дворце доктор Фонт, вскрыл грудную клетку, сделал переливание крови, поставил дренаж, назначил уколы и таблетки. Сказал, что рыцарь скорее всего поправится, но не в ближайшее время. Сидя за столом во дворе под ивами, за чаем с пряниками, говорили о Борисе Дорсе и принцессе Веронике. Высказывались осторожно и сдержано. Мстительный нрав и дурной напористый характер нелюдимого племянника епископа был давно известен в Гирте. У каждого было что сказать, но, даже выпив, все держали свое мнение при себе: никто не желал, чтобы его слова запомнили, а потом нашептали тому, кто в ближайшее время мог стать правителем герцогства. Воздержался от лишних слов и веселых рассказов об их пьяных приключениях и чудачествах с бароном Гонзолле в Мильде и детектив.

Небо хмурилось. Вдоль домов по узким улочкам задувал теплый ветер. Мелко шелестел бледными, уже начинающими желтеть листьями растущей прямо под стенами дома черной, ободранной понизу на бересту в печку и трутов для трубок березы. Поднимал сухую пыль, задувал в огороженный высокой чугунной изгородью и кустами сирени скверик. Девицы сидели на лавках за своим столом отдельно от мужчин. Шили, поглядывали на сидящих под ивой на складных походных стульях рыцарей. Мариса встала, не скрывая наглого, злорадно-торжествующего вида, подошла, подсела к ним. Приметив багровую ленту в ее волосах, ее тут же любезно приняли в круг, налили чаю с сахаром, поделились сушками и сладкими сушеными сливами. Продемонстрировали свои вышивки, начали расспрашивать про банкет в доме депутатов, охоту и дела во дворце. Весело защебетали о новостях моды, мужчинах и последних сплетнях.

Так за делами в комендатуре и посиделками вечером после службы, когда отпускали до наступления темноты, и можно было перед сном прогуляться или зайти в гости, прошла неделя. Ничего особенно серьезного и выходящего из ряда вон, за эти дни в городе не случилось.

* * *

Небо снова было пасмурным, как и все прошлые дни, но дождь так и не пошел. Вертура работал на выездах и в отделе. В среду по заданию инспектора Тралле они с Марисой ходили на рыночную площадь, без всякого интереса смотрели на порку. Ушли сразу по окончанию мероприятия. Знакомые студенты приглашали выпить с ними, но Мариса грубо заявила, что у нее служба и надо еще подготовить статьи. Весь вечер она мрачно кривилась над столом, придумывая как занимательно и литературно, для каждого издания в своей манере, описать давно надоевшее и уже не вызывающее никаких эмоций, кроме усталого рабочего раздражения действо.

Несколько раз детектив заходил к Борису Дорсу, к которому на прием теперь выстроилась целая очередь каких-то пожелавших напомнить о себе родственников со стороны брата и жены, старых знакомых, с которыми он не имел дел уже по многу лет и полузабытых сослуживцев. Раз, войдя в кабинет маркиза, Вертура обнаружил друга сидящим за рабочим столом, дымно курящим трубку и прилаживающим нарядные, наверное только недавно купленные серебряные накладки к ремню и портупее. Рядом с маркизом на столе, стояла большая чашка чая, а на голове племянника епископа красовался черный, украшенный серебряным крестом и триколором Гирты, ветеранский берет. Откинувшись на спинку стула, Борис Дорс приветствовал детектива и, с мрачной торжественностью продемонстрировав свой новый головной убор, сообщил, что майор Вритте спустя шесть лет после окончания войны внезапно соизволил пригласить его, маркиза, в ветеранский клуб и лично пожаловал эту почетную принадлежность. Выпив с Вертурой чая с пряниками, Борис Дорс с малоскрываемым агрессивным раздражением нажаловался, что в офицерском чине он никогда не был и все, чего он удостоился на службе в бригаде графа Дугласа Тальпасто, так это звания ротного старшины, а по сути бригадира подневольной рабочей артели.

– Вот все мои регалии – сжимая в руке стальную сержантскую подвеску и кивая на свой старый серый берет с опознавательным черно-белыми лентами, со злостью бросил обновку на диван, маркиз. Он скривил лицо, сжал кулак и, наверное, хотел сказать что-то очень дурное про подарок и самого майора, но сдержался, снова схватился за свою перевязь, злобно уставился на прилаженные к ней украшения, не криво ли он приделал их.

– Ничего – продемонстрировал ладонью, заверил его детектив – скоро и сэр Дуглас к вам лично придет, будет предлагать вашего сына на своей внучке женить.

– На малолетке одноглазой что ли этой? А вот теперь я еще и подумаю над его предложением! – мрачно заулыбался шутке, с презрением ответил маркиз и, накинув через плечо портупею. Застегнув ее на поясе и груди, надел к ней свой старый берет и подаренные ему недавно каким-то рыцарем пластмассовые черные очки.

В среду приехали маркиз Раскет с женой. Позвали Вертуру и Марису во дворец на чаепитие, которое закончилось тем, что детектив допоздна сидел в трапезной для кавалеров гвардии с капитаном Форнолле и еще какими-то рыцарями. Под звуки граммофона, бесконечно играющего, молотящего в углу как будто одну и ту же пластинку, пил приправленный вином чай с пряниками, пока Мариса и герцогиня с девицами развлекались в библиотеке какой-то замысловатой настольной игрой, похожей на ту, в какую играли в комнате консьержа на первом этаже дома детектива, старики. Потом Вертуре сказали, что он может ехать домой, а за Марисой пусть заедет завтра после обеда. Детектива подвез в своей повозке князь Мунзе.

– А тут сэр Картарре с братом и сыновьями, соседи наши с Набережной, недавно вернулись. Плавали они в поход на лодочке к островам, это за Сорной, к северу – по-пьяному обстоятельно рассказывал он, вытянув худые ноги в модных сапогах и откинувшись на заднюю спинку сиденья – семейка была там местных беспредельщиков. Давно на них жаловались, что всякую мерзость творили. Наши их всех там порубили, леди Веронике подарков привезли, троих, кто из этих мразей и душегубов жив остался, ей показывают, просят ее их судить. Те плачут, молят о пощаде на коленях. А леди Булле курит, смотрит на них. Приговор вынесла: хорошо, раз Христом Богом просите, пощажу, жить будете, говорит, но только по частям. И мастеру Тсурбе сказала позвонить, чтобы он приехал, их разрезал, и нашим, кто болеет, тому почки, глаза или сердце заменил.

Доехав, они еще долго сидели в коляске у дверей дома Вертуры, пили, громко разглагольствовали о политике. Орали на всю улицу так, что эхо их охрипших от вина выкриков оглашало весь квартал, а потом к ним вышли какие-то вооруженные люди с лиловыми бантами, узнав князя, поначалу вежливо советовали им идти во двор или квартиру. Вертура точно не помнил, но, кажется, был какой-то конфликт и он вместе с каким-то жандармом убеждал, силой тащил в дом, разбушевавшегося рыцаря. Утром Вертура проснулся у себя в комнате на полу, на ворохе выброшенных из шкафа вещей, с занемевшим до боли плечом и ушибленной щекой. Князь Мунзе же занял кровать, лежал на ней по диагонали, прямо в уличной одежде. Его высокие модные сапоги для верховой езды стояли у кресла в изголовье постели, в них были воткнуты портянки, а чтобы не подламывались голенища, вставлены поленья. Надо ли говорить, как Мариса, убирая весь этот разгром, ругала детектива.

– Ты знаешь, кто такой этот твой сэр Мунзе? – упрекала она его, бросая по сторонам злобные взгляды. Понизив голос, так чтобы ее случайно не услышали из коридора, с угрозой зашипела – что ты ему разболтал? Он куратор Университета, один из ближайших наперсников сэра Августа. Ты еще с Тинвегами выпей, они с женой тебя самого на куски разрежут!

* * *

В субботу, после обеда, с коллегами из отдела Нераскрытых Дел, почти полным составом, кроме лейтенанта Кранкена, которого оставили на дежурстве и доктора Сакса что по каким-то своим делам поехал в город, сидели в кофейной напротив ворот полицейской комендатуры Гирты.

Все произошло внезапно. Инспектор Тралле спустился в зал на второй этаж, ни с того ни с сего, выгреб из поясной сумки горсть мелочи, не считая, отдал деньги Фанкилю, сказал что надо сделать перерыв. Приказал Марисе сходить за Хельгой Тралле на другой конец здания комендатуры, где рядом с часовней, над моргом, располагался ее кабинет.

Мрачной, нелюдимой толпой они вошли в заведение, заняли стол у окна, заказали выпить. Скупые разговоры о делах, о службе как-то быстро сошли на нет. Положив перед собой на стол рядом с кружками шапки, молча сидели, угрюмо смотрели в стол, курили, хлебали большими глотками горькое дешевое юво, ждали, когда даст в голову, думали какие-то свои недобрые мысли. Вечернее рыжее солнце било в окна. На горе, над тополями и крышей полицейской комендатуры, темнели зубчатые стены и массивные башни крепости. Ветер задувал с моря, раскачивал верхушки высаженных по периметру плаца вдоль реки деревьев. По улице ходили пешеходы, катились повозки, проезжали верховые. Инспектор Тралле сидел, привалившись локтем к подоконнику, вытянув под столом по диагонали ноги так, что занимал на скамейке целых два места. Лейтенант Турко мрачно смотрел в свою кружку, облокотившись обеими руками о стол, растирал ладонью недавно ушибленное в драке с коллегами лицо. Перед ним лежала его растрепанная облезлая шапка-малахай с хвостом, а рядом нож с резной рукояткой, который он конфисковал на одном из служебных выездов. Чтобы хоть как-то скрасить посиделки, Фанкиль начал рассказывать очередную многословную историю про кошек, про то, что они были первыми биологическими существами, которых реплицировали для разведки изменившегося окружающего мира и что есть мнение, что в Центре сидят не люди, а кошачьи патриархи, с которыми общаются контакторы и управляющие Станциями разумные машины. Что эти кошки живут намного дольше обычных и обладают более высоким интеллектом, чем люди, а также наделены расширенными аналитическими способностями, и что такие как Мина, это как раз кошки с рецессивными генами тех самых разведчиков, что могут проходить сквозь стены, менять свой облик и локально изменять законы физики путем искажения окружающего их многообразия массива пространства-времени…

Ему не отвечали, но и не прерывали. Даскин, что разместился напротив инспектора, обнимал навалившуюся на него Еву, хлопал ладонями по ее полным рукам, кривился, без всякого стеснения насмехаясь над этой бесполезной, излагаемой от нечего делать и большого ума лекцией. Мариса зевала, и только Вертура иногда машинально говорил «ага», когда Фанкиль обращался к кому-нибудь за подтверждением, слушают его или нет. Впрочем, казалось, это ничуть не смущало рыцаря, который все говорил и говорил так, как будто слушая самого себя, упиваясь собственными знаниями и речью.

– Лео, прекратите! – наконец вяло отмахнулся от болтовни коллеги, утомленным этим бесконечным монологом, инспектор – мы уже поняли, что вы хуже демонов. И богословие у вас через математику и человек не венец творения, и машины вам предпочтительнее, чем люди, и смерть у вас обратима и науки ваши, как магия, сам черт ногу сломит…

– Никакой магии! – возразил Фанкиль – все дело в возможности к принудительному изменению квантовых операторов в пределах…

– Лео, раз вы такой трансгуманист – глумливо посоветовал Даскин, которого Ева окончательно вдавила в угол своей широкой спиной – вставьте себе выключатель громкости и крутите!

Хельга Тралле, что сидела рядом с инспектором, быстро просматривала подшивку каких-то заполненных мелким, малоразборчивым рукописным текстом листов, не принимала никого участия в общении, подняла от записей голову и внимательно посмотрела на полицейского, отчего тот устыдился, опустил глаза, уткнулся Еве в ее растрепанные жесткие волосы, с силой задул в них.

– Ну на всякую чертовщину и нужен остро заточенный стальной крест – передернул плечами, ничуть не смутился Фанкиль с наглым видом человека, наслаждающегося тем, насколько окружающие раздражены его поведением – есть угрозы, мы с ними боремся. А что до технологий, так мракобесие это когда считают, что религия противоречит науке. Впрочем, та же наука это прежде всего опыт и эксперимент. А сколько невинных жертв врачебных ошибок, ложных теорий и предрассудков докторов легло в основу современных медицинских наук и методов лечения? Без счета. И никто не же не жалуется, что до антибиотиков раны лечили ртутью, а кровопускание было средством от всех болезней. Так что не надо тут. А то, что когда-то считали, что градобитие и буря это кара Божия, так разве с тех пор что-то изменилось? Подходящей научной теории просто не было. И всего-то, элементарный опыт, демонстрирующий инерционную модель вселенной. Богословие на пальцах, смотрите.

Он раскрутил свою кружку с ювом, вызвав в ней мутный водоворот, а когда тот приобрел достаточную скорость, сунул в него кончик ножа лейтенанта Турко, создал срыв потока с пеной.

– Никакой магии и предрассудков. Все рассчитано заранее. И идущие вокруг нас химические. И физические процессы и наши действия, все включено в пространственно-временной массив. Если бы мы были в этой кружке, то могли бы сколько угодно гадать об этом водовороте и никакая квантовая физика, никакие формулы, описывающие процесс, никогда бы не раскрыли нам истинных причин и изначальных предпосылок, которые так и остались бы для нас на уровне слепых гипотез и беспочвенных предположений. Так что наука это просто наука. Мы имеем право на то, что мы можем. Другой вопрос, что есть заповеди и положения церковных соборов и им надо следовать. Есть конечно в нашем бытие пара противоречий… Например кулуарное мнение, что программа Репликации полторы тысячи лет назад была результатом работы Архитектора, который как-то повлиял на протоавтоматы, чтобы они приняли это решение. Он намеревался заполучить еще некоторое количество душ в аду, но мы христиане и, похоже, у него все вышло не совсем так, как он хотел. Впрочем, не нам судить о вреде или пользе этого явления. Если бы на то не было Воли Божией, я полагаю, по какой-либо причине этого бы не случилось…

– То же самое говорил и Эрсин – угрюмо заметил детектив.

– Эрсин может говорить все что угодно – обстоятельно ответила Хельга Тралле, закрывая свою папку с документами – это его работа. Обладая неким опытом, с помощью утрирования и импликации, он может выстраивать любые теории, которые по своей сути, имея в основании некие частично верные предпосылки и даже правильные логические выкладки, будут иметь неверный вывод. Например, может ли Бог создать такой камень, который сам же не сможет поднять. Из чего в обоих случаях следует вывод, что Бог не всесилен.

– А что по этому поводу говорит богословие? – утонила Мариса. Им с Вертурой и Ингой не хватило места у окон, и они сидели с торца стола на подвинутой из соседней секции скамейке, что теперь загораживала проход между столами, мешала посетителям заведения проходить.

– На этот вопрос отвечает математика, теория множеств, а не богословие – ответил за куратора полиции Фанкиль. Он потянул руку к ранцу в котором они с Ингой принесли кота и положили его рядом с Вертурой, достал из бокового кармана блокнот и вставленный в обрезанное гусиное перо грифельный стержень, чем потревоженный кот был очень недоволен, быстро начертил несколько слов, продемонстрировал Хельге Тралле формулу, внимательно, выжидающе глядя на нее, задал вопрос – а является ли слово «все», действительно всем, или нет? Входит ли в него только то «все» что Бог может или «все», чего он, в том числе и не может?

– То, что вы говорите Лео, это самореференция – ответила она без тени улыбки, и, не разворачивая к себе лист, не глядя, быстро начертила справа налево, кверху ногами под строчкой Фанкиля так чтобы было видно рыцарю, короткую формулу, похожую на математическую – например. Все утверждения ложны. Ложно ли и это утверждение? Или полицейский проверяет всех, а кто проверят полицейского?