Текст книги "Рыцари Гирты (СИ)"

Автор книги: Михаил Фиреон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 40 страниц)

– Не трать патроны! – зло окликнул ее магистр. Он поднялся от своего алхимического стола, где помимо сложной аппаратуры стояли соединенные с ней банки с еще живыми органами, которые он за последние недели вынул из своих подкарауленных на ночной дороге жертв. Держа в руке шприц, подошел к герцогине, взял ее за руку и, резким, грубым, движением нащупав на ней вену, вогнав в нее иглу по самое основание, сделал ей инъекцию. Вторую, такую же, сделал себе.

– Понесешь сумки. Эти препараты нужны чтобы закончить твое лечение.

– Ахаха! – засмеялась она, запрокинул голову страшным надрывным смехом – ты в своем уме?

– Патрик сдержал слово. Он помог нам. Видишь, как меняется мир? Чувствуешь эту силу? Это Йекти. Конец Железному Кресту, конец лунным червям и их кровопийцам. Гирта падет, сгорит в огне. Нам вернут эти земли. Осталось немного дожать, и ты станешь нашей Королевой. Ты же Наследница. А я, после смерти отца, теперь Старший Жрец…

– Они снова найдут способ нас обмануть! Одурачить, убить! – прищурившись, глядела на багровое небо и медленно вращающиеся, летящие к земле, светящиеся, словно бы раскаленные клубки уродливых, сплетенных в чудовищном адском оргазме тел, жалобно завыла, запротестовала Элеонора Ринья – ты…

– Я же сказал! Теперь и у нас будет оружие как у Них! – прошипел, возразил Алистер Дронт, схватил ее за руку, словно пытаясь убедить не только ее, но и себя – Патрик сказал, он обо всем договорился. Они обещали, что позволят нам жить здесь, чтобы мы не пускали сюда людей. Им это выгодно, у Них есть план развития: снести Гирту, чтобы никого тут не было, чтобы не мешали производственному процессу. Создать особую экономическую зону, сделать регион передовым. Прислать машины, такие, как Тсурба, чтобы копались в земле, построить автоматические фабрики, наладить дороги со Столицей. А нам они отдадут южный берег и Лес. Им нужны только железные холмы на севере, сера, уголь, алюминий и свинец. Ты не понимаешь! Наши цели совпадают, они не люди, у них нет предрассудков, только задачи и цели. Партнерство обоюдно выгодно, они помогут нам, мы поможем Им. У Них все готово. Антенна и система дистанционного управления уже есть. Осталось немного, Они все изменят…

– А сейчас мы горим! О чем ты только думал? – возразила она – ты привел их сюда! Мы умрем здесь!

– Я их сюда не приводил! – зарычал на нее, злобно толкнул ее, магистр – это твоя прихоть и твоя жажда крови и развлечений заставила их наплевать на договор! Они знали, что это ты, но готовы были терпеть до определенного предела! Но ты же не слушала! Ты никого никогда не слушаешь! Как не слушали и все вы! Вам надо было спрятаться, затаиться, как сделал я, как делал мой отец, показывать всем своим видом, что мы заодно с ними! Ждать выгодного момента! А ты…

– Ты должен спасти меня! Ты клялся мне в верности! Ты должен помочь мне!

– Закрой рот. Если хочешь жить, делай все как я скажу – грубо и зло ответил он ей – сейчас мы спустимся. Спрыгнем с высоты второго этажа, обратимся, а дальше они ничего нам не сделают. Это военный стимулятор, таких еще не изобрели, это Патрик дал его мне. Алой Ведьмы среди них нет, их оружие не работает, они просто люди. Сколько таких мы уже убили. Мы разорвем их всех. Идем, или ты хочешь поджариться здесь?

Элеонора злобно тряхнула головой, оскалила клыки и пошла за ним.

Они взяли сумки и, так и оставив стучаться в толстые запертые двери внизу людей, что задыхались в дыму этажом ниже, пошли на крышу башни, на самый верх. Миновали еще одну, тайную, библиотеку полную редчайших оккультных, научных и исторических книг, поднялись по винтовой лестнице на площадку на крыше.

– Не стреляй! – высунувшись из бойницы, замахал руками, пронзительно крикнул Алистер Дронт во двор, вниз.

– Чего тебе? – не показываясь из-под арки, хриплым надрывным голосом ответил ему лейтенант драгун снизу.

– Дай спуститься! Дай нам уйти!

– С чего бы это? – грубо спросил магистра Фанкиль, когда лейтенант подозвал его посмотреть, что там случилось. Рыцарь осторожно подошел к горловине туннеля, стараясь держаться в тени, чтобы в него не выстрелили. Он был без шлема, в одной его руке была трубка, которая постоянно гасла, в другой фитиль. Полицейского трясло от волнения.

– Просто дай нам уйти! Лео, мы последние! Отпусти нас! Мы навсегда уйдем из Гирты!

– Обойдешься!

– Прошу тебя! Ну будь человеком, ради Христа! – взмолился магистр Дронт – помоги нам! Мы горим!

– Вот ради Христа и гори, ты этого заслужил!

– Дай нам спуститься!

– Спускайся! Только ружье выкинь!

– Чтоб ты меня убил?

– Не хочешь, там и сиди.

Алистер Дронт подобрал лежащую рядом толстую палку и бросил ее в сторону, на горящую крышу герцогской библиотеки.

Фанкиль скривился.

– Ради Христа тебе, мразь еще! – не выдержал зло, с обидой, бросил сквозь зубы он драгунскому лейтенанту и, снова обратившись к горже туннеля, прокашлялся от дыма, крикнул наверх – ну, давай вниз!

– Ты обещал не тронуть нас! – с сомнением в голосе ответил ему Алистер Дронт – поклянись!

– Клянусь! – ответил Фанкиль.

– Мы идем! Ты поклялся своим Богом!

Алистер Дронт выдвинул через машикуль корзину, намотал канат на редуктор и, проверив, сможет ли он безопасно спустить их вниз, позвал Элеонору Ринья к себе. Оба встали в корзину и взялись за канаты. Пламя уже достигло четвертого этажа башни, того, где были люди. Кто-то выпрыгнул через бойницу, сломал себе ноги или спину, но был еще жив. Магистр Дронт начал осторожно спускать корзину вниз. Когда они были на уровне пятого этажа, Фанкиль быстро кивнул Даскину, что с готовностью ожидал в тени. И, пока руки магистра были заняты канатом, тот стремительно выскочил во двор с луком наперевес, и одну за другой начал посылать в спускающихся свои черные, оперенные искусственным материалом, похожим на пластмассу, стрелы. Следом за ним из туннеля выбежали драгуны, что ждали сигнала к атаке на мосту и в туннеле. Вооруженные луками, они начали засыпать магистра Дронта и Элеонору Ринья ярко горящими химическими стрелами, поджигая новые заряды от пылающих досок и стен.

Первая стрела Даскина попала магистру Дронту в спину, но под действием сильнодействующего препарата, тот почувствовал только толчок и не сразу понял, что с ним даже когда рядом вонзилось еще несколько зажигательных стрел. Боевой наркотик отключил ему все ненужные ощущения, но как только маг с ужасом осознал, что горит, было уже поздно что-либо изменить: рядом, прямо ему в ухо, дико, страшно и пронзительно завизжала, заревела Элеонора Ринья. Горели ее волосы и ее тяжелая шерстяная одежда. Пыталась сбить пламя, она опасно закачала люльку, и, не удержавшись от паники и страха, отпустила веревку и сорвалась с нее, с хрустом ударилась о камни двора, изломанной бесформенной грудой, забилась на них. Магистр Дронт попытался одной рукой выхватить свое ружье из кобуры, но ему в плечо, порвав сухожилия, вонзилось сразу несколько стрел. Еще две впились ему в другое плечо и ту руку, которой он держал веревку. Пальцы разжались, корзина помчалась вниз, и с треском разбилась о каменную брусчатку перед башней во дворе, упав прямо на корчащуюся внизу герцогиню.

– Ты же поклялся! – это было последнее, что маг успел крикнуть Фанкилю, когда тот подскочил к нему и ударом шестопера расколол ему череп.

– Головы руби! – крикнул рыцарь Вертуре, что был уже рядом, занося для атаки с двух рук свой длинный меч.

Метким и тяжелым ударом, как на тренировке с обмотанным толстыми веревками чучелом, детектив разрубил голову и шею пытающейся подняться на переломанные ноги горящей, но еще живой Элеоноре Ринья, Волчьей Ведьме, Зверю Гирты. Не помня себя от ярости, жара, близости бушующего пламени и возбуждения, перекинув оружие на плечо, схватил одной рукой ее за остатки волос, попытался оторвать ее голову от изломанного, пронзенного горящими, не гаснущими в воде стрелами тела, но у него не получилось. Тогда он снова схватился за меч, чтобы довершить начатое, но к нему выбежал взволнованный до дрожи в коленках, с округленным от страха лицом доктор Сакс. В его руках была бутылка с горящим фитилем и смешанным с фосфором керосином. С размаху бросив ее на корчащихся в агонии, на глазах обращающихся чудовищами, не способных умереть под действием страшного боевого наркотика Алистера Дронта и Элеонору Ринья, мигом опасливо отскочил от них. Вспыхнуло жаркое пламя, поглощая яростно бьющиеся, переломанные падением, обгоревшие и исколотые стрелами тела. Драгуны еще некоторое время рубили их топорами и мечами, крошили на части, пока они совсем не затихли, не обратились горящим, изрубленным в клочья бесформенным месивом.

– Вы же прибыли в Гирту чтобы расследовать дело Зверя? – поднимая с камней ружье-жезл магистра Дронта и проверяя, сколько в нем осталось зарядов, отзывая всех назад, подальше от горящих стен, спросил у тяжело дышащего, бросающего по сторонам страшные взгляды Вертуры, Фанкиль.

– Да! – выдыхая, глядя на еще вздрагивающие в последних судорогах обугленные обрубки тел, облокотившись о свой меч, воткнув его острием в расщелину между камней, устало ответил детектив – что, дело закрыто?

– Давайте я подпишу ваш рапорт, и можете прямо сейчас ехать домой – чуть улыбнулся рыцарь.

– Нет – твердо ответил Вертура – я с вами до конца. Пока я здесь, я служу Гирте.

Фанкиль одобрительно кивнул и вдохнул через незажженную трубку, как будто ему было мало вокруг дыма. Они спешно покидали обугленные кости оборотней в огонь, подхватили, уложили на плащи, стонущего мужчину, что выпрыгнул из окна и сломал себе ноги, и вместе с оставшимися полицейскими, пройдя через арку ворот, покинули горящую крепость. Цепочкой зашагали вниз по дороге в поселок, к церкви, где уже во всю шла новая деятельность. Деревенские ополченцы, разоруженные солдаты и сержанты Ринья под строгим надзором людей графа Пильге растаскивали на бревна сарай, раскладывали на дорогах костры, чтобы отгородить их огнем от надвигающейся из Леса новой угрозы, напуганных, столпившихся перед церковью, стариков, женщин и детей.

Несколько изрубленных мечами и истыканных стрелами черных обнаженных деформированных не похожих ни на людей, ни на животных, уродливых тел лежали в пожухшей от вытекающей из них черной радиоактивной жиже траве. Еще одна бесформенная фигура появилась на опушке, но к ней подлетел какой-то верховой рыцарь, ударил мечом и тут же погнал прочь, пока она не успела ответить.

Инспектор Тралле ждал коллег на козлах черного дилижанса уже развернутого по направлению к Гирте. Рядом с ним сидел бездельник Коц, проверял охапку запасных факелов на крыше и фонари. Лейтенант Турко занял салон, поддерживал здоровой рукой словно бы спящую, бесчувственно привалившуюся на него Ингу. Лейтенант Филипп Кранкен стоял с копьем в одной и факелом в другой руке, как будто бы от нечего делать, бессмысленно светил им.

– Все, мы здесь закончили! – громко и неприязненно приказал инспектор коллегам – Герман, мы возвращаемся в город! Разберитесь здесь!

– В город? – кивая в сторону сумрачного ночного леса, скептически переспросил капитан ночной стражи Гирты. Как и все он был перемазан копотью и грязью, исполнен раздражением и усталой ненависти. Его черные пронзительные глаза бешено горели, лицо кривилось в жестокой злорадной усмешке, кому бы еще причинить вред. Весь день он пил кружками кофе, что варили на походном костре, но сейчас была ночь, и он снова был готов к своему нелегкому полицейскому служению.

– Да. У нас инструкция. Мы возвращаемся в Гирту. Приказ Хельги – нахмурился, обреченно вздохнул, ответил ему инспектор.

Капитан закурил. Повернулся в сторону, глубоко вдохнул дым, покачал головой, посмотрел на коллегу одновременно с сочувствием и презрением.

– Мы здесь не удержимся. Выведем людей на Полигон к Карьерам – кивнул капитан ночной стражи на лежащего на боку, на телеге с трофейным снаряжением, контуженного, устало глядящего перед собой, графа Пильге. Указал на запад, туда, где во мрак убегала дорога, что шла по скальному уступу над трясиной Митти. Прищурил глаз, зловеще скривил сведенную давней зубной болью скулу – все, езжайте. С Богом, Валентин!

– С Богом, Герман! – кивнул инспектор и приказал бездельнику Коцу трогать. Остальные полицейские повскакивали в седла, приняли у драгун несколько дымных смолистых факелов, и последовали в багровую темноту за каретой.

* * *

По улице еще мчались разъезды, гремели копыта. Сержанты и герольды отдавали последние приказы и распоряжения, провозглашали новыми Герцогом и Герцогиней Гирты Бориса Дорса и принцессу Веронику.

Мариса вздрогнула.

Что-то непреклонно звало ее на улицу, в холодную темноту наступающего вечера. Страх и апатия, с которыми она весь день и вечер лежала на постели, с того самого момента, как Вертура покинул ее, оставил одну, смотрела в потолок, прислушивалась к происходящему снаружи за окнами, на улице, прошли. Днем кто-то приходил, настойчиво дубасил в дверь. Незнакомый ей голос долго звал ее по имени, но она промолчала, не подала виду что она дома, не открыла. Она читала много книг и знала, что враг никогда не представится предателем и тем более, сейчас, когда она одна, вдали от коллег, что могли ее защитить, ей нельзя показываться никому не глаза, нельзя никому верить.

Потом заходил квартальный. Громко стучался подряд во все двери. На каждом этаже повторял всем погасить керосиновые лампы, печи и вообще любой огонь, разъяснял что ночью, будет очень опасно, но как, не говорил. Показывал приказ из герцогской канцелярии с распоряжением покинуть комнаты, взять с собой все необходимое на ночь и двигаться к ближайшей церкви, либо собраться в большой квартире внизу, на первом этаже, а с наступлением комендантского часа ни в коем случае не оставаться одним. Пока не дадут отбой оставаться всем вместе, не подниматься наверх, в свои комнаты и квартиры даже в случае необходимости. С ним, после недолгих сборов и вялых пререканий, ушли все соседи. И бодрый полненький господин, из конца коридора, и девицы-заучки, и модный мастер шляп со своей совсем молодой женой и ловкий арендодатель-старичок, что жил в двух просторных комнатах у лестницы. Мариса слышала как жильцы, тревожно переговариваясь, нехотя покидали свои квартиры, шумно хлопали дверьми, спускались по лестнице вниз. Она не знала, все ли ушли, или кто-то также, как и она, не ответил надзирателю, заперся, затаился, у себя в комнате, но не прошло и четверти часа как последние удаляющиеся тревожные разговоры в коридоре, и грохочущие, шаркающие вниз по лестнице шаги сошли на нет, затихли где-то за толстыми каменными стенами. Еще какое-то время под окном громыхала дверь парадной, с перекрестка доносились взволнованные голоса, возгласы напуганных детей, цокот копыт и грубые окрики квартального, призывающего всех поторопиться, но вскоре затихли и они.

Вокруг стало как-то по-особенному безлюдно и тихо.

Остались только двое жандармов под фонарем па перекрестке, который сегодня почему-то опять не горел. Они неразборчиво и тихо бормотали о чем-то, сообщали редким прохожим и верховым, чтобы поспешили в свои дома, бряцали доспехами. Бесконечно курили прямо под окнами так, что дешевым, смешанным с сеном табаком, тянуло прямо в квартиру, чем отчего-то ужасно раздражали обычно любящую самой подымить своей трубкой Марису.

Так прошло еще какое-то время. Потом снаружи внезапно тревожно забили, зазвонили сразу все колокола и заглушили своим гулом и эти последние звуки присутствия живых людей. А когда за окнами стало совсем темно, и закат потух, повинуясь какому-то неясному порыву, Мариса легко вскочила с постели, на которой она лежала в одежде, держа на груди заряженный револьвер, подошла к запертой двери, отодвинула засов, выглянула в коридор и прислушалась к стоящей в нем тишине.

Фонарь за окном все также не горел. В коридоре было непривычно сумрачно и очень тихо. Только где-то наверху, наверное этажом выше, снова неразборчиво ругались какие-то соседи. Толстые каменные своды глушили звуки так, что слышался только гул сварливых голосов, и было совершенно не разобрать о чем идет речь. Внезапно разозленной этими единственными в доме неприятными звуками Марисе подумалось, что хотя они уже не первый раз слышит по вечерам эту ругать, ей сих пор так и не удалось выяснить, что это за люди, и на каком они вообще этаже. Как-то она даже ходила наверх разбираться, пыталась выяснить кто это такие, из какой они квартиры и почему их голоса вечерами так отчетливо слышны в коридоре и их с Вертурой комнате, но тогда все только пожимали плечами и говорили, что не могут сказать ничего определенного, их никто не беспокоит и вообще ничего подобного в доме они как-то не слышали.

– Я должна оставить записку отцу Ингвару, чтоб Марк знал, где меня найти – напомнила, сказала себе Мариса – а потом поеду к леди Веронике. Раз она теперь главная, значит она обязательно во дворце. Меня пропустят. Леди Тралле дала мне этот пистолет, чтобы я ее убила. Надо поспешить.

Мариса бросила быстрый взгляд на иконы на полке, презрительно улыбнулась: да пошли они к черту! Что это за люди, кто они такие? Они постоянно говорят о покаянии, о смирении, о том, что блаженны кроткие и алчущие, что главное не перегнуть, не уподобиться… А на самом деле им все равно и просто наплевать когда у кого-то реальные проблемы. Лицемеры, святоши, пусть они все горит в огне, им бы только не разжечь, не обострить, продемонстрировать свою правильность, спасти свои жалкие душонки, надменно промолчать с осуждением, отстраниться, выгородиться. Не замараться, ни кровью, ни мирским делом, ни ответственностью. Их царствие не от мира сего, они ждут что попадут в рай где им будет вечное блаженство и им надо молиться для этого, а не отвлекаться по пустяками на каких-то простых людей, никчемных холопов с их мелкими, суетным проблемами! Сколько раз так было! Сколько людей просили у них помощи и совета, но они всегда молчали, всегда были равнодушны, как будто чтобы не навредить. Когда было надо, ни разу не помогли, не исцелили, не защитили, не спасли сестру, когда за ней пришли насильники и убийцы, не вышли, как они умеют на проповеди с крестом, не остановили беспредел, никого не уберегли от голода, мора и болезней. Они прощали грехи богатым растлителям детей, развратникам, злодеям, поджигателям, душегубам и мошенникам, внимательно, не перебивая, выслушивали их, сопереживали им, с пониманием кивали на многочасовых исповедях, сами ходили к ним на дом, а всех вокруг поучали, что только больной нуждается во враче, и что Бог с радостью готов простить любой, даже самый омерзительный, самый вероломный и низменный, грех. Зато для нее самой и таких простых людей как она у них всегда были одни только сплошные дежурные порицания, укоры и епитимьи. Как высокомерно они оскорбляли ее! Называли недостойной падшей женщиной, потому что у нее не было для них ни тех самых пожертвований, ни уважения, как у тех, кто без оглядки воровал, грабил, творил гнусный служебный подлог и злодейства, чтобы потом щедрыми подарками купить их благосклонность, оправдания, одобрение и мудрые, почти как по Евангелию, благочестивые, советы. Как они поучали ее прощать и каяться, хотя они сами никогда не просили ни у кого прощения. Как они осуждали и унижали ее, говорили, что это справедливая критика и что ее надо слушать молча, воспринимать без оправданий и не возражать. Как говорили о человеколюбии и о том, что все равны перед Богом, но, когда ей нужно было их слово, их решение, их поддержка, ни разу не утешили, не пришли на помощь, не помогли, потому что когда она приходила к ним, они были заняты, у них постоянно были тысячи неотложных дел, и не было ни одной лишней минуты, потому что всегда был кто-то богаче и важнее, кто гораздо больше нее заслуживал их воодушевляющих слов и душеспасительных бесед. Зато всегда хватало времени даже не попытавшись разобраться, бросить походя: ты сама виновата во всем, ты грешишь, а Бог наказывает, кайся и проси прощения. Виновата. И что? Что изменится если сказать, что человек сам виноват во всех своих бедах? Виноват в том, что ему на голову упал кирпич, виноват в том, что его побили на улице, виноват, что родился калекой. Что изменится? Кто станет от этого лучше? Кому нужные такие ваши слова? Кому вы вообще такие нужны с таким вашим отношением, потому что когда вы были нужны, вас не было, когда вас молили, вы молчали, когда у вас просили помощи, вы воротили свои светлые и честные, одухотворенные лица. Нет. Теперь я Лунная Королева, а вы и дальше рассказывайте всем о том, что мы здесь только временно, что хорошо будет потом, что на земле нет правды и надо только гнуть спину, смиряться перед беззаконием и ложью, тихо молиться и не пытаться ничего изменить, потому что это невозможно, люди слабы и грешны, мирская суета бессмысленна и спасаются только святые, бежавшие от нее в лес. Грош цена вам всем после этого! Идите прочь, развлекайте и дальше, исповедуйте, утешайте богатых развратниц и воров, рассказывайте им о ждущем их с распахнутыми воротами Царствии Небесном! А мне вы такие не нужны!

Спокойная и решительная готовность наполнила ее сердце. Она была хозяйкой этой чудовищной багровой ночи, ее владычицей, драконом с обратной стороны луны. Она набросила на плечи плащ, погасила лампу, вышла в коридор и заперла на ключ дверь.

Снаружи было темно и пусто. Фонарь на улице не горел, но в свете тусклого багрового зарева Мариса отчетливо различала темные контуры окна и зияющий в противоположном от него конце коридора черный провал лестницы. Придерживаясь за стену рукой, нашарив в темноте перила, она аккуратно шагнула в него, нащупывая ногой ступеньки.

Внизу, в узком холле с высоким арочным потолком и ромбическими шашечками пола было также темно, как и на втором этаже. Откуда-то, совсем издалека, доносилось нестройное песнопение, похожее на то, когда читают псалмы. Мариса вспомнила, что в одной из квартир в их доме жил дьякон с женой и детишками. Они были небогатыми, можно сказать даже нищими, людьми, но как-то она взяла у его жены в долг немного керосину, когда ей очень не хотелось идти за так внезапно закончившимся топливом для лампы на соседнюю улицу, под дождем вечером. Тогда она еще клятвенно обещала что вернет все на следующий день, но потом за какими-то важными делами совсем забыла об этом случае и так до сих пор и не отдала ни деньги, ни оставшееся в кувшине керосин, а дьякон с женой, когда они виделись, с тех пор уже не единожды, встречаясь на лестнице в парадной и в лавке на углу, под окнами их с детективом комнаты, так ни разу и не спросили ее, собирается ли она возвращать взятое или нет.

– Наверное, это он читает, а они поют… – спускаясь по лестнице в холл, сказала себе Мариса.

Под дверью одной из квартир на первом этаже, где, как ей еще подумалось, собрались все не пожелавшие покинуть дом жильцы, горел теплый свет, похожий на огонь керосиновой лампы или свечей. Рыжей полоской подсвечивал пол, отражался от нарядных черно-белых, выложенных в шахматном порядке ромбами, каменных плит.

– Нет, это не тут. Поют где-то в другом месте. Может в соседней парадной… – прислушавшись, и так и не различив за дверью ни голосов, ни каких иных звуков, рассудила Мариса.

Она еще несколько удивилась тому, что все вот так просто взяли и ушли и теперь вокруг никого нет. Ей очень захотелось открыть эту дверь, войти к людям, услышать живые человеческие голоса, почувствовать что она не одна в этом большом темном доме, увидеть знакомые лица. Сказать что-нибудь и со спокойным сердцем пойти дальше на улицу, но ей вдруг стало невыразимо стыдно перед дьяконом и его большой семьей за керосин, и она отступила, так и не решившись даже подойти к этой двери.

Все остальные двери в холле были закрыты. Не отдавая себе отчета, зачем она это сделала, Мариса подошла к обычно распахнутой настежь даже ночью двери комнаты консьержа и надавила на ручку, попробовала ее открыть. Но дверь была заперта: по всей видимостью старики тоже покинули свой пост, ушли вместе со всеми, закрыли квартиру.

Над дверью парадной слабо багровел полукруг окна. Тусклое, ни на что не похожее, едва различимое глазом, красное сияние падало на потолок, слегка подсвечивало белые каменные своды и стены. Входная дверь была заперта на засов, но Мариса осторожно, так чтобы не шуметь, отодвинула его, с усилием приоткрыла тяжелую створку и протиснулась на улицу. За ее спиной тихо щелкнула пружина, захлопнула за ней замок. Она осталась снаружи одна в темноте.

Впереди, через перекресток, каким-то мертвым, мутным светом, как нарисованные, теплились окна особняка графа Прицци. В двухэтажном доме на противоположной стороне улицы в третьем от угла окне, тускло и ровно горела рыжая церковная свеча. Подсвечивала выставленную на подоконник старую, с неразборчивым облупившимся ликом, икону и серый разлапистый столетник в горшке.

Все также гремели колокола, но с ними было что-то не так. Мариса точно знала, что ближайший храм был в двух домах от перекрестка, в сторону моря по улице генерала Гримма и что дальше, у Вязовой аллеи есть еще одна церковь и что совсем рядом находится собор Иоанна Крестителя. Что если в городе бьют все колокола, то должны звонить и эти, но отчего-то она не слышит их. Можно было бы подумать, что она ошиблась, но бой колоколов на соборе Иоанна Крестителя она бы узнала из тысячи других. Ее безмерно раздражал их оглушительный и беспощадный звон, регулярно, в субботние и воскресные дни, с самого раннего утра отбивающий часы литургии, что будил ее, стоило ей только лечь и сомкнуть глаза после бессонной ночи проведенной за написанием статей или чтением книг. От их ударов в их с Вертурой комнате было совершенно невозможно спать, дрожали стекла, дребезжала мебель, жалобно звенел плафон керосиновой лампы и мелко трясся, как будто вторя им, оставленный на столе пустой фужер.

Но сейчас Мариса была бы даже рада им: над городом стоял колокольный звон, но казалось, звонили как будто какие-то другие колокола, совсем не те, что она привыкла слышать. Далекие, потусторонние и глухие, не дающие эха, как будто с другого конца города, или с противоположного берега реки.

Решив проверить так ли это, Мариса свернула на улицу Прицци и быстрым шагом пошла в сторону собора Иоанна Крестителя, перед которым, прямо на ступенях ведущей ко входу в храм широкой лестницы горел огромный зловещий костер, словно отгораживал его огненной стеной от опустившейся на город багровой темноты. Его трепетный и страшный свет озарял оскаленные морды и грозно поднятые крылья драконов перед парадными дверьми. Беспокойные быстрые сполохи переливались в цветных стеклах витража с образом грозного, словно дающего им команду к атаке, троеперстно сложенной рукой, Иисуса Христа, пришедшего в огне и славе судить живых и умерших.

Впереди, прямо посреди пустынной улицы стояла, размахивала хвостом, лошадь. Опустив голову, искала что-то посреди камней. Рядом лежал мертвый человек.

– Выпал из седла, разбил о брусчатку голову, или свернул шею – рассеянно подумала Мариса – так бывает и нередко.

Она подошла к лошади и, проверив упряжь, вставила ногу в стремя.

– Надо ехать во дворец – сказала она себе – я найду Марка потом. Если его убьют, в послании отцу Ингвару не будет никакого смысла. Я должна исполнить данное мне поручение.

Только тут, поудобнее усевшись боком на седло, отдышавшись от быстрой ходьбы, прислушавшись и оглядевшись, она осознала, насколько вокруг нее, на улице, темно, безлюдно и тихо так, как не бывает даже в поселках и деревнях, не то что в таком большом городе как Гирта. У костра перед собором не было видно ни единого человека. Не было слышно, ни привычного стука колес повозок, ни звуков шагов, ни цокота копыт. В туманном, подернутом не дающим света багровым заревом небе не было ни звезд, ни луны. Из-за закрытых окон и дверей, из темных арок подворотен не доносилось ни единого звука. Только где-то, совсем далеко еще били колокола, доносились какие-то едва различимые, как будто призрачные, отзвуки, похожие на призывные кличи рогов и рокот барабанов, отбивающих боевой ритм. Реальным остался только один звук: приглушенный толстыми каменными перекрытиями и стенами тихий, но отчетливо различимый говор. Словно где-то за одной из многочисленных, обращенных на проспект наглухо запертых парадных дверей и темных окон опять ругались, выясняли что-то на повышенных тонах, как будто бы все те же самые, какие-то уже совсем немолодые мужчина и женщина. Мариса огляделась, пытаясь прислушаться, понять, откуда это, но все было тщетно. Голоса были слишком далекими и слишком тихими, она не могла уловить ни смысла фраз, ни направления.

Ей стало страшно. Окна домов на улице не горели. Черными мертвыми громадами стояли каменные кварталы. Багровое зарево едва подсвечивало пустынные тихие улицы. Мариса была одна в этом страшном багровом сумраке, накрывшем Гирту.

* * *

Тусклое рыжее зарево пожаров разливалось над рекой. Черный дым толстыми столбами поднимался в непроглядно-темное безветренное небо. Было холодно, душно и безветренно. Из парка тянуло едким запахом гари и смердящих, залитых водой, углей. В сумраке неподвижно стояли подернутые легкой осенней желтизной, подсвеченные пламенем разведенных перед фасадом герцогского дворца, и на подъездной дороге, костров, деревья. Кавалеры дворцовой стражи и юнкера пажеского караула несли вахту, стуча древками пик по камням мостовой, черными тенями прохаживались между огней. На площадке перед Малым дворцом стояли снаряженные кони, раздували ноздри, бренчали сбруями, беспокойно стучали копытами. Оставленные в охране штаба жандармы и дружинники сидели на ступеньках и у стен, прижимали к себе оружие, тревожно вглядывались в багровую мглу парка, в тени на дорожках, в сумрак густых зарослей, так радующих глаз при солнце днем, и таких зловещих в опустившейся на город багровой мгле, декоративных, старательно но нарочно слегка небрежно и лохмато, подстриженных под дикость, кустов и деревьев. Зловещими резкими силуэтами стояли оформленные в виде обвивших чугунные стойки драконов и змей, погасшие фонари. Мрачной громадой вздымался над черной изломанной линией парка и крыш окрестных домов безмолвный, непоколебимый и черный шпиль Собора Последних Дней. Темная стена ратуши торчала по его левую сторону уродливой, бесформенной руиной. Ее крыша и часть верхних этажей обвалились, узкие расщелины окон смотрели кровавыми глазами. Торчащие в черно-багровое ночное небо углы обгоревших стен навевали тоскливые и дурные мысли.