Текст книги "Рыцари Гирты (СИ)"

Автор книги: Михаил Фиреон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 40 страниц)

Борис Дорс напрягся, его ладонь с хрустом сжалась в кулак, лицо исказилось, стало особенно мрачным, хмурым и злым. Но он промолчал, не сказал ни слова, не перебил, продолжил слушать рассказ герцогини.

– Я была уже готова, я желала всем телом, чтобы он взял меня, и была готова сделать этот шаг первой, но он играл со мной, смотрел на меня, жег своим взглядом, как демон. Я видела в тот день зверя и человека. Глупого яростного зверя убитого умелым, сильным, ловким и хитрым человеком, а теперь увидела Августа, демона, который правит этими людьми. Демона, что сильнее, страшнее и умнее и зверя и человека. У него были страшные беспощадные глаза того, кто убивает душу. И он хотел, чтобы я сама убила себя, сама отдалась ему без остатка, сама шагнула в эту бездну. Он говорил веско и с достоинством, как будто ничего и не происходило, чуть улыбался нашей беседе, и когда я была уже вся изошла в исступлении, извелась, изъерзалась и уже хотела приоткрыть свою грудь как будто мне совсем жарко так, чтобы он ее увидел, коснулся ее рукой, привлек меня к себе, он поставил мне мат и, поднявшись с дивана, сказал, что уже много времени, что пора спасть и Мария, должно быть, уже приготовила для меня комнату и постель. Я тогда еще даже подумала, что это я слишком много выпила, хотя и не пила почти вовсе, и все это духота и какие-то ароматические курения… Август проводил меня в назначенную мне комнату. Там была просторная, укрытая атласным лиловым покрывалом постель. В зале было прохладно и на столах, на полу и по углам стояло множество похожих на свечи беспроводных светильников. Пришли жена Августа и его дочь. Мария и Эмилия. Там, в Столице мне не казалось это странным, но после всего что случилось сегодня мне стало страшно. Мария выглядит намного моложе Эмилии, хотя ей очень много лет, но вы сами знаете, Борис кто она. Она сказала, что поможет мне умыться. Мы разговорились, болтали как будто ни о чем. Мария заметила, что я сутулюсь и сказала, что сделает мне массаж. Раздела и уложила меня на постель. У нее были ледяные и очень сильные руки, но с каждым ее движением я чувствовала, как мое тело как будто охватывает какой-то ветреный раскаленный огонь. Как будто бы они вдохнула в меня новую жизнь. Мне почувствовалось, что у меня снова свои ноги. Мои, собственные такие настоящие, легкие и живые. Я лежала и не могла пошевелиться, потому что меня никогда не касались такие руки: холодные, как будто мертвые, беспощадные, властные и сильные… Она могла бы переломать мне все кости, могла бы с легкостью меня задушить, и я бы ничего не могла с ней сделать. Но вскоре я поняла, что она не разминает меня, а через кожу и мышцы проверяет мои органы, суставы и сочленения. С интересом препарирующего диковинное животное хирурга или натуралиста исследует мои искусственные руку, ноги и спину. Выправляет кости и мышцы, как будто натирает дорогое серебряное блюдо, которое потом понесет к гостям к столу, чтобы они с него ели. А потом пришел Август, встал передо мной рядом с постелью. Я лежала на кровати на животе без одежды и хотела укрыться, но Мария удержала меня. «Выйди» – властно сказал Август дочери, и Эмилия с поклоном оставила нас втроем. Я подумала, что вот оно, сейчас они оба возьмут меня на этом просторном ложе с лиловым атласным покрывалом как игрушку, будут делать со мной, что им захочется, наслаждаться мной как вином из бутылки, выпьют меня до дна, сожгут своим огненным ветром. И мне так хотелось чтобы они сделали это со мной, и осталось только протянуть с кровати руку, открыть рот, выгнуться, чтобы Мария положила на меня сзади свои ледяные мягкие ладони, но Август не проявил ко мне никакого интереса. Он обошел постель, коснулся рукой плеча Марии и холодно, без всякого участия, спросил «Как она тебе?». «То, что нужно» – ответила она ему – «почти как настоящая. Смотри, какие у нее волосы, вот седая прядь, чуть секущиеся концы». Она взяла в руки мои растрепанные волосы, начала пропускать их сквозь пальцы, демонстрируя ему, «И шрам, как будто она хотела порезать себе вены, но не хватило смелости пораниться глубоко и сильно. Вот эти два коротких, нанесенных неверной боязливой рукой, сужающихся разреза» – она чуть улыбнулась, взяла мою правую руку, продемонстрировала вот эти мои шрамы. «Посмотри на ее лицо. Она молодая и крепкая, но во всем ее облике напряжение, скрытый отпечаток тщательно скрываемой истерии. Она как настоящая, она похожа, в нее веришь» и спросила с улыбкой: «кому из мужчин Гирты ты отдашь ее?». «Никому. Оставлю себе» – заглянув ей в глаза, ответил он и, приласкав жену за шею, коснувшись ладонью ее щеки, сказал – «все я спать». Они улыбались друг другу так, как будто собрались напоследок запустить в меня свои беспощадные стальные руки с острыми пальцами, выпить мою кровь, сожрать мое сердце, разорвать меня на этом холодном атласном ложе на куски. У них были неумолимые пылающие глаза, они так смотрели друг на друга, как тигр на змею и змея на тигра. Страшно, тяжело, непреклонно, как будто бы весь мир горел вокруг них, но им обоим не было до этого совершенно никакого дела. Мне хотелось плакать от обиды и бессилия: как же жестоко обошлись со мной эти люди, которых я мнила своими добрыми друзьями и единственными заступниками здесь, в Гирте. Какими абсолютно чуждыми, страшными и лишенными всякого сострадания и снисхождения открылись мне те, с кем мне теперь предстояло жить здесь и на кого мне теперь предстояло рассчитывать. Как они переломали меня, прямо так сходу об колено, как бесчеловечно поступили! Август ушел, вернулась Эмилия. Мне стало так страшно, холодно и одиноко, что я заплакала в голос, но Мария обняла меня, приласкала к себе, сказала – «плачь пока можешь, пока у тебя есть слезы, пока не очерствело твое сердце, пока душа не закостенела во лжи». У нее были такие печальные и скорбные глаза, такие нежные и заботливые руки, как будто они искали чтобы приласкать родных сыновей и дочерей, но не находили их. Мне стало настолько жаль ее, настолько стыдно перед ней, что я извинилась и перестала плакать. Она печально кивнула в ответ, посадила меня на кровать рядом со своей дочерью, села рядом, обняла как родная мать, начала расчесывать. Вначале меня, потом Эмилию. Закончив, уложила меня в постель и потушила свет. Они с Эмилией ушли. Я была ошеломлена всем случившимся. Я хотела одеться покинуть этот дом, уехать из Гирты прочь, забыться и никогда не вспоминать о том, что со мной случилось, но не нашла ни халата, ни обуви, ни своей одежды. Я подошла к двери, но на ней не было никакой защелки и ее нельзя было запереть. Ночью дул сильный ветер. Шумно раскачивал деревья в саду, стучал каким-то железом. А потом пришла Эмилия. В белом платье с беспроводной свечой в руках, как призрак. До этого она все время молчала, только улыбалась. Я чувствовала, что что-то не так, но думала так положено, а теперь она заговорила со мной, и я поняла, что она самая настоящая тихая сумасшедшая. Она пожаловалась, что Август отправил по делам ее Кристофа, что луна бьет в окна, и ей страшно одной в ветреной темноте. Я понимала, что она умалишенная, но не знала, что сказать, чтобы не напугать ее еще больше или не разозлить. Она погасила свою свечу, легла на мою постель, сложила свои длинные костлявые руки на груди и попросила ее согреть, а когда я легла рядом, укрыла одеялом, обняла ее, она тут же потеряла сознание, впала в забытье… Она почти не дышала, была такой худой, холодной и жесткой, что мне казалось, что рядом со мной лежит окоченевший костлявый труп, мне было страшно уснуть, я боялась, что она проснется и задушит меня во сне. А когда все-таки от усталости на секунду прикрыла глаза, то проснулась от того, что она обнимала меня своими страшными холодными руками, через кожу которых в лунном свете, что пробивался в окно, просвечивали кости и вены… Какой же я была наивной дурой! А я еще с гордостью думала, что я приеду, буду в Гирте умнее, красивее, образованнее всех! И вот так Прицци научили меня, кто здесь главный, чего я на самом деле стою и где мое место…

Принцесса гордо расправила плечи и закурила очередную папиросу, которые принес от кофейного столика и оставил на подоконнике маркиз. Вдохнула тяжело и шумно, словно пытаясь выкурить ее за один раз. Длинной узкой и такой же долгой струей выдохнула дым, энергично спрыгнула с подоконника, обхватила маркиза за плечи, прижалась к нему изо всех сил.

Борис Дорс взял ее за ладонь обеими руками, глядя в окно, нахмурившись, молчал минуту или две, потом заглянул ей в глаза, посмотрел проникновенно и смело.

– Август совершил то, что совершил. Он не оскорбил вас, не коснулся. Вам не за что его винить, кроме как в своих собственных неопытности и самоуверенности.

Ослепленная тревожными воспоминаниями и обидой принцесса Вероника не сразу осознала смысл сказанного им. Она ожидала что он начнет утешать ее или жалеть, осудит графа, оскорбит за глаза, в запале пообещает его убить, но он сказал совсем не те слова, которые она хотела от него слышать и это ее разозлило. Ее глаза яростно сверкнули, она попыталась вырвать руку из его ладоней, но он еще крепче сжал ее пальцы, не дал ей освободиться.

– Борис! – прошипела она, тяжело выдохнула, отстранилась от маркиза, но моментально подавила в себе эту вспышку злобы, уже без всякой обиды или ненависти в глоссе спокойно велела – отпустите.

Борис Дорс отпустил ее. Она повернулась к нему боком, облокотилась о подоконник и выгнула спину. Сжала губы, прокатила за щекой языком. В ее темных глазах плясали яростные огоньки.

– Значит я дура, а Август молодец – рассудила она, подумав некоторое короткое время.

– Вы моя нареченная и леди-герцогиня Гирты – ответил ей Борис Дорс, внимательно глядя ей в глаза, ожидая, что она скажет в ответ.

– А вы льстец, маркиз! – заметила она с холодной презрительной насмешкой.

– Если вы желаете сатисфакции за все то, что он вам причинил – отвернулся, бросил как бы невзначай Борис Дорс и, тут же снова резко развернувшись к герцогине, глядя на нее серьезно, уверенно и проникновенно, склонившись к ее лицу, опустив голос до тяжелого хриплого рыка, веско прибавил – то сейчас этому еще не время, моя леди.

Принцесса Вероника насторожилась. Долгим и внимательным взглядом заглянула ему в глаза в ответ, выражение ее лица стало спокойным и даже немного веселым, как могло бы показаться со стороны. Борис Дорс коснулся ее пальцев, свел их со своими. Она ответила ему прикосновением, чуть-чуть, только наметив жест, пожала их в ответ.

– Вот как. Значит позже, говорите – переспросила она его низким тихим голосом после некоторых размышлений. Он еще раз пожал ее пальцы в ответ. Она подняла голову, уставилась ему в лицо, глядя ему в глаза уже совсем другим взглядом: лукавым, страшным в своей готовности пожрать его без остатка, полным ненасытного алчного обожания и удовлетворения. Точно таким же, каким, держа ее за руку, смотрел на нее сейчас и сам маркиз. Она прильнула подбородком к его груди, запрокинула голову, любуясь его обликом, наслаждаясь им. Еще крепче сжала его руки. Ее пальцы дрожали, ее колотило: сейчас ей открылись все его чувства и мысли, все его чаяния и движения его души. И, ощущая с ним это абсолютное демоническое единство, эту богомерзкую радость от близости мужчины, готового разделить с ней любую самую страшную тайну, пойти вместе с ней и ради нее на самое жестокое и вероломное дело, она едва сдерживала торжествующую, исполненную кровожадного ликования улыбку. Недобрые, жестокие мысли раскаленной черно-багровой бурей волновали ее сердце.

* * *

Уже поздно вечером, когда совершив прогулку по герцогскому парку и дворцу, успокоившись, маркиз вернулся в спальню принцессы Вероники, он обнаружил, что там полностью выключен свет, а сама герцогиня лежит на кровати в одежде, сложив руки на груди. Ее глаза были прикрыты, на лице застыло печальное безвольное выражение. Слезы текли по щекам, оставляя блестящие в тусклом ночном свете бороздки на ее лице. Борис Дорс сел на кровать рядом с ней, коснулся ее руки. Она не ответила прикосновением, лишь чуть повернула к нему голову, безразлично посмотрела на маркиза.

Толстые стены не пропускали звуков шагов снаружи в коридоре. В комнатах было тихо, только через неплотно закрытое окно доносились далекие звуки ночных улиц и легкий шелест ветра. Держа ладонь поверх руки герцогини, маркиз чувствовал как тяжело и аритмично бьется ее сердце.

– Вы вернулись, Борис… – прошептала она тяжело и хрипло, как будто весь вечер курила – я думала вы обиделись, совсем ушли…

– Ходил прогуляться, смотрел дворец – смутившись очередной перемены ее настроения, понизив голос, ответил он ей.

Она тяжело и мучительно вздохнула и, закрыв глаза, откинулась на подушке, попыталась улыбнуться. Проговорила тихо и медленно, словно не могла молчать, но при этом не хотела и говорить.

– Завтра воскресенье, исповедь, а я не читала канона, не постилась… Раньше я пыталась составлять списки за кого молиться, вышла целая книга. Вон тетрадка лежит. Вы там тоже были.

– И я поминал вас. Каждый раз на литургии – держа ее за ладонь обеими руками, ответил маркиз – ничего что не постились, причаститесь в следующее воскресенье. Кстати, мой небесный заступник Иоанн Креститель. Когда я молюсь, я чувствую, что он меня слышит. И вы молитесь, если есть силы.

– А я не знаю, кто мой небесный заступник и есть ли он вообще – прошептала одними губами, слабым голосом ответила принцесса – я даже не уверена, быть может, та девочка уже много лет как мертва… Похоронена где-нибудь, лежит тихо под деревом у холодной реки, потому что самоубийц не пускают ни в ад, ни на небо. А я просто гибрид, слепленный из кремнийорганической синтетики и реплицированных биоактивных компонентов, мне вложили в голову ее память и соврали, что я это она и есть… Вы думаете, что я это та самая Стефания, а на самом деле я всего лишь безымянное изделие с номером и серийным кодом, в меня вставлен предохранитель и, когда я выполню все поставленные задачи, меня просто выключат и разрежут на материалы для других машин… Не знаю, есть ли у автоматов души, попадают ли они в рай, или просто засыпают навсегда, как будто погасили свет…. Я как-то спрашивала у Хельги. Она сказала, что никто из них не знает этого. У них не было Христа, как у нас, чтобы бы пришел и заверил их, что они тоже могут спастись. И они даже не могут рассчитать, есть ли для них что-то за гранью этого печального серого мира, что их ждет после смерти, на той стороне. Это же самое страшное, что может быть… У них есть только надежда, что Господь Бог по делам их, смилостивится и над ними, примет в свое Царствие. Кем они станут там? Как мы, или, как Его помощники, ангелы небесные?

Борис Дорс чуть улыбнулся, чтобы ее приободрить, коснулся пальцами ее лба, провел по щеке, по плечу и правой руке.

– Многие женщины в Гирте желали бы себе такое тело – сказал он ей – вы не состаритесь, не согнетесь с годами, не превратитесь в старую охающую перечницу. У вас не ослабнут глаза, не выпадут волосы и зубы, не сморщится, не высохнет кожа…

– Борис, какой же вы циник! – покачала головой принцесса Вероника.

– Знаете, моя леди – пожимая ее пальцы, заглядывая ей в глаза, спокойной и сурово заверил ее маркиз – когда пытаются проломить голову, я бы предпочел вместо кости композитную пластину – он взял в руки ее волосы, начал пропускать пряди между пальцев, тщательно прощупывать их – они настоящие? Давайте я вас пощекочу, вам станет легче.

– Какой же вы дурак Борис! Прекратите! – отмахнулась, резко перевернулась на бок, сжалась в комок, поджала локти и колени, пытаясь спрятать ребра от его цепких пальцев, уже в голос, засмеялась герцогиня.

Уже стояла глубокая ночь. Борис Дорс не спал. Заложив руку за голову, смотрел на темные росчерки рам на белом потолке. Принцесса Вероника лежала рядом с ним, ее дыхание было тяжелым и порывистым, на напряженном лице застыло мрачное и напряженное, как будто она просто закрыла глаза и задумалась о чем-то серьезном, холодное выражение. Приняв свое лекарство, она забылась страшным беспробудным сном и, обнимая ее, маркиз даже через ночную рубашку чувствовал неприятный липкий и влажный жар ее неподвижного тела. Тяжелые мысли о недавнем разговоре медленно плыли в его голове. Окончательно напрягшись от этого соседства, он отстранился от принцессы, отодвинулся к краю постели, но она тихо и горестно застонала во сне, протянула к нему руки, ухватилась за него, уперлась лбом в его подбородок, прижалась щекой к его груди. Борис Дорс хотел оттолкнуть ее, но почувствовал ее слезы на своей одежде. Он тяжело вздохнул, обнял ее, поцеловал в лоб, как можно более бережно привлек к себе. Она так и не проснулась, но перестала плакать, еще крепче ухватилась за маркиза, прильнула к нему всем телом, как будто пытаясь согреться.

* * *

Утром в воскресенье были в храме, ездили в собор Иоанна Крестителя. Маркиз Дорс стоял рядом с принцессой Вероникой. Чуть позади, по левую руку от маркиза, стоял его сын. Первый раз, за много лет они оба присутствовали на службе в качестве прихожан, а не помощников при алтаре.

За спиной маркиза выстроились рыцари из свиты герцогини: Корн, князь Мунзе, капитан Троксен, трезвый Модест Гонзолле, Рейн Тинкала, Фарканто, лейтенант Кирка и многие другие. Как и другие мужчины, в руках маркиз держал меч, тяжелым взглядом смотрел на открытые царские врата, стоял молча и неподвижно. Его пальцы крепко сжимались на эфесе. Холодное и грозное неудержимое стремление читалось на его застывшем в готовности исполнить любую, даже самую страшную, Божью волю, мрачном лице. Глаза были прищурены и, казалось, что вот-вот и из них польются тяжелые и раскаленные слезы духовного волнения. Чувства той обжигающей сопричастности к величайшему таинству литургии, служения самому Творцу Господу Богу, что выше и страшнее всех мирских тайн, клятв, проклятий и сиюминутных человеческих устремлений, могущественней всех армий и держав мира, всех демонов и стихий, величественнее славных рыцарей и героев прошлых лет, властьимущих и королей.

– Господи Иисусе Христе, сыне Божий, помилуй меня грешного… – сжал зубы, упрямо опустил голову, чтобы скрыть от герцогини и окружающих эти страшные слезы, сделал вид, что он утирает указательным пальцем нос, смущенно поджал плечи, маркиз.

– Как будто навсегда покидаем родной дом… – выйдя из храма, перекрестившись на темный высокий фасад собора, на облик Спасителя, задумчиво и печально сказал Борис Дорс своему сыну – теперь мы не монахи. Закончилась мирная жизнь. Господь назначил нам иное служение.

Тот молча кивнул в ответ.

* * *

После литургии, по возвращению во дворец, маркиз с принцессой отдыхали под соснами в просторной каменной беседке в западной части герцогского парка на краю скалы. Облаченная в холодно-белое платье, снежно белую мантию, багровые перчатки с накладными человеческими ногтями и длинный алый шарф, с подкрашенной в багровый цвет длинной челкой и в своем алом узком платке, герцогиня выглядела сегодня особенно грозно и торжественно. Поднявшись в высокую круглую, сложенную из серых гранитных блоков беседку первым, маркиз смахнул с широкой массивной, идущей по периметру круглого строения скамейки опавшие листья и пыль, подстелил свой плащ, чтобы принцесса не испачкала своих одежд. Герцогиня села вполоборота, положила локоть на широкий парапет, с благосклонным безразличием наблюдала, как на поляне играет молодежь, весело проводит свободный от несения службы воскресный день.

Над Гиртой стояло серое пасмурное небо. Было прохладно. Желтым покровом лежала на пологих гранитных камнях опавшая хвоя. Высокие сосны огораживали поляну рядом с большим плоским камнем, на котором стояла беседка. Парни и девицы, кто принеся из дворца складные стулья, кто просто подстелив плащи, сидели на траве. Многие молодые женщины были с маленькими детьми. Подошла девушка четырнадцати лет, принесла герцогине, продемонстрировала кошачий расплод в выложенной мягкой тряпочкой корзинке. Серо-зеленые полосатые котята широко разевали клыкастые рты, с урчанием мяукали, задирали, тянули головы к людям, обхватывали лапами друг друга за шеи, боролись, точь-в-точь как юноши на поляне на траве. Принцесса Вероника заглянула в корзинку, чуть улыбнулась, почесала пальцем их мохнатые шейки.

В дальнем конце поляны собрались парни кто постарше, принесли цветные шерстяные повязки на кулаки, разбились на команды, собрались развлекать потешным боем девиц. Позвали Елисея Дорса, что лежал, откинувшись на спину рядом с Эвилиной Тальпасто на своем плаще, держал ее ладонью за колено. Положив на плечо ножны с мечом, отобранные у молодого маркиза, подогнув ногу, юная графиня сидела рядом с ним, то и дело поправляла длинные волосы, которые задувал ей в глаза ветер, улыбалась как ребенок радостно и непосредственно. Услышав что его зовут, юный маркиз встал, схватил за козырек, рывком нахлобучил ей на глаза ее модную столичную кепку и пошел к остальным.

– Мне снился сон – глядя на молодежь, неподвижным взглядом, отрешенно произнесла принцесса Вероника, когда девушка с корзинкой ушла, и они с маркизом снова остались в беседке одни – поднявшие головы, шипящие черные змеи. Они извивались, готовые ужалить, произносили имена Господа Бога Отца, Иисуса Христа, Его Сына и Святого Духа. Славили их.

Борис Дорс задумался, ничего не ответил ей. Над крышами Гирты за их спинами, над куполами храмов, рекой и заливом стояло серое пасмурное небо. Поднимался ветер, шелестел ветвями сосен в вышине.

* * *

Вечером, после прогулки и раннего ужина принцесса и маркиз, снова отправив всех вон, остались вдвоем в библиотеке. Смотрели на пронзительный рыжий закат за окнами, курили, пили из фужеров легкий ароматный коктейль. Между ними на столе лежали многочисленные, вынутые из шкафов, книги, некоторые были раскрыты. Борис Дорс был облачен в темно-зеленую рубаху с серебром и широкие черные штаны. Принцесса Вероника в длинное белое как снег платье и свою голубую мантию с морозной вышивкой. В ее распущенные темные, слегка растрепанные волосы снова была вплетена алая, украшенная письменами на незнакомом языке алая лента, на плечах была накидка, которую ей подарили Август и Мария Прицци.

– Борис – весело прищурившись, сказала герцогиня, демонстрируя коробку с шахматами на столе – вот они, те самые, о которых мы вчера говорили. Я спросила у Августа, показать вам их.

Маркиз открыл коробку, расставил фигуры на доске. Первый набор был покрыт багровой блестящей глазурью, как залит кровью. Король был безликой, сужающейся кверху, геометрически идеальной шестигранной колонной, королева – обнаженной волчьей ведьмой с распущенными длинными волосами и в ожерельях из человеческих костей. Офицеры колдунами с книгами и ритуальными посохами, всадники многоголовыми волчьими вожаками, ладьи похожими на чудовищ с щупальцами и шестернями машинами, пешки солдатами-людьми. Другой набор был лиловым, как будто отливающим призрачными ночными оттенками. Король был колокольней собора, похожей на Собор Последних Дней. Королева змеей, офицеры священниками с крестами и мечами, кони всадниками-рыцарями, ладьи чудовищами-машинами, пешки также солдатами с мечами, щитами, луками и пиками.

– Как вам? – лукаво прищурилась, выдохнула дым принцесса Вероника – он сказал, что готов нам их подарить.

– И в тот раз Август играл не за волков, разумеется – разглядывая фигурку королевы, изогнувшейся рогатой лиловой змеи, уточнил маркиз.

– Я была пьяна и не помню – тем же веселым беззаботным тоном, со смехом ответила герцогиня.

– Это мы с дядей – беря в руки офицеров-священников, улыбнулся, принимая правила игры, задумчиво подметил Борис Дорс, поставил их на место и указал на королеву – а самая сильная фигура у него все-таки Мария.

– Борис, вы зануда! – картинно обиделась, отвернулась, принцесса Вероника – хотите, надену те ожерелья, которые вы мне подарили, стану вашей волчьей ведьмой?

– Он уже поставил вам мат в прошлый раз.

– Второй раз не сумеет – ответила та, прищурилась, с намеком скривила губы в наигранной, зловещей и жестокой улыбке.

* * *

* * *

Принц Ральф проснулся. В большой бетонной комнате было холодно. Полукруглое каменное окном под самым высоким потолком как в тюрьме, было раскрыто. Бетонная заглушка, что еще вчера утром, когда принц приехал в этот дом с Патриком Эрсином, заслоняла его, исчезла. Голова была ясной и чистой. Тяжелое похмелье, оставленное вчерашними крепкими наркотически напитками, которыми поил его Поверенный маршала Ринья, отступило. Свежий прохладный ветер задувал с поля, приносил вечернюю сырость, запахи дороги и леса, смешивал их с дымящимися в чашах терпкими, пьянящими как опиум, затуманивающими сознание своими ритуальными ароматами курениями. Огненно-рыжие и закатно-голубые газовые драпировки на голых, серых, бетонных стенах и пустынный интерьер просторной залы как-то внезапно напомнили принцу о далеких землях и отвратительных языческих зиккуратах, в которых опьяненные тяжелыми наркотиками рабы-жрецы возжигают свой нечестивый голубой огонь перед алтарями и статуями Богини, застывшими в своей идеальной, математически выверенной, рассчитанной сложным машинным, почти что демоническим алгоритмом, мерцающей неоновым обликом, нечестивой красоте. По заранее рассчитанным гороскопам поджигают друг друга и кружатся в страшном танце, принося себя в ее страшную и безумную жертву…

Принц Ральф поежился, вспоминая тот звенящий треск ритуальных металлических барабанов, эти чудовищные церемонии и до сих пор стоящие в его ушах исполненные боли и отчаяния, многократно усиленные эхом и динамиками, пронзительно отдающие под озаренными неоном сводами, истошные крики. Здесь, в зале, тоже стоял алтарь: такой же как и в том подземелье, где он впервые увидел Йекти, похожий одновременно на низкий языческий жертвенник для расчленения людей и животных и просторную, но жесткую, лишь слегка укрытую толстым асбестовым, или еще каким несгораемым покровом, постель.

Шлейфы легкого газового балдахина стелились по полу. Тонкие, прозрачные, легкие как паутина ткани, укрывали переплетенные в любовной ласке полностью обнаженные тела – принца и его любовницы, женщины-змеи. Ее волосы обвивались вокруг могучего торса, плеч и бедер юного герцога, длинные, роскошные, идеально гладкие и чистые, каких не бывает у обычных смертных женщин. Длинный-предлинный, крепкий и массивный, упругий, как и большая персиково-оранжевая грудь демонессы, чешуйчатый хвост крепко обвивал тело наследника Гирты, сонно щекотал его своим горячим и крепким, налитым кровью кончиком сзади, ниже пояса, как будто живя своей собственной жизнью.

Патрик Эрсин в одной прозрачной накинутой на голое тело тоге, раздвинув драпировки, тихо шлепая по бетону босыми ступнями, вошел в помещение. Принес огромное серебряное блюдо с посыпанным специями сырым мясом и фруктами, конический серебряный графин приправленного наркотическими травами кофе и кальян с густой красной, похожей на кровь жидкостью. К неудовольствию принца присел на край ложа, поставил поднос на вульгарно раздвинутые колени и, взяв кусок сырого сладкого мяса, крепко поперчив его, подав с пальцев ей прямо в рот, угостил им демонессу. Она приняла подношение и, захватив губами его руку, облизав его пальцы своим очень длинным, с ладонь величиной, лиловым языком, развратно улыбнулась ему в ответ. Закончив кормить сестру, Эрсин точно также протянул угощение и принцу, поводя пальцами так, как будто предлагал сунуть в рот их в рот и ему, но тот отказался, попытался высвободиться из крепко обвившего хвоста своей любовницы, кончик которого нашел уже дорогу между его ягодиц.

– Уйдите прочь! – неприязненно потребовал принц Ральф у Эрсина.

– Патрик, не ври мне, ты же тоже уже насладился этим мальчиком? – спросила демонесса, обращаясь к Эрсину и, еще крепче сжав хвостом принца, спросила – куда же ты?

Обхватила его руками, прижалась к нему своей грудью и присосалась к его губам своим ртом, запустила ему глубоко в рот свой язык.

– Мне надо… – попытался высвободиться принц Ральф.

– Давай! – распахнула рот, приготовившись, выгнулась демонесса.

– У тебя отличный вкус, сестрёнка! – оценивающе кивнул Эрсин, бесцеремонно и по-хозяйски ощупывая, глядя горячей раскрытой ладонью принца по бедрам и спине.

– Да что вы творите! – оторвался от демонессы тот, но она снова привлекла его к себе и снова сунула ему в рот свой длинный язык, наслаждаясь его смущенными, но все же неспособными сдержать страсть судорожными движениями.

– И все же, не более того, что позволяют эти шкурки из кальция, углерода и воды – проверяя хвост демонессы, вынимая и облизывая его, спокойно и рассудительно ответил на возглас принца Эрсин. Отставил поднос, пристроился сверху и сзади и, не прерывая своей лекции, принялся совершать поступательные ритмические движения – никто не может понять, ни мы, ни ученые, ни доктора философии, ни мыслители. Вот сделал же создатель их такими, какие они есть, и тут же всем им и запретил. Где логика, где смысл? А, Ральф, может ты скажешь мне? Ну, хотел бы он, заткнул бы вас со всех сторон и не было бы даже повода нарушать эти ваши правила и запреты. Нет же, оставил, сделал именно так, нарочно, чтобы поглумиться. Как с тем яблоком, теми ангелами в Содоме и Иудой. Дешевая провокация чистой воды. И что в итоге? Нет, я конечно нисколько не возражаю, он тут хозяин, он это все придумал, и так даже веселее и интереснее, но я вижу в этом парадокс. Двойные стандарты. Лицемерие. Зачем запрещать то, что естественно, а тем более приносит такое волнующее наслаждение и при этом даже запрограммировано у вас на уровне гормонов, генетического кода и рефлексов? А тем более наказывать, клеймить? Какой был в этом смысл? Или банальный непрофессионализм? На одном из планарных пластов я проектировал вычислительною машину, которая должна была моделировать максимально полное строение вселенной. Когда я закладывал в нее программу, я продумал все как следует до мелочей. Предусмотрел все, что мне было необходимо, а недокументированные возможности и аберрации максимально ограничил. Мне дали грант, потому что это была идеальная машина, не тратила лишних ресурсов, энергии и нервов. Это была достойная работа, и она показывает, что можно ведь, если захотеть. А то, что мы видим вокруг? Все ваши заповеди, духовная борьба и ограничения естественных потребностей тела вкупе с вашими пороками и низменными устремлениями, все это больше похоже на веселый серпентарий, цирк уродов, где собрали злобных безмозглых и жадных карликов у тесной кормушки и на потеху стравливают их. И не надо говорить, как вы любите о том, что какие-то там провидения выше разумения, выше простых логических выводов. Если бы создатель хотел чтобы мы все, да-да и вы и мы все вместе, были такими уж идеальными хорошими, как он говорит нам через каких-то, претендующих на истину, ради своей выгодны называющих себя его пророками, проходимцев, он бы изначально заложил во всех нас самые лучшие качества, чувства и мысли, чтобы вообще не было надобности в каких-то условностях и ограничениях. Но по факту выходит совсем наоборот. Он предлагает вам некачественный продукт: слабое тело, подверженный страстям, замутненный гормональным фоном мозг, отстраняется, как будто это такая лицемерная, без чудес и четких научных, или иных явных подтверждений его существования свидетельств свобода выбора и предлагает вам побороться со своими пороками и недостатками, которые сам же заложил в ваши головы генетически с самого вашего рождения. Так ведут себя либо дилетанты, либо жестокие шуткари из популярных комедийных постановок и конкурсов, придумывающих глупые задания для участников, чтобы те в своих еще более тупых бестолковых метаниях и низменном паясничестве веселили их, поднимая рейтинги. Ральф, что вы напряглись? Вам же нравится, я вижу, не спорьте. И Йекти в восторге, с дальней дороги насладиться своим новым телом. Кстати это я придумал, как вам, великолепно? А вот хвостик такой – он взял в руку кончик ее хвоста и пристроил себе сзади – это уже ее маленькая шаловливая выдумка. Ловко и занятно не правда ли? Бросьте, не впадайте в краску, как в семинарии на исповеди. Оставите предрассудки, доверьтесь разуму, логике и влечениям вашего великолепного мужского тела. Раз приятно и есть физическая возможность, почему бы и нет? Какой-то дурак-импотент, моральный кастрат, неуч, мракобес, непроходимый, начитавшийся до одури каких-то книжек неудовлетворенный рефлексик-тупица сказал вам, что это плохо, а вы поверили? А слову на заборе вы тоже верите?