Текст книги "Рыцари Гирты (СИ)"

Автор книги: Михаил Фиреон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 40 страниц)

Граф Прицци подошел к владыке Дезмонду с каким-то вопросом, склонил голову под благословение, поблагодарил за гостеприимство. Крестясь на иконы, все направились на выход. Собрались во дворе и перед воротами поместья, седлали коней. Уже снаружи Вертура приметил, что среди покидающих резиденцию нету Фарканто, рыжей Лизы и лейтенанта Манко с еще одним рыцарем: они остались в доме епископа вместе с принцессой Вероникой. Процессию отъезжающих возглавил граф Прицци, сообщил всем, что они едут в герцогский дворец.

Пока ждали отстающих, помогали подняться в седла девицам, оставшись не у дел, Вертура отошел в сторону, как бы невзначай следил за отъездом.

Над площадью кружили галки. Огибали шпиль собора. Какая-то уже немолодая женщина крошила им заплесневелый хлеб. Они клевали его и, снова взлетали в небо. В тени домов ругались, спорили о чем-то извозчики, хватались за кнуты. На скамейках и ступенях храма сидели, отдыхали горожане, благодушно беседовали, доставали из корзинок и ели бутерброды, строго прикрикивали на не в меру веселящихся, бегающих вокруг друг за другом детей. Жандарм с подвеской лейтенанта, квартальный надзиратель, лениво откинувшись в седле, придерживая рукой монокль, читал свежий номер «Скандалов». Его лошадь, склонив голову лизала брусчатку под ногами, жевала сено, что осталось после проехавшей по площади груженой сушеной морской травой телеги.

Отдельной группой ожидали, пока свита герцогини не освободит сквер перед домом епископа, стояли серой стаей, как голуби, облаченные в бесцветные, вытертые подрясники тощие, простоволосые и лохматые семинаристы.

– Готовься к исповеди! – как духовники, ломающимися юношескими голосами, важно поучали они, говорили друг другу и задирающим их мальчишкам-подмастерьям.

Небо хмурилось. Темно-серый, с узкими желтыми и синим окнами, торжественный как крепостные ворота фасад собора Иоанна Крестителя поднимался высоко над кварталом. Шпилем колокольни впивался в сизую, хмурую тучу, что заволокла полнеба.

Вертура молча проводил взглядом удаляющийся кортеж графа Прицци и пошел пешком в комендатуру за Марисой, где оторвал ее от беседы с Ингой и Фанкилем. Сказал, что был в храме и теперь идет домой. Перекинулся несколькими малозначительными фразами с полицейскими и снова курящими под лестницей бездельниками-студентами.

Когда они с Марисой вышли за ворота комендатуры, по дороге рассказал обо всем произошедшем сегодня с ним. Та криво улыбнулась, ответила, что все ожидаемо, так и надо им всем, и поведала о том, что пока он развлекался, она ездила на пепелище: в юго-восточном районе, неподалеку от набережных, был пожар, выгорел каменный дом, еще два рядом пострадали. Погибли шесть человек.

– Хорошо там дом двухэтажный, низкий – мрачно подрезюмировала она – не как в центре, и дождь ночью был. Кто мог в окна попрыгали.

Вертура насторожился, спросил, где это случилось. Они встали под фонарем на мосту. Прислонившись к столбу плечом, прикрыв полой плаща от дующего с залива, приносящего тяжелые серо-синие тучи и капли дождя, ветра, Мариса достала из поясной сумки папку и продемонстрировала ему черновик для заметки в газету. В погибших значились три старухи, что задохнулись в дыму, чей-то больной дед, неопознанные ребенок и мужчина. В заметке также был указан и адрес: улица Зеленого Мола дом три.

– Это Эрсин – пробежав глазами пресс-релиз, мрачно кивнул детектив. Он вкратце рассказал Марисе про Тильду Бирс, что она двоюродная сестра его покойного сослуживца из тайной полиции Мильды, и что он, Вертура, по личному поручению начальника его отдела, графа Михаэля Динмара, привез ей награды ее брата и деньги, и как все некрасиво получилось.

– Из-за меня он использовал ее как подставное лицо для своих сделок – рассудил он тихо – он догадался, как мы вышли на Белую Могилу, нанял людей, чтобы избавились от свидетелей, запугать или отомстить. Наверное, сам был занят или не хотел, чтобы его видели поблизости. Иначе бы он их всех точно убил. Надо вернуться в контору, сообщить леди Хельге. Пойдем обратно. Это важно.

– Вот такой у нас день воскресный! – развела руками Мариса и они, развернувшись, зашагали обратно в сторону ворот полицейской комендатуры Гирты.

* * *

Когда в трапезной почти не осталось народу, пришел келейник владыки Дезмонда. Высокий и крепкий, кучерявый молодой человек с растрепанной бородой и хмурым лицом, больше похожий на оруженосца, чем на церковного служителя. С вызовом сверкнув глазами, сказал герцогине и сопровождающим, что Владыка предлагает им ознакомиться с его коллекцией трофеев, пригласил всех на второй этаж, в сводчатую залу с высокими окнами, где, как в арсенале, были выставлены доспехи, мечи и мушкеты, а также некоторые образцы высокотехнологического снаряжения.

– В молодости мэтр Дезмонд служил на юго-востоке – рассказывал Борис Дорс, демонстрируя стоящий в нише между шкафов с книгами старый, простой латный доспех с промятыми нагрудником и шлемом – после обучения в семинарии, его направили на служение в горы, проповедовать Христову веру язычниками. Потом служил в епархиях Басора и Камиры. Был капелланом в экспедиционном корпусе генерала Тибуртины. До Гирты они с моим отцом всю свою жизнь провели в походах и на войне.

Он взял принцессу Веронику под локоть, чему та благодушно улыбнулась, и подвел ее к стенду на котором лежали потемневшие от времени луки и множество расписанных по древками нечестивыми иероглифическими символами стрел, а рядом стояли такие же, украшенные вызывающими отвращение письменами доспехи. Черные и изготовленные как будто бы в далекие, еще античные времена, чиненные более современными по виду, грубо обработанными, элементами.

– На юге было много городов и крепостей засыпанных черным радиоактивным песком – объяснил, взявшему в руки конический шлем с приклепанной к нему литой личной в виде морды циклопа со смотровой щелью глаза во лбу, с интересом разглядывающему его Фарканто, маркиз – как бункер Тиксара у нас, на севере. Горцы раскапывали их и доставали оттуда артефакты прошлых лет, продавали, или использовали под себя в меру своего разумения. Но есть и те, которые они не посмели раскурочить. Вот, смотрите.

Он достал с полки одну из шкатулок и открыл ее. В ней, на синей бархатной подушечке, тускло мерцал украшенный сложным фрактальным узором высокотехнологический волчок. Борис Дорс аккуратно взял его в руки, поставил на стол и ловко раскрутил. Волчок завертелся, заиграл внезапно вспыхнувшими на поверхности огоньками, что засчет стробоскопического эффекта складывались в замысловатый узор, горящий ярким, похожим на электрический светом.

– Это была моя любимая игрушка – с улыбкой показал он волчок принцессе Веронике – если его не трогать, он никогда не остановится. Постепенно будет набирать ход, пока стол не загорится от трения.

– Это гироскопический ротор! – резко остановила волчок рыжая Лиза – а не игрушка для детей! Такие, только большие, весом в несколько тысяч тонн, используют как генераторы высокого напряжения там, где нельзя получить электричество из воздуха, например во внешнем эфире. Еще они работают как гироскопы для удержания равновесия…

И она затараторила, начала многословно и шумно рассказывать Фарканто, лейтенанту и его капралу про каждую из многочисленных лежащих на столах и в шкафах, окружающих их диковинных вещей. Говорила и объясняла с таким видом и жестами, как будто знала абсолютно все об этих трофеях, что привез нынешний духовный владыка Гирты, в молодости капеллан экспедиционного корпуса, из юго-восточных степей и черных, залитых застывшим, расплавленным стеклом далеких пустынь.

Не обращая внимания на ее утомительную болтовню, маркиз Дорс повлек принцессу в сторону. Открыл ключом высокую резную дверь в соседний зал: просторную и светлую угловую комнату с эркером, откуда открывался вид на огромную старую липу во дворе, под которой не так давно сидели Вертура и Мариса, когда беседовали с отцом Ингваром. Солнце заглядывало в узкие и высокие, украшенные кованными решетками и витражами окна. Бросало на пол длинные ровные полосы света. В этом зале тоже хранились боевые трофеи, только в отличии от предыдущей, современные.

У стены на стойках светлели белые, изрубленные, измятые пулями доспехи и щиты с гербами известных рыцарей Гирты, рядом висели украшенные драконами и волками плащи. На стендах и столах были сложены мечи и секиры, с обрезанными, оборванными под самые узлы белыми лентами. У стены стояли копья и топоры. Отдельно на самом большом столе, на багровой шерстяной подстилке лежали пояса, регалии, богато украшенные поясные сумки и портупеи.

– Это времен Смуты – понизил голос, продемонстрировал оружие и броню маркиз. В его голосе зазвучала тяжелая скорбная ненависть, глаза вспыхнули диким огнем давно пережитых страха и отчаянной ярости битвы – их собрали с убитых Белых Всадников, их оруженосцев и клевретов. Семьи этих предателей и бандитов были осуждены, их родственников потом казнили, а трофеи мэтр Дезмонд частью продал и раздал деньги нуждающимся, а частью приказал сложить в этой комнате, здесь.

Отдельно на столе стояли несколько сосудов. В них покоились погруженные в эфир, наглухо запечатанные волчьи и человеческие головы. Принцесса Вероника взяла в руки один, без особого интереса осмотрела его, прочла вслух имя и фамилию известной семьи Гирты и вернула его обратно к остальным.

Но больше других трофеев ее заинтересовал стоящий на отдельном столике украшенный замысловатой, ни на что не похожей резьбой ларец. Заметив взгляд герцогини, маркиз подвел ее к нему и открыл. Внутри, на алой подкладке лежали белые, вырезанные из кости, отполированные до блеска ожерелья.

– Украшения Волчьих ведьм – доставая одно, длинное и тяжелое, пояснил маркиз – они сделаны из человеческих костей. В ночь Красного Ворона они надевали их, вплетали в волосы багровые и черные ленты, пили кровь убитых на алтарях жертв…

– Я читала об этом – перебив его, быстро ответила герцогиня и с улыбкой и захлопнула ларец.

– А вот это палка Круми – поднес принцессе украшенный драгоценным камнем деревянный посох, продемонстрировал нечестивое оружие маркиз, но герцогиня, уже совершенно не скрывая того, насколько ей все это неинтересно. С капризным видом отвернулась к окну и заявила.

– Скукота все это, Борис. Как утомительно!

– Тогда пойдемте наверх. Я покажу вам интересные книги – кивнул племянник епископа, на что она сдержано и лукаво, улыбнулась, и бросила на него быстрый пылающий взгляд. В ее глазах полыхнул безумный, алчный огонь, но маркиз сделал вид, что не заметил этого, протянул ей локоть, открыл ключом следующую дверь и вывел принцессу в коридор так, чтобы не пересекаться с рыжей Лизой и оставшимися в библиотеке рыцарями.

Уже в кабинете племянника епископа, герцогиня села на стул перед его рабочим столом и, развернувшись вполоборота, закинув ногу на ногу, нетерпеливо выжидая, что он будет делать, облокотила голову о руку, уставилась на маркиза. Борис Дорс отпер секретер и, приложив кулак у подбородку, застыл в раздумьях, как маг-алхимик с картинки над колбами в которых на огне в наглухо запаянной колбе варится гомункул из крови, земли и ртути, перед спрятанными в нем фужерами и бутылками с вином, приправами, сиропами и самогонным спиртом, решая, какой лучше приготовить напиток так, чтобы было не стыдно подать его герцогине.

Посчитав его промедления слишком долгими, принцесса со скучающим и нетерпеливым видом облокотилась виском о ладонь и сделала резкий жест пальцами в его сторону. Ее глаза снова вспыхнули яростным, полным ненависти и боли светом, но Борис Дорс, словно и не почувствовал ее ментального удара, зачесал бороду, нарочито медленно, как будто опасаясь все опрокинуть и разлить, достал с полки фужеры, яблочный перебродивший сок, густой клубничный ликер, и аккуратно, так чтобы образовались слои, медленно влил их по металлическому стеку в крепкий самогонный спирт. Сверху насыпал корицы из ларчика, что был тут же и смешал второй точно такой же коктейль и себе. Держа фужеры в обеих руках, подошел к своей гостье.

– Ваше высочество – уважительно предложил он, передал ей напиток.

Принцесса Вероника улыбнулась, заметив, что его руки чуть дрожат от тщательно скрываемого волнения, встала перед ним в позу и приняла фужер. Снова уставила свой горящий взгляд в маркиза.

– Возможно, будет немного крепко – отсалютовал ей своим кубком Борис Дорс – впрочем, не важно, я думаю…

– Крепко? – громко и с вызывающей улыбкой ответила принцесса Вероника и залпом выпила коктейль – это вы тут с вашим дружком Гонзолле такое хлещете?

– Нет – резонно ответил ей маркиз как есть, демонстрируя ей графин с притертой пробкой из которого он наливал барону и Вертуре – с Модестом мы мешаем все подряд. Но чаще всего варенье, вино и яблочный спирт…

– И что? – потребовала принцесса.

Борис Дорс галантно достал варенье, которое недавно принес ему барон, налил на половину фужеров спирта, долил грушевого вина и, добавив пару ложек варенья, размешал все это желтую мутную тюрю.

– Пьяные женщины способны на любое безрассудство, вы знаете это, Борис? – приняв из его рук напиток, спросила принцесса Вероника вызывающе и строго и, сделав большой глоток, едва не поперхнулась от горького, сушащего рот, дерущего горло спирта, тут же потребовала ответа – или вы только этого и хотите?

– Да! – понизив голос, склонив голову, ответил он ей. Взгляд его стал непреклонным и диким, как у человека, выходящего на смертельный поединок, жилистые истертые ладони непроизвольно сжались в кулаки. Быть может он хотел сказать что-то совсем другое, но от волнения не нашел нужных слов, а спохватившись, сразу понял, что отступать больше некуда.

Она же сделала еще один глоток, отставила фужер, упала обратно на стул и, снова приняв позу, гордо и выжидающе уставилась в лицо маркиза.

Борис Дорс подвинул второй стул и сел перед ней, нахмурился еще больше, взял в ладони ее руку. Едва сдерживая улыбку, она только бросила на него короткий напряженный, словно бы пренебрежительный взгляд, приняла неприступный и высокомерный вид, но не отвела руки. Маркиз смело встретил ее пылающий взор, тот самый горящий и непримиримый, который наполнял души тех, кого он касался леденящим страхом, одиноким космическим отчаянием и безумной, ломающей волю ненавистью, склонив на бок голову, сдержанно, но тяжело и горько улыбнулся в ответ. Не нужно было ни жестов, ни слов. Напряжение, сильнее чем все пронизывающие небо и землю потоки энергий полилось между их сведенных пальцев, словно все объяснения, фразы, формальности и оправдания стали вдруг абсолютно глупы, мелочны и излишни. Все было сказано без единого слова. Все случилось стремительно и быстро: и его горящий, исполненный высокого чувства, которое рождается в слабом человеческом сердце только по благодати самого Господа Бога взгляд, и ее вспыхнувшее девичьим румянцем, разгоряченное, тревожное лицо. И его крепкие, привычные, не только к перу и крестному знамению, но и к мечу, рабочему инструменту и поводьям лошади жилистые, истертые ладони, и ее тонкие, ледяные, но внезапно ставшие горячее и мягче расплавленного воска на свечах пальцы. И его объятия, когда он взял ее за талию и под колени, легко поднял на руки и закружил по комнате, и ее испуганный, таким внезапным обращением взгляд, когда она в волнении и страха с силой обхватила его шею и, боясь упасть, прижалась лицом к его щеке.

– Ах! – только и воскликнула она, задохнувшись от внезапного головокружения, и с такими силой и ужасом вцепилась пальцами в маркиза, что тот тут же поставил ее обратно на пол. Но у принцессы уже закружилась голова, и ему пришлось удержать ее за плечи и прижать к себе, чтобы она не оступались на подламывающихся от страха коленях.

– Я боюсь высоты! – горестно воскликнула она, схватившись за Бориса Дорса – я всегда боялась летать, только по земле…

Он усадил ее на диван, сел рядом, взял за руку, положил вторую ладонь поверх его руки. Она откинулась на подлокотник и, исподлобья глядя на него дикими глазами, задышала тяжело и громко, как будто у нее случился сердечный приступ. В ее взгляде читались паника и мука, но он притянул ей ее фужер и она, выпив, немного успокоилась и, откинув голову на спинку дивана, прикрыла веки.

– Леди Булле! – встал с дивана, нахмурился, глухо обратился маркиз от стола, заранее наливая себе полный фужер крепкого спирта и, немного помедлив, но все же решившись, как рыцарь, идущий в кавалерийскую атаку на мечи, пики и мушкеты, грозно и торжественно объявил – будьте моей женой! Я прошу у вас вашей руки!

И осекшись на этой фразе, молча, пронзительно и непреклонно уставился на герцогиню, как будто от волнения забыв заранее заученный и многократно повторенный перед зеркалом текст. Воцарилась пауза.

Принцесса Вероника распахнула глаза. Вмиг сосредоточилась, как будто все, что было до этого и крепкий напиток, и панический ужас и притворная скука, были не более чем замысловатой девичьей игрой, театральным представлением. Откинулась на спинку дивана, раскинув по ней руки в широких рукавах, склонила набок голову, и, смело глядя маркизу в лицо, тряхнула челкой, весело и громко ответила.

– Вот как? – ее лицо было красным от прилившей от волнения крови и крепкого напитка. Рукава черной рубахи с голубой вышивкой измяты, воротник модной багровой мантии растрепан, длинные распущенные волосы упали на спинку дивана и плечи. Она улыбалась, и из последних сил стараясь сдержаться, чтобы не сорваться на смех, заявила – стать вашей женой, маркиз Борис Энтони Дорс? Женой племянника епископа, старшины инженерной бригады добровольцев, клеврета Модеста Гонзолле, карикатуры недели? И после всего что случилось, после всего, что вы сделали, вы говорите это мне? Вы метите в герцоги Гирты? А почему только сейчас? И где вы были раньше, когда я вас звала к себе? Вы что, серьезно думали, что я ничего не знала, не видела? Как вы все время на меня смотрите, как волнуетесь, как от меня бегаете! Полагаете, я не знала, ничего не чувствовала? Не слышала как все шептались, все смеялись, все говорили, что вы влюблены, и всем, всем, всем кроме меня, рассказываете, жалуетесь, говорите об этом! И сколько времени прошло? Вы скакали по лесам, бегали от меня в Мильду, а я все гадала, когда же вы признаетесь, как нормальный человек. Все думала, все ждала, когда вы ко мне придете, отыщите, как все, какой-нибудь глупый, беспочвенный повод! И на фестиваль вас звали, а вы не приехали, отписались, что у вас за городом дела какие-то. А я вас видела! У моста во главе крестного хода, с вашим сыном и мэтром Дезмондом. Вы были без маски, с иконой и мечом. И к сэру Августу вы не соизволили ни разу прийти, хоть я столько раз просила его пригласить вас к нему на банкет. Ждала вас, а вас все не было! И на именины Роффе вы не пришли! А на охоте этих дохлых зайцев прислали анонимно и эти ваши люпины! Это Марк вам подсказал, я все знаю, это вы с ним ходили, а без него вы бы и не догадались, а если бы догадались, то не донесли бы! Вот выйду замуж за Марка, а не за вас, ясно это?

Он подсел к ней на диван, потянулся к ней, но она картинно одернула ладони, всплеснула ими, стряхивая с себя его руки, отстранилась к подлокотнику с веселым смехом, но он крепко поймал ее за бедра и рывком притянул к себе, усадил на колени. Она обхватила рукой его шею и, откинув голову, восторженно любуясь им, вцепилась рукой в его короткую бороду, потянула его к себе, уперлась лбом в его лоб и с силой надавила. Словно пытаясь перебодать его, оскалилась от напряжения.

– Шею сломаю же! – бодая ее в ответ, сквозь зубы проговорил маркиз.

– Ну попробуйте! – надавливая уже изо всех сил, воскликнула принцесса – у меня позвоночник из ферро-титанового композита!

С этими словами они отпустила его, встала с его колен, словно какие-то дурные воспоминания сбили все ее радостные мысли. Подошла к столу, опустила голову, взяла его фужер со спиртом и залпом выпила. Борис Дорс подошел к ней, развернул к себе, прижал ее к своей груди. Она обхватила руками его плечи.

– Вы не ответили мне – заботливо смахивая пряди растрепанных волос с ее разгоряченного лица, глядя на нее грозным, пылающим взором, произнес он тяжело и тихо.

– Что я вам не ответила? Что не понятно? – воскликнула она горестно, поднимая к нему лицо и в ожидании приоткрыла рот, но, так и не дождавшись его поцелуя, прибавила печально и разочарованно – я же сказала вам «да». Еще тогда, в лесу! Почему вы не пошли тогда за мной, Борис? Как вы этого не поняли, не услышали? Каких еще ответов сейчас вы от меня хотите?

И, опустив голову, она уткнулась лицом в его грудь. Ее ладони больно схватили его за плечи. Правая рука была намного сильнее левой. Пальцы казались железными. Он обнял ее в ответ. Так они стояли минуту или две, пока принцесса снова не подняла на маркиза взгляд. На этот раз затравленный и дикий, полный отвращения и ненависти. Все маски были сброшены. Сейчас в объятиях Бориса Дорса стояла не сдержанная, благочестивая и грозная в своем морозном сине-серебряном сиянии принцесса Гирты Вероника Эрика Булле, а сломленная, несчастная, злая и одинокая женщина, растрепанная, пьяная, разгоряченная, лишенная своей неприступной ледяной красоты, достоинства и спокойного рассудительного величия. Ее обращенный к нему настоящий, человеческий, искаженный пороком, многократным лицемерием, страхом, низменными страстями и болью облик на миг показался ему настолько невыносимо отталкивающим и омерзительным, что ему страстно захотелось зажмурить глаза, отвернуться от нее, сказать «простите, я на минуту», спуститься в конюшню, вскочить в седло и мчаться прочь и никогда больше не возвращаться в Гирту…

Борис Дорс зажмурил глаза, мысленно перекрестился, вдохнул, но не отпустил принцессу. Приласкал ее голову, поцеловал в лоб, приласкал, еще крепче прижал ее к своей груди.

Всего несколько секунд и миг ее слабости прошел. Герцогиня вскинула голову, подняла глаза на маркиза, внимательно посмотрела на него. В ее взгляде больше не осталось ни радости, ни восторженного чувства, что всего несколько секунд назад озаряли весь ее облик. Только ледяное равнодушие и жестокое, пробирающее до самой глубины души, безразличие, с которыми она всегда общалась со своими подданными, как ледяная и неприступная принцесса Гирты. Со слабо скрываемым презрением она отстранилась от Бориса Дорса, и по всему было видно, что она ощутила все его недавние чувства и мысли. Но он уже раскаивался в своей слабости и страхе и был готов искупить свою вину: смело глядя ей в лицо, удержал ее в своих объятиях, не дал высвободиться. Она же тяжело и грозно выдохнула, повторила попытку, но не с полной силой, словно проверяла, удержит ли он ее снова или нет.

– Вероника, я не шутил, предлагая вам себя в качестве вашего мужа, друга и защитника, прося вашей руки – сказал он ей твердо и вдохновенно, глядя в ее ледяные непреклонные глаза, старательно подбирая каждое слово, пытаясь унять волнение в голосе и едва сдерживая дрожь в руках и коленях – да, встреть я вас не светлой леди-герцогиней, а обычной женщиной, все было бы намного проще и легче… Я был бы рад, чтобы вы стали хозяйкой в моем скромном доме, Вероникой Эрикой Дорс. Но Господь Бог рассудил иначе. Да, я знаю вашу историю, о том, что с вами произошло – он коснулся запястья ее правой руки, крепко сжал его – и это оставляет тяжелый след, но я не собираюсь отступаться от своих слов и намерений. Я не знаю, почему так вышло, почему так должно быть, почему Господь Бог хочет от меня этого. Я много думал, быть может, после всего что случилось, всех тех злодейств, что я совершил, мне надо было тогда смиренно преклонить голову, уйти в лес, в дальнюю обитель, принять постриг, а я, за неимением веры, прилежания и твердости духа схватился за меч. Но мы с вами встретились снова и все изменилось… И теперь, раз вы по своей доброй воле вновь пришли ко мне, я прошу вашей руки.

– Вы не знаете, о чем просите! – качая головой, прошипела она сдавленно, угрожающе и тихо – вы безумец! Глупый фантазер! Наивный идеалист! Таким не место в Гирте!

И она потянулась к нему, встала на цыпочки, и поцеловала его в губы, повисла на его плечах, уткнулась подбородком в его грудь, обняла его, прильнула к нему из всех сил. Он прижал ее к себе, с трепетом ощутив своей грудью, как тяжело и часто бьется ее сердце, как всю ее трясет от волнения и перехлестывающих через край чувств, словно чудовищный, холодный озноб внезапно охватил все ее тело. Он смотрел в ее лицо, в ее пронзительные, пылающие как звезды, глаза и видел в них ответ на все свои слова, незаданные вопросы, чувства и мысли. Без промедлений он снова, на этот раз очень аккуратно и неспешно, поднял ее на руки. Она крепко зажмурилась, улыбнулась, прижалась к нему, изо всех сил, крепко обхватила рукой его шею. Он отнес ее в соседнюю комнату, боком прошел в дверной проем, стараясь не задеть ее ногами ни за какой угол или стену, уложил ее на свою постель, лег сверху и поцеловал в улыбающиеся приоткрытые губы, с готовностью ждущие, когда он прикоснется к ним. Она обхватила руками его плечи, выгнулась спиной назад на подушке, притянула его к себе, откинула голову, подставляя его ласкам лицо и шею.

* * *

– Бог наказал меня – поделилась мыслями принцесса Вероника.

Снова одевшись в свою черную рубаху из толстого плотного хлопка с голубовато-серебряной вышивкой по рукавам, вороту и подолу, и длинную темно-зеленую юбку, она лежала на постели рядом с маркизом. Ее нарядная багровая мантия была брошена на спинку кресла поверх его черной с серебром. Принцесса лежала, откинувшись на огромной мягкой подушке, смотрела в потолок, в окно, на серое небо, на ветви растущего во дворе дерева, скрывающего комнату от лишних глаз из соседних окон, глядящих в маленький двор поместья.

Все закончилось. Какая-то усталая печаль и опустошенность, коснулась их сердец. Борис Дорс лежал неподвижно, молчал, смотрел в потолок, держал одной рукой под локоть принцессу Веронику, другой ножны с мечом, приложив холодную сталь к разгоряченной, еще не остывшей щеке.

– Что вы сделали со мной тогда, в лесу? Я приказала вам прыгнуть в реку, я надеялась, что вы утонете и все, конец… – рассказывала печально герцогиня – а потом всю ночь не могла уснуть. Я была в бешенстве. Как вы посмели так насмехаться надо мной, так меня унизить! Я хотела позвать Августа, чтобы он ворвался в ваш дом и протащил вас на веревке вслед за лошадью по улицам Гирты…

– Пусть бы попробовал – глухо, задумчиво и с угрозой отвечал маркиз, ловя ее ладонь, сжимая пальцы и кладя руку ей на бедро – пусть хоть ваш дядя, хоть сенатор Парталле, или кто угодно теперь придет ко мне. Вы рядом, моя леди, мне не надо больше никаких знамений и слов, это воля Божия, и никто не властен противиться ей.

Он сжал зубы, его взгляд стал ледяным, лицо застыло страшной суровой маской дракона, охраняющего двери в собор на площади, костяшки пальцев побелели, с силой сжавшись на ножнах, которые он держал в руке.

– Да – ответила принцесса. Ее голос стал холодным и низким, рука перехватила его ладонь, легла поверх его руки – жизни и пути людей складываются по воле Божией. Как хвосты летящих в ночном небе звезд. Как ветви деревьев, как пластины доспеха, как камни в кладке стены, как струи дождя, как звенья кольчуги… Мы не выбирали этот путь, но нам по нему идти.

Она резко отвернулась от маркиза и прильнула к нему спиной. Вытянула ноги, прижалась ступнями к его ступням. В комнате было прохладно, Борис Дорс резко сел и потянулся за одеялом, чтобы укрыть их. Она испугалась, что сейчас он встанет и уйдет по своим делам, как делают многие мужчины, поднялась на локте, резко схватила его, удержала за руку, робким и беззащитным взглядом уставилась на маркиза. Попросила печально и растерянно.

– Не уходите от меня, Борис… – на миг вновь обратившись той самой робкой, беззащитной и ранимой, мечтательной, исполненной страхов и надежд девушкой, какой впервые он увидел ее, тогда, на террасе дворца Булле, под рыжей апрельской луной, на посвященном в честь ее возвращения в Гирту торжественном банкете.

– Я не уйду от вас, моя леди, мне некуда больше идти – заботливо укрывая их босые ноги толстым одеялом, сшитым из разноцветных войлочных ромбов, заверил ее Борис Дорс, лег рядом, снова вернулся к ней. Столкнул с кровати меч, ласково обнял герцогиню, осторожно провел пальцами по ее виску и щеке, едва касаясь ее длинной челки, нарядно подкрашенной в зловещий красно-багровый цвет.

– Какой вы смешной, Борис! Такой серьезный и непосредственный… – засмеялась она, умиляясь его жесту – знаете, а я вот смотрю на вас всех и тоже уже совсем не такая, какой была еще весной. Я все реже ношу столичную одежду. Раньше постоянно ходила у себя в блузке и брюках, как мне было привычно дома в Столице. А теперь надеваю их только изредка, чтобы почувствовать себя снова человеком, чтобы не забыть… Раньше все было так неудобно. А теперь я хожу в этой тяжелой мантии и этих рубахах, в длинной юбке, в плаще, и не знаю, как можно носить что-то кроме них. Теперь мне привычно ездить верхом. Я все реже слушаю музыку, которую мне привозят друзья и сокурсники, все реже читаю их журналы и книги… Я все больше становлюсь такой же как все вы. Как эта Гирта. Мрачной, вероломной, злой, бесчеловечной, готовой всегда дать отпор, готовой убить или умереть… Тут не получится по-другому. Иначе и быть не может. Там, в Столице все такие как Элла и Давид, ценят свои никчемные жизни цепляются за что-то, за какие-то глупости, условности, свободы и предрассудки, если что-то не нравится, машут руками, оскорбляют, орут, а тут просто ударят топором по голове… Там какие-то слова, какие-то бессмысленные дела, еда, красивая мебель… Вылизанные до блеска комнаты, дома и улицы… А тут всё настоящие, купленное, омытое кровью. Здесь ходит смерть. Здесь я стала снова верить в Бога, соблюдать молитвенный чин и пост, регулярно причащаться и посещать церковь. Да, я совершила много зла и еще много будет совершено, но теперь я знаю, что Бог спас меня, направил вас ко мне… Я все видела, все знала, замечала ваши взгляды, смеялась над вами, когда обсуждала вас с остальными. Вы избегали меня, а я все надеялась, ждала, не знаю почему, может просто потому, что Господь так решил, все хотела увидеть вас снова и вот мы с вами вдвоем здесь.

– Глупо все вышло, моя леди. Тут нет никакой моей заслуги – выслушав ее, задумчиво ответил маркиз – вы позвали меня тогда, в Лесу, но так нельзя, я сам должен был прийти первым. Я хотел тут же уехать, но я решился на это безрассудство… Да я знаю, как леди-герцогиня вы были должны дать мне за мою наглость пощечину, приказать предать пытке, казнить и найти себе мужа, который был бы стоил вас, вернул бы былые порядок и закон на нашу землю. А я даже до сих пор не верю, что держу вас в своих объятиях, и мне страшно, что, быть может, это всего лишь разгоряченный болезнью, безумный сон. Я проснусь и не увижу вас никогда больше, а тут как всегда будет валяться пьяный Модест…