Текст книги "Охота на либерею"

Автор книги: Михаил Фёдоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)

Глава 9
БРАТ ГИЙОМ

Москва, начало весны 1572 года

Брат Гийом добрался до Москвы в начале весны. Тепло пришло раньше, чем обычно, и днём с крыш уже вовсю текло, а ночью некрепкий морозец схватывал зернистый снег непрочной плёнкой ледяной коросты. Москва-река взбухла, надулась, но ещё не вскрылась, угрожая в любой момент взбудоражить горожан пушечной пальбой лопающегося под напором талых вод льда.

Ещё при подходе к Москве коадъютор решил, что появляться в стольном городе в образе богомольца не следует. Уж больно он намозолил всем глаза в Новгороде – вдруг да напишет тамошний воевода в Москву, что есть такой странный человек в драном валенном сапоге, который оставляет после себя писанные богомерзкой латынью нехорошие письма, где указано всё – и сколько войск в городе, и как они вооружены, и сколько пушек на стенах. Тогда всех странствующих, пришедших поклониться святыням, Разбойный приказ будет хватать с особым тщанием, а что схваченные под пыткой молчать не будут – это само собой. Никто ж не молчит.

Вот и поменял иезуит ещё вёрст за пятьдесят от Москвы свои приметные валенные сапоги, один из которых был изодран волком по дороге на Новгород. Новые сапоги на нём были – только что из-под валяльного стана, сшитые суровой просмоленной ниткой, и подбитые от начинающейся весенней слякоти толстой бычьей кожей.

Неприметный свой тёплый кафтан, перепачканный землёй и навозом, сменил он на добротную одежду из некрашеного сукна. Новый кафтан был не столь тёплым, как прежний, но для весеннего времени годился. На первой же ночёвке пришил он внутри левого рукава потайной карман для стилета. На голову купил крепкий треух из заячьей шкурки. Мех неноский, быстро вытирается, но ему ведь надолго и не надо. Потеплеет – он его продаст или просто выбросит, чтобы не таскать обузу.

После приобретения новой одежды денег у брата Гийома почти не осталось, но это его не беспокоило. Достаточно добраться до Москвы – и деньги появятся в количестве, достаточном для выполнения возложенной орденом задачи. В этом он не сомневался.

Москва встретила его обгорелыми развалинами, кое-где белели уже свежими брёвнами новые срубы, над которыми поднимались в тихом воздухе длинные прямые сизые дымки, устремлявшиеся в небо наподобие стрелецких пик. Только сейчас брат Гийом осознал, насколько сильно пострадал город.

Где же ему остановиться? Те москвичи, кто сумел отстроить своё жилище, если кого и приютят, то лишь своих близких – бродящие вокруг люди им ни к чему. Идти в церковь? Там тоже вряд ли приютят: каменных церквей в Москве немного, а деревянные после татарского набега ещё не восстановили. А уж постоялые дворы – и подавно. Впрочем, ему ведь не надолго – на ночь-другую, а потом он сумеет связаться с нужными людьми. Значит, надо всё же рискнуть и остановиться в церкви как паломник. Брат Гийом огляделся, выискивая взглядом луковичные купола с крестами. Заметив вдалеке несколько, направился туда.

Остановившись на берегу Яузы, присмотрелся. Это был монастырь, состоящий из нескольких каменных строений с прокопчёными от недавнего пожара стенами. Вон прошёл высокий тощий монах, не обратив на него никакого внимания. Моста через реку не было, но лёд ещё хранил зимнюю твёрдость, поэтому брат Гийом решил не искать переправы и направился к монастырю напрямки – через реку. Рыхлый, подтаявший лёд не потрескивал, а слегка проминался под не слишком увесистым иезуитом, давая понять, что до ледохода осталось совсем немного времени.

Перейдя Яузу и догнав замеченного им монаха, брат Гийом поклонился:

– Отец, дозволь переночевать в обители. Сегодня пришёл, мне бы только осмотреться.

Монах остановился и не слишком любезно посмотрел на него с высоты своего немалого роста:

– А ты кто такой будешь?

– Михаилом зовут. Жил в Заречье. Дом окаянные спалили, вот сейчас мыкаюсь.

– Татары уже скоро год как ушли. Где шлялся-то всё время? – не унимался монах.

– Подался прошлым летом, как Москва сгорела, к племяннику во Владимир. У него и жил.

– А сейчас почто пришёл?

– Шестой десяток мне, работник из меня плохой. А племяннику и так несладко. Вот и ушёл.

– А здесь сладко, что ли?

– И здесь несладко. Да только приторговывал я. Выходило неплохо. Авось с божьей помощью и сейчас что выйдет. Тут и знакомые купчишки были, вот и хочу поискать – может, остался кто в живых. Сообща-то – всё лучше.

– А во Владимире тебе не торговалось?

– Племянник мой – гончар. С ним много не поторгуешь. Что сделал – только то и продал. Нет у него склонности к торговому делу.

Монах смотрел на него, усмехаясь и ковыряя пальцем заплату на рясе:

– Письмо знаешь?

Брат Гийом замялся. Писать по-русски он умел, но вряд ли его умения было достаточно для монастырских дел. Торговые записи вести – ещё куда ни шло, но вот что-то большее… Монах верно растолковал его заминку:

– Жаль. Монастырь наш ещё от преподобного Андроника[72]72
  Андроников монастырь основан в 1357 году митрополитом Московским Алексием и назван по имени ученика Сергия Радонежского – Андроника (канонизирован в лике святых как преподобный в конце XV века), ставшего первым его игуменом. С основания и до конца XVII века монастырь был одним из центров переписки книг в Великом княжестве Московском и в Русском царстве.


[Закрыть] славен переписью книг.

Брат Гийом закивал:

– Да, отец. В торговом деле, конечно, грамотность нужна, но не такая учёная, как в монастыре.

Монах снова усмехнулся:

– Ты ж гол как сокол. Чем торговать-то собрался?

Брат Гийом уже начал вскипать: "и какое дело ему до того, как я собрался торговать"? Но вслух ничего не сказал. Напротив, лишь улыбнулся доброжелательно:

– Вот сразу видно, что ты от торговых дел далёк. Если найду я старых знакомцев, смогу взять у них деньги в рост, а с прибыли и отдам. А люди меня знают – дадут! И не сомневайся.

Глупость, конечно: никто ему в долг без залога не даст. Но монах, очевидно, и впрямь в торговых делах не смыслил совершенно, потому как только махнул рукой в сторону невысокого каменного строения недалеко от церкви:

– Ступай. Поможешь братии лёд с мостовой у ограды сдолбить и в Яузу скинуть – переночуешь. Но не больше двух ночей. И без тебя места мало.

И пошёл по своим делам. А большего брату Гийому и не надо! Завтра найдёт он нужных людей, может, и одной ночёвки будет достаточно.

Вечером, уже в монастырской трапезной, цепляя большой деревянной ложкой из общего казана полбу, в которой по случаю Великого поста не было ни одной жиринки, брат Гийом думал. Первый человек, которого он должен найти, служит в кремле. Должность у него малая, но и того достаточно. Коадъютор давно понял, что подкупать лучше малых людей – они и стоят меньше, и не настолько на виду, как большие, а видят и слышат всё не хуже и не меньше их. Вот и сейчас – человечек чину небольшого, но вхож в самые высокие палаты, и внимания на него никто не обращает. "Надо будет его о Петере расспросить, – подумал иезуит, – возможно, способный юноша многого достиг при московском дворе".

Переночевав вместе с десятком монахов тут же, в трапезной – других свободных помещений не было – он утром после завтрака покинул монастырь. Некогда ему больше отковыривать лёд от мостовой – есть более важные дела! Тощий длинный монах, что встретил его вчера, крикнул что-то в спину, но брат Гийом даже не обернулся. Он направлялся в кремль, растворяясь в предрассветной мгле.

К счастью, ночь была морозной, и лёд к утру не утратил остатка зимней прочности. Напротив, появившиеся было на его поверхности талые лужицы промёрзли насквозь. Половодье, видно, откладывалось ещё на несколько дней. Коадъютор перешёл Яузу по льду и повернул налево. По видневшимся вдалеке башням кремля, он определил расстояние – примерно три версты.

Иезуит шёл берегом, почти не глядя на разворачивающееся перед ним в медленно светлеющем воздухе запустение. Впрочем, вон с другого берега доносится гусиный гогот и сердитый женский крик. Кое-где поднимаются прямые в утреннем безветрии дымки. Дымит чёрными угольными клубами кузня, возле которой стоят сани-розвальни и трое стрельцов грузят на них целый ворох наконечников пик и бердышей без древков. Видно, кузнец куёт оружие по требованию стрелецкого или бронного приказов. Коадъютор подошёл поближе. В утренних сумерках он был почти не виден.

Стрельцы уже укутывали поклажу просмоленной рогожей. Затем один из них, с посохом, что, как знал иезуит, указывало на начальственное положение, подошёл к молодому кузнецу.

– Бердышей и пик больше не надо. Их и так довольно, да и Устюг Железный без дела не стоит. Велено тебе, Никита, ковать стволы для пищалей и сорок.

Кузнец кивнул:

– Мне б железа. То, что в прошлый раз привезли, всё сработал.

– Всё будет. И уголь, и руда, и крицы, и полосы железные.

– С железом работа быстрее пойдёт.

Стрелецкий начальник развёл руками. Он держался с кузнецом как с равным, из чего брат Гийом сделал вывод, что происхождения тот не знатного, а начальственное своё положение выслужил умением и отвагой в бою.

– Тут уж не от меня зависит. С чем обоз придёт – то и получишь.

Он пожал кузнецу руку и быстрым шагом направился за уже тронувшимися с места санями. Никита же, повернувшись в сторону кузни, заметил застывшего невдалеке иезуита. Глаза его оценивающе сузились. Ох, как не любил брат Гийом такой взгляд у людей, с которыми он разговаривал! Так смотрят, когда подозревают в чём-то, или, того, хуже, уверены, что собеседник – враг и его следует немедленно тащить в Разбойный приказ – пусть там разбираются, даром, что ли, они жалованье государево получают? Следовало немедленно разрушить зарождающееся у кузнеца подозрение, что человек, слышавший его разговор со стрельцами, вражеский лазутчик.

– Тебе что надо? – слишком спокойно спросил Никита. – Чего ищешь?

Он сделал несколько шагов в сторону коадъютора. Тот тоже шагнул ему навстречу, нарочито приволакивая правую ногу.

– Слышал, работы у тебя прибавится, – сказал иезуит, стараясь быть предельно убедительным, – возьми в помощники. Тебе ведь сейчас нужен будет помощник, так?

Кузнец остановился. Подозрительность медленно стекала с его лица. Кажется, этот человек и вправду подслушал их разговор нечаянно.

– Годиков-то тебе сколько, дядя?

– Шестой десяток недавно разменял.

Кузнец усмехнулся:

– Какой же из тебя помощник в кузнецком деле? Мелок ты. Сразу видно – силёнок мало, а годков много. Да ещё ноги нездоровы. Ты и полдня в кузне не выстоишь. У меня был по осени отрок – с непривычки споткнулся да неудачно под крицу попал, которую я выронил. Руку себе раздробил. Но он-то молодой, а на молодых всё быстро заживает. Нет, проку от тебя не будет. Ступай уж, не могу тебе помочь. Хотя постой.

Никита, сбегав в кузню, вынес оттуда большой ломоть хлеба:

– Держи. С Богом!

Иезуит с видимой благодарностью принял хлеб и впился в него зубами, чтобы показать этому изначально недоверчивому кузнецу свой голод. На том и расстались. Никита направился в кузню, где подручный топтался на ножных мехах, для поддержания необходимого жара направляя в печь ровный постоянный поток воздуха. Нет, ещё один помощник не был нужен Никите.

А брат Гийом, прожевав откушенное, спрятал остаток хлеба в суму: сейчас он был сыт, а запас никогда лишним не бывает. Как только он отошёл от кузни на достаточное расстояние, мнимая хромота исчезла, и он снова зашагал по направлению к кремлю упругой походкой бывалого в переходах человека.

"Просто поразительно, насколько беспечны русские, – думал иезуит, – другие народы к сохранению военной или торговой тайны относятся с куда большим тщанием". Он вспомнил Венецию с её легендарным Арсеналом[73]73
  Арсенал – венецианское предприятие для постройки и ремонта судов, основанное в 1104 году для обеспечения крестовых походов. Позже были построены ещё два арсенала, где строились суда увеличенного тоннажа, а также производились и хранились пушки, ядра, порох.


[Закрыть], в котором покоятся секреты, неведомые и Святому престолу. Или остров Мурано, где стеклодувам запрещено даже ступать на материк, чтобы не допустить раскрытия секретов своего мастерства[74]74
  Остров Мурано в Венецианской лагуне был центром стекольного производства. Венецианские зеркала стоили очень много – по отзывам современников, стоимость одного зеркала могла равняться стоимости корабля. Зеркала, сопоставимые с венецианскими по качеству, не умел делать никто. Положение изменилось во второй половине XVII века, когда французскому послу удалось подкупить и организовать побег троих мастеров, наладивших производства стекла и зеркал во Франции времён Людовика XIV.


[Закрыть]. А ведь он только что, просто прогуливаясь по Москве, стал обладателем ценных сведений: оказывается, у русских перед новым набегом крымчаков холодного оружия имеется в достатке, а вот оружия огневого боя не хватает. О том, что у них мало бойцов, которых можно выставить против татар, он и без того уже знал. Если русские не смогут поразить противника издали из пищалей и пушек, то в рукопашной схватке они обречены – уж больно их мало. А то, что издали они не смогут – это точно, раз не хватает стволов. И вряд ли они успеют до лета сделать их в нужном количестве – уж больно небыстрое это дело. А это значит… это значит, что все силы надо направить на похищение царской либереи, предстоящее летом сражение русские проиграли уже сейчас!

Коадъютор прошёл устье Яузы и шагал теперь берегом Москвы. До кремля оставалось с полверсты. Сейчас перед ним стояла задача – найти своего человека. Через ворота стражники его вряд ли пропустят – уж больно невзрачный у него вид. Будь он одет побогаче – тогда возможно, особенно, если держаться уверенно. Но на богатую одежду у него уже не было денег. Можно слёзно упросить стрельцов впустить его – мол, пришёл издалека, ищу племянника, что служит в кремле. Пустят ли? Неизвестно. Или попросить кого-то из входящих, чтобы позвали на ворота Стёпку, младшего подьячего Печатного приказа. Никто, конечно, искать Стёпку нарочно не станет – у каждого своих дел полно – но авось сжалятся над пришлым человеком, позовут, коли встретится в кремле случайно. Или дождаться, когда он вечером направится из кремля домой? Ох, не хотелось бы ждать долго! Да и неизвестно, где он сейчас живёт – может, в кремле. От города ведь мало что осталось.

Уже почти рассвело. Слева он увидел наплавной мост через Москву и сделал зарубочку в памяти: оказывается, успели отстроить после прошлогоднего набега. Перед ним шёл, время от времени зевая и размашисто крестя рот, высокий крепкий человек в добротном коричневом кафтане, волчьей шапке и зелёных кожаных сапогах. Видно, только что перешёл реку по мосту. Направлялся он в сторону Беклемишевской башни кремля. Брат Гийом шёл следом, гадая – он или не он? Может, обогнать да оглянуться? Можно, конечно, но лучше внимания к себе не привлекать.

Бездомная собака – много их, после набега-то – стала ластиться к здоровяку, надеясь на подачку. Она забегала вперёд, умильно глядя ему в лицо, повизгивая и махая хвостом. Но тот оставался безучастным к попытками бедного животного выпросить еду. И лишь когда собака стала особенно назойливой, со злобой пнул её сапогом в бок:

– А ну, пошла вон, басурманская морда!

Несчастное животное, получив сильный удар, скуля, отскочило в сторону и, отбежав на безопасное расстояние, залилось протестующим лаем – впрочем, недолгим. От наплавного моста шли другие прохожие, которые, возможно, будут более благосклонны к собачьим страданиям.

Брат Гийом усмехнулся и, когда они прошли Москворецкие ворота[75]75
  Москворецкие ворота – ворота в Китайгородской стене со стороны Москвы-реки.


[Закрыть], только что открытые стражей, догнал здоровяка и, не обгоняя его, бросил:

– Здравствуй, Степан. Как поживаешь?

Степан остановился и неторопливо развернулся в сторону иезуита. Ни на лице его, ни в фигуре, ни в манере поведения его не было ничего, что выдавало бы человека, выдающего государевы секреты врагу. Степан кроме дородства и высокого роста имел простодушное жизнерадостное лицо, на котором, казалось, не было места для хитрости или двойной жизни. Оно так и лучилось недалёкой честностью, служебным рвением и ненавистью к государевым врагам. При виде иезуита Степан не выказал ни страха, ни удивления. Напротив, широкое лицо его сделалось ещё шире из-за растянувшегося в щербатой улыбке рта:

– Дядя! Где же тебя носило!

И он бросился обнимать брата Гийома, который от выглядевшего таким искренним обретения считавшегося пропавшим родственника даже слегка оторопел, хотя удивить его было очень сложно. Здоровяк сжал иезуита в объятиях и приподнял над землёй, покрытой подтаявшим снегом, шепча в ухо:

– Ты – мой дядя из-под Коломны. Дом сожгли, сам едва спасся. Ясно?

– Да, – едва слышно ответил коадъютор.

Степан осторожно поставил его на снег. Дальше они пошли вместе, беседуя, словно и впрямь были родственниками. Когда рядом в пределах слышимости не оказывалось никого, переходили на разговор об истинной причине появления иезуита в Москве.

– Скажи-ка мне, Степан, есть ли при дворе некий иноземец – молодой, лет восемнадцати, который пришёл в Москву в начале зимы?

– Так это тоже ваш? – снова растянул рот в улыбке Степан. – Есть такой. Петром Ивановичем прозвали.

– И чем же он при дворе занят?

– Так он крестник самого государя. Пришёл, говорит, не хочу быть поганым католиком, желаю принять православную веру. Царь прослезился, сказывают, и сам стал его крёстным отцом. А крестил митрополит. Сейчас вокруг царя крутится. Вчера вон из подземелья три сундука книг для него, по царёву распоряжению, притащили. С вечера сел разбирать. – Степан хмыкнул. – Глазёнки-то у него разгорелись, как те книжки увидал. Наверное, всю ночь разбирал, а сейчас дрыхнет.

Брат Гийом задумался:

– Слушай, Степан, как бы мне его увидеть? Можешь устроить?

– Не могу. Не хватало ещё тебя в кремль тащить. Тогда, если что, на подозрение попаду. А мне на дыбу неохота.

– Мы делаем общее дело, Степан. И ты получаешь от Святого престола деньги. А в Москве это очень не любят.

Вопреки ожиданию, Степан не испугался завуалированной угрозы, а лишь задумался.

– Слушай, дядя. Тут сказывают, он каждый день к обедне ходит в Покровский храм – вон он, видишь?

Они подходили к воротам под Фроловской башней, и красивейший храм стоял во всём великолепии справа от них. Иезуит кивнул.

– Ты поброди там. Он обязательно нищим денежку принесёт – всегда ж приносит. Вот и свидитесь.

Брат Гийом кивнул. Кажется, этот Степан и правда стоит тех денег, что он ему платит. Но кроме встречи с Петером у него в Москве есть ещё дело, и не одно. Он должен проследить, как Петер распорядится царской либереей, доступ к которой недавно получил. Сумеет ли убедить царя вывезти её из Москвы в укромное место? И какое именно место? Хорошо, если ему удастся встать во главе отряда, который будет вывозить книги. Но это всё – вопрос времени. Сейчас ему надо где-то остановиться – не при церкви же ему жить – и лучше, если в доме Степана, который объявил его своим дядей.

– Где живёшь? – спросил коадъютор.

– Там же и живу. Ты же знаешь. Дом отстроил.

Выходит, деньги у него есть. Наверное, не только от Святого престола берёт – тех денег на быструю постройку дома взамен сгоревшего у него точно не хватило бы.

– У тебя поживу, – не спросил, а уведомил Степана иезуит.

Тот спокойно кивнул:

– Да живи – мне-то что. – Улыбнулся во весь рот. – Дядя же как-никак. Только постой у меня дорого стоит.

– Деньги ты скоро получишь.

– Вот и хорошо, дядя. Тогда я пошёл. Вечером жду.

Степан на прощанье хлопнул иезуита по плечу широкой, как сковородка, ладошкой, да так, что тот едва не присел – тут же, на покрытую неровной ледяной коркой мостовую Красной площади.

Подьячий ушёл, а иезуит, растирая занывшее после удара плечо, задумался. Степан, конечно, человек без совести, в этом он напоминает Генриха фон Штадена, или Ивана Володимеровича, как называют его русские. И в определённых обстоятельствах мог стать опасным. Но за деньги способен на многое. И только что в очередной раз доказал, что может быть очень полезным.

Кажется, он уверен, что при необходимости даже без оружия легко справится с его назойливым опекуном-иезуитом. Наивный! Он ничего не знает о стилете с маленькой крестовиной и о том, как ловко брат Гийом им владеет. А самое главное, о том диковинном оружии, что привёз из Бразилии брат Алессио. Несведущий человек его и за оружие-то не посчитает. Что касается Степана – то… Пока он приносит ценные сведения, пусть живёт. Господь наш Иисус Христос и Святая Дева Мария не позволят этому бессовестному человеку взять верх над посланником истинной Церкви!

Брат Гийом огляделся. Город просыпался. Через ворота под Фроловской башней неторопливо прошёл небольшой конный разъезд, направляясь в кремль. Вот выехали двое всадников и поскакали куда-то быстрой рысью. На площадь въезжали первые сани торговцев. Ах да, сегодня же воскресенье, значит, будет большой торг! Что ж, это даже хорошо, в густой толпе он не будет так заметен.

До обедни Петер не появится, значит, у него есть полдня. Иезуит задумался. Надо ли посетить другого нужного ему человека или нет? Деньги для выполнения возложенной на него орденом задачи он сможет получить у Петера. А если не сможет? Станет ли Степан требовать плату сразу или согласится подождать? Нет, лучше не надеяться на Петера. Неизвестно, располагает ли он нужными средствами. Конечно, перед царским крестником открыты многие двери, но, возможно, именно сейчас у него нет денег.

Брат Гийом решительно направился к северной окраине Китай-города. Там, возле крепостной стены, прежде жил человек, немало сделавший для Святой церкви. Был он православным священником немалого ранга и боярином древнего рода, поэтому в деньгах Святого престола не нуждался. Помогал истинной Церкви только из расположения к ней. Его брат Гийом старался беспокоить лишь в исключительных случаях, чтобы не замарать возможными подозрениями: мнительность царя Ивана была хорошо известна, и расправа не заставила бы себя ждать. Орден имел на него свои виды, намереваясь использовать, если вдруг принятие Русским царством католической веры будет иметь хоть малейшие шансы на воплощение. Но пока об этом не могло быть и речи. А вот в будущем, когда государство после набега татар придёт в упадок…

Как и все оставшиеся целыми каменные строения Москвы, дом протопопа Давида носил следы недавнего пожара. Но в покрытые сажей оконные проёмы уже вставлены рамы с чешуйками слюды, а сгоревшие ворота заменены новыми, отделанными причудливой резьбой и покрашенными зелёной краской. Сразу было видно, что хозяин дома не бедствует. В эти-то ворота и постучал коадъютор, добравшись до Китайгородской стены.

Слуга, одетый просто, но добротно, открыл калитку, внимательно посмотрел на иезуита и, выслушав его, крикнул во двор кому-то не видимому братом Гийомом:

– Известный богомолец пришёл. Передай там боярину.

Пока второй слуга выполнял поручение, иезуит разглядывал обувку открывшего – короткие прямые чёботы[76]76
  Чёботы – короткие сапоги. Обычно изготавливались из кожи, а богатые – из атласа и бархата. Прямые чёботы имели прямые носки, кривые – носки, загнутые кверху.


[Закрыть], пошитые из нескольких слоёв грубой прочной дерюги. Обувь, как и отделка дома, явно были сделаны недавно, из чего брат Гийом заключил, что прежние слуги, скорее всего, погибли прошлым летом, поэтому для вновь набранных и были пошиты новые чёботы – простые, недорогие, но надёжные.

Вскоре появился второй слуга и, слегка поклонившись, пригласил иезуита в дом. Он держался немного скованно, затрудняясь решить, как ему вести себя с необычным гостем: вроде простой человек, а не побоялся прийти в дом к такому важному боярину, да ещё протопопу[77]77
  Протопоп – глава благочинного округа в РПЦ.


[Закрыть]. И, самое главное, тот его сразу принял! Поэтому слуга не определился, какую степень подобострастия выказывать посетителю. Брат Гийом только посмеивался про себя, наблюдая терзания сопровождающего его слуги.

Давид встретил гостя в светлице. Одет он был в домашний кафтан-однорядку[78]78
  Кафтан особого покроя. В описываемое время священники носили однорядки, ряса вошла в употребление в XVII веке.


[Закрыть] и отличался большим ростом и плотным сложением. Но не оплывшей жирком дородностью всегда сытого и малоподвижного человека, нет – он казался олицетворением здоровой и неумолимой силы, для которой не существует преград. Такому только прикажи – и дело будет непременно сделано, каким бы несбыточным оно ни казалось. Только вот людей, кто мог бы ему приказать, было немного: Давид числился приближённым самого государя. Он самим видом своим вызывал у впервые видевших его людей почтение: казалось, вся древность рода и значимость многочисленных заслуженных пращуров нашли выражение в этом немалом теле.

Хозяин дома приветствовал гостя без церемоний:

– Здравствуй, божий странник. Голоден?

Брат Гийом поклонился малым поклоном, как приветствуют старых друзей:

– Здравствуй, Давид.

На мгновение задумался и добавил:

– От угощения не откажусь.

Конечно, вечером он поужинает у Степана, но время только к обеду, можно и подкрепиться. Брат Гийом в странствиях выработал для себя правило – от угощения не отказываться, потому как в его-то неспокойной жизни неизвестно, что будет уже через миг. Может, вечером ему придётся бежать, спасая свою жизнь? Кто знает?

Давид глянул на стоящего у двери слугу и сделал едва заметный жест головой. Спустя совсем небольшое время на столе стояли свежая каша, солёные грибы, кислая капуста и бадейка со сбитнем. На деревянном блюде покоилась изрядная коврига ржаного хлеба.

– Ешь, – произнёс Давид, перекрестившись на икону, и глянул искоса на гостя – великий пост, скоромного не будет.

Иезуит кивнул в ответ и принялся за еду. Некоторое время они ели молча, и лишь когда каша была съедена, хозяин дома, налив себе и гостю сбитня в медные бокалы, спросил:

– Ну, говори, с чем пришёл?

– Не хотел я к тебе идти, – ответил иезуит, отрываясь от пищи, – да нужда заставила.

– Поиздержался, поди? – поинтересовался Давид.

– Поиздержался.

– Велю отсьшать серебра.

– Благодарю, Давид.

Хозяин дома отхлебнул сбитня, внимательно посмотрел на гостя:

– С чем на этот раз пожаловал?

– Узнать хочу, готов ли государь, чтобы выслушать глашатаев истинной Церкви?

Давид вздохнул:

– Не готов. Беседы с ним веду, – помаленьку, потихохоньку – в лоб-то ведь не спросишь. Но не хочет он во время войны говорить об этом. Народ ведь… Народу не объяснишь, что вместе общего врага бить сподручнее, а турки с татарами – враг сильный и настырный. Раздоры меж христианами делают нас слабее. А для многих латиняне ничем не лучше татар.

– Грустно это.

Давид прищурился:

– Слышал я, что лютеране да кальвинисты тоже кричат, что турки лучше, чем папа[79]79
  «Лучше турки, чем папа» – девиз многих протестантов. Некоторые даже вышивали его на одежде и головных уборах.


[Закрыть].

– Не ведают они, что творят.

– А индульгенции? – Давид презрительно сморщился. – Как убедить государя принять новую веру, когда католики творят такое непотребство?

– Это в прошлом, – ответил иезуит, – папа запретил индульгенции[80]80
  Папа Пий V в 1567 году запретил продажу индульгенций.


[Закрыть].

Давид выдохнул:

– Хоть какая-то хорошая весть.

Иезуит допил сбитень:

– Много ли в окружении царя истовых приверженцев православной веры?

– Хватает. Но это пока.

– До прихода татар?

– Да! – Давид в сердцах хватил кулачищем по столешнице. – Только и остаётся, что на окаянных надеяться. Как побьют наше войско, так сторонников у царя и поубавится. И ведь непременно побьют! Войска мало, пороху мало. А может, и к лучшему, что мало? Через поражение, через смерть придут люди к пониманию, что вместе лучше, чем порознь. Вот тогда и настанет наше время. А уж я-то государю нашепчу, что делать.

Он на мгновение остановился, задумался, понизил голос:

– А кто знает, может, тогда государь уже другой будет? А Фёдор Иванович[81]81
  Фёдор Иванович – сын Ивана Грозного, царь всея Руси в 1584–1598 годах. Оценивается историками как человек, не способный к государственному управлению. Умер на сорок первом году жизни.


[Закрыть] – умишком-то мя-а-аконький. Ему что ни посоветуешь – всё сделает. А если уж правильные люди в окружении будут…

Давид замолчал и посмотрел на иезуита:

– Вот так-то, божий странник.

Он снова налил себе и гостю сбитня. Выпив, глянул на иезуита:

– Серебра отсыплю, сколько скажешь. Татар летом ждём. А там – наше время грядёт.

Брат Гийом покидал дом Давида[82]82
  Давид Ростовский – епископ РПЦ, с 1576 года – архиепископ Ростовский, Ярословский и Белозерский. В 1582 году во время миссии в Москве иезуита Антонио Поссевино высказывался в пользу католичества, за что в 1583 году заключён в монастырь с формулировкой «…Давида ересь его разоблачив, посла в монастырь под начало, дондеже в чувство придёт». Год смерти Давида Ростовского неизвестен.


[Закрыть], пряча за пазухой увесистый кошель, плотно набитый московскими мечевыми[83]83
  Московская мечевая деньга – серебряная монета весом 0,34 грамма с изображением всадника с мечом. Была в ходу наряду с новгородской серебряной монетой вдвое большего веса, на которой изображался всадник с копьём – отсюда «копейка».


[Закрыть]монетами. Он торопился на Красную площадь. Подходило время обедни, когда Петер должен был появиться в Покровском храме…

…На Красной площади вовсю шёл торг. Малые и большие купцы одной рукой крестились, слыша колокольный звон, а другой отпускали товар. Брат Гийом прошёл мимо торговых рядов, не обращая внимания на зазывал. Он решил войти в храм и отстоять обедню, чтобы наверняка не пропустить Петера, если тот действительно ежедневно приходит сюда.

Он скользил взглядом по многолюдью площади, не находя в толпе молодого терциария ордена иезуитов, притворно принявшего чужую веру ради торжества истинной Церкви. И только у самого входа в храм он заметил знакомую фигуру, одетую в богатую русскую одежду. Хотя брат Гийом разговаривал с Петером лишь один раз, да ещё раз, ещё раньше, видел в Реймсе, он прочно сохранил в памяти его манеру держать себя, жесты, поворот головы. Поэтому узнал сразу.

Петер раздавал нищим милостыню. Дождавшись, когда он, перекрестившись на входе, уже собирался войти в храм, брат Гийом подошёл ближе и произнёс негромко, чтобы его голос слышал только Петер:

– Pater noster, qui es in caelis.