Текст книги "Охота на либерею"

Автор книги: Михаил Фёдоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)

– Еще маленько. Видишь, в горку толкаем? С горки пуля лучше летит.

Они откатили телегу ещё немного.

– Хватит, – сказал запыхавшийся Кирилл.

Никита с сомнением оценил расстояние до реки и ответил:

– Ну, пожалуй, хватит.

Теперь от сороки до противоположного берега Яузы было не меньше ста саженей.

– Давай, Егорка, учись из сороковой пищали палить.

Тот достал из-за пазухи кресало и стал высекать огонь. Трут загорелся сразу.

– Сбоку, сбоку подходи, – снова посоветовал Василий.

Но Егорка и так хорошо запомнил первый неудачный опыт. И когда огненная дорожка побежала по наполненному порохом жёлобу, сделал шаг в сторону и зажал уши.

Трах-тарарах-бабах! Снова облако дыма окутало телегу, но на него никто не смотрел. Все – и Василий, и Никита, и Кирилл, – прикрыв лицо от солнца, глядели на реку.

– Надо же, – удивлённо сказал Василий, – у дальнего берега падают. Ни одного всплеска ближе нет. И правда, хорошая сорока, Никита.

Вдалеке послышался гусиный гогот. Закричала женщина.

– Эх, говорил же, надо подальше было отойти, – в сердцах сказал Никита, – кажись, подстрелили кого-то.

Женщина на противоположном берегу Яузы уже не кричала, а визжала от ярости, перемежая визг отборным ругательствами:

– Ироды брыдлые, аспиды злобные, что вытворяете-то! Марфушку мою до смерти убили, чтоб вам черти на том свете на уголёк не поскупились!

Оказывается, заряд сороки на излёте накрыл стадо кормящихся у берега домашних гусей, и совершенно случайно одна из пуль напрочь снесла гусыне голову. И хотя до крикуньи было не меньше полутораста саженей, голосила она так громко, что все прекрасно слышали её визгливые крики.

– Соседка, Матрёна, – сказал Никита, – теперь до вечера орать будет.

Василий приложил руки ко рту раструбом и закричал даже громче Матрёны:

– Ну так съешь её во славу царя Ивана!

Егорка от его крика аж вздрогнул, а в ухе что-то задрожало и зачесалось. Не ожидавшая такого ответа, Матрёна перешла на совсем уж пронзительный крик, костеря своих обидчиков такими словами, каких Егорка раньше и не слышал. Даже Кирилл с Никитой озадаченно хмыкали, а Василий сказал с уважением:

– Складно чешет, шельма. Сразу видно – большая мастерица в этом деле. Надо бы запомнить тройку-другую оборотов, авось и пригодятся когда-нибудь.

Телегу откатили обратно к кузне, отстрелявшую сороку опустили на землю и поставили последнюю, третью. Егорка принялся её заряжать, а Никита спросил:

– Ну что, откуда теперь палить будем?

– Да оттуда же, – ответил за всех Василий, – откуда ж ещё? А соседку твою я сейчас утихомирю.

Он снова сложил руки раструбом и закричал:

– Убирай своих гусей и сама уходи. Мы сейчас снова палить станем!

Матрёна кричала в ответ что-то гневное, но Василий её не слушал:

– Уходи, говорю, пока не поздно. Уже заряжаем.

И добавил, совсем уж громко:

– Дура!

Егорке показалось, что его щекочут в ухе травинкой. Он даже перестал заряжать сороку и затряс головой. А потом засунул палец в ухо, надеясь выковырять оттуда зуд. Правда, когда Василий перестал кричать, зуд прошёл сам.

На этот раз он зарядил все стволы куда быстрее, чем в первый раз. Порох-пуля-пыж. Всё просто! Когда он забил заряд в последний ствол, Матрёна с гусями уже убралась с берега.

Телегу по намеченному уже пути закатили на прежний пригорок, и Егорка привычно полез за кресалом. Это выстрел оказался не хуже прежнего. Было видно, как пули падали у противоположного берега Яузы, но на этот раз никого не задевая. Василий довольно поглаживал бороду.

– Ну, Никита, порадовал ты меня. Немного найдётся сороковых пищалей лучше твоих. Видно, что мастер ты добрый:

Никита разве что в улыбке не расплылся.

– Ну вот, так бы сразу. А то начал тут ругаться.

– А я не люблю сразу, – ответил Василий, – человека сначала узнать надо. Вот тебя я теперь узнал. Вижу, что оружейник ты отменный.

– Сороковая пищаль – это ещё что! Я вот недавно винтовальную пищаль[111]111
  Винтовальные пищали или мушкеты (то есть с нарезами внутри ствола) впервые появились в Европе в начале XVI века. В Русском царстве их производство было налажено лишь в XVII веке, до этого они ввозились из-за границы. Однако дороговизна такой пищали и конструктивные недостатки не позволили сделать производство массовым.


[Закрыть] сделал. Ещё до прошлогоднего пожара начинал.

– Винтовальная пищаль? – заинтересованно переспросил Василий. – Это что ещё за зверюга?

– А пойдёмте покажу.

Они вместе с Кириллом направились к кузне, оставив Егорку у телеги.

– Стойте, стойте, – закричал тот, – я что, один её назад покачу?

– Дымку впряги, – посоветовал Василий, обернувшись, – сумеешь?

Пришлось Егорке идти за лошадью и самому впрягать её в телегу. Всё-таки самым младшим быть не очень хорошо. Всякая нудная и мелкая работа тебе достаётся, пока не освоишься. Так, оказывается, в любом ремесле, и в воинском тоже.

Пока он ходил за лошадью, впрягал её и подгонял телегу к кузне, Никита принёс свою диковинную пищаль. Он стоял, гордо держа её перед собой. Пищаль была невзрачной и без приклада.

– Я такую у одного немецкого боярина видел. Очень он её берёг, потому что больших денег стоит. Одну такую можно на несколько обычных обменять.

– Чем же она хороша? – спросил Кирилл.

– Бьёт вдвое дальше, и пули ложатся кучнее. Одно плохо – заряжать долго. В обычной-то пищали всё просто: пулю по гладкому стволу шомполом протолкнул, и всё. А тут ведь внутри ствола резьба, как на винте, пуля, как волчок, летит, крутясь, из-за этого и дальность больше, и точность лучше. Но пока по резьбе её от дула до казённой части протолкнёшь – много времени уходит. Молотком приходится забивать. Вот если бы придумать, как её не с дула заряжать, а с казённой части – тогда другое дело.

– И сколько простых пищалей за одну такую дают?

– Не знаю. Немец не сказал, а я и расспрашивать не стал. Мне зачем? Я кузнец-оружейник, а не дьяк приказный. Вот, уже почти готова, я уж и приклад столяру заказал. Потом подгоню под свою прихватку и в битву с ней пойду.

– Как же ты нарезы внутри ствола делал? – спросил Василий.

Никита улыбнулся:

– Дело непростое, но возможное. Много таких пищалей не сделаешь, уж больно много сил да времени на них тратишь.

Василий хлопнул его по плечу:

– Второй раз ты меня сегодня порадовал. Как пойдём в поход – давай в полк князя Воротынского, рядом биться будем. Скоро уже.

– Приду. Как только объявят о походе, приду.

– Ну, тогда давай сороки на телегу грузить, нам пора.

Они уложили сороковые пищали на телегу, Василий уселся спереди и дёрнул за вожжи. Дымка взмахнула хвостом и тронулась с места.

– А вы пешком пойдёте, – сказал он, обернувшись, – лошадка старая, и так вместо двух сороковых пищалей три везём.

Так и пошли обратно: Василий на телеге, а по бокам Кирилл и Егорка.

– Надо бы так же все сороки принимать от мастеров, – задумчиво сказал Кирилл, – только место подобрать, чтобы не задеть никого. Да и простые пищали тоже. – Он вздохнул. – Время сейчас не то, всё скорее и скорее надо.

– Знатно наши сороки стрекочут, – хмыкнул Василий, – а Егорка-то – ловкач. Как он лихо гусыню подстрелил. Умелый воин растёт.

Егорка чуть не поперхнулся от обиды. А кто другой если бы стрелял – неужто как-то по-другому было?

– Не трогай парня, – вступился Кирилл, – ему ещё сегодня все стволы от нагара чистить.

Глава 15
РУССКОЕ ВОЙСКО

Москва – Коломна, лето 1572 года

Год прошёл, как бежал Егорка от холопской доли. Уже забывать начал, что это такое – быть холопом. Он полностью освоился в Москве. Не только отвозил куда надо опечатанные красным сургучом бумажные и пергаментные свитки, но и бегал по поручению Ивана Трофимовича или Глеба на площадь, покупал там что-нибудь для приказа или просто десяток расстегаев с рыбой или пару крынок сбитня. Научился торговаться с ушлыми московскими купцами, да так, что те за въедливость и принадлежность к приказу Ивана Челяднина прозвали его "земской перец". Ни разу не уходил он с площади без того, чтобы даже самые опытные да жадные торговцы не сбавили объявленную изначально цену. Торговался он так яростно, что самые умные даже уговорились сразу скидывать ему десятую часть цены, лишь бы убирался с торга побыстрее, не соблазняя своим примером других покупателей.

Несколько раз встречал он на торге Акинфия Дмитриевича с Варей. Правда, больше у него времени не было, чтобы поговорить с девочкой так же долго, как при первой встрече в Москве. С приходом лета все в кремле, чувствуя приближение большого сражения, носились, словно угорелые. В столицу везли оружие из Каргополя, Устюга Железного, из устья Двины. Всё надо было принять, учесть, раздать прибывающим войскам. Но в Москву войск прибывало немного. Князь Михаил Воротынский, которого царь назначил командовать войском против татар, стоял в Коломне, поэтому всем было предписано идти сразу туда. В Москву заходили лишь те, кто не мог миновать столицу по пути в Коломну.

Как-то раз перед обедом в Земский приказ явился гонец от царя и объявил, что Иван Васильевич ждёт главу приказа у себя. Все знали, что "ждёт" означает, что надо бросать все дела и мчаться как можно быстрее в царёвы палаты, а иначе государь может прийти в плохое расположение духа, и тогда случится что-нибудь очень неприятное. Иван Челяднин, как сидел за столом, так сразу отложил перо, стряхнув с него остаток чернил, и, присыпав написанное песком, поднялся и быстрым шагом вышел из комнаты. Отсутствовал он недолго, появившись в приказе всё таким же быстрым шагом.

– Глеб, оставляй всё, отправляешься в Коломну. Возьми с собой кого-нибудь. Да вот, Егорку возьми. Он отрок путёвый, будет тебе в помощь.

Глеб степенно поднял глаза на Челяднина:

– Когда выезжать?

– Немедля. Стрельцы с вами пойдут. Десяток.

Глеб бросил взгляд на лист бумаги с прерванным на половине письмом.

– Это без тебя есть кому сделать. Ступай. Государь велел. В Коломне войско собирается, надо опись сделать – сколько, откуда. Дело важное, государево.

Глеб встал из-за стола:

– Так я готов. Саблю только захвачу.

– Егорка, а ты чего сидишь?! – прикрикнул на отрока Челяднин. – Бегом вниз, у крыльца Глеба дождёшься. Всё равно сабли у тебя нет.

Егорка подскочил с места. Он по заданию Глеба составлял опись поставленных в Москву подвод с камнем для мостовой и так увлёкся, что пропустил момент, когда Иван Трофимович появился в приказе, и только громкий крик Челяднина оторвал его от подсчёта берковцев[112]112
  Берковец – старорусская мера веса, равна 10 пудам.


[Закрыть] мостильного камня, ввезённых в Москву за прошедшую зиму.

– Давай, давай, шевелись! – подгонял его взмахами рук Челяднин и даже попытался дать подзатыльник, но Егорка недаром уже считал себя опытным работником и, ожидая это, ловко увернулся от вздорного окольничего.

Выскользнув вслед за Глебом из приказа, он спустился к крыльцу. Там гарцевали на конях десяток стрельцов. Ещё два взнузданных коня с пустыми сёдлами стояли у коновязи. Стрелецкий десятник без интереса глянул на него:

– Старший кто будет?

– Глеб, – коротко ответил Егорка, ловко вскакивая в седло.

Десятник одобрительно хмыкнул. Егорка не понял – одобрение относилось к его ловкости или к тому, что спутником будет Глеб, которого все в кремле хорошо знали и уважали. Расспрашивать не стал – ещё чего! Он не нуждается в признании кого бы то ни было. Вскоре по ступенькам степенно спустился Глеб с большой кожаной сумкой через плечо. Коротко приветствовал стрельцов и протянул сумку Егорке:

– На. Да смотри, не потеряй. Там чернила, перья да бумага.

Он помог Егорке приторочить сумку к седлу, затем взобрался на коня, и спустя короткое время кавалькада уже выезжала из кремля через ворота у Тайницкой башни. Стрельцы в зелёных кафтанах равнодушно проводили их взглядами: много народу сейчас мотается туда-сюда, а это ведь свой брат, стрелец. А с ними Глеб, писарь Земского приказа, да отрок Егорка – их-то они уже давно знают.

Повернув после ворот налево, они вскоре выехали к наплавному мосту через Москву[113]113
  Сейчас на этом месте находится Большой Москворецкий мост. Водоотводного канала в то время ещё не существовало.


[Закрыть]. Ступив на противоположный берег реки, всадники бодрой рысью направились через болотистую низину в Заречье[114]114
  Ныне этот район называется Замоскворечье.


[Закрыть]. Егорка тайком взглянул на Глеба: где-то здесь совсем недавно стоял дом, где жила его семья. Но теперь некогда оживлённый район стрелецких и купеческих слобод представлял собой унылое зрелище: одни обгорелые руины, бурьян, чертополох да стаи чёрных ворон, которые, словно чуя гулявшую здесь недавно смерть, не желали покидать приглянувшееся им место. Редко-редко где белели свежими бревенчатыми стенами возведённые после ухода татар дома.

Глеб печально оглядел представшую перед ними картину и стал смотреть прямо перед собой, застыв, словно языческий истукан. Егорка неловко отвёл взгляд. Ему стало стыдно, что он так пристально разглядывал своего наставника. И хотя Глеб ничего ему не сказал и даже, кажется, не заметил Егоркиного нескромного интереса, всё равно. Не надо так – чай, он не на представлении же скоморохов-кукольников.

Вскоре сгоревшие слободки закончились, и они вышли за городскую черту. Хорошо выезженные лошади шли ходко. Даже те, что достались Егорке и Глебу, прекрасно слушались незнакомых седоков, не делая попыток показать свой норов. Солнышко припекало жарко, и у Егорки из-под шапки даже потекли струйки пота. Глеб тоже скакал, весь взопревший. И лишь стрельцы как будто не чувствовали жары. Вскоре впереди и чуть правее появилась группа всадников, скачущих в том же направлении, что и они.

– К Воротынскому торопятся, – сказал стрелецкий десятник, не проронивший с момента выезда из кремля ни слова. Впрочем, остальные, включая и Егорку с Глебом, также не отличались словоохотливостью.

Глеб вопросительно посмотрел на него.

– Больше некуда, – пояснил десятник, – сторонних людей здесь быть не может – татары много народу побили. А кого не побили, того в полон увели.

– А разбойники? – поинтересовался Глеб.

Десятник энергично замотал головой:

– Нет, этим здесь делать нечего. Кого грабить-то? Да воинские люди рыщут повсюду. Нет, разбойникам здесь не место. Если в другую сторону от Москвы – на полночь – тогда да. Стоит опасаться. Туда ведь татары не дошли, места неграбленые.

Егорка подумал о Сергиевой обители – до неё ведь тоже не дошли. Выходит, сестрёнке надо опасаться? Но нет, какое там! Там всё время царёвы люди – то мешки с крупами привезти, то железо да оружие увезти. Там разбойникам поживиться не дадут.

Десятник замолчал, а остальные и не думали говорить. Так и ехали дальше молча. Лишь когда солнце коснулось нижним краем той линии, где небо встречается с землёй, десятник заговорил снова:

– Заночуем вон в той рощице.

И указал нагайкой на появившуюся вдалеке купу старых берёз.

– Светло ещё, – возразил Глеб, – а нам велено быть в Коломне не мешкая.

– И нам велено, – ответил десятник, – только лучше завтра встанем с рассветом да отправимся по холодку. Так и нам легче будет, и лошадям.

Он взглянул на Глеба, улыбнулся:

– Чего лоб морщишь, земской? Послезавтра к вечеру будем в Коломне. Ты уж положись на меня. Я ж не пером по бумаге карябаю, знаю, что и как.

Глеб кивнул в знак согласия, и вскоре отряд спешился на краю рощи. Привыкшие к походам стрельцы тут же запалили костёр, и Егорка с удивлением увидел, что на треноге уже болтается невесть откуда взявшийся небольшой казан, из которого вкусно пахнет ячменной кашей. Один из стрельцов, отъехавший сразу после остановки, вернулся с тремя утками. Выстрелов Егорка не слышал, а для ловли силками просто-напросто не было времени. Стало быть, это он так ловко из лука управился.

Вкусная каша и печёная в углях утка – да просто царский ужин после такого перехода! Стрельцы, правда, выглядели совсем бодрыми, а вот Егорка, и особенно Глеб, чувствовали себя уставшими: сказывалось постоянное сидение в приказе. Егорка ещё подумал тогда, что надо побольше упражняться в верховой езде – ему ведь как самому молодому, кажется, предстоит немало ездить по служебным надобностям, как только полностью освоится в приказе. Да и на предстоящую вскоре битву его возьмут – в этом он нисколько не сомневался. А там умение ездить верхом – первое дело! Или второе, после умения стрелять.

Стрельцы стреножили лошадей и пустили их пастись посреди поляны в самой серёдке рощи. Егорка с Глебом последовали их примеру. Натащили каждый себе сколько мог сухой прошлогодней травы, положили под головы сёдла – а земля-то уже тёплая, прогретая, хотя лишь самое начало лета стоит. Хорошо! Заснул Егорка, едва коснувшись головой седла – так устал с непривычки…

…Утром костёр разводить не стали, позавтракали холодной кашей и холодной утятиной. Егорка оценил предусмотрительность десятника, разрешившего вечером съесть одну утку, а две оставить на утро. В самом деле: сейчас, перед длинным дневным переходом, стоило подкрепиться основательнее.

Хорошо отдохнувшие кони ржали и пританцовывали на месте, желая как можно скорее отправиться в путь. Вскоре отряд снова скакал по степи, обильно усыпанной берёзовыми и осиновыми рощицами. Изредка слева показывались излучины причудливо петляющей в здешних краях Москвы-реки. На реке Егорка увидел несколько стругов.

– Тоже к Воротынскому, – указал головой десятник, – не время сейчас для торговых гостей.

После Бронниц река резко ушла на закат, и отряд двигался, определяя путь по солнцу. Никакой дороги под копытами лошадей не было, лишь степь, частые купы деревьев да солнце. Десятник снова оказался прав: солнце здорово припекало, и хорошо, что они вышли так рано, успев проделать значительное расстояние по утреннему холодку. А сейчас можно и сбавить ход, чтобы не утомлять лошадей без надобности.

Ближе к вечеру на их пути оказалась небольшая деревушка. Дотла сожжённая – а иных в здешних краях после прошлогоднего набега быть не могло – но кое-где поднимается дымок, бабы варят что-то, даже детишки бегают голопузые. Домов, конечно, нет, но пяток землянок Егорка заметил. И чем только живут люди? Но живут. Лишь на кладбище здешнем много свежих холмиков с грубыми деревянными крестами. Глеб скрипнул зубами – вспомнил, наверно, семью.

– Ничего, ничего, – едва слышно пробормотал он, – от битья железо крепнет.

И больше – ничего, лишь задышал глубоко. Какой-то белобрысый трёхлетний бесштанный карапуз подбежал к проходящей у деревни кавалькаде. Он что-то кричал, улыбаясь до ушей, подпрыгивал на месте и приветственно махал руками, сжатыми в маленькие крепкие кулачки. К нему подошли ребята чуть старше, тоже улыбаясь весело, – очевидно, нечасто мимо деревни проходил конный отряд, а прошлогоднюю беду они в силу малолетства или забыли, или даже не поняли, отчего они тогда прятались в погребах от страшных людей нездешнего облика. Отойдя от деревушки саженей на пятьдесят, Егорка оглянулся. Ребятишки уже отвлеклись на что-то другое, радуясь жаркой погоде да ясному солнышку, счастливые в своём неведении.

Переночевали верстах в десяти за деревней, а утром десятник, осмотрев окрестности ночёвки, сказал:

– К обеду будем на месте.

Так и вышло. Около полудня вдалеке замаячили шатры, проскакал небольшой конный разъезд. Вскоре дорогу преградил другой разъезд, из двадцати всадников. Были это не стрельцы, а непонятно кто. Одеты и вооружены хорошо: все в кольчугах, поверх которых надеты летние кафтаны, кожаные сапоги до колена, шапки хоть и затёртые, но с опушкой, и из хорошего, плотного войлока. Уж в войлоке-то Егорка хорошо разбирается! Старший разъезда выехал вперёд.

– Кто такие, куда путь держите?

– Из Земского приказа, – ответил Глеб, – по распоряжению государя, будем опись войска делать.

– Грамота имеется?

Глеб жестом подозвал Егорку, наклонился к притороченной суме и, покопавшись, вытащил бумагу с орлёной печатью. Протянул старшему:

– Вот.

Тот принял грамоту, внимательно прочитал, разглядел пристально печать, после чего вернул бумагу.

– Ступайте прямо. Мимо кремля к монастырю[115]115
  Ныне – Старо-Голутвин монастырь.


[Закрыть]. Там князя и найдёте.

Старший уже потерял к ним всякий интерес. Разъезд неспешным шагом направился в сторону от реки, которая снова была видна, появившись вскоре после отъезда с последней ночёвки.

– Как там – идут ратники? – крикнул ему в спину Глеб.

Старший обернулся:

– Идут. И конные, и пешие, и на стругах.

– Много ли?

– Увидишь.

Разъезд пошёл быстрее и вскоре скрылся за небольшой берёзовой рощей. Егорке показалось, что старший говорил как-то без особой радости, даже, скорее, с грустью. "Наверное, народу мало, – подумал он, – хотя ведь и конные идут, и пешие, да ещё и по воде. Если бы мало было, государь не отправил бы их опись делать. Или всё равно отправил бы?"

Пока Егорка предавался размышлениям, Глеб со стрельцами удалился саженей на пятьдесят. Спохватившись, он тронул бока своего коня каблуками старых кожаных сапог с заплатами на голенищах и, перейдя на намёт[116]116
  Намёт – галоп.


[Закрыть], бросился догонять отряд. Где-то вдалеке дымили костры – время-то обеденное, ратников кормить пора.

Русский лагерь раскинулся на стыке Оки и Москвы. Две реки, встречаясь, образовали небольшой полуостров, где и стояли шатры, и дымили костры, от которых веяло вкусным запахом варева, обильно сдобренного мясом. У Егорки аж слюни потекли: мясо – не дичь, оно и наваристей, и сытнее. "Ко времени поспели", – мелькнуло в голове.

Ратники в русском лагере были самые разные. И стрельцы в кафтанах разной расцветки, и городовые казаки в тегиляях[117]117
  Тегиляй – самый простой и лёгкий доспех из стёганой плотной ткани, иногда – с кольчужными вставками.


[Закрыть], ратники в чудных железных шлемах с загнутыми полями и просто мужики самого разбойничьего вида с саблями да пищалями. Кто-то сидел у костра, поедая только что сваренную кашу, кто-то слонялся без дела.

Самое печальное, как заметил Егорка, что князя Воротынского нигде не было видно, и пока они его ищут, всё сваренное уже будет съедено, и им придётся ждать вечера. Прибывшие стрельцы разместились прямо посреди лагеря, а Глеб, подозвав Егорку, отправился искать князя.

Воротынский нашёлся на берегу Оки. Подошли пять стругов с ратными людьми из Мурома, и князь встречал прибывших, справляясь о числе и вооружении ратников. Глеб с поклоном подал ему царскую грамоту. Воротынский молча принял, пробежал глазами и вернул Глебу:

– А что не со Стрелецкого приказа прислали?

– Не знаю, княже. Государь сказал, не время сейчас рядиться, кто да чем занимается. Все одно дело делаем, а как супостата из державы изгоним, тогда и поглядим.

– И то верно, – согласился Воротынский и кивнул головой на струги: – Вот тебе прибывшие. Полторы сотни из Мурома. Других завтра перепишешь. Да пиши, пиши, народ прибывает. – Он вздохнул. – Хотя хотелось бы побольше. Сказывают, крымский царь всех собрал, кто в седле сидеть может. И не одни татары – ногайцы, касоги, черкесы, даже от турок ратники будут. Ну, да Бог нам поможет.

Воротынский крупно, размашисто перекрестился и направился к лагерю. Глеб мотнул Егорке головой – мол, чего стоишь – доставай бумагу, перья, чернила. Егорка, спохватившись, стал вытаскивать писарские принадлежности, с тоской думая, что пообедать теперь точно не получится. И остаётся надеяться, что на ужин-то он наестся от пуза.

В этот день, кроме муромцев, никто больше не пришёл, и Глеб с Егоркой да сопровождающими их стрельцами отправились размещаться на ночлег. С трудом найдя свободное место, прикрытое от ветра невысоким пригорком, они стреножили коней и развели костерок. Десятник сбегал куда-то, притащил кусок солонины, покрошил мелко и бросил в казанок.

Егоркин желудок вздрогнул в предвкушении: последний раз он радовался пище только рано утром, когда они отправлялись в путь после ночёвки. А днём не было времени – после муромцев они с Глебом переписывали других ратников, и было как-то не до еды.

Лишь после того, как каша была съедена, Егорка почувствовал, насколько он устал. Хотя в Москве ему довольно много приходилось ездить на коне, но вот совершать трёхдневные переходы – ещё нет. Непростое это дело. Стрельцы выглядели бодрыми, словно и не было этого перехода длиной более сотни вёрст, а у Егорки и ноги болели, и седалище. Судя по тому, как кряхтел, устраиваясь на ночлег, Глеб, ему тоже с непривычки было несладко.

Когда они легли, Егорка, поправляя под головой седло, спросил, глядя в темнеющее небо, где ярко светила какая-то большая, яркая, похожая на шляпку серебряного гвоздя, звезда, рядом с которой по одной появлялись звёзды поменьше:

– Глеб, а зачем переписывать всех прибывших?

– А? Что? – Глеб, уже начавший засыпать, встрепенулся. – Кого переписывать?

– Всех, кто на войну пришёл. Зачем? Воеводы сами разберутся, сколько войска, кого куда в сражении ставить.

Глеб зевнул:

– Вот ты в приказе чем занимался перед отъездом?

– Считал, сколько камня для московских мостовых привезли.

– А зачем его считать – всё равно замостят ведь, учитывай ты или нет.

– Ну, наверно, людям, которым его добыли и привезли, платить надо. И посчитать, сколько камня осталось привезти, чтобы замостить все дороги. Это ж всё не просто так, везде учёт нужен.

Глеб внимательно посмотрел на него и спросил со значением:

– Ну?

– И на войне тоже так, получается?

– Конечно. Вот пришли люди – они оторвались от своего дела, а у них ведь семьи. Их кормить надо. А многие по набору пришли – им тоже денежка нужна. Видел там иноземцев в железных шапках?

– Видел.

– У этих война – это как у гончара горшки лепить или у крестьянина землю пахать. Они этим живут, и им всё равно, за кого воевать. Таким вовремя не заплатишь – или убегут, или к врагу перекинутся. Так что нужен учёт, Егорка.

Глеб снова зевнул:

– Да и кроме этого… с оружием пришли многие, но не все. Можно, конечно, их в посохи[118]118
  Посохи – сапёры, инженерные войска.


[Закрыть] определить, да только много их, которые без оружия. Лучше дать бердыш или пику. Или лук – пусть воюют, если умеют. А для пищалей припасы нужны – и порох, и свинец. Даже фитиль – он тоже денежек стоит. Стрельцам на войну положено каждому два аршина фитиля, два фунта пороха, свинца – не помню уже, сколько. Коням – овёс, людям – крупы, рыбу да солонину. И всё это надо посчитать, отмерить, привезти. Война ведь – дело недешёвое.

А ведь так оно и есть, и как он раньше о том не подумал? Пока Егорка размышлял о рассказанных Глебом вещах, тот заснул и уже начал похрапывать.

– Глеб, а Глеб!

Но Глеб его не слышал, он что-то спросонья пробубнил под нос и перевернулся на другой бок. Егорка потеребил его за полу кафтана:

– Глеб, Глеб. Да не спи ты!

Писарь поднял голову, спросил страдальчески:

– Ну чего тебе ещё?

– А как во время войны всё это записать? Тут ведь – одного ранили, одного убили, а потом ещё кто-то прибился. Никаких ведь писарей не хватит, чтобы всё точно учесть.

– Не хватит, – согласился Глеб, – а знаешь, как говорят – кому война, в кому мать родна?

– Я такое не слышал.

– Есть такие ушлые люди, которые поставят пороху десять пудов, а запишут – двадцать. А потом с казны платы требуют. Так же и со свинцом, с фитилями и конским кормом. А кто его потом разберёт – то ли так было, то ли оно при переправе через реку утопло, то ли супостат захватил. Обогащаются нечестивцы, чтоб им на том свете уголька под котёл пожарче.

Егорка захлопал глазами:

– Так ведь это…

– Да, Егорка, нехорошее это дело. И называется оно "воровство государево". За него на дыбу вздёргивают, ноздри рвут да головы рубят. Если поймают, конечно.

– А ловят?

– Ловят, как же не ловить? Да только люди – они ведь жадные. Когда перед глазами золото блестит, ничего не боятся. Да ладно бы, если б только сами страдали, они и семьи свои в такие беды впутывают!

– Глеб, а как…

– Послушай, Егорка… – Голос Глеба стал вдруг твёрдым и недовольным. – Ты спи лучше. Завтра у нас много работы, и поблажек я тебе не дам. А если ты меня сейчас ещё разбудишь, я тебя – нагайкой по заднице.

Ни слова больше не говоря, он отвернулся и снова захрапел. Вслед за ним заснул и Егорка.

Наутро, как и обещал Глеб, работы у них было много. Егорка бродил от одной ратной ватаги к другой и старательно выводил на бумаге: "Да в большом же полку быта с митрополита и со владык: детей боярских 430 человек, голичан и коряковцов и костромич и балахонцов 1000 человек с их головами; з головами стрельцов: з головою с Осипом Исуповым 500 человек, с Михаилом со Ржевским 500 человек"[119]119
  Текст дан по «Полковой росписи берегового войска Михаила Воро-тынского».


[Закрыть].

Приходилось следить, чтобы одних и тех же ратников вслед за Глебом не записать дважды. Хорошо ещё, тех, что с оружием да со своим воинским припасом пришли, было куда больше, чем безоружных, – хоть тут им полегче, не надо указывать. Люди шли небольшими отрядами – по суше, конные да пешие и по рекам: по Москве – с полуночи и по Оке – с восхода да заката. Весь берег Оки вдоль монастыря был утыкан прибывшими стругами. Войско медленно собиралось в единый кулак, готовясь в нужное время ударить по врагу. Но пока бойцам заняться было нечем.

Самые молодые ратники от вынужденного безделья даже дуреть начали. Егорка видел, как от стрельцов и городовых казаков[120]120
  Городовые казаки – категория государственных служилых людей по прибору на Руси XIV–XVII веков, поселявшихся при пограничных крепостях и получавших землю и жалованье при условии несения постоянной сторожевой службы.


[Закрыть] вышли по сотне самый непоседливых и выстроились в несколько рядов. Потом от каждого строя вышли по заводиле и пожали руки.

– Как всегда – ногами не пинать, лежачих не бить, за кафтан не хватать, – сказал один.

– Сзади не бить, свинчатку не держать, злобы ни к кому не иметь, – добавил второй.

Они отошли к своим, и противники стали сближаться. И началось! Егорка и раньше видел такое, только народу у них в деревне было немного – двадцать мужиков сойдутся по окончании полевых работ застоявшуюся кровушку разогнать – и то хорошо. А до соседнего селения далеко, чтобы устраивать стенка на стенку. А здесь – сразу двести человек бьются, и не крестьяне или ремесленники, а ратные люди!

Вокруг собралась толпа: одни подбадривали стрельцов, другие – казаков. Иноземцы о чём-то судачили по-своему, загибали пальцы, как будто считали. Егорка подумал, что это они, наверное, об заклад бьются – кто победит.

Участники битвы свято блюли договор. Никто не пинался, в спину не бил и с ног соперника, схватившись за одежду, не валил. А если бы кто-то вздумал утаить в руке свинчатку, его бы сами товарищи разоблачили бы и с позором изгнали из потасовки. Лежачих, если они после ловкого да сильного удара не могли сами встать, оттаскивали в сторону, чтобы сгоряча не потоптали.

Егорка видел, что в кулачном бою необязательно быть рослым и иметь пудовые кулаки. Нередко средних статей боец сбивал наземь соперника на голову выше его. Происходящее так заинтересовало его, что он даже забыл, для чего он здесь находится. Так и стоял, держа в одной руке перо, в другой бумагу, и, открыв рот, наблюдал, как постепенно редеют ряды каждой стороны. Вдруг кто-то крепко ударил его по плечу. Даже чернильница, болтающаяся на шее на медной цепочке, подпрыгнула, и, если б не была плотно закрыта, наверняка половина чернил выплеснулась бы на Егоркину рубаху. Он оглянулся: перед ним стоял Глеб, и лицо его предвещало всякие беды.

– Ты для чего сюда, паршивец, поставлен? – ледяным голосом спросил писарь. – Кулачные бои разглядывать или делом заниматься? Ты здесь для дела государева, посему никаких тебе зрелищ! А ну, бегом опись делать.

– Так ведь… – робко начал Егорка.

Он хотел сказать, что многие ещё не переписанные ратники всё равно здесь собрались, но не успел. Мощный подзатыльник заставил его против воли пробежать несколько саженей, мелко семеня ногами. Стоявшие в толпе ратники оглянулись, отвлекшись от наблюдения за боем, и засмеялись. Послышались голоса: