Текст книги "Охота на либерею"

Автор книги: Михаил Фёдоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)

– Так его, так.

– Ишь, бездельник.

– Дело – прежде всего.

Пристыженный Егорка пошёл восвояси. Глеб отправил его переписать донских казаков, и он честно бегал по всему берегу за их атаманом, Михаилом Черкашенином, но тот лишь посмеивался, глядя на старательного отрока, всё время отговариваясь занятостью. Хотя Егорка видел, что ничем он не занят, разве что конной скачкой да рубкой лозы. В конце концов Егорка атаману надоел, и тот сказал:

– Ступай отсель, отрок. И передай старшему, что без надобности ему знать, сколько здесь казаков. Пришли мы по доброй воле, а что не понравится – так же и уйдём.

Егорка, получив такую отповедь, задумчиво почесал затылок правой рукой с зажатым в нём пером, испачкав при этом волосы чернилами. Потом пристроился поудобнее на ближайшей кочке и старательно вывел: "Да в большом же полку Мишка Черкашенин с казаки"[121]121
  Точное число участвовавших в Молодинской битве донских казаков неизвестно. Историки по косвенным данным указывают количество от 3 до 5 тысяч человек. В действительности казаки не были учтены, так как прибыли позже других.


[Закрыть]. Зря, что ли, он уже больше полугода служит в Земском приказе? Знает, что и как писать, если писать нечего…

А народ всё подходил и подходил. Из Дедилова, Ржева, Суздали, из Новгородской земли. Даже из Чернигова! И в этот день, и в следующие. Глеб с Егоркой уже двадцать дней жили при войске. Они уже записали всех, кто прибыл ранее, и лишь заносили на бумагу вновь прибывших. Поток ратников постепенно иссякал[122]122
  Согласно «Полковой росписи берегового войска…» русская рать насчитывала 20 034 человека, не считая донских казаков М. Черкашенина.


[Закрыть]. Когда в течение трёх дней не пришёл никто, к Глебу прибежал посыльный от Михаила Воротынского, маленький, щуплый человечишко с серьёзным, даже надменным лицом. «Такой, наверно, и пищаль не подымет», – подумал Егорка.

– Князь к себе требует, – произнёс посыльный. – И не мешкая!

И удалился, преисполненный собственной важностью и важностью выполненного задания. Глеб лишь насмешливо посмотрел ему вслед.

– Ну, коли князь требует, то надо идти. Собирайся, Егорка, кажется, дело государево мы выполнили.

Но Егорка и сам уже видел, что ратники убирают шатры, прибывшие на стругах спускаются к реке, где гребцы уже вставляют вёсла в уключины, а всадники приторачивают к сёдлам походные сумы. Глеб отсутствовал недолго. Вернувшись, бросил коротко:

– В Москву.

– А войско? – спросил Егорка.

– Войско – в Серпухов. Князь решил там оборону держать.

– Глеб, может, я с войском пойду? – робко спросил Егорка. – Всё равно ведь из Москвы в Серпухов все уйдут.

– Что?!!

Егорке показалось, что волосы на голове Глеба поднялись, словно зубчики на гребне. И даже опасливо отпрянул – вдруг писарь опять решит дать ему подзатыльник?

Но Глеб сдержался:

– Слушай, Егорка, дивлюсь я на тебя порой. То ты разумен не по годам, то такую ересь несёшь – хоть святых выноси.

– Ты на государевой службе, отрок. – Вставил стрелецкий десятник, слышавший их разговор.

Глеб кивнул головой:

– Верно. Ты, Егорка, на государевой службе и выполняешь государево поручение. Тебе велено сделать опись и представить Ивану Трофимовичу Челяднину. А он представит государю. И если тебе не сказали, что можешь после выполнения поручения отправиться с войском, значит, нечего об этом и думать. Значит, могут быть для тебя иные задания. А могут и не быть – не тебе это решать. Ты человек маленький, видишь кусочек картинки и не можешь судить обо всём. Вот как вернёмся в Москву, может, тебе сразу и скажут – иди в Серпухов. Или не скажут. Тогда будешь другим делом занят.

Егорка вспомнил, как по весне окольничий рассказывал ему притчу про лося и трёх слепых. Правы они, наверное – и Челяднин, и Глеб, и десятник. Да только так ведь хочется побыстрее вместе со всеми в сражение! Но пока… стрельцы садятся на коней, а Глеб указывает на прежнюю кожаную суму:

– Садись в седло, помогу пристроить.

Вскоре их небольшой отряд уходил на полночь, на Москву. Егорка оглянулся: по едва видимой уже Оке медленно ползли маленькие фигурки стругов, лишь крыльппки вёсел слаженно взлетали над водой. Берегом шли пешие ратники, да вдалеке оседала поднятая конницей пыль.

Глава 16
В ПОХОД!

Москва – Серпухов, лето 1572 года

Василий велел Егорке прочистить стволы их сороки, а заодно и тех двух, которые ещё не передали другим бойцам. Сказал, мол, их надо чистыми держать, не то в сражении худо будет. Так ведь до сражения ещё вон сколько! Да и в дороге в стволы снова пыль набьётся. Снова чистить, что ли? Не проще ли потом, уже перед битвой, – один раз?

Василий на Егоркины доводы отвечать ничего не стал, буркнул только:

– Сказано чистить – значит, чисти.

Егорка тогда подумал, что это, наверное, оттого, что его после поездки в Коломну из Земского приказа отрядили в полное распоряжения Василия – мол, пусть, перед битвой от бумажного духа отвыкнет, а воинского наберётся.

Прочистить шестьдесят три ствола – не шутка. Василий притащил откуда-то чуть не целую охапку пакли, велел использовать малую часть, а остальное оставить в сохранности и ушёл куда-то. Егорка сначала не хотел чистить, думал: "посижу просто так, а скажу, что чистил – всё равно стволы почти не грязные". Но потом, осмотревшись, решил так не делать: народу кругом полно, кто-то да расскажет Василию, что отрок его распоряжения не выполнил.

Подзатыльников Егорка не боялся, хуже, если Василий нажалуется Челяднину. Очень уж окольничий не любил, когда кто-то не выполнял то, что ему по положению выполнять следовало. Из приказа после битвы, может, и не выгонит, но благоволения его Егорка лишится надолго. А в том, что из битвы он вернётся живым, Егорка не сомневался – уж очень ему запомнилось Варенькино предсказание – тогда, на торге на Красной площади. После слов её поселилось в Егорке это убеждение, хотя все говорили, что битва будет ужасной, потому что войск у нас много меньше, чем у татар, и биться придётся в степи. Одна надежда и была, что на гуляй-город.

Егорка взопрел уже после первого десятка стволов. А в сражении, когда враг подступает, их, что ли, так же долго чистят? Он провозился до самого вечера. Хорошо, хоть темнеет поздно. Когда он чистил предпоследний ствол, подошёл Кирилл. Проверил, хорошо ли всё сделано. Глянул с усмешкой на уставшего Егорку, похлопал по плечу:

– Молодец. Считай, уже на четверть воин.

Потом добавил, заметив Егоркин кислый вид:

– В бою так чистить и не надо. Шомполом остатки сгоревшего пороха выбьешь – и довольно. Глянешь, чтобы не слишком грязно было, и сыпь порох снова. Не до того, чтобы вычищать до блеска. Этим можно и после сражения заняться.

Задумчиво почесал затылок:

– Навыка у тебя мало. Надо бы тебе в помощники ещё кого-то взять. А то пока вы вдвоём с Василием справитесь – может, второй раз и стрельнуть уже не успеете. Татары ведь ждать не будут. Ладно, ступай спать.

Весь следующий день Егорка был занят тем, что помогал Василию с Кириллом, которые ставили сороки на колёса. Откуда-то привезли на телеге небольшие одноосные повозки, отдельно – шесть колёс. Сначала Василий прикрепил к осям колёса, обильно смазав ступицы дёгтем. Потом они вместе с Кириллом начали устанавливать сороки на повозки, крепя их деревянными клиньями и пеньковыми верёвками.

Егорка с интересом вертелся рядом, стараясь не мешать. Иногда Василий или Кирилл говорили:

– Малец, а ну-ка, подсоби!

Не обижаясь на "мальца", он кидался помогать: подержать какой-нибудь клин или принести что надо. Когда первая сорока была установлена на тележку, Егорка с интересом оглядел её и даже покатал её туда-сюда. Тележка оказалась непростой. Сорока на ней свободно крутилась вправо и влево, её даже немного можно было наклонить вперёд и назад.

– Гляди, гляди, – сказал ставший вдруг добрым Василий, – нам с тобой скоро из неё палить придётся как-никак. Знаешь, как эта тележка называется?

– Нет.

– По-немецки – лафет. Придумали, как пушки перевозить и ловчее для боя устанавливать. А я покумекал да лучше их сделал. Видишь, посерёдке круг вращательный?

– Вижу.

– Это чтобы в бою выстрел в нужную сторону направить. Весь лафет-то крутить туда-сюда не так уж и легко, а когда сорока на круг установлена, то попроще будет.

– А зачем она вперёд и назад наклоняется? – спросил осмелевший Егорка.

– Если враг рядом, то мы стволы пониже поставим, а если далеко, то можно и повыше поднять, чтобы выстрел в землю не пришёлся. Ясно?

– Ясно.

– А вот это, глянь, упор, чтобы при выстреле сороку назад не отбрасывало.

Егорка осматривал и трогал сороку со всех сторон, как будто бы раньше вдоволь не натрогался, заряжая, а потом чистя её.

– А остальные сороки куда?

– Сейчас мы их на колёса поставим, а кто из них палить будет – бог весть. Без дела стоять не будут. Отвезём голове, а он уж решит, кому отдать.

Пока Василий с Кириллом крепили на тележки остальные сороки, Егорка вертелся возле первой, которую он уже считал своей. Залез ещё раз шомполом в стволы, проверил крепление, свободно ли она крутится туда-сюда и легко ли её наклонять и поднимать…

Когда Егорка пришёл на следующее утро, то увидел, что возле сороки сидит какой-то незнакомый парень. Огненно-рыжий, одетый в обычные холщовые штаны и рубаху, на ногах лапти. По виду немного старше Егорки, да и ростом повыше. Но каким же он был худым! Егорке его даже жалко стало. Он, наверно, не то что пищали, и сабли не подымет.

– Ты кто такой? Чего здесь крутишься? – насупив брови, спросил Егорка, стараясь придать голосу грозное звучание.

Парень смутился, даже глаза в сторону отвёл. Сразу видно – принял его за начальника.

– Я… Мне сказали, что я…

Он замялся.

– Ну, говори, что тебе надо, – сказал Егорка, сдвинув брови ещё грознее, хотя, казалось, дальше уже некуда.

– Мне сказали, чтобы я помогал здесь.

– Где?

– Сказали, сорока… кажется.

– Кто сказал?

– Кирилл.

Егорке внезапно стало его жалко. Сразу видно, человек для военного дела совсем не годится. Ему бы где-нибудь в покое найти занятие – проку больше было бы. Но, видно, совсем плохо у нас с людьми, если даже такого решили на войну отправить.

– Как звать-то?

– Мелентий.

– А я Егор.

– Я знаю, мне сказали, что ты у меня наставником будешь.

Егорка аж загордился: надо же, никогда наставником не был, а тут вдруг стал!

– Ну хорошо, научу тебя, что сам умею. А ты откуда взялся-то, Мелентий?

– Из Учалова.

– Учалов? Это где? Что там?

Внезапно у Мелентия задёргались губы. Он попытался что-то ответить, но не смог произнести ни слова внятно. На его глаза навернулись слёзы, которые он попытался незаметно смахнуть. Егорка озадаченно посмотрел на него:

– Экий ты нежный. Что случилось-то, говорю?

– Случилось, – еле слышно произнёс Мелентий и разрыдался, уже не скрываясь.

– Хочешь угадаю?

Мелентий затряс головой, но как-то непонятно: то ли хотел сказать "да", то ли "нет".

– Жил ты поживал свободным человеком, а потом пришли татары, всё сожгли, всех, кто был с оружием, убили, а остальных увели в полон. Так?

– Да.

– У всех так. Но никто не плачет. Для того мы и здесь, чтобы больше такого не было.

Мелентий вытер глаза и произнёс, всхлипывая:

– Я уже не плачу.

Егорка почесал затылок:

– Слушай, а ты раньше кем был? Ну, до того, как татары пришли? Что не из крестьян – сразу ясно. Крестьяне такими плаксивыми не бывают. Не до этого им, работать надо. Да, наверно, никто не бывает.

– Из крестьян я, – сказал Мелентий.

– Да? – удивился Егорка и развёл руками. – Ну, тогда даже не знаю, что и сказать.

– Только меня ещё в малолетстве отдали в монастырь к богомазам в учение.

Богомазов Егорка за всю свою пятнадцатилетнюю жизнь ещё не встречал. Даже когда жил в Сергиевой обители, видеть не доводилось. Нет, наверное, были там монахи, которые иконы пишут, да только не угадаешь ведь – то ли это богомазы, то ли нет. Они ведь, когда встретишь их в храме или в трапезной, от обычных людей ничем не отличаются. А тут вот довелось увидеть.

– Ты знаешь, Егор, как иконы пишут?

– Нет, откуда? Я ведь шаповал. Если захочешь узнать, как войлоки валяют – обязательно расскажу.

– Как-нибудь потом. А иконы… Это ведь только вам, со стороны, кажется, что всё просто: взял доску, намалевал – вот и икона.

– Мне не кажется, – вставил Егорка.

– Ну, тебе не кажется – другим кажется, – встрепенулся Мелентий, заговорив на знакомую тему, – а там ведь всё имеет значение. Сначала надо доску выбрать, и ещё не каждое дерево на это пойдёт. Из Царьграда раньше греки привозили иконы – так там всё больше на кипарисовых досках пишут, а у нас – на липе да ольхе. Можно ещё на лиственнице, но на ней часто смола выступает. Из-за смолы не берут и ель с сосной. Но мало дерево подходящее выбрать, надо ещё и доску как следует подготовить.

– Как?

– Сначала высушить. Но не на печи, а просто на воздухе. На печи доска сохнет быстро, но почти всегда трескается. А на воздухе под навесом вода из неё уходит медленно, и доска получается прочная, звонкая. Но это не быстро. Доска вот хоть и не толстая, лучше её полгода, а то и год подержать.

– Что, и зимой на воздухе сушить? Много ли так насушишь?

– Нет, зимой в избе, только не в самом жарком месте.

– А потом что?

– Потом, когда доска хорошо просохнет, начинаем готовить основу. Для этого сначала делаем небольшое углубление, мы его ковчегом называем. Потом варим из муки клей и наклеиваем на доску льняную тряпицу. Тщательно так наклеиваем – чтобы складок не было и чтобы полотно плотно к доске пристало. Потом опять сушим.

– Долго сушим?

– Нет, на этот раз день-два. А сами в это время готовим левкас.

– Что готовите?

– Это по-гречески. Берём рыбий клей, который делают из осетра или стерляди, добавляем немного льняного масла и перемешиваем. А потом добавляем к этому мел. Получается левкас.

– А рыбий клей как делают?

– Это я не знаю. К нам в монастырь его привозили из Нижнего Новгорода. Говорят, из плавательных пузырей, которые в щёлоке вымачивают. Так вот, этот левкас наносим на высушенное полотно, что наклеено на доску. Тут тоже не всё так просто. Наносить надо тонким слоем, да чтоб везде он был одинаковой толщины. Как один слой высохнет – наносим второй, и так несколько раз.

– Надо же, сколько всего.

– И это ещё не всё. Потом левкас надо ещё так сгладить, чтобы неровностей не осталось. Для этого хорошо подходит пемза.

– Это что такое?

– Пена вулканическая.

– Что? – Егорка с интересом посмотрел на Мелентия.

– Её из дальних стран привозят. Это когда огнедышащие горы извергают из недр своих расплавленный камень, некоторые капли попадают в воду и сразу застывают. И получается каменная пена. Она лёгкая, даже в воде плавает.

Егорка, раскрыв рот, слушал Мелентия. Про огнедышащие горы и пемзу он слышал впервые в жизни.

– Так вот, левкас сначала обрабатывают пемзой, а последний, верхний, слой многие мастера просто разглаживают рукой. После этого доска готова к писанию лика.

– Ишь ты, – только и сказал Егорка, – а я и не думал, что ты так много знаешь. Мастер уже, наверное?

Мелентий вздохнул:

– Нет ещё. Но обязательно стану, как татар отгоним.

– Их сначала отогнать надо, – ответил Егорка, – а для этого учись палить из сороки.

Юный богомаз боязливо поёжился:

– Егорка, я не смогу, наверное.

– Сможешь, – уверенно сказал Егорка, – это не сложнее, чем иконы писать.

– Да я никогда к воинской жизни склонности не имел. Мне живое существо жизни лишать никак нельзя. Я даже курицу зарубить не могу. В монастыре рубили, так они без голов по двору бегали, как вспомню – плохо становится. Руки потом дрожат, и сон нейдёт. Я после этого целый день кисть в руках держать не мог. Отец Борис как увидел такое, запретил мне в птичнике появляться. Говорит – лучше краски растирай да левкас замешивай.

Егорка озадаченно почесал затылок:

– Да-а-а-а… Даже не знаю, как ты воевать будешь. В бою ведь смерть всегда рядом ходит. И не захочешь, всё равно увидишь.

Не знал он, конечно, как в бою бывает, с чужих слов говорил. Но уж больно хотелось в глазах Мелентия выглядеть бывалым воином.

– Егор, – с надеждой заглянул тот к нему в лицо, – а может, я просто туда смотреть не буду?

– А как же ты воевать будешь?

Мелентий вздохнул:

– Как-нибудь. Я помогать буду. А из сороки палить я не смогу.

– Кто ж тебе позволит из сороки палить? Ты будешь стволы чистить да заряжать. А палить мы с Василием будем.

– Правда, Егор?

У него даже лицо посветлело – так обрадовался, что самому стрелять из сороки не придётся. Егор понимающе похлопал его по плечу:

– Гляди, как это делается.

Он вытащил металлический прут:

– Это шомпол. Им прочищают ствол от нагара и забивают заряд.

Егорка показал, как прочищают ствол, потом добавил:

– А заряжают так: сначала засыпается мера пороха, потом засовываешь туда пулю, а после пули – пыж. И всё это шомполом забиваешь в ствол до самого низа. То есть до казённой части. Ясно? Порох, пуля, пыж. Порох, пуля, пыж. Повтори.

– Порох, пуля, пыж. Порох, пуля, пыж, – послушно произнёс Мелентий, – Егор, а зачем пыж забивать?

– Зачем-зачем. Так надо, – ответил Егорка. – Ты не болтай, а учись шомполом работать.

Мелентий стал послушно ковырять железным прутом в стволе. Не хватало ещё, чтобы он усомнился в Егоркиных воинских знаниях. Хотя с этим вопросом он тоже думал подойти к Василию, но тот всё время был так сердит, так неприступен, что было просто-напросто боязно спрашивать.

Вскоре пришёл Василий. Посмотрел на долговязого тщедушного Мелентия, скривился, буркнув сердито:

– Никого получше не нашли?

Но на Мелентия его недовольный тон почему-то действовал мало.

– Василий, – спросил он, глядя горящими от любопытства глазами, – а зачем в ствол пыж забивать?

– Чего? – не сразу понял тот.

– Зачем пыж забивать? В ствол.

На удивление, Василий посмотрел на него с интересом и ругаться не стал, а вполне спокойно сказал:

– Верно спрашиваешь. Хвалю. В любом деле всегда надо до сути докопаться – тогда и успех будет. Пыж для того, чтобы заряд удобнее в ствол забивать, и для того, чтобы пуля сама собой оттуда не вывалилась раньше времени. Понятно?

Мелентий закивал головой – понятно! А Василий, чуть поворотясь, отвесил Егорке подзатыльник. Не то чтобы очень уж сильный, но обидный:

– А этот-то и спросить не удосужился.

Егорка гордо дёрнул головой:

– А чего спрашивать, я и так это давно знаю.

– Да? И когда узнать успел? – ехидно осведомился Василий. – Неужто когда по гусям метко палил?

– Когда надо, тогда и узнал, – огрызнулся Егорка, – давно уже. Я ж почти год в Москве живу, а здесь стрельцов много. Не у кого спросить, что ли?

Василий посмотрел на него недоверчиво, но спорить не стал и лишь сказал:

– Завтра в обед выступаем в Серпухов. Полк князя Михаила Воротынского из Коломны туда перебрался. С собой брать ложку, кружку и чем ночью накрываться. Котелок на троих я возьму.

Егорка обрадовался. Ну наконец-то он попадёт на войну! Сколько можно быть на побегушках у окольничего. Он человек, конечно, хороший, и много нового и интересного Егорка от него узнал, да только хотелось чего-то другого, настоящего А не бумажки всякие разносить.

На радостях, даже не попрощавшись ни с кем, он бросился в свою каморку – собираться в поход. Хотя чего там собирать-то? Кружку и ложку, как сказал Василий. А чем в походе укрываются – так это кафтаном, а он у Егорки всегда с собой. Вернее, на себе.

Бегом поднялся он на крыльцо и, не заметив, что дверь открылась, со всего маху влетел головой точнёхонько в живот какому-то худощавому боярину в нарядном кафтане. Тот только охнул от неожиданности и даже присел на корточки. Егорка чуть было не покатился кубарем обратно по ступенькам, но всё же с трудом устоял на ногах, согнувшись, в поясе. А как разогнулся и поднял глаза – и обомлел аж: да это же царёв крестник Пётр Иванович! Тот самый, про которого тайно говорили окольничий, боярин Микулинский и отец Алексий. И которому как с гуся вода – то ли так и не рассказали царю про подозрения, то ли тот действительно посчитал, что это завистники оговаривают его любимца.

Рядом с ним на крыльце стоял ещё один немчин, Андрей Володимирович. Видно, они о чём-то разговаривали, когда Егорка таким непочтительным образом прервал их беседу. Пётр Иванович быстро оправился от удара и только слегка кряхтел, морща лицо. Наказывать или даже ругать Егорку он не стал. Его лицо стало каким-то удивительно благожелательным, даже медовым. Он участливо спросил:

– Не ушибся ли ты, отрок?

– Извини, Пётр Иванович, – сказал Егорка, – торопился в каморку. Виноват.

– И зачем же ты туда торопился?

– Завтра выступаем в поход. Надо приготовиться.

– Ты сильно хочешь выступить в поход?

– Конечно, Пётр Иванович. Кто же не хочет? Все хотят.

Второй немчин негромко хмыкнул при этом.

– Ну тогда ступай, ступай, – ласково сказал Пётр Иванович и похлопал Егорку по плечу. Тот сразу юркнул дверь и скрылся в здании.

После чего Петер обратился к Штадену по-немецки:

– Видишь, Генрих, даже такие юнцы рвутся в бой. Он не особо расстроился, что с разбегу налетел на меня. Хотя я мог велеть высечь его. И это было бы в соответствии с местными нравами. Окажись на моём месте какой-нибудь чванливый русский боярин, он так бы и поступил. Но этот юнец выше того, чтобы переживать из-за столь мелких неприятностей. Для него предстоящий поход – главное в жизни. Для всех них это сейчас главное. Мне кажется, ты поторопился отдать победу татарам. И меня это огорчает.

– Ты уже не боишься говорить на родном языке? – спросил Штаден, намекая на слова, сказанные при знакомстве.

– Нет, не боюсь. Тогда я был никому не известным иноземцем, а сейчас царёв крестник. Я православный и поэтому стал одним из них. А вот ты не принял их веру, поэтому остался чужим.

– Ты не стал одним из них, Петер. И при случае тебе на это укажут. Всё припомнят: и ложное принятие православия, и то, что ты пользуешься особой доверительностью царя, не совершив при этом ничего полезного для державы.

– Это возможно, – согласился Петер, – и когда мне начнут припоминать, я постараюсь быть подальше от Москвы.

– Ты уже собрался бежать?

– Генрих, я честно расплатился с тобой за услугу. И, думаю, ты ещё ни разу в жизни не получал так много денег за столь пустяковое дело.

– Это верно.

– Поэтому будь любезен, не лезь в мои дела. Да, кстати. Царь Иван намерен отправить в сражение всех, кто способен держать в руках оружие, оставив совсем незначительный гарнизон для охраны столицы. И думаю, тебе не удастся избежать похода.

– Благодарю, Петер, что предупредил.

– Как видишь, я не забываю земляка, и делаю для тебя всё, что в моих силах.

– Надеюсь, наша дружба продолжится и после того, как мы покинем эту негостеприимную страну.

– Несомненно, Генрих.

Продолжая беседовать, они вышли из кремля.

…Наутро Егорка поднялся рано. Казалось бы – чем до обеда заниматься, коль всё нужное в поход уже собрано? Но вот не спится, в такое утро, и всё. Даже не позавтракав, он отправился к Фроловской башне, где под охраной стражи стояла их сорока. Его все знали в лицо, поэтому препятствовать никто не стал.

Егорка погладил лафет, после чего заглянул и дунул в каждый ствол сороки. Потом достал паклю и начал протирать стволы сверху. Стрельцы у ворот смотрели на него, ухмыляясь в бороды:

– Глянь-ка, – сказал самый молодой, – прямо как девицу обхаживает.

Несколько стрельцов засмеялись, а тот из них, что постарше, сказал:

– Тебе самому неплохо бы так свою пищаль обхаживать. Да ещё и ржавчину с бердыша соскрести. А то десятник тебе задаст.

Стрельцы снова засмеялись, но на этот раз над обескураженным шутником. Очевидно, его оружие и в самом деле не отличалось чистотой. Но Егорка их не слушал, ему было всё равно. Когда он уже заканчивал чистку, услышал над ухом:

– Егорка, привет. Ты уже здесь? А я с утра на реку сходил порыбачить.

Перед ним стоял Мелентий, держа в одной руке удочку, а в другой толстый прут, плотно унизанный рыбой разной величины и разных пород. Тут были и голавли с красными плавниками, и полосатые окуньки, две небольшие стерляди, щука и даже сом. Правда, совсем маленький.

Стрельцы загомонили, обсуждая улов Мелентия, а Егорка спросил:

– Когда же ты успел?

– Да посидел с удочкой на утренней зорьке. Я рыбалку страсть как люблю. И всю рыбью повадку знаю. Вот стерлядь и сом – рыбы придонные, на них крючок и надо закидывать поглубже. А голавль выше ходит, там его и ловлю. Только надо знать, какая глубина в этом месте…

– Что с рыбой-то собрался делать? – прервал его Егорка.

– Давай в костре запечём. Я знаю, как это лучше сделать. Надо её глиной обмазать и в угли закопать. Потом глина засохнет и отвалится. Рыба получится – вкуснючая-а-а-а. Давай, Егорка, а? А то в походе не до рыбалки будет. А в Серпухове река есть?

– Есть в Серпухове река, – сказал тот стрелец, что пытался посмеяться над Егоркой, – мальцы, вы как рыбку приготовите, и о нас не забывайте.

– Ладно, – решился Егорка, – пошли на берег. Там и костёрчик сварганим. А то я сегодня не завтракал. Всё равно, говорят, раньше обеда не выступим.

Они отправились к реке и вскоре сидели у костра, в котором ярко полыхали дрова.

– Сухие слишком, – сказал Егорка с сомнением, – угли прогорят быстро.

– Чтобы не прогорали, их надо водичкой полить. – ответил Мелентий и, сбегав к реке, принёс в пригоршнях воды и плеснул в пламя.

– Жаль, горшок не догадались взять, – с сожалением сказал он, – сейчас набегаемся, с пригоршнями-то.

Они принялись вдвоём таскать воду в пригоршнях и поливать костёр. Вскоре пламя утихло и пылающие дрова превратились в мирно тлеющие головешки. Глины, правда, они не нашли, поэтому просто закопали рыбу в золу.

– Потом кожуру просто почистим – и всё, – поделился знаниями Мелентий.

– А знаешь, – сказал Егорка, – я ведь рыбу даже руками ловил. Просто голыми руками.

– Да ну? – От удивления Мелентий даже закашлялся. Он уже начал свыкаться со славой бывалого рыбака, а тут такое!

– Ну, как бы сказать, – решил Егорка на этот раз быть честным, – меня дед Кузьма учил ловить. У него получалось, а у меня пока не очень. Я, правда, рыбу хватал, но удержать не мог. А потом, как в Москву попал, не до рыбалки было. Надо будет в Серпухове ещё попробовать, пока татар ждём.

– Егор, а Серпухов далеко?

– Сказывают, вёрст с сотню от Москвы. Налегке в три дня дойдёшь. А с обозом – дня четыре, не меньше.

Мелентий поковырял прутиком в углях.

– Кажись, готова рыбка.

– Доставай тогда. А то у меня уж живот подвело от духа рыбьего.

Запах и в самом деле стоял такой, что у голодного Егорки непроизвольно заурчало в животе. Вокруг них, громко мяукая, уже нарезали круги несколько котов, взявшихся неизвестно откуда, а вдалеке сидела, не решаясь подойти, кудлатая дворняга.

Друзья раскидали головешки, вытащили рыбу и принялись её есть. Егорка перекидывал горячие куски с ладошки на ладошку и дул на них, стараясь побыстрее остудить. Кошачьи вопли зазвучали громче. Егорка, жуя добрый кусок стерляди, сказал, взглянув на солнце:

– Пора возвращаться. Время к обеду.

Они оставили рыбьи головы и хребты котам и, захватив оставшихся голавлей и сома, отправились в кремль. За их спиной раздавалось истошное боевое мяуканье: коты решали, кому первому приступить к пиру. Собака лишь только слабо потявкивала, всё так же сидя в отдалении. Вступать в сражение с толпой голодных котов она явно не собиралась. Мелентий бросил ей припасённую стерляжью голову, и они вприпрыжку побежали к кремлю.

Когда Мелентий с Егоркой вошли в ворота, сорока уже стояла, готовая к походу. Василий запряг в лафет свою Дымку и сам сидел на телеге, крутя головой по сторонам. Увидев своих помощников, облегчённо вздохнул:

– Думал, испугались, не придёте.

Егорка задохнулся от возмущения:

– Да как ты…

– Ладно, вижу, что ошибся, – усмехнувшись, оборвал его возмущение Василий. – Становись рядом. Вон видишь на лафете мешки? Это порох, пули да пыжи. За порохом следи особо. Если в дороге дождь будет – укрой, чтобы не намок. Если намокнет, можно выбрасывать. Вот тебе дерюга просмоленная, укутаешь.

К Мелентию подбежал молодой стрелец:

– Ну что, рыбку испекли? Давайте сюда.

Тот взял сома, протянул Василию, а остальное отдал стрельцу. Мимо них, глухо топая сапогами, прошла стрелецкая сотня. Потом ещё и ещё. Прокатилась пушка, влекомая невысокой крепкой лошадкой караковой масти. Василий степенно доел рыбу и взял в руки вожжи. Дымка, знающая нрав хозяина, без лишних понуканий тронулась с места…

…На четвёртый день к вечеру вышедший из Москвы отряд стоял у бревенчатых стен Серпухова. Князь Михаил Иванович Воротынский сам встречал подкрепление. По его виду было понятно, что количеством и вооружением прибывшего войска он доволен.

– Пушки, сороки – в гуляй-город, – распорядился он, – неча им глаза мозолить[123]123
  Русские скрывали наличие в войске артиллерии, чтобы ввести татар в заблуждение относительно огневой мощи армии.


[Закрыть].

Его сотники деловито размещали пушки за щитами гуляй-города, чтобы они стояли не кучей, а были распределены вдоль всей ограды. Пришедшим войскам тут же определялось место, где становиться. Кое-где уже дымили костры и вешали на треноги котлы.

– Добре, добре, – похвалил Воротынского Василий, – время попусту не тратит. С таким воеводой можно на любого врага идти.

Егорка невдалеке увидел щиты, похожие на те, что недавно сколачивали на Красной площади. Некоторые были сделаны не из толстых досок, а из половинок брёвен, обращённых расколотой стороной к врагу. Во многих были бойницы, предназначенные для установки сорок и для стрельбы из пищалей. Чтобы посторонний глаз не увидел, что творится за щитами, бойницы прикрыли холстами. Пушки тоже пока прятали от чужих глаз за щитами.

– Дельно, – снова похвалил Василий, – вижу, князь Воротынский своё дело хорошо знает.

К ним подбежал стрелецкий десятник:

– Вы с сорокой езжайте вон туда, к третьему щиту от котла.

Он указал рукой направление.

– Там бойница как раз для сороки. Слушаться будете меня.

– Ишь ты какой быстрый, – сказал Василий, – а кашей-то угостишь?

– Как будет готова – подходите к котлу, не обижу.

И десятник, больше не задерживаясь с ними, куда-то убежал. Василий благожелательно хмыкнул и направил Дымку в указанное место. Пока устанавливали сороку у бойницы, подоспела каша, и вскоре Василий, Егорка и Мелентий сидели вокруг своего котелка и хлебали пропахшее дымом варево.