Текст книги "Охота на либерею"

Автор книги: Михаил Фёдоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 21 страниц)

Глава 21
РОЖДЕНИЕ ТАЙНЫ

Начало августа 1572 года

Молоди, западные пределы Русского царства и окрестности Москвы

Полусотня боярина Микулинского шла быстрой рысью. Солнце уже почти село, но он торопился выполнить приказ князя Воротынского, поэтому хотел до ночлега отойти как можно дальше на запад. Егорка скакал вместе со всеми и радовался, что за проведённый в Москве год он неплохо научился ездить верхом. Иначе долгий поход не выдержать. Это ведь не у себя в селе – съездить на речку или на пастбище. Да и что там говорить – до Москвы ему скакать верхом почти не доводилось. Просто незачем было.

Луна светила в четверть, но погода стояла безоблачная, поэтому дорогу было видно хорошо. Боярин Микулинский остановил отряд далеко за полночь. Костры разводить не стали, еду ведь готовить не надо – захватили из гуляй-города готовой пшеничной каши. Да и в темноте костёр далеко видать, а мало ли, какие черти вокруг рыскают. Боярин опасался, что татары не все бежали за Оку, кто-то мог остаться, чтобы под шумок пограбить небольшие селения, пока русское войско отдыхает после битвы.

Дерзких батыров у татар хватает, поэтому небольшому отряду лучше себя не обнаруживать без надобности. Боярин Микулинский сочетал в себе такие необходимые для военачальника качества, как отвага и осторожность, и знал, где следует применять одно, а где – другое, поэтому без нужды никогда не рисковал.

Наутро поднялись ни свет ни заря и, даже не позавтракав, отправились в путь. Когда солнце взошло, сделали короткий привал возле какого-то небольшого озера. Тут Егорка присмотрелся, кто входит в отряд Михаила Микулинского. Это были всё те же государевы люди в чёрных кафтанах, что приходили прошлой осенью в Сергиеву обитель, и один из них здорово огрел Егорку плетью, когда тот замешкался, кланяясь боярину. Звали этого сердитого человека Осип. Это он прошлой осенью остался в обители обучать мужиков военным премудростям. Видно, тогда покойный Елдыга и пошёл в посошную рать.

Уток настреляли быстро, и Егорка только пожалел, что оставил свой лук в гуляй-городе. Хотя стрелы всё равно закончились, а новые делать некогда. Но, может, стрельцы поделились бы. Сейчас пропадёт лук, наверное, некому за ним присмотреть. Жалко ведь – память об отце как-никак.

Развели костёр, который не давал дыма, – точно такой же, что разводил сам Егорка, когда они с Дашуткой бежали от холопьей доли. Место под костёр стрельцы приготовили быстро: сразу видно – поднаторели в этом деле, разъезжая с боярином по русским землям. А может, и не только по русским – сами ведь не расскажут, а спрашивать как-то не с руки. Когда съели запечённых уток, Осип открыл заплечную торбу и вытащил из неё чистый холщовый мешок с какими-то твёрдыми белыми шариками. Михаил Микулинский сказал наставительно:

– Берите каждый по три. До вечера привала не будет. Как проголодаетесь, кладёте в рот и откусываете маленькими кусками.

– Что это такое? – с интересом разглядывая неведомое кушанье, спросил самый молодой из бойцов.

– Татарская еда, – ответил ему тот, что постарше, – высушенный козий или овечий сыр.

– Такой и рот класть боязно, – засомневался молодой.

– А ты не бойся. Татары с ними от Крыма до Москвы дошли. В походе такая еда – первое дело. Места мало занимает, лёгкая, сытная.

Молодой раскрыл рот и осторожно положил шарик на язык. Вкус, видно, ему понравился, потому что вскоре он усердно грыз непривычное кушанье.

– Осип, ты где столько татарского сыра нашёл? – спросил старший.

– У крымчаков позаимствовал, – оскалился тот в улыбке, – они себе в Крыме ещё сделают. Кто доберётся, конечно.

Все рассмеялись, улыбнулся и Михаил Микулинский. Когда все попрятали сыр кто куда мог, боярин скомандовал:

– По коням!

И начался длинный дневной переход, без отдыха и привалов. Тут-то Егорка и понял, что это такое – конный поход. Хотя за время жизни в кремле он здорово наловчился скакать на коне, однако далеко от Москвы не отходил, если не считать поездку в Коломну. А уж что такое – скачка с утра до захода солнца, да много дней подряд – было ему совсем неизвестно. Хотя кони шли не слишком быстро, к вечеру он так устал, что ему казалось, словно это он сам проскакал весь путь, да ещё вёз на себе коня. Перед глазами мелькали березняки и осинники, кое-где – липовые купы и небольшие сосновые перелески.

Стрельцы из отряда Михаила Микулинского, привычные ко всему, только посмеивались между собой, глядя, как он держится в седле из последних сил. Однако вечером, после ужина, когда все укладывались спать, кто-то притащил ему несколько пушистых сосновых лап, чтобы не застудился ранним утром, когда от земли тянет холодом и сыростью. Да и потом, весь путь до городка его ни разу не назначили в ночной дозор, что стережёт спящих бойцов от внезапного нападения.

Боярин знал эти места хорошо, поэтому вёл отряд прямо, часто по бездорожью. А про реки и говорить не приходилось. К счастью, крупные реки попались всего два раза, их переплыли, держась за конскую узду. А небольшие речки и ручьи с заболоченными берегами просто переходили вброд. Порох привязывали к конской голове, оберегая его пуще одежды или обуви.

Впереди скакали двое-трое всадников, чтобы при опасности успеть предупредить всех криком или выстрелом. Для этого держали пищали заряженными, оставалось только выбить искру да запалить фитиль.

Как-то раз под вечер, когда все уже присматривали, где устроить ночлег, посланные вперёд дозорные вернулись обратно:

– Чу, потише. У реки татары.

Скакавший первым боярин осадил коня:

– Сколько их?

– Сотня. Вряд ли больше.

– Что делают?

– Готовятся на другой берег переходить.

– Далеко ли до реки?

– Саженей двести будет.

Боярин оглянулся на отряд:

– Всем спешиться. Зарядить пищали, запалить фитили!

– Боярин, – сказал Осип, – обнаружим себя. Хотели ж тихо пробираться.

– Если их сейчас не прогнать, всё равно биться придётся. Уж лучше сейчас, когда они нас не ждут.

Егорка вспомнил: порох-пуля-пыж. Стрельцы стали шопмолами забивать в пищали заряды. Вскоре тут и там поднимались дымки от тлеющих фитилей. Осип сунул Егорке в руки лук:

– На! Ты у нас беспищальный, так хоть из лука стрельнешь. Сумеешь?

– Сумею.

И обрадовался, что про него не забыли. А то и в самом деле, будет просто смотреть, как другие воюют. Осип дал ему всего пять стрел, сказав при этом:

– Дай бог, если трижды успеешь выстрелить.

Все взяли лошадей под уздцы и, стараясь ступать бесшумно, стали подходить к реке. Остановившись на опушке, изготовились к стрельбе. Большинство стреляли с руки, но некоторые, поставив для упора бердыши на землю, опустили на них стволы пищалей. Микулинский ещё раз оглядел свой отряд и скомандовал:

– Целься по последним. Пали!

Над головой у Егорки и чуть-чуть сбоку раздался оглушительный, как ему показалось, выстрел. Ему даже почудилось, что в ухо засунули кусок войлока, настолько плохо стало слышно с правой стороны. И вот ведь что интересно: там, под Молодями, когда всё вокруг гремело и трещало, такого не было, а сейчас… Наверно, это потому, что громкий выстрел раздался неожиданно, среди лесной тишины. Он даже затряс головой, стараясь вытряхнуть из уха войлочную пробку.

Убедившись, что ничего не получается, посмотрел на реку. Внезапный огонь оказал на переправляющихся губительное воздействие. Несколько человек, не шевелясь, плыли вниз по реке, покачиваясь на волнах. Лошади ржали и метались на мелководье. Те всадники, кто остался в живых, даже не пытались осмотреться, чтобы понять, откуда стреляют. Они лишь громко кричали и понукали коней, стараясь побыстрее выбраться на противоположный берег и уйти из-под обстрела.

Вскоре крымчаки, потеряв не меньше трети отряда, перешли на другой берег и скрылись из виду. Стрельцы бродили по берегу и снимали с погибших оружие, разочарованно цокая языками. Осип подошёл к боярину:

– Пустые все. Видно, ничего награбить не успели. Что с них взять, так только сабли.

Микулинский кивал головой, внимательно смотря на противоположный берег.

– Засады вроде нет.

– Так перепугались, что теперь до вечера бежать будут, – сказал Осип.

– Хитрые они, – только и ответил боярин, продолжая всматриваться вдаль.

Остатки татарского отряда мельтешили уже совсем далеко – там, где земля встречается с небом. Убедившись, что крымчаки и впрямь скрылись, и выждав для верности некоторое время, он всё же отправил двоих стрельцов на другой берег на разведку. Вскоре они уже махали оттуда руками и кричали:

– Переходи, не бойся. Тут никого!

– Здесь ночевать будем, – сказал боярин. – Река – хоть какая-то защита.

Когда уже укладывались спать, Микулинский сказал Осипу:

– Сейчас надо быть поосторожней. До городка осталось совсем немного, послезавтра, к обеду, будем на месте. Наверняка и татары рыскают тут в надежде пограбить. И неясно, сколько их. Вдруг через реку не все переправлялись, а только небольшая часть, а другие где-то неподалёку.

– Может, боярин, дозоры и справа-слева выставлять, чтобы басурмане сбоку не напали?

– Да, Осип. Так и сделаем.

Следующий день прошёл спокойно. Егорка заметил, что местность здесь отличается от его родной Рязанщины. Дозорные скакали спереди и по бокам, стараясь обходить часто встречающиеся светлые буковые леса, которые он видел впервые в жизни, и тёмные ельники. Вечером остановились на ночлег в густом лесу, из которого открывался прекрасный обзор на всю округу и небольшую речку, протекавшую рядом.

– Басурманка, – сказал Микулинский.

– Что, боярин? – не понял Осип.

– Речка Басурманка. Места я узнаю. Осталось вёрст пятнадцать – двадцать. Завтра, до полудня, будем на месте.

– Не сглазь, боярин.

Микулинский повернулся, трижды плюнул через левое плечо и перекрестился. Когда стемнело, Осип подошёл к боярину и сказал:

– Глянь-ка, огонь.

И указал рукой за Басурманку. Несколько стрельцов подошли и стали смотреть. Подошёл и Егорка. Действительно, вдали, в сгущающейся темноте, ясно виднелся огонь.

– Версты четыре, – сказал Микулинский.

– Отправить людей глянуть, что там?

– Нет. Может быть засада. Нам не совсем по пути, но завтра сделаем крюк, подойдём и посмотрим. Всем спать…

…Наутро Егорка проснулся от озноба. Ночью он как-то незаметно сполз с еловых лап, на которых спал, и сейчас лежал на земле. Поёживаясь от холода, он встал. Послышался конский топот. Егорка протёр глаза и увидел, что на поляну, где они ночевали, въезжают верхами десять стрельцов во главе с Осипом. Они, оказывается, поднялись ещё до рассвета и отправились разведать, что за огонь видели накануне вечером. Всадники остановились, спешились. Осип подошёл к боярину Микулинскому:

– Никого нету. Кострище тёплое, но видно, что давно ушли. Наверно, сразу после того, как мы их заметили.

– Сколь их было?

– Немного, вряд ли больше десяти. Следов мало. Все верхами.

Микулинский задумчиво погладил бороду:

– Что же это за люди были? Татары вдесятером грабить не пойдут. Лазутчики или разбойники?

– Не знаю, боярин. Только надо настороже быть. Чую, народу конного да оружного вокруг рыщет изрядно.

– Сегодня будем на месте. Сегодня же и обратно. Вместе с обозными стрельцами нас будет полторы сотни. Как-то поспокойнее.

Осип только кивнул в знак согласия.

К городку, как и сказал боярин, подошли ещё до полудня. Микулинский вёрст за десять стал всматриваться вдаль, чем-то недовольный. Когда до места осталось совсем немного, он велел идти медленнее.

– Пусто как-то, – сказал он, – вокруг городка всегда суета. А уж стадо-другое обязательно. Коровы и овцы. А тут пусто.

– Может, пастбище в другом месте? – спросил Осип.

– Может, и так, – согласился боярин, – только я здесь бывал трижды, и каждый раз коров пасли с этой стороны.

Навстречу скакал стрелец из передового дозора. Микулинский поднял руку. Отряд остановился, ожидая, какие будут известия. Наконец дозорный приблизился.

– Нету городка, – сказал он, – только пожарище. Кажется, недавнее. Близко не подходили.

– Вперёд! – коротко сказал боярин.

Отряд с места пошёл намётом. Вскоре островки леса закончились, и всадники оказались в поле, которое пересекала долина речки-невелички. А рядом чёрным пятном лежали обгорелые руины маленького городка.

– Стой! – крикнул Микулинский.

Все остановились, осматривая окрестности. Кое-кто снял пищаль и стал поправлять берендейку. Так, на всякий случай. Наконец Осип сказал:

– Не видать никого. Пойдём, боярин?

Микулинский кивнул и махнул рукой. Всадники уже не спеша, рысью направились к руинам. Когда подошли ближе, с пожарища поднялась воронья стая.

– Пируют, чёрные, – сказал кто-то из стрельцов.

– Мы и сами чёрные, – ответил другой.

Остальные молчали. Егорка краем глаза заметил справа какое-то движение и повернул голову. Старый дед, весь вымазанный сажей, поднялся из обгорелых брёвен и двинулся к стрельцам. Он выглядел так жутко, что кое-кто из видавших виды головорезов боярина Микулинского даже перекрестился. Осип направил коня к старику:

– Ты кто такой будешь?

Тот остановился, не доходя десяти шагов:

– Дмитрий я. По прозвищу Сухарев. Жил здесь. Теперь здесь же и умру. Скоро уже.

– Кто сжёг город, Дмитрий? – спросил боярин.

– Татары.

– Рассказывай, как дело было.

– А что тут рассказывать? Пришли и сожгли. Как везде.

– Стрельцы здесь были?

– Своих стрельцов да казаков у нас мало, с полсотни будет. Было. Когда надо – сами жители на стены вставали. Да только давно никто на город не нападал.

– Я о других стрельцах спрашиваю, – раздражённо сказал боярин, – недавно стрельцы числом около сотни не приходили?

– Были, как раз за день или два до татар. Пришли с каким-то обозом, разместились во дворе у купца Афанасия Чердынцева, головы нашего. Вон там его дом стоял.

И старик показал рукой в сторону закопчённого каменного остова, который видом своим резко выделялся из обгорелых деревянных руин.

– Стрельцы на стены разве не встали, когда татары пришли?

– Не встали, – ответил Сухарев и замолчал, жуя по-старчески губами.

– Рассказывай всё сразу, чтобы я не выпытывал у тебя, – рассердился Микулинский, – а ну, говори без утайки!

Старик глянул на него спокойно из-под седых косматых бровей:

– Я, боярин, ничего не боюсь. Все мои близкие погибли, чего мне бояться? Мне уже ничего не страшно и ничего не надо.

В разговор, не спрашивая разрешения Микулинского, вмешался Осип:

– Дед, мы проделали длинный путь не от безделья. Один из тех, что был со стрельцами, – государев вор, его-то мы и ищем. Да ещё обоз, который стрельцы охраняли.

Своим людям боярин Микулинский позволял многое, взамен требуя только одного – полной преданности. Поэтому он ничего не сказал Осипу, внимательно слушая, что рассказывает старик.

– Да, были стрельцы из Москвы. В красных кафтанах все. Наши-то – в простых, некрашеных. Больно уж дорого оно, крашеное сукно.

– Про сукно ты нам потом расскажешь, – прервал его Осип, – а сейчас давай про стрельцов.

– Хотели они сразу уйти, на следующий день, а обоз оставить здесь, у Чердынцева. Но заметили рядом татар, и стрельцы решили дождаться, когда те придут. Чтобы помочь нашим отбиться.

– Почему же не помогли?

И без того чёрное от сажи лицо старика потемнело ещё сильнее:

– Я так думаю, без измены не обошлось. Не может же быть, чтобы сотня стрельцов со всеми боевыми припасами – да не отразила бы окаянных.

– Что ты можешь сказать об измене, старик?

Сухарев подошёл поближе:

– У нас тут многие татарскую речь разумеют. И я тоже.

– Татары о чём-то говорили? Их кто-то привёл?

– Никто их не привёл. Сами пришли. Решили перед тем, как к Москве идти, пограбить маленькие городки, вот и пришли. Мурза их своевольничал, вот и не пошли прямо в Москву.

– Это они меж собой говорили?

– Да. Я ведь всё понимаю. У меня дед – крещёный татарин. А я русский.

– Что они ещё говорили?

Старик перешёл на шёпот:

– Дело совсем уж нечистое.

– Говори.

– Когда татары пришли на двор к Чердынцеву, там уже все мёртвые были.

– Мёртвые? Кто же их убил?

– Неизвестно. Только не было на стрельцах никаких ран – ни стреляных, ни колотых, ни рубленых. Неясно, отчего погибли. И сам хозяин дома был мёртвым, и все его слуги. Только один живой там оказался.

– Кто это был, старик?

– О том татары не говорили. Сказали только, что молодой. Говорят, пришли на двор, а там стрельцы все вповалку, мёртвые, и только этот молодой в чёрном кафтане – живой.

Осип глянул на Микулинского:

– Он это. Больше некому. Стрельцы все в красном были.

– Что потом стало с этим молодым, в чёрном кафтане? – спросил боярин.

– Всех, всех убили. И в городе всех, в полон никого не брали. Только я и спрятался в подполе, больше никто.

– Где обоз, что стрельцы охраняли?

– Город сгорел. Тут разве какой обоз уцелеет?

– Всё ясно, боярин, – сказал Осип, – ничего уже не поделать. Надо уходить.

– Пойдём, старик, к дому Чердынцева, – произнёс Микулинский, – глянем, что там.

Оставив десять человек в поле наблюдать, чтобы не было внезапного нападения, боярин с остальными стрельцами направился на пепелище. Егорка из любопытства увязался следом, да его никто и не гнал.

– Каменные дома и в Москве – редкость, – произнёс боярин, – а тут, в пограничье, в маленьком городке. Откуда?

– Не знаю, – ответил старик, – да только, сколько себя помню, дом уже стоял. Говорят, то ли дед, то ли прадед Афанасия его ставил.

Они прошлись по двору. При каждом шаге в воздух поднималось облачко пепла. Однако тел погибших видно не было.

– Где стрельцы-то? – спросил Осип.

– Там, у Басурманки, – ответил старик, – похоронил я их. Только отходную читать некому было.

– Как же ты один перетащил столько покойников?

– Люди добрые помогли.

– Какие люди?

– Не знаю.

– И где они?

– Ушли.

– Куда ушли?

– Не знаю.

– Что-то ты темнишь, старик.

– Зачем мне обманывать? Люди мне помогли, а о том, кто они да куда, да откуда, я и не спрашивал. Не хотят говорить. Разбойники, наверное.

Боярин поднялся на крыльцо. Вход в дом был завален обгорелыми стропилами и остатками тёса. Стрельцы попытались вытащить упавший наискось брус, перегородивший вход в дом, но не смогли. От жара его повело и прочно заклинило в проёме, выложенном крупными тёсаными камнями.

– Разбирать будем – наверняка ещё мертвяков найдём, – сказал старик, – помогли бы похоронить.

– От смоленского воеводы придут люди – они и помогут, – ответил боярин, – а мы уходим.

– Ещё и городок отстроят и новыми людьми заселят, – сказал Осип, – дом уж больно хорош, такой бросать нельзя. Да и городок здесь нужен, смотри, ещё и войск прибавят.

– Постойте, не уходите, – остановил их старик, – забыл вам сразу сказать.

– Так говори сейчас.

– Когда татары ушли, поляки приходили.

– Что?!! – удивился боярин.

– Приходили, покрутились немного, как будто искали кого, и ушли. Меня не заметили.

– Это всё?

– Теперь всё.

Осип снял со спины котомку с сырными шариками, зачерпнул горстью, протянул старику:

– Держи. На какое-то время хватит, а там и от воеводы помощь подоспеет.

Старик принял от него сыр, благодарно склонив голову.

– Пора, Осип, – сказал Микулинский. – Всех голодных не накормишь. Думаю, сегодня-завтра придут от смоленского воеводы.

Вскоре отряд уже шёл в сторону леса. Солнце только-только перевалило за полдень, и было жарко. Стрельцы распахнули кафтаны, спасаясь от зноя. А Егорка свой совсем снял и с сожалением посмотрел на него. Подарок отца Алексия совсем износился. А ведь осень скоро.

– Что думаешь, Осип? – спросил Микулинский.

– Даже не знаю, боярин, – ответил тот, – неясно тут всё. А почему так получилось, мы и не узнаем никогда. Великая тайна.

– Тайна, – согласился боярин. – Жаль, большая ценность сгинула. Знатная была либерея.

Дальше поехали молча. Перед тем как отряд нырнул в чащу, Егорка оглянулся. Маленькая фигурка человека едва виднелась на фоне пожарища, но было заметно, что старик машет им вслед на прощание правой рукой. В левой он держал подаренный Осипом сыр.

На ближайшем привале Егорка почувствовал озноб. Укутавшись получше, он ночевал поближе к костру, но легче ему не стало. Правда, болезнь пришла не сразу. Два следующих дня он скакал вместе со всеми, чувствуя лёгкое недомогание. Ему бы отлежаться в тепле, в пути ведь болеть нельзя. Но не хотел Егорка из-за своей хвори останавливать отряд. Сам виноват: напросился с боярином, да не выдержал с непривычки тяжёлого перехода. Осип первым заметил, что он болен. Подъехал и втайне от других спросил:

– Продержишься? До Москвы ещё два дня хорошего пути.

Егорка кивнул в ответ головой. Но молчаливого обещания своего не сдержал. Когда до Москвы оставался один дневной переход, он свалился в горячке. Хорошо хоть, на ночлег остановились в деревушке, до которой татары дойти не успели. Все избы стояли целыми, а живность в округе исправно мяукала, мычала да кудахтала.

Микулинский выбрал лучшую избу, велев хозяевам позаботиться о больном, и наутро отряд ушёл. Дальнейшее Егорка разбирал плохо. Помнил, как поили его горячим молоком из большой коричневой крынки, как укутывали во что-то тёплое. Чьи-то дрожащие руки подавали ему горький отвар душистых трав. Наваливалось чёрное беспамятство, мучили удушливые кошмары, и часто было невозможно разобраться, где заканчивается сон и начинается явь. Так продолжалось не день и не два. Неделя, а то и больше. Егорка так обессилел, что едва шевелил руками и ногами. Он с трудом поднимал голову, чтобы выпить целебного отвара.

И после всего этого как будто из ниоткуда – звонкий знакомый крик:

– Егорушка, братик мой любимый!

Над ним склонилось родное лицо в расшитой жемчугом богатой кике[131]131
  Кика – головной убор замужних женщин.


[Закрыть]. Дашутка! Но почему она так одета? Плачет, обнимая Егорку:

– Не бойся, братик. Сейчас поедем к хорошему лекарю, и тебя вылечат.

Рядом появляется молодой боярин в сафьяновых сапогах и чёрном кафтане:

– Дашенька, солнце моё, не плачь. Лошади уж готовы, завтра будем в Москве.

Потом долгая тряска на телеге, снова беспамятство, на этот раз не чёрное, а целебное и мягкая перина под невысоким деревянным потолком. Окошки со слюдой, серебряная посуда, снова лицо сестры, рядом с ней – царский лекарь Данил.

– Дашутка, где я?

– Ты у меня дома, братик.

– А… ты замужем, – едва слышно прошептал Егорка. Как же так? Сестра вышла замуж, а он даже на её свадьбе не был. – Как тебя теперь зовут?

– Боярыня Бутурлина, Егорушка.

Егорка слабо улыбнулся:

– Не зря, выходит, тебя в обители боярин обхаживал.

– Тихо, тихо, братик. Ослаб ты сильно, а через разговор и последние силы уйдут.

Лекарь помог ему сесть в кровати и влил в рот пряный отвар. В голове загудело.

– Завтра будет лучше, – сказал Данил. – Выздоравливай, а я буду каждый день приезжать.

Егорка, проводив его взглядом, погрузился в сон. Впервые с того момента, как захворал, спал он спокойно, а когда проснулся на следующий день, первое, что увидел – глаза сестры. Дашутка сидела рядом с кроватью на резном стульчике и лукаво глядела на брата.

– А про тебя Варя спрашивала.

– Варя? – встрепенулся Егорка. – Ты её видела?

– Видела, – кивнула Дашутка, – и знаешь, сама ведь меня нашла и спросила про тебя. Как будто знала, что ты здесь.

– Пусть придёт. Я буду рад.

– Хорошо, братик. Тебе просили передать…

– Что? Кто просил?

Она протянула сложенную вчетверо бумагу. Егорка развернул и улыбнулся: это, конечно же, от Ивана Трофимовича Челяднина! Окольничий написал ему послание настолько замысловатой вязью, что пришлось немало потрудиться, разбирая. Оказалось, всего лишь пожелал ему скорейшего выздоровления. Наверное, просто хотел, чтобы он не разучился читать вычурную тайнопись. Чувствуя, что лоб покрывается испариной, Егорка откинулся на подушке. Дашутка, увидев, что брат утомился, осторожно вышла, плотно прикрыв за собой дверь.

А наутро вернулась, да не одна. Рядом с ней стояла Варя. Девочка то краснела, то бледнела, волнуясь и от того, что впервые оказалась в таком богатом доме, и от предстоящей встречи с Егоркой.

– Здравствуй, – наконец сказала она.

– Здравствуй, Варенька.

– Вот, Акинфий Дмитриевич тебе передал. Помнишь его?

– Конечно, помню. Что передал-то?

– Пастилу, какую мы тогда ели.

– Коломенскую?

– Да. Только ты, наверное, и так пастилу каждый день ешь в таком-то тереме.

Егорка улыбнулся:

– Ещё ни разу не ел. Пока больше отвары всякие целебные. Да ты поблагодари его от меня.

– Конечно. И вот тебе ещё.

Она сняла со спины котомку и вытащила оттуда… Егорка не поверил своим глазам – книгу! Откуда? Она и стоит, наверно, больше, чем всё имущество Акинфия Дмитриевича. И взять её Варе было совершенно негде.

– Это тебе от дяденьки Ивана, – развеяла его сомнения Варя, – ну, помнишь, ты перед походом читал?

Надо же! Грозный окольничий Иван Челяднин для Вари, оказывается, дяденька! Да как же она к нему попало-то?

– Как же ты к нему попала, Варенька?

У Егорки от изумления даже, кажется, сил прибавилось.

– Как-как, – сказала девочка, – никуда я не приходила. Это он сам пришёл, когда Акинфий Дмитриевич на Красной площади торговал. Купил гусиных перьев да песка для письма. А я почему-то сразу подумала, что он тебя знает. И он ещё ведь только сначала кажется сердитым, а на самом деле очень добрый.

– Я знаю, – улыбнулся Егорка.

Варя вздохнула:

– Только мало кто это видит. Он книжку потом и принёс. Сказал, чтобы я тебе передала.

– И он тебе сразу поверил?

– Вот, поверил.

Варя посидела у Егоркиной кровати ещё немного, болтая о торговых делах, потом засобиралась:

– Пора мне, Акинфию Дмитриевичу на базар надо.

– До свиданья, Варя.

– До свиданья. Можно я ещё приду?

– Конечно, приходи.

Варя направилась к двери и уже на пороге обернулась:

– Егорка! Через шесть, нет, через пять лет я вырасту, и мы с тобой поженимся. И потом уйдём далеко, за Волгу, за Камень[132]132
  Камень, Каменный пояс – так в старину называли Уральские горы.


[Закрыть].

– Я знаю, – снова улыбнулся Егорка, вспомнив их первую встречу в Москве.

– А ты не смейся. Всё так и будет. Уж я-то знаю точно. Скоро, скоро, открыт нам будет пусть навстречу солнцу. До самого дальнего моря-океана.

Когда Варя вышла из светлицы, Егорка сел в кровати, опустил ноги на пол и попытался встать. Голова кружилась, дрожали коленки, но он сделал шаг к окну. Потом ещё и ещё. Опершись руками о подоконник, он смотрел вниз, на крыльцо, рядом с которым стояла гружённая какими-то мешками телега. Варин отчим Акинфий Дмитриевич терпеливо дожидался её у терема.

Когда Варя вышла и уселась рядом, Акинфий Дмитриевич, взяв вожжи, легонько стеганул ими лошадь. Телега тронулась, Егорка провожал её взглядом, отметив про себя, что Акинфий Дмитриевич и впрямь хороший хозяин. Колёса подогнаны ладно, не скрипят и не болтаются на осях.

Когда они уже отъехали от крыльца саженей на двадцать, Варя вдруг заёрзала, завертела головой, потом обернулась и посмотрела как раз на то окошко, в котором стоял Егорка. Но видеть его она не могла – вставленная в рамки слюда пропускала слишком мало света. Но всё равно – улыбнулась и помахала ему рукой, как будто знала.

И Егорка тоже улыбнулся и помахал ей в ответ.