Текст книги "Охота на либерею"

Автор книги: Михаил Фёдоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц)

Глава 4
ЕГОРКА ШАПОВАЛ, БЕГЛЫЙ ХОЛОП

Рязанский уезд, начало лета 1571 года

Плохо быть холопом! Кто-кто, а Егорка это отлично знает. Потому что они вместе с сестрой Дашуткой с недавних пор и есть холопы. Как же так получилось? Да очень просто.

Матери он не знал – умерла, когда Егорку рожала. А отец его, Василий, хорошим был валяльщиком, отчего и прозвище получил[32]32
  Шаповал – так на Руси называли специалиста по изготовлению (валянию) войлочных шапок.


[Закрыть]. Валял не только шапки – тёплые, долговечные, но и войлочные полотнища. Будучи ещё свободным человеком, взял у боярина Ивана Дмитриевича Бельского[33]33
  Иван Дмитриевич Бельский – русский боярин, потомок литовского князя Ольгерда и дальний родственник царя Ивана Грозного.


[Закрыть] под кабальную запись семь рублей серебром. Хотел мастерскую новую поставить да работников нанять, но не вышло.

Уже выстроенная возле речушки валяльная изба с водяным колесом[34]34
  В то время для валяния использовалась сила падающей воды, поэтому на ручьях или речках ставились так называемые мельницы для валяния.


[Закрыть], всем инструментом и запасом шерсти сгорела в одну ночь: то ли уголёк из печки случайно выкатился, то ли подпалил кто – так и не дознались. Но в кабальной грамоте срок выплаты указан строго, а про отсрочку в случае пожара ничего нет. Не успел вернуть деньги в срок – пожалуй в кабальные холопы, пока долг не выплатишь. А как его выплатить-то, коль деньги в рост давались? Была б мастерская – ещё куда ни шло. С прибыли через год-другой можно и рассчитаться. А коль ничего нет – только и остаётся, что на боярина работать. Тот как раз тоже валяльную избу выстроил. И на том же месте, где прежняя, сгоревшая, стояла, что Василий ставил. Вот и думайте сами. А боярин Иван Бельской – в любимчиках у царя. На такого правды не доищешься.

Все деньги, что боярин давал за работу, уходили на выплату роста[35]35
  Рост – в данном случае – процент по долгу.


[Закрыть], а главный долг так и оставался не тронутым. И никак его больше не отдать, потому что получал Василий за труд столько, сколько он своим работниками, если б удалось задуманное, платить постеснялся бы. А полотнища и шапки он валял хорошие, купцы к его мастерской в очередь выстраивались. Ну, теперь, выходит, не к его, а к боярской.

И ведь ясно же, что хитрый боярин нарочно так делает, чтобы не выбраться Василию из кабалы. А после смерти чтобы его долг по наследству к сыну перешёл. К Егорке, то есть. Хоть и запрещено по царскому указу в кабальные холопы раньше пятнадцати лет записывать, но ведь не век же ему дитём быть. Стукнет и пятнадцать, и будет он потом всю жизнь отцовский невольный долг выплачивать.

Егорка как умел помогал отцу. Уже всё освоил и мог сам, без отцовской помощи, из кучи шерсти в углу избы изготовить добрую стопку войлочных полотен – годных, плотных, хоть сейчас к царскому двору. И сапоги зимние из такого войлока получались – сносу не было[36]36
  В XVI веке валенок, изготовленных целиком, ещё не умели делать. Зимнюю войлочную обувь делали, сшивая листовой войлок.


[Закрыть].

В кабале жить – радости мало. Да тут ещё случилось совсем уж худое – заболел отец. Выпил в жаркий день холодного квасу – и слёг. Болел недолго – через неделю схоронили. Бывает же так – нежданно-негаданно. Поплакал Егорка, а что поделаешь? Надо дальше жить, отцовский долг выплачивать. Так и остались они вместе с сестрой при боярском дворе. Конечно, не при самом боярине – тот постоянно в Москве на царской службе, а в имении его, в Рязанском уезде. Только и радости-то было – голуби. Держал их Егорка на чердаке валяльной избы да приторговывал по-малому.

А весной пришли крымчаки. И знали ведь все, что идут они, но надеялись – авось их эта участь обойдёт стороной. Тут-то Егорка и задумался. И в самом деле: что им с Дашуткой терять? Дожидаться, что ли, пока татары придут, или дальше прозябать в рабстве безо всякой надежды на свободу? И решил – бежать! А нищему собраться – только подпоясаться. Дашутка, даром, что старшая сестра, слушалась Егорку беспрекословно. Видела, какой работящий да разумный у неё братик растёт. Да и сама понимала, что жить в рабском состоянии – не радость. На неё уж соседские парни засматриваться начали, а как попали они в кабалу к боярину – словно отрезало. Тут ведь как? Женишься на холопке без уговору с хозяином – сам холопом станешь. А разрешения боярин не даст – зачем это ему? Да и что это за семья, где муж – свободный, а жена – холопка?

Однако пару дней пришлось подождать. Собрал незаметно сухарей, достал и заточил отцовский нож. Хороший нож, не ремесленный, а настоящий боевой. Где отец его взял – Егорка не знал. Хотя что удивляться-то? Все вокруг, кто имел возможность, оружие запасали – то ли от татар защищаться, то ли от своих разбойничков.

Уже за день до бегства полез Егорка голубей кормить и там, на сеновале, наткнулся на самый настоящий охотничий лук! Оступился случайно, когда клетки с голубями закрывал, и упал в самый угол в душистое прошлогоднее сено, а рука по стене скользнула и наткнулась на какую-то деревяху. Заинтересовался Егорка, стал в сене копаться, и вот он – лук! А откуда он там взялся, сомнений-то и не было. Конечно, отец спрятал. То ли так, на всякий случай, то ли сам подумывал увести семью из неволи, но не успел.

Хороший лук, упругий, только тетива немного ослабла. Но Егорка знает, как её натянуть. Пошарил ещё в сене – вот и саадак со стрелами. Сколько их там? Пересчитал – двенадцать штук. Не густо, конечно, но в дорогу, наверное, хватит. А куда идти – он уже решил. Обойдут они Москву сбоку, а сами укроются в какой-нибудь небольшой деревушке в стороне от татарского нашествия. А там объявят, что они с сестрой – свободные, а деревню их татары спалили. Кто его знает – может, в той суматохе, что надвигается, никто и разбираться не будет? Всё одно это лучше, чем на месте оставаться.

На следующий вечер, как закончил работу, собрал Егорка все припасы – сухари, полбы пшеничной в крынке на первое время, а также нож, лук со стрелами, кресало с кремнем и, подумав, лопату. Неудобно, конечно, с лопатой в дороге, но на стоянке она – первая помощница. Лопата добрая, дорогая: черенок берёзовый, а сама цельнокованная, не то что у других – деревянные, а железом только режущая кромка покрыта.

Как стемнело и село угомонилось, забрался Егорка в последний раз на чердак и открыл клетки с голубями. В темноту они, конечно, не полетят, а как солнышко встанет – весь мир перед ними! Если Егорка на свободу уходит, пусть и голуби туда же летят.

Хорошо ещё, валяльная изба на краю села стоит, особо хорониться не надо. Хотя все и спят – мало ли, кто по нужде на улицу выйдет. Поднялись они с Дашуткой на высокий берег реки, оглянулись в последний раз на село – и в лес. До утра надо уйти подальше.

Ночь выдалась светлая. Хотя и не полнолуние, а так… Четвертьлуние. Но всё равно идти по лесу можно. От дороги старались далеко не отходить, чтобы самим было видно, кто там идёт или едет, а их – нет. Ночью, конечно, вряд ли кто-то появится, ну а вдруг? Какой-нибудь неугомонный вздумает в боярское поместье податься. По поручению или просто по собственной прихоти. Схватят их, потом не открестишься. Снова в холопы попадёшь, да ещё спину кнутом измочалят – за побег-то. По дороге, конечно, быстрее идти, чем по лесу, но нет уж. Медленнее-то иногда, оказывается, вернее.

Идут они по лесу – лунный свет сквозь сплетение веток пробивается, сучья под ногами хрустят, что-то шуршит сбоку, сверчки стрекочут, вдобавок ещё филин вдалеке заладил своё "угу" да "угу".

– Братик, – шёпотом спросила Дашутка, – а если мы лешего встретим – что делать будем?

Улыбнулся Егорка – не встречал он за всю свою почти что пятнадцатилетнюю жизнь лешего. И кикимору болотную не встречал. Даже домового – и того. А разговоры про них слышал только от самых взбаламошных соседей. А вот Дашутка верит, хотя и старше его – что поделаешь, она ж девчонка. Вот подрастёт – тоже перестанет верить, недаром же они с Егоркой родные. Отец ведь тоже не верил. Егорка в отца. А может, Дашутка в маму? Кто его знает – верила мама или нет? Ну ничего, Егорка сестре объяснит, что не надо бояться нечисти. Может, её вообще не существует. Скорее всего.

– Ну, если и встретим – что ж тут такого?

– Страшно.

– Что страшного? Он лес охраняет, мы ему к чему?

– Говорят, если ему кто не понравится, может обидеть. Нечисть ведь всяким колдовством владеет.

– А вот смотри, что у меня есть, – достал Егорка отцовский боевой нож, который Дашутка ещё не видела, – это ножик, заговоренный против всякой нечисти. Если леший к нам пристанет, я его ножиком ткну в левую пятку, он и уйдёт.

Дашутка, открыв рот, посмотрела на удивительный ножик, которого боится леший, и даже потрогала клинок пальцем.

– Теперь не боишься?

– Нет. Братик, а где ты его взял?

– Калики перехожие подарили. На, говорят, Егорка, волшебный ножик, будешь им от всякой нечисти отбиваться.

Врёт, конечно, Егорка. Вспомнил, как ещё совсем маленьким слышал сказку от соседского деда Кирилла. А сказка про то была, как калики перехожие дают волшебный меч богатырю, который, хворый ногами, тридцать лет сидел на печи, а потом чудесным образом исцелился.

Но Дашутка этой сказки не слышала, поэтому не поняла, что Егорка над ней подшучивает. Она теперь успокоилась и шла, не вздрагивая от каждого лесного шороха.

– Егорка, а когда у нас калики перехожие были?

– Что? А-а-а-а, в прошлом году. Шли они к святым местам да у нас остановились.

– А я не помню.

– Да они только одну ночь у нас и были. Пришли поздно, уже стемнело. Ты спала. Ушли – ты тоже ещё спала.

– Ясно. Слушай, а почему лешего ножиком колоть надо в левую пятку?

– А в какую?

– Ну, не знаю. Может, вообще не в пятку.

– А куда?

– Не знаю.

– В пятку, в пятку, не сомневайся. Знаешь, как говорят: "душа в пятки ушла"? Это вот как раз про нечисть и говорят. Вот в самую душу их колоть и надо.

– Егорка, ты меня обманываешь, что ли? Она же нечисть, у неё души нет. Так батюшка Илья говорил.

– Да? – смутился Егорка. Про то, что у нечисти отсутствует душа, он слышал впервые.

– Ты не знал, что ли?

– Как не знал? – уже уверенно произнёс Егорка. – Знал, конечно. Только знаешь, у них просто такой души, как у нас, нету. У них своя душа, нечеловеческая.

– Правда? – недоверчиво спросила Дашутка.

– Конечно. Ты не сомневайся.

В лесу уже светлело – приближалось утро. Егорка посмотрел на сестру: видно же, что устала, но держится хорошо. Понимает, что останавливаться сейчас нельзя. Но передохнуть всё же стоит. Иначе скоро свалится от усталости.

– Стой, сестрёнка. Давай перекусим.

Поели они полбы прямо из крынки. Сначала кинули туда несколько сухарей, а как те размякли – и поели. Крынку выскребли дочиста, потом Дашутка её ополоснула в ближайшем ручье – авось ещё пригодится в дороге. Егорка положил крынку в торбу заплечную, и они снова тронулись в путь.

В полдень в лесу даже лучше, чем на дороге. Там – пылища, жара, а в лесу прохладно и солнце глаза не слепит. Только вот мошки всякие одолевают, но это можно и потерпеть. Так и шли они почти весь день. Останавливаться больше не стали. Только в полдень съели по сухарику да запили водой.

Когда солнце уже клонилось к закату, они как раз проходили возле очередного ручья, которыми так богаты здешние леса. Егорка огляделся и сказал:

– Всё, сестрёнка, заночуем здесь.

Отошли они подальше в лес, чтобы с дороги огонь видно не было, и стали место готовить для ночлега. Дашутку Егорка отправил в лес – гриб-трутовик искать[37]37
  В то время добыча огня осуществлялась следующим образом: по кресалу (которое представляло собой толстую металлическую пластину с насечками) ударяли кремнем, сноп искр воспламенял трут, от которого и разжигали костёр. В качестве трута использовался любой легковоспламеняющийся материал – ветошь или гриб-трутовик.


[Закрыть]. А сам взялся яму под костёр копать. Выкопал он лопатой ямку в полторы пяди[38]38
  Пядь – древнерусская мера длины. Изначально равнялась расстоянию между растопыренными большим и указательным пальцами (примерно 18–20 см). Позже, в Петровскую эпоху, пядь была приравнена к 7 английским дюймам и составила в метрических единицах 17,78 см.


[Закрыть] глубиной, сбоку – нору, вроде как поддувало у печки. Наломал мелких дров, потом дождался, пока сестра принесла трутовик, выбил кресалом искру – и готов костерок! Дым от такого не в небо уходит, а по земле стелется. В сотне шагов пройдёшь – и не заметишь. Если ветер, конечно, в другую сторону, и дыма нет.

Потом решил накопать на ужин корней лопуха, сейчас как раз самое время. В конце весны и в начале лета они толстые, а позже израстают, становятся пустыми и для еды не годятся. Знает Егорка, где лучше всего копать – там, где земля с песком, и вода рядом. То есть на берегу ручья. Там и корни будут сочные, и копать их легко. Оставил он сестру за костерком присматривать, а сам взял лопату и отправился за корнями.

Когда вернулся, пламя уже прогорело, и в костровой ямке тлели красные угли – в самый раз, чтобы корни запекать! Хоть и большую яму Егорка выкопал, всё равно за один раз все корни запечь не получилось, пришлось дважды костёр палить. Во второй раз уже опаска была – смеркается, костерок хоть и бездымный, огонь всё равно издалека виден. Ну, да бог миловал – никто на огонёк не пришёл.

Пока Егорка запекал корни, Дашутка отошла в сторону и вскоре вернулась, неся полную горсть жимолости.

– Смотри, братик, что я нашла!

Егорка обрадовался: кисловатые синие ягоды – хорошая прибавка к их скудной пище. Попробовал – понравилось: жимолость была сочной, спелой. Ещё немного – и отойдёт, срок уже выходит.

– Дашутка, там много ещё?

– Много. Хорошо бы с собой в дорогу нарвать, да только нести не в чем.

– А крынка на что? Только в дорогу мы завтра утром и нарвём, а сейчас хватит и пары горстей.

Когда солнце село, они поужинали печёными корнями и жимолостью, запили родниковой водой и легли спать. Где-то вдалеке по-прежнему угукал филин, что-то незримое шуршало вокруг, стрекотало и потрескивало, но Егорка на это внимания не обращал – уж больно устал за день. Про Дашутку и говорить нечего, за день так бедная умоталась, что заснула сразу, как только прилегла. А про лешего даже и не вспомнила. Да и что его бояться, когда у братика чудесный заговоренный ножик есть?!

Первая ночёвка в пути прошла мирно, без приключений. Не зря Егорка елового лапника нарвал, да и земля вокруг костра прогрелась, так что они не мёрзли. Наутро наскоро перекусили, запечённые корни сложили в заплечную торбу, потом вдвоём нарвали жимолости, сколько поместилось в крынку, и отправились дальше.

Ноги после вчерашнего долгого перехода болели у обоих. Это потому, что привычки к ходьбе нет – откуда ей взяться-то? Но делать нечего, позади рабская доля, впереди – воля. Если повезёт, конечно.

Это только поначалу идти было тяжело, а потом ноги у Егорки стали как деревянные, и он их почти не чувствовал. Как дубовые колоды переставляешь – бум-бум. Он даже испугался, что топает слишком громко, и его могут услышать с дороги, но потом успокоился: в лесу землица мягонькая, вся в прелой листве и рыжих иголках. Тут если кто-то и потяжелее Егорки пройдёт – шагов не услышишь.

Солнце уже перевалило за полдень, как услышали они впереди какой-то шум. Непонятно – то ли разговор, то ли повозка скрипит по дороге. Пошли осторожнее. Задумался Егорка: надо бы разведать, что там, а то мало ли какая опасность на лесной дороге может встретиться.

– Дашутка, – сказал негромко, – ты посиди здесь пока, а я пойду разузнаю.

Она кивнула молча и уселась под деревом, где стояла. Хорошая всё-таки у него сестра, умная. Без лишних расспросов всё понимает. Разве что в нечисть верит.

Пошёл Егорка на шум, спрятался за кустом и стал смотреть. Оказывается, дошли они до развилки. И как раз на том самом месте, где дорога раздваивалась, стояли три человека. Старик с длинной седой бородой, как у их соседа, деда Кирилла, женщина лет тридцати и маленькая девочка. Судя по одежде – крестьяне.

Они громко говорили, не зная, в какую сторону им теперь идти. Женщина показывала на ту дорогу, вдоль которой шли Егорка с Дашуткой, старик – на другую. А девочка просто прижималась к материнскому сарафану и ничего не говорила.

Вдруг она испуганно вскрикнула и взмахнула рукой в ту сторону, где сидел в кустах Егорка. Старик и женщина перестали спорить и тоже стали испуганно озираться.

– Мама, мама, там кто-то на нас смотрит! – громко сказала девочка.

"Вот же глазастая какая, – подумал Егорка, – или это я плохо спрятался?" Он вышел из-за куста.

– Мил человек, – сказал старик, увидев у Егорки лук, – нечего у нас грабить. Сами еле ноги унесли, пустые идём.

– Откуда идёте?

– Да из села Успенского. Вотчины боярина Никиты Васильевича Морозова. Татары село спалили, мы еле ушли.

А Егорка и не знал даже, что тут неподалёку есть такое село.

– Ночью налетели, мы впотьмах до леса добрались, тем и спаслись. Что было на себе – в том и идём. Ничего у нас нет.

– Я не разбойник, – ответил Егорка, – мы с сестрой сами от татар спасаемся.

О том, что они сбежали из кабалы, говорить не стал. Чем меньше народу будет об этом знать, тем лучше.

– А вы что раскричались-то? Мы шли по лесу, так вас издалека слышно. Хорошо, что я вышел. А если бы кто другой? Татары или разбойники?

Старик смутился: действительно, не подумал об этом.

– И куда вы теперь идёте?

– Да вот, – ответила женщина, – решаем, в какую сторону бежать.

– И куда решили?

– Дочка хочет в ту сторону, – старик показал дорогу к бывшему Егоркину селу, – а я в другую.

– Туда нельзя, – сказал Егорка, – мы оттуда пришли, и там тоже татары.

Хотя когда они из деревни ушли, никаких татар ещё не было, но если они в округе появились, то все сёла и деревни пограбят да пожгут, можно не сомневаться. Да и незачем этим людям туда идти, даже если там и всё спокойно. Вдруг расскажут кому-нибудь, кого по дороге встретили?

– Пойдёмте вместе. Веселее всё-таки. Только не по дороге. Мы с сестрой уже два дня через лес идём.

Старик почесал затылок:

– Да, пожалуй. Меня дед Кузьма зовут. Это моя дочь Анна и внучка Варенька.

– А меня Егор зовут. Сестру – Дашутка. Она в лесу прячется.

– Дедушка, Егор хороший, – вдруг сказала Варя, – пойдём вместе с ним.

Дед Кузьма внимательно посмотрел на внучку, но ничего не сказал, только кивнул. Потом так же внимательно глянул на Егорку и сказал:

– Пойдёмте в лес, нечего тут стоять, в самом деле.

Дед Кузьма оказался человеком бывалым. Взял Егоркин лук, повертел в руках, натянул тетиву, подняв оружие до уровня глаз. Потом попробовал его на изгиб и похвалил:

– Добрый лук. Только ты его пока держи про запас. Стрел немного, авось пригодятся в пути. А пропитание мы и без лука раздобудем.

Вечером, когда они размещались на ночлег неподалёку от какой-то речки, он отошёл куда-то в сторону. Вернулся, держа в одной руке несколько мелких птичьих яиц, а в другой – стерлядь, чуть меньше аршина длиной. Егорка аж рот раскрыл от изумления. Яйца – это ещё понятно. Как он сам-то не догадался поискать птичьи гнёзда, не пришлось бы одними лопушиными корнями питаться. А вот стерлядь откуда? Ни сети, ни удочки у старика не было.

Дед Кузьма, делая вид, что не замечает Егоркиного изумления, взял у него нож, деловито почистил рыбу, выпотрошил и порезал на крупные куски.

– Соли нет, – сказал он, – но мы, чай, не бояре. И так сыты будем.

Потом похвалил бездымный костерок и стал копаться в углях, ожидая, когда они прогорят и настанет пора запекать рыбу. Дашутка угостила всех собранной накануне жимолостью. Старик от своей доли отказался, отдав её дочери и внучке.

– Дед Кузьма, – спросил Егорка, – как ты сумел стерлядь-то раздобыть?

Тот усмехнулся:

– А я рыбьему царю давний приятель. Его как-то мужики у нас поймали за то, что он сети рвал, хотели поленьями побить, а я спас. Вот с тех пор он мне с рыбёшкой-то и помогает.

Дашутка слушала деда Кузьму, раскрыв рот. А Егорка смутился. До сих пор он подшучивал над сестрой, а теперь, выходит, и над ним самим шутят. Старик посматривал на него по-доброму, хитро прищурясь. Видно было, что ещё немного, и он, насладившись Егоркиным удивлением, расскажет всё сам. Но тут в разговор вмешалась Дашутка. Ей показалось, что старик насмехается над Егоркой, и она решила вступиться за брата:

– А у нас нож есть, заговоренный против всякой нечисти. Его калики перехожие подарили. В прошлую ночь на нас леший напал, так братик его в левую пятку кольнул, тот и отстал.

Дед Кузьма сначала аж онемел от неожиданности. Даже рот раскрыл нараспашку, словно гордясь всеми своими четырьмя зубами. Потом глянул на горящие глаза Дашутки и захохотал. Она так самоотверженно кинулась на защиту брата и так походила на отважную волчицу, готовую биться с врагом, даже если тот намного сильнее её, что Егорка тоже улыбнулся. Отсмеявшись, дед Кузьма спросил:

– Это ты ей рассказал про заговоренный нож-то?

Егорка кивнул.

– Молодец. Язык, вижу, у тебя подвешен хорошо. И в леших, водяных и чертей не веришь?

– Не верю.

– Опять молодец. Нет их. Только всякие дураки и верят.

Потом повернул лицо к Дашутке:

– И ты, внученька, тоже молодец. Вот так и надо всегда. Своих в обиду не давай и, чего бы тебе это ни стоило, кидайся на выручку и бейся, как волчица за своих волчат бьётся.

Они посидели ещё немного у погасшего костерка, потом дед Кузьма сказал:

– Я так думаю, идти нам надо в Сергиеву обитель. Сейчас не знаешь, где лучше. А там стены высокие, от любого врага отсидеться можно. Дорогу я знаю. Доберёмся, а там видно будет, что делать.

Потом, когда уже укладывался спать на пахучие еловые ветки, неизвестно зачем произнёс:

– А Варенька у нас – глазастенькая. Далеко видит.

Через семь дней они без особых приключений добрались до Сергиевой обители[39]39
  Троице-Сергиев монастырь. В правление Ивана Грозного он был превращён в мощную крепость.


[Закрыть].