Текст книги "Охота на либерею"

Автор книги: Михаил Фёдоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)

Озадачился дед Кузьма:

– Вот, значит, как.

Задумался. Оглянулся на Дарью. Стоит та у казана, елозит в вареве весёлкой. Кажется, совсем ей неинтересно, о чём там дед Кузьма с молодым московским боярином говорят. Но старика не проведёшь: сразу заметил, что стоит Дарья к ним лицом, чтобы удобнее было разглядывать – что там происходит. И сама, хоть и глядит в казан, нет-нет, да подымет взгляд и снова – в казан смотрит. Усмехнулся про себя дед Кузьма: ясно же, что приглянулся ей боярин, а сразу сказать – не по чину. Ни по крестьянскому своему состоянию, да и не по-девичьи! Снова повернулся к боярину, который так и стоял перед ним на коленях, глядя снизу вверх глазами, в которых булькала пузырями надежда. Приобнял за плечи, сказал негромко:

– Да ты встань, встань, боярин. Нельзя тебе так, перед простым-то. Разговоры будут.

Поднялся молодой боярин:

– Что мне те разговоры? Я и через разговоры переступлю, и…

Споткнулся парень – понял, что надо остановиться. Не дай бог, услышит кто, через что он готов переступить. Через волю родительскую, через Церковь православную или через царя? За первое разве что наследства отцовского лишишься, а за второе и третье можно и в пыточную угодить. Тогда прощай не только женитьба, но и сама жизнь. "Хорошо, хорошо, – подумал дед Кузьма, – значит, может-таки держать себя в руках, хоть и заносит его по молодости". Взял он боярина под локоток, словно бы ровня они по положению, и тихонько отвёл в сторону, подальше от бабьих ушей да длинных языков. Заговорил спокойно, рассудительно:

– Вот что, юноша. Послушай старого человека. Дело у тебя государево, и выполнить его следует немедля. А то ведь – сам знаешь, царь наш на расправу скор. Посему езжай-ка ты, куда велено, а как вернёшься – там и поговорим.

– Да как же…

– Езжай, езжай, – оборвал его дед Кузьма, – а я за Дарьюшкой пригляжу. Если люб ты ей – всё и решится к общему согласию. А если нет – не обессудь! Но вижу, что приглянулся ты ей. Кажется. Если всё так – езжай спокойно.

Боярин аж задохнулся:

– Да я… Туда-сюда обернусь… Да…

– Вот и ладненько. Ступай.

Глянул ещё раз боярин на Дарью, та тоже, уже не стесняясь, посмотрела на него.

– Вот ещё.

– Что?

– Хотел сам подарить, но всё никак не решался. Передай ей, дед, от меня.

И протягивает старику серебряный гребень. А на гребне том – и солнышко с луной, и цветы, и даже ящерки. И где только взял? Не из Москвы же вёз. Сунул деду Кузьме гребень в руки, глянул ещё раз на Дарью и пошёл. А спустя короткое время обоз из семидесяти телег со стрелецкой сотней выходил через монастырские ворота. Ох, не терпелось боярину вернуться обратно с выполненным государевым поручением!

Подошёл дед Кузьма к Дарье, протянул гребень:

– Держи, внученька. Велено тебе передать.

Взяла Дарья, крутит дорогой подарок в руках, не знает, что с ним делать.

– Говорила с ним?

Закраснелась Дарья, кивнула глубоко, да так голову опущенной и оставила. Старик погладил её по голове.

– Не пугайся, Дашенька, кажется, всё у тебя будет хорошо. Гребень-то спрячь, потом волосы им приберёшь. А сейчас ступай к котлу. И ничего не бойся. Мы с отцом Алексием приглядим за тобой.

Направилась уже Дарья к котлу, да только вспомнил дед Кузьма, о чём ещё не спросил. Окрикнул:

– Как звать-то молодого? А то я спросить не догадался. Стар совсем.

– Василием, – тихо ответила Дарья. – Василий Бутурлин[102]102
  Бутурлины – древний боярский, позже дворянский род, восходящий к XII веку.


[Закрыть].

– А-а… – начал дед Кузьма.

– Люб, люб он мне. – Дарья повернулась и, подбежав к старику, обняла его, заговорила горячо: – Люб он мне, с первого взгляда. Только сказать я не смела. Дедушка, о чём вы с ним говорили? Когда он вернётся?

– Всё хорошо, Дарьюшка, – улыбнулся старик, – хочет он к тебе сватов засылать. Готовься.

Девушка покраснела ещё больше, хотя казалось – дальше некуда.

– Пути ему до Каргополя и обратно – месяца два. Как бы Егорку, братика твоего, известить? Хотя у него сейчас другие заботы – государевы. Ну, да – что ни сбудется, всё к лучшему.

Так и решили: ждать, когда Василий Бутурлин вернётся из поездки. А дальше – да кто ж в нынешнее время дальше загадывает? Загад не бывает богат…

…К середине лета дед Кузьма корзины плести перестал. Для нужд обители он их изготовил столько, что на несколько лет хватит. И на базаре при монастыре мужики их брать перестали – сколько надо, уже купили, да многие и сами плели. Раз только приезжал в обитель Акинфий Дмитриевич с Варей по торговым делам – попутно и часть корзин забрал. Поделился, конечно, старик с внучкой и зятем радостью.

А дальше так и бездельничал старый разбойник, сидя на колокольне. Даже за Дарьей не особо приглядывал. Её теперь все звали "боярская невеста", и даже самые отпетые охальники обходили за три версты – а ну как кто-то что-то нехорошее подумает и жениху нажалуется? Да и деда Кузьму опасались. Вот и сидел он на колокольне, радуясь жаркому солнышку, да думы думал.

Эх, какое же житьё у него было в молодости! Да что там в молодости – годков до тридцати пяти знатно помахал он кистенём! Ой, знатно! А добыча ватажная – не крестьянская, даётся легко и легко же уходит. Так, может, и сгинул бы в ватаге, когда царь Иван плотно взялся за разбойничков, здорово досаждавших торговому люду. Разбойничий век недолог. Но нет. И отчего же он оставил всё, когда и лет ему уже было изрядно, и у товарищей по опасному ремеслу в чести?

Хорошо помнил дед Кузьма, как всё случилось. Ватага у них тогда была большая, до сорока человек. Разбойничали всё больше в Казанских владениях[103]103
  То есть дело было до присоединения Казанского ханства к Русскому государству, до 1552 года.


[Закрыть]. Награбят там – и бегут на Русь. Там никакой хан не достанет. Вот и в тот раз вышли они в поволжском лесу на черемисскую[104]104
  Черемисы – марийцы. В описываемый период находились в Казанском подданстве.


[Закрыть] деревню. Небольшая деревушка, и мужиков немного. Лёгкая добыча. Пограбили, конечно, всё, до чего дотянулись. Мужики кинулись защищать свои семьи да дома, да против большой ватаги силёнок у них мало. Детишки и бабы, кто успел – в лес убежали. Да только не все успели.

Вспомнил дед Кузьма, и слеза навернулась. Тридцать лет прошло, а всё стоит перед глазами. Хотя и до этого творил он страшные вещи, да только как-то просто, походя: сотворил – и дальше пошёл, не оглядываясь и не жалея. А тут пожалел. Да только потом, после.

В обыкновении у них было после грабежа убивать всех, кто был живым и кого нельзя увести на продажу. А на продажу брали – если только загодя с покупателем уговор был – а такое нечасто случалось, хлопотно больно, при их-то жизни.

Убивали не только домашнюю скотину, но и людей. И не щадили никого – будь то мужик, баба, старик или чадо. Вот и тогда заходит он в хату, из которой уже всё, что можно, вынесли, и видит краем глаза – шевелится кто-то. Глядь – девчоночка лет пяти из-под лавки выглядывает. Волосы распущены, глазёнки чёрные – луп-луп.

Увидела, что её заметили, и глубже под лавку забилась, а лавка широченная – если б не выглянула, может, он её и не заметил бы.

Вытащил Кузьма девчонку черемисскую из-под лавки, а та аж закостенела в страхе. Даже кричать не может. Ручки на груди скрестила, сжалась в комочек – не разжать. Посмотрел тогда он ей в глаза и равнодушно ножиком… И бросил маленькое тельце тут же.

– Ах ты, боже ж ты мой, – простонал дед Кузьма, – что же я за зверь такой! Хуже зверя!

Нет у зверя такого, чтобы убивать больше, чем нужно для пропитания. А у людей есть! Но почему, почему? Может, это не люди созданы по образу и подобию божьему?

С той поры и не стало ему покоя. На первой же ночёвке проснулся в крике – товарищей разбудил. Всё виделись ему во сне эти чёрные глазёнки. Луп-луп. Промучился до утра, не выспался. А днём надо было уходить – казанцы обязательно погоню вслед пустят!

И так чуть не каждую ночь: только заснул – чёрные детские глаза глядят на него и мигают. Ни слов, ни другого звука, ничего. И появился страх. Нет, не людей он боялся. Страх перед чем-то неведомым. Казалось ему, сотворил он нечто настолько страшное, что нет ему места среди людей. И товарищи, с кем пройдено немало вёрст, и с которыми побывал он в таких передрягах, что рассказать – едва ли кто поверит, стали казаться ему зверьми. Да, сильными, смелыми, но не людьми, а зверьми. И находиться рядом с ними было совершенно невозможно, никак невозможно.

Отстал он тогда от ватаги. Незаметно отстал. Отошёл будто по малой нужде – и пропал в лесу. И из добычи ничего с собой не взял. Блуждал по лесу долго – дней двадцать. Благо с пропитанием всё было хорошо – лето как-никак, ножик всегда на поясе, да руки при нём. А рыбу руками ловить он выучился давным-давно. Его за такое мастерство в ватаге рыбьим царём и прозвали.

Вышел из казанских владений к православным, и как-то со временем всё наладилось. Семья появилась, дочь, потом внучка. Глаза те черемисские снились всё реже, пока не перестали вовсе. Освоил крестьянское дело, ремесло кое-какое. Да в церковь стал хаживать. Службы отстаивал, свечки покупал и возжигал чуть ли не каждое воскресенье – всё старался грехи свои замолить. Замолил ли? Кто его знает.

Только на исповеди он ни разу не обмолвился о своих деяниях – о тех, в другой жизни. Незачем кому-то знать про глаза, которые виделись ему по ночам много лет. Не верил он попам. Сам не знал почему – но не верил…

– Де-ду-шка!

Дед Кузьма уже успокаивался. Кажется, Дашуткин голос?

– Де-ду-шка!

Так и есть: стоит под колокольней и смотрит вверх. А в руках лукошко. Никак в лес собралась? После того как её стали звать боярской невестой, Дарью работой на поварне особо не утруждали. Но и уходить девушка пока не хотела. Работала – но в полсилы. А вот в лес стала наведываться чаще – то жимолость собрать, то землянику. А теперь вот – клубника пошла.

Старик глянул с колокольни вниз:

– Что, Дарьюшка? В лес собралась?

– Да. Только одной несподручно. Пойдёшь со мной?

– Уже иду.

Старик быстро спустился, поскрипывая деревянными ступенями, вниз. Дарья стояла, легонько помахивая большой корзиной его, деда Кузьмы, плетения. Девушка за последние полтора месяца сильно изменилась. Держится гордо, смотрит смело. Она и раньше не заискивала ни перед кем, а теперь и вовсе появилось в ней что-то такое, что вроде сразу и не видно, но любой, даже кто её не знает, сразу догадается – не крестьянская это девка. Видел это и дед Кузьма, да только для него она так и осталась тем испуганным ребёнком, которого он встретил год назад на лесной дороге, убегающую от крымчаков.

Улыбнулся ей:

– Ивняка срежу. Давненько корзин не плёл.

…В лесу сейчас клубники полно: на каждой поляне – словно кто бусы из лала[105]105
  Лал – гранат.


[Закрыть] рассыпал. Ходи – только ноги поднимай да смотри, куда ступать, чтобы не подавить. Присела Дарья на полянке, руками быстро-быстро перебирает. Вот уже дно корзины покрыто алым, вот на четверть. Ловко это у неё получается!

Дед Кузьма встрепенулся. Засмотрелся, как ладно Дарья клубнику собирает, пора бы и своё дело сделать. Много прутьев ему без надобности, всё равно корзины девать некуда. Но толику срезать надо – хоть будет, чем себя занять. А корзины потом всё равно пригодятся. Не сейчас, так через год. Или через два.

Отошёл он в сторону и стал нарезать прутья. Провалился лаптем в воду – эх, да ладно. Не осень, чай. Набрал вскоре охапку в пол-охвата – довольно, больше незачем. А краем глаза косит в сторону Дарьи – вон она, корзина уже больше чем на половину в красном. Споро это у неё получается! Встала Дарья, перешла в другое место – видно, здесь уже выбрала всё. Из-за веток и не разглядишь. Положил старик охапку прутьев на землю – потом подберёт, как настанет время в обитель возвращаться. Вложил нож в поясной чехол толстой кожи. Надо бы выйти поглядеть – где названая его внученька притулилась. Но лишь два шага сделал он, как охватили сзади чьи-то большие и сильные руки, зажали крепко рот, чёрная борода с обильной проседью легла на правое плечо, и незнакомый голос сказал негромко:

– Ну, здравствуй, рыбий царь. Не сразу я тебя узнал.

Сердце застучало громко. Голос, хоть и не узнал он его – словно из той, другой жизни. Из прежней. Где разбойная ватага, кровь, смерть… И чёрные глаза маленькой черемисской девочки.

– Тихо, тихо. Кто тут ещё?

Рука ослабла и сползла со рта. Старик обернулся. Перед ним стоял… Что-то смутно знакомое. Нет, не узнать.

– Насупа[106]106
  Насупа – старинное прозвище, означающее – угрюмый, хмурый.


[Закрыть] я. Узнаёшь?

Теперь узнал его дед Кузьма, узнал! Только тогда, в ватаге, был он совсем молоденьким пареньком. Кто он и откуда – спрашивать было не принято. Если захочет – сам расскажет. Но не рассказал.

– Тебя ведь потом искали. Думали – может, ногу подвернул. А вона как свидеться пришлось!

Растянул рот в улыбке дед Кузьма. Дарьюшка, Дарьюшка. Только бы не заметили тебя! Конечно же, Насупа здесь не один. Сколько же их? Надо выведать, а там и поглядим.

– Старый я стал, – растянул он рот ещё больше, – вот, при Сергиевой обители состою. Я ведь потом, как от вас ушёл, с другими ватагами гулял. И по Волге, и по Дону, по Яику. Да стар стал. А ты всё прежним промышляешь?

– А как же? – ухмыльнулся Насупа. – Мужицкое ремесло не для меня.

– Ватага-то большая? – прищурился старик. – Как у нас тогда была?

Не успел Насупа ответить. Откуда-то сбоку почти бесшумно, как лешак, подошёл парень. Белобрысый, лет двадцати, конопатый. Одет в рваньё, но в сапогах. Соображает! Обувка – первое дело. И кистень за поясом. Рукоять затёртая, аж блестит – сразу видно, поработал им изрядно.

– Насупа, – радостно блеснул глазами парень, – там девка! Ладная – спасу нет. Ты как?

Насупа нехорошо осклабился:

– Иди позабавься. А я пока со старым товарищем потолкую.

Похолодел дед Кузьма: нашли-таки его Дарьюшку! Что же теперь будет? Парень, мельком взглянув на него, убежал, а Насупа в упор посмотрел в глаза:

– С тобой девка?

– Со мной.

– Тебе-то она уже без надобности.

Издевается Насупа, понимает, что ничего старик сделать не сможет. Со стороны поляны донёсся истошный Дарьин крик и тут же смолк. Насупа снова улыбнулся.

– Обитель мы не ограбим. Но пощиплем изрядно. На это у меня людей хватит.

Значит, атаманом он в ватаге! Застонал дед Кузьма, сгорбил плечи, согнулся, словно от неизбывного горя. Насупа на него почти не смотрел, поглядывая больше в сторону поляны. Как же ты глуп, атаман, что не посчитал старого разбойника равным себе бойцом, как глуп! Рука старика неуловимым ловким движением извлекла нож из поясного чехла. Насупа успел лишь перевести на него удивлённый взгляд, как повалился прямо в заросли ивняка, подминая немалым своим телом гибкие прутья. На виске его краснела небольшая ранка.

Дед Кузьма выбежал на поляну. Дарья молча и настолько яростно отбивалась от насильника, что тот никак не мог с ней совладать и успел лишь задрать подол, обнажив красивые белые девичьи ноги, уже начавшие наливаться полнотой. Поглощённые борьбой, ни Дарья, ни разбойник не заметили, как появился старик и в несколько быстрых шагов преодолел разделяющее их расстояние. Эх, только бы хватило сил!

Парень без звука отвалился от Дарьи. Он, как и Насупа, умер мгновенно: дед Кузьма бил наверняка. Потом сидели на траве, тяжело дыша, – не от усталости, а от волнения.

– Не успел?

Дарья замотала головой, плотно сжав губы:

– Нет.

– Слава богу.

И тут девушка расплакалась. Она кинулась старику на грудь и рыдала, трясясь всем телом. Тот ласково гладил её по спине:

– Всё прошло, внученька, всё прошло. А теперь давай пойдём. Тут целая ватага, надо предупредить монахов. А то атаман грозился, хотят пощипать они Сергиеву обитель.

– Да, дедушка, да!

Дарья решительно вскочила на ноги. Помогла подняться старику, который после пережитого напряжения, казалось, совсем ослаб. Они осторожно, стараясь не шуметь, стали пробираться к монастырю. Покинув поляну, пошли быстрее и уже совсем недалеко от монастырских ворот увидели выходящую из лесу длинную вереницу телег, гружённых укутанным от дождя просмоленной дерюгой оружием. Спереди и сзади обоза шли конные и пешие стрельцы. Обоз Василия Бутурлина обернулся за полтора месяца!

– Вот и ладно, – произнёс старик, – сейчас и с ватажниками поквитаемся.

Василий Бутурлин, узнав, что появившиеся у монастыря разбойники едва не обесчестили его невесту, сам встал во главе отряда, отправившегося на поиски разбойничьего стана. Отряженные им в розыск стрельцы ещё до входа в лес зарядили пищали и запалили фитили. Вскоре откуда-то не очень издалека донеслась обильная пальба. Из полусотни отряженных стрельцов в живых остались все, и лишь трое вернулись ранеными: разбойники нападения не ожидали, поэтому появление стрельцов с готовыми к стрельбе пищалями ввергло их в уныние, и о сопротивлении почти никто не думал. Спастись удалось совсем немногим, а на кладбище близ монастыря появилось почти четыре десятка свежих могил.

Глава 14
КАК СТРЕКОЧЕТ СОРОКА

Москва, лето 1572 года

Разведчики донесли – татар следует ждать во второй половине лета. Это было на руку – есть ещё время, чтобы выковать побольше оружия и обучить новобранцев. На следующий день, после заутрени, Егорка был у Фроловских ворот. Кирилл Антонов уже поджидал его. Вскоре к ним подкатила телега, в которую была запряжена белая в яблоках лошадь. Пожилой возница, одетый в льняную рубаху и штаны из дерюги, сидел боком, покачивая ногами, обутыми в новые лапти. Рядом с ним стояли две чем-то туго набитые вместительные сумки.

– Здравствуй, Кирилл, – сказал незнакомец.

– Здравствуй, здравствуй, – ответил Кирилл, – ну что, пошли за сороками.

Он присел на телегу, возница цокнул языком и дёрнул вожжи. Лошадь тронулась, а Егорка, подскочив к телеге, запрыгнул на неё.

– Брысь, – сердито буркнул незнакомец, – молод ещё. И Дымка старенькая, её беречь надо.

Дымка заржала, как будто соглашаясь с хозяином. Егорка молча слез с телеги и пошёл рядом. Незнакомец ему не понравился. Нет, то, что он о лошади заботится – хорошо, но мог бы и по-другому сказать. А он и не сказал даже, как его звать-величать.

– Василием меня звать, – словно подслушав Егоркины мысли, сказал возница, – дядька Василий, стало быть.

– Ясно.

– А ты, значит, Егор, – сказал Василий, – вот и познакомились.

И снова умолк, думая о чём-то своём.

Кирилл, видя, что Егорка хмурится, подмигнул ему:

– Что, опечалил тебя Василий? Не бойся, он незлой. Не в духе просто. Не выспался, наверное.

– Я и не боюсь, – ответил Егорка, – чего мне бояться?

– Это верно. Вам не дуться друг на друга надо, а дружить. В сражение вместе пойдёте. Он у нас знатный мастер по части огневого боя. А ты у него в помощниках будешь.

Егорка кивнул. Ему не привыкать. Вон Иван Трофимович – уж на что сварливым сначала показался, а ведь какой хороший человек! А что ругается часто – так что ж с того? Не дерётся же. А если и дерётся, то совсем чуть-чуть. И всё за дело.

Они вышли из кремля и, повернув направо, направились вдоль стены. У реки свернули налево и мимо наплавного моста двинулись по берегу вниз по течению. До устья Яузы было версты полторы, но идти им пришлось долго. В этой части Москвы обгорелые развалины домов разбирали почему-то неспешно, и им часто приходилось обходить кучи всякого мусора и головешек. Дойдя до Яузы, повернули налево и пошли вдоль реки. Егорка уже догадался, куда они направляются. Конечно же, на Малый Оружейный двор, где его пребывание оказалось таким недолгим и закончилось так плачевно. И где кузнецом был Никита, родной брат придворного лекаря Данила.

Когда они вошли во двор, из трубы кузни валил густой чёрный дым. Никита как раз загружал в печь руду для утренней ковки. Увидев гостей, он оставил помощника, который стоял у ножных мехов и мерно закачивал в топку воздух. Со стороны казалось, что он просто переминается с ноги на ногу.

– С вечера всё готово, – сказал Никита.

Увидев Егорку, сразу его узнал:

– Здравствуй, Егор. Как твоя рука?

– Здравствуй, Никита. Брату твоему буду век благодарен. Как будто и не ломал.

– На молодых заживает как на собаке.

– Ну, не скажи, – вмешался в разговор Кирилл, – в приборе Андрея Палецкого[107]107
  Андрей Палецкий – воевода Ивана Грозного.


[Закрыть] одному молоденькому пареньку повозка ноги переехала, так хроменьким остался. В пушкари назначили, чтобы меньше ходить. Сейчас за лошадьми глядит.

– Всякое бывает, – сказал Никита, – брат, может, и вылечил бы.

– Да, Данила рядом не оказалось, в походе было дело.

– Хватит про каличных, – сварливо сказал Василий, – не для того мы здесь, чтобы пустое болтать. Показывай сороку.

– Так вот, – ответил Никита, – под навесом стоят.

– Две, что ли? – спросил Василий. – Про две уговор был.

Никита, не отвечая на вопрос, подошёл к навесу и гордо сказал, указывая рукой:

– Три!

– Три? – изумился Кирилл. – Не зря тебя Ухарем прозвали. Другим дай бог за это время две успеть сделать.

– Три сороки, у каждой двадцать один ствол в три ряда, – сказал Никита. – Хоть сейчас ставь на колёса да в бой.

– Хорошо, хорошо, – ответил Кирилл, – сейчас мы их и опробуем. Егор, тащи с телеги заряды да порох. Хорошо, я с запасом взял. Как знал!

Егор подошёл к телеге и схватил ближнюю к нему сумку. Она оказалась тяжёлой, так что от мысли в один присест принести обе он отказался.

– Разворачивай в сторону Яузы, – сказал Кирилл, – чтобы никого не зацепить ненароком.

Василий подошёл к телеге и, взяв лошадь под уздцы, подвёл к навесу. "Ну вот, – подумал Егорка, – сначала велят сумки нести, потому всё равно сороку на телегу ставят". Кирилл, Василий и Никита, не обращая на него внимания, с трудом подняли первую сороку и поставили её на телегу.

– Лошадь выпряги, – посоветовал Никита, – а то понесёт, если к огневому бою не приучена.

Василий молча кивнул и принялся выпрягать лошадь. После чего отвёл её подальше и привязал к дереву, чудом сохранившемуся после прошлогоднего пожара. Кирилл открыл сумки. В одной оказались пули, в другой – порох и войлочные пыжи.

– Смотри, Егор, как сороку заряжают, – сказал Василий, – во вторую будешь сам заряды забивать.

– Никита, шомпола выковал? – спросил Кирилл.

– По три на сороку, – ответил тот, – забыл принести. Сейчас.

Он ушёл и вскоре вернулся, неся охапку металлических прутьев. Егорка не раз видел у стрельцов деревянные шомпола, но думал, что в бою они неудобны. Мало ли – в спешке сражения, забивая пулю, и сломать недолго. После этого пищаль становится немногим лучше дубины. Сломанный шомпол ещё вытащить надо из ствола, а без него утрамбовать порох в стволе невозможно. А если порох не утрамбовать, то он может не загореться, и выстрела не будет. Только и остаётся, что махать пищалью, как дубиной.

Кирилл с Василием принялись заряжать сороку. Для этого в каждый ствол сначала засыпали положенную меру пороха, потом пулю и поверх всего – пыж, после чего тщательно утрамбовывали всё это шомполом. Возились они довольно долго, Егорка даже успел заскучать. И чему там учиться? Просто всё.

Наконец все стволы сороки были заряжены. Василий аккуратно насыпал порох в жёлоб, соединяющий затравочные отверстия стволов.

– Готово. Никита, уголёк не найдётся?

– Неужто без кресала пришли оружие проверять? – усмехнулся кузнец. – Эх, вояки.

– У меня есть, – сказал Егорка.

Кресало это ещё из дома. Как собрался в бега, так и таскал его с тех пор с собой. Неизвестно ведь, когда пригодится, а ноша нетяжёлая. Он протянул кресало Василию. Но тот отказался со словами:

– Вот ты давай и пали. Интересно небось?

Егорка кивнул, довольный, что ему доверили самому стрельнуть из сороки.

– Фитиль тоже забыли, – сказал Кирилл. – Моя вина.

– Ничего, – ответил Василий, – на один-то раз можно сухую траву зажечь.

Он нарвал у кузни высохшей от постоянного жара травы и протянул Егорке. А тот уже высек искру и раздувал трут.

– Подходи сбоку, – посоветовал Кирилл, – если все стволы сразу шарахнут – отдача будет сильной.

Егорка поднёс горящий клок травы к желобу. Огненная дорожка побежала к затравочным отверстиям стволов, оставляя за собой дымный след. Раздался первый выстрел, сразу вслед за ним вразнобой пальнули остальные стволы. Привязанная лошадь испуганно заржала, а сороку окутало плотное облако дыма, которое стало быстро рассеиваться. Егорка, не знавший, что при выстреле образуется так много дыма, кашляя, отбежал в сторону и некоторое время стоял с непроизвольно выступившими слезами, не в состоянии видеть ничего вокруг. Вскоре, проморгавшись, он вернулся к сороке.

Кирилл и Василий тоже подошли и стали осматривать стволы и даже засовывать пальцы в дуло. Довольный Кирилл обернулся к Никите:

– Хорошо сделано. Давай вторую.

Первую сороку они сняли с телеги, положили на землю и установили следующую.

– Давай, Егор, заряжай, – сказал Кирилл.

Егорка кивнул головой и принялся поочередно забивать в стволы порох, пулю, пыж и утрамбовывать всё шомполом. Порох, пуля, пыж. Порох-пуля-пыж. Порох-пуля-пыж, порох-пуля-пыж, порох-пуля…

Оказывается, одному заряжать сороку долго. Пока Егорка, пыхтя, работал шомполом, Кирилл, косясь на него краем глаза, беседовал с Василием и Никитой.

– На первый взгляд хорошо, – сказал Василий, – ну, да бой рассудит, хороша ли сорока.

Никита, кажется, даже обиделся:

– Я тебя не знаю, и ты меня не знаешь. А вот Кирилл знает. Я уже десять лет оружие кую и ни разу нареканий не слышал.

– Конечно, – ответил вредный Василий, – если оружие плохо сделано, его владелец уже ничего сказать не может, потому что убили его в сражении.

И он нахально улыбнулся, глядя Никите прямо в глаза.

– Ах ты… – уже всерьёз рассердился тот и сделал шаг вперёд.

Но Кирилл уже встал между ними:

– Драки не будет. Не для того мы здесь. Ты, Василий, язык свой попридержи и знай, где и что сказать можно. Тебя за язык неразумный уже и били, наверное?

Тот в ответ лишь усмехнулся. Егорка так и не понял, били его или нет. Скорее всего, били.

– И ты, Никита, в драку не лезь. Василий хоть на язык остёр и, случается, шлёпнет что-нибудь, не подумав, но человек он надёжный.

Никита, сердитый, отошёл в кузню посмотреть, не перестал ли помощник качать меха. Но тот всё так же топтался на месте, исправно подавая воздух в печь. Поскольку крица ещё не была готова, Никита вернулся назад, уже более спокойный. А Василий между тем продолжал зудеть:

– Неплохо было бы проверить, на сколько шагов бьёт сорока. А то вдруг плюётся, как пьяный себе на рубаху.

– Как же я тебе это проверю? – удивился Кирилл. – Это только бой покажет. Да и не проверяют никогда, на сколько шагов пули летят. Выстрелила – и то ладно.

– Тебе, может, и всё равно, а мне – нет. Я же буду из неё палить.

– Ну и что ты хочешь? – спросил Кирилл. – Как думаешь проверять-то?

– Давай вместе подумаем. Вот мы сейчас пальнули в сторону реки, а между кузней и рекой что?

– Да ничего нет.

– Вот и неправда. Есть.

– Что?

– Видишь, всё бурьяном заросло. Это ведь такая зараза, чуть в хозяйстве запустение, прёт вверх как опара. Выше человеческого роста. Вот у нас соседнюю деревню татары пожгли да всю в полон угнали – так в одно лето так бурьяном затянуло, что сейчас и не видно, где какой дом стоял. А если б люди остались, то, может, такого и не было бы…

– Ты мне давай не про татар рассказывай, а говори, что придумал.

– Я не про татар, а про бурьян. Видишь, между кузней и рекой тоже всё бурьяном заросло? Мы из сороки пальнули – только траву и посекли. А далеко ли пули полетели – и не видно. А давай-как травку-то эту скосим да по Яузе и пальнём. На воде-то хорошо видно, куда пуля упала.

Кирилл задумался:

– А ведь верно говоришь. Хорошо придумал. Косить-то умеешь? Тут травы не меньше полдесятины[108]108
  Десятина – старинная русская мера площади, в описываемое время равнялась прямоугольнику со сторонами 80 и 30 саженей, или 60 и 40 саженей. Немного больше современного гектара.


[Закрыть] будет. Надо всем браться.

Егорка заряжал уже последний ствол. Пули для сороки были раза в полтора крупнее обычных, пищальных, поэтому и пороху на заряд приходилось тратить больше. Интересно, сколько боевых припасов берётся в поход? Часто из сороки ведь не постреляешь – вон сколько времени уходит на заряжание.

– Готово! – сказал он.

– Косить умеешь? – спросил Василий.

– Умею, – ответил Егорка.

А кто не умеет? В деревне скотину все держали, даже тот, кто ремеслом себе хлеб зарабатывал. Парное молоко – вку-у-у-усное!

– Никита, косы есть? – спросил Кирилл.

– В хозяйстве есть пара. В работе нет – только оружие кую.

– Надо бы всем взяться. Косить много.

– Могу у соседей спросить. Только вы без меня, тут крица готова, сейчас ковать стану.

Дом кузнеца стоял рядом с Оружейным двором, поэтому ходил он недолго и вскоре вернулся, принеся три серповидные косы с короткими ручками[109]109
  В то время косы современного типа (коса-стойка или коса-литовка) на Руси не знали. Траву и злаки косили косой, которая позже получила название «коса-горбуша». От «стойки» она отличалась серповидной формой, меньшим размером, простотой изготовления, иной техникой косьбы, меньшей производительностью труда и возможностью скашивать неровные участки.


[Закрыть]. И отправился в кузню ковать крицу.

– Становимся друг за другом в затылок и чуть левее, – сказал Кирилл, – пройдём один раз до реки и обратно. Этого должно хватить.

– Точно, хватит, – произнёс Василий, оценивающим крестьянским взглядом окидывая заросший бурьяном участок.

Он и встал первым, за ним Кирилл и последним – Егорка. Василий оказался умелым косцом. Кирилл с Егоркой едва прошли половину пути до реки, а он уже стоял у воды, и, тяжело дыша, поджидал товарищей.

– Навык потерял, – сказал, как бы извиняясь, он, – давно не косил. Всё война да война.

Егорка с уважением посмотрел на него: ясно же, что человек с крестьянским трудом знаком хорошо, вон как споро работает. Кирилл – сразу видно, человек воинский, такой если и косил, то совсем немного, чтобы только лошадь прокормить. А про Егорку и говорить нечего. Он толком и покосить-то не успел, всё больше отец, а он лишь учился. А когда отец умер – тут уж не до косьбы стало.

Пока они с Кириллом отдыхали, Василий взял косу и стал выкашивать полосу в обратном направлении от реки и до кузни. Глядя на него, те тоже взялись за дело. Словом, ближе к обеду бурьян на нужном участке был скошен.

Никита к тому времени уже выбил молотом из крицы весь шлак, разделил на три части и из одной уже выковал вполне годную саблю, оставалось только приладить рукоятку да заточить. Две другие лежали в углу кузни, остывая. Его помощник куда-то ушёл и вернулся с двумя граблями, которые поставил у стены.

– Никита! – крикнул Кирилл. – Пошли сороку испытывать!

Кузнец подошёл, взглянул на прокошенную в бурьяно-вой чащобе полосу и спросил:

– Собираетесь в сторону Яузы палить?

– А куца же ещё?

– Ты сам прикинь: до берега саженей тридцать, да река шириной саженей пятнадцать. А на том берегу люди могут быть. Вдруг кого зацепим?

– Так ведь там никого нет. Москва чуть ли не пустая стоит.

– Всё равно лучше телегу с сорокой откатить подальше от берега.

– На сколько?

– Саженей на пятьдесят,[110]110
  Немного больше 100 метров.


[Закрыть] а то и чуть поболе.

Кирилл почесал затылок:

– Василий, запрягай лошадь.

Тот уже направился к Дымке, которая, увидев хозяина, радостно заржала.

– Не надо, – остановил его Никита, – долго больно. Что ж мы, вчетвером телегу с сорокой не откатим? На пятьдесят саженей ведь, а не на версту.

И он первым подошёл к телеге. Кирилл, Василий и Егорка подтолкнули, и она легко пошла, лишь иногда подскакивая на мелких камнях, попадавшихся по пути.

– Хватит, что ли, Никита? – спросил Кирилл.