Текст книги "Том 13. Господа Головлевы. Убежище Монрепо"

Автор книги: Михаил Салтыков-Щедрин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 56 (всего у книги 61 страниц)

Монрепо-усыпальница ^*

Впервые – ОЗ, 1879, № 8 (вып. в свет 19 августа), стр. 489–514. Рукописи и корректуры неизвестны.

При подготовке Изд. 1880и 1883наряду с мелкой стилистической правкой в текст внесено несколько незначительных изменений. Эпиграф «Когда продавец…» перенесен к очерку «Finis Монрепо».

Стр. 326, строка 20. В журнальном тексте после слов: «отлично понимает» – было:

«что песня сороковых и иных годов уже спета».

«Монрепо – усыпальница» продолжает тему, обозначенную уже в «Дворянских мелодиях» и «Дворянской хандре». Это очерк об «отживающих» «людях сороковых годов», сознающих в новую эпоху свое «бессилие» и «неумелость» и устремляющихся к «родным пепелищам» с единственной целью – «заживо иметь гроб».

В письме к Анненкову от 10 декабря 1879 года Салтыков так определил эту свою тему: «…я в последнее время начал все о прелестях умирания писать…»

По мысли Салтыкова, поколение 40-х годов – к нему писатель так или иначе причисляет и себя – исторически устарело, сделалось неспособным активно участвовать «в делах и вещах современности». Хотя отдельные из его представителей и пытаются, явно самообольщаясь, сыграть роль «заправских деятелей», «похорохориться», но «большинство» сознает всю бесцельность выхода на общественно-историческую сцену «с запасом забытых слов». Тезис «пора умирать», мотив «усыпальницы», определившие всю тональность очерка, поддерживаются мыслью о невозможности для «стыдящегося», но «бессильного» человека жить в «царящей суматохе», о необходимости отстранения от «торжествующей современности», определяемой как «жизнь с двойным дном».

Критика – преимущественно «газетная» – обратила внимание на особый «тон» очерка, не обнаружив, однако, достаточно ясного понимания смысла и истоков салтыковской «грусти». «…Новое произведение Щедрина, – писал П. И. Вейнберг, – есть как бы сатирическая элегия, эпиграфом к которой можно поставить, пожалуй, лермонтовское «Выхожу один я на дорогу» («Молва», 1879, № 232, 24 августа; подпись: Петр В – б – ъ). Исключительно в субъективно-психологическом плане истолковал «меланхолию» Салтыкова В. П. Чуйко («Новости», 1879, № 228, 7 сентября; подпись: В. П.), противопоставив тут же «ясный, конкретный художественный язык» «Монрепо – усыпальницы» «туманной» манере предшествующих созданий «корифея литературы». Сомнительного свойства комплиментами, стремлением противопоставить «бесподобный» юмор «высокодаровитого автора» будто бы «либерально-резонерской закваске его сатиры», то есть ее идейной направленности, отличается отзыв Буренина ( НВ, 1879, № 1259, 31 августа). Более сочувственно отозвался об очерке А. И. Введенский. Отметив, что с течением времени в сатире писателя стало «гораздо больше желчи и горя, чем смеха», критик в пример привел «Монрепо – усыпальницу».

«В этом сатирическом произведении, – отмечал Введенский, – среди свойственного таланту автора саркастического отношения к беспримерно-нелепым явлениям нашей жизни, читатель вдруг наталкивается на многие строки и целые страницы, почти с страстным увлечением написанные и обличающие, что автору было не до «смеху», хотя бы и «сквозь слезы». Посмотрите, например, какая глубокая скорбь и нравственная боль чувствуется в следующих словах, где автор говорит о своей любви к России и о причинах этой любви» [278]278
  «Русская правда», 1879, № 119, 1 сентября. Подпись: А. Вв-ский.


[Закрыть].

«Монрепо – усыпальница» и «Finis Монрепо» были прочитаны писателем на вечере в пользу Литературного фонда 28 декабря 1879 года.

«Lui! toujours lui!!» – Неточная цитата из стихотворения Гюго, посвященного Наполеону I. У Гюго «Toujours lui! Lui partout». Эти слова взяты Салтыковым в качестве эпиграфа к очерку «Он!» («Помпадуры и помпадурши», т. 8, стр. 141 и 510).

…наши фрондирующие помещики... Характеристику русского фрондераСалтыков дал в очерке «К читателю» из цикла «Благонамеренные речи» (т. 11).

…пропинационная привилегия… – право монопольной виноторговли (так называемые откупа), приобретаемое у правительства.

Я знаю, что и между нами найдутся личности, которые не прочь еще похорохориться, устроить недоразумение и погарцевать перед застигнутой врасплох толпой, в качестве заправских деятелей… – Возможно, в этой тираде имеется в виду Тургенев, приезд которого весной 1879 года в Москву и Петербург сопровождался торжественными обедами и речами, в которых много говорилось о «людях сороковых годов» (см., например, отчеты о московском – 6 марта и петербургском – 13 марта обедах в честь писателя в «Газете Гатцука», 1879, № 10–11). «Отеч. записки», не принявшие участия в чествовании Тургенева, разъяснили свою позицию в специальном объяснении («Внутр. обозр.», 1879, № 4). Салтыков писал Анненкову 10 декабря 1879 года: «Он напоминает мне тех старинных наших помещиков, которые, бывало, все по герольдиям хлопотали, как бы герб позабористее получить. Так и он: все о рукоплесканиях и почестях хлопочет и какую массу хитростей и уловок для этого употребляет – это вообразить невозможно».

…с запасом забытых слов… – то есть идей «сороковых годов». Сознавая известную ограниченность этих идей, Салтыков не раз подчеркивал их возвышенный характер и большую гуманистическую значимость перед лицом торжествующего «бесстыжества»: он горько сетовал на то, что мир «ликующего хищничества» предал забвению заветы «сороковых годов», зачислив их в разряд «фикций», «нестоящих» слов. Возможно, что с этими представлениями связан последний замысел писателя – «Забытые слова» (1889).

Непотизм– устройство служебной карьеры родственникам, «своим людям».

…не скрывается ли за этим фактом ходатайство Гулак-Артемовской? – Гулак– Артемовская, светская дама, нажила крупный капитал тем, что, пользуясь своими связями, «проводила дела» в министерствах; своими ходатайствами перед высокопоставленными лицами помогала всякого рода сомнительным предприятиям, за что получала вознаграждения. Ее громкое дело слушалось в Петербургском окружном суде осенью 1878 года. Она вместе с Богдановым обвинялась в подлоге векселей (хроника процесса печаталась в ряде газет: см., например, «Голос», 1878, №№ 291–300; НВ, 1878, №№ 951–958).

А потом пойдут газетные« слухи»… – Здесь и далее Салтыков осмеивает падкую на всевозможные «интригующие» сообщения консервативную и либеральную печать, стремившуюся использовать передаваемые ею толки в своих корыстно-охранительных целях. На страницах «Моск. ведомостей», «Газеты А. Гатцука», «Голоса» и других термин « слухи» часто фигурировал. Например, «Новый год начался тревожными слухами о появлении будто бы чумы в Астраханской губернии…» («Газета А. Гатцука», 1879, № 1, 6 января). См. прим. к стр. 329–330.

Все это взбаламученное море... – Для характеристики современной прессы Салтыков использовал название известного антинигилистического романа Писемского «Взбаламученное море».

Сначала исчезли волгаре, потом Афганистан и Зулу́, потом ветлянская интрига, потом еще интрига и еще интрига, а, наконец, и слухи о предстоящем финансовом возрождении… – Салтыков иронически перечисляет самые ходовые в тогдашней периодике «вопросы» и «темы». Действительно, газетные полосы и столбцы некоторых «толстых» журналов за 1878–1879 годы пестрят сообщениями и заметками об итогах русско-турецкой войны (1877–1878 гг.) и устройстве Болгарии, об Афганистане, его правителях Шир-Али, Якуб-хане и «английских интригах», об африканском племени зулу, в одной из схваток с которым погиб именитый участник английской военной экспедиции – претендент на французский престол Наполеон IV. Ветлянской интригойреакционная печать и особенно «Моск. ведомости» называли сообщения и слухи о вспыхнувшей в конце 1878 года в селе Ветлянке Енотаевского уезда Астраханской губернии эпидемии чумы.

Сообщая, например, о покушении на харьковского губернатора кн. Д. Н. Крапоткина, о вооруженном противодействии при захвате тайной типографии в Киеве, об убийстве жандармского полковника в Одессе, «Моск. ведомости» объявили толки о чуме уловкою, призванною усыпить бдительность, прикрыть «преступные деяния»: «Впрочем, что значат события действительной жизни для тех, кто находится под впечатлением чумного кошмара? Не удивительно поэтому, что ужас кровавой драмы, разыгравшейся в Харькове, был заглушен шумом чумной комедии, разыгранной вслед за тем в Петербурге» ( MB, № 46, 23 февраля). «Чумной комедией» здесь названо состоявшееся 11 января 1879 года заседание общества русских врачей под председательством Боткина, подтвердившее факт чумной эпидемии.

Злободневным вопросом тогдашней внутренней жизни был и вопросо финансах. По данным, напечатанным «Моск. ведомостями» (1879, № 5, 6 января), бюджетный дефицит за 1878 год составлял 27,5 миллиона рублей. Обеспокоенные власти предприняли ряд мер (учреждалась «особая высшая комиссия», вводились новые пошлины и сборы), которые, однако, даже по самым оптимистическим расчетам, никак не могли восстановить требуемого равновесия. Основная надежда возлагалась на «естественный» прирост доходов за счет общего подъема народного благосостояния. Это и брал под сомнение Салтыков, вопреки оптимистическим прогнозам официальных лиц, и в частности министра финансов.

…Конституционное будущее Болгарии. – См. прим. к стр. 338.

…Якуб-хан, достославно шествующий по стопам Шир-Али… – Имеются в виду афганские правители, потерпевшие поражение в военном конфликте с Англией (1878–1879 гг.). Эмир Шир– Алибежал из Кабула в конце 1878 года в Туркестан; Якуб– хан, сын Шир-Али, который находился в оппозиции к политике отца, был им заточен. После освобождения вступил в переговоры с англичанами, но долго продержаться у власти не мог: вскоре последовало его низложение и высылка в Индию.

…то пригрозись: об этом, дескать, мы поговорим в следующий раз… – Салтыков иронически воспроизводит характерный для либеральной печати оборот-концовку, служащий прикрытием ее идейно-политической бессодержательности.

Есть люди <…> которые мертвыми дланями стучат в мертвые перси.<…> По моему мнению, люди, занимающиеся этим ремеслом, суть иезуиты.<…> Они настроят мертвыми руками бесчисленные ряды костров… – Полемический выпад против Достоевского. См. стр. 775, 776–779.

«…звон победы раздавайся» – пародийный парафраз державинского «Описания торжества в доме кн. Потемкина, по случаю взятия Измаила», часто используемый Салтыковым для осмеяния казенно-охранительного патриотизма. У Державина:

 
Гром победы, раздавайся,
Веселися, храбрый Росс!
 

Слава, то есть« нас возвышающий обман»… – Из стихотворения Пушкина «Герой». У Пушкина:

 
Тьмы низких истин мне дороже
Нас возвышающий обман.
 

Ходят люди в мундирах, ничего не созидают, не оплодотворяют, а только не препятствуют – а на поверку оказывается, что этим-то именно они и оплодотворяют... – Мысль о плодотворности административного бездействия, парадоксально изобличающая социальную вредность царской бюрократии, уже была высказана Салтыковым в «Истории одного города» и в «помпадурском» цикле (см. т. 8, стр. 233, 355).

…чтобы мужик русский, говоря стихом Державина,« ел добры щи и пиво пил». – Салтыков полагал, что первой ступенью процесса превращения «коняги» в человека является удовлетворение его «первоначальных нужд», материальная обеспеченность, дающая ему возможность освободиться от притязаний «желудка» и перенести «свои требования в высшую сферу». «…Несправедливо и едва ли возможно ожидать, чтобы бедность духовная была побеждена прежде, нежели будет побеждена бедность материальная» («Письма о провинции», письмо 6-е; т. 7). В пятой главе «Итогов» Салтыков именно в этом плане (на полях, в конце текста первой редакции) процитировал из стихотворения Державина «Осень во время осады Очакова»:

 
Запасшися крестьянин хлебом,
Ест добры щи и пиво пьет.
 

(См. т. 7, стр. 672–673; см. также цитацию этих строк в первой главе «Современной идиллии» – т. 15, кн. 1.)

…«возбуждения пагубных страстей»? – На официальном языке означало революционные убеждения и действия.

…конституционное будущее Болгарии… – иронический пассаж, включающий в себя и «обмен» телеграммами с реальными лицами (известными тогда болгарскими деятелями), преследует цель высмеять куцый характер подготовлявшейся царскими властями «конституции» – «устава о предупреждении и пресечении» («Органический устав государственного устройства княжества Болгарского»), извлечения из него публиковались в ряде тогдашних периодических изданий (см. MB, 1879, № 37, 13 февраля). Ряд публикаций тех лет, освещавших «болгарские дела», укрепляли ироническую точку зрения Салтыкова. Так, в «Заметках и воспоминаниях» Евг. Утина «Болгария во время войны» описывалось и держимордовское поведение ее губернатора кн. Черкасского, «грозного», посоветовавшего одной болгарской депутации «выбросить из головы всякие политические затеи», «слушаться и повиноваться, а не рассуждать». Один из «людей» кн. Черкасского «твердо стоял на своем, что управлять болгарами без нагайки невозможно» ( BE, 1878, № 2, стр. 687–694).

Посылаю телеграмму № 1-й:« Митрополиту Анфиму». – В заметке Утина «Наши болгарские дела» можно найти объяснение этому сатирическому выпаду. «Болгары, – писал он, – не желали, чтобы их духовенству была предоставлена особенно влиятельная роль в их внутренних делах. Об этом нежелании они скромно заявили, но получили грозный ответ, чтобы они не смели рассуждать подобным образом, что духовенство должно иметь предпочтительное влияние <…> что религия это краеугольный камень и т. д.» ( BE, 1878, № 2, стр. 716).

Даже покойный цензор Красовский – и тот с удовольствием подписал бы под ними:« Мечтать дозволяется». – А. И. Красовский, который был с 1821 года цензором, а с 1832 года председателем комитета иностранной цензуры, отличался особым обскурантизмом и вздорностью претензий. Почти под каждым из рассмотренных им сочинений, даже разрешенных другими членами комитета, стояла его резолюция: «А г. председатель полагает безопаснее запретить».

…сам мечтательный Погодин – и тот не мог вычерпать его до дна. – Салтыков пародирует некоторые характерные для Погодина идеи – «мечтания», высказанные им в его научных и беллетристических сочинениях («О происхождении Руси», «Исследования, замечания и лекции о русской истории», «История в лицах о Димитрии Самозванце», «Петр I» и др.), а также в его монографии «Древняя русская история до монгольского ига» (т. I, M. 1872, стр. 1–6, 14–25; т. 2, стр. 678–690, 1327–1356 и др.).

Finis Monrepo ^*

Впервые – ОЗ, 1879, № 9 (вып. в свет 22 сентября), стр. 214–244.

Сохранились: 1) черновая рукопись ранней редакции (от слов: «Разуваев предстал передо мной радостный…», стр. 348, и кончая словами: «…В два слова мы кончили: «Finis Монрепо!», стр. 380); 2) черновая рукопись поздней редакции (от слов: «Разуваев предстал передо мной…», стр. 348, и кончая словами: «…Разуваев ни словом, ни движением не выдал, что помнит, как некогда он стоял за стулом с тарелкой», стр. 352).

Приводим два наиболее значительных варианта ранней рукописной редакции.

Стр. 362, строка 3 сн. После слов: «неумелость и сиротливость»:

Мне скажут, что это тип несимпатичный – согласен, но это не мешает ему существовать. И еще скажут, что это тип вымирающий – и это правда, но он не вымер, далеко еще не вымер. И притом он дал отпрыск. Я надеюсь, что этот отпрыск несколько иного характера, но покуда еще он не настолько определился, чтобы заключать об его пригодности к жизни в тех условиях и формах, в каких она сложилась в последнее время. Мне кажется, что <1 слово нрзб.> условие культурности в том виде, в каком мы привыкли себе ее представлять, то есть отсутствие возможности обойтись без посторонних услуг, существует для отпрыска в той же силе, как для старого древа. Спрашивается: как справится отпрыск с этою отчасти печальною, отчасти глупою необходимостью? Выработал ли он себе достаточный медный лоб, без которого немыслимо качество порабощать людей? Или же самое представление о медном лбе настолько уже претит ему, что он предпочтет вольное умирание тем выгодам, которые должно принести за собой меднолобие?

Повторяю: мой личный казус ничтожен. Но он доказывает, как трудно жить в это смутное, загадочное время, в этой смутной, загадочной среде. Нельзя быть свободным у себя дома, в своих четырех стенах; нельзя ходить в туфлях из комнаты в комнату, нельзя плевать в потолок… Но на каждом шагу руки, ноги, голова путаются в тенетах превратных толкований; на каждом шагу встречается вопрос: что сие означает? Нельзя быть нищим духом, чистым сердцем, нельзя сочувствовать, нельзя презирать…

По-моему, Грацианов совершенно извратил характер своих обязанностей. Или, лучше сказать, не он лично их извратил, а извратил дух времени. Вместо того, чтоб оставаться становым приставом в строгом смысле слова, он сделался политиком, философом, чуть ли не законодателем. Вместо того, чтоб лететь на помощь по первому зову, он еще различает: заслуживает ли имярек своим поведением, чтоб ему подавали помощь, полезный ли он сын отечества, и нет ли в самом его ничегонеделании, в самой его изолированности чего-либо сомнительного?

Стр. 368, строка 16. После слов: «Всему венец»:

– В «Ведомостях» пишут: всех умников в реке бы топить надо.

– Основательно. В другое время я бы сказал: какой, однако ж, курицын сын! Но теперь говорю: самая это здравая политика – «умников» в реке утопить, а на место их возложить упование на молодцов из Охотного ряда. Одна беда: начнут они по зубам чистить да в шею накладывать – как бы тогда не тово…

– А горошком-с? Раз-два-три и се не бе!

– Гм… горошком? Что ж, это не дурно. Их – горошком, а на их место опять умников поманить, а потом умников в свою очередь горошком… Да! так вы об Разуваеве, кажется, что-то хотели сказать?

– Просил он меня: не примете ли вы его?

– Был он у меня… А впрочем… знаете ли, день на день не всегда похож бывает. Все не решаешься, да не решаешься – и вдруг выйдет такой час: возьми все и отстань!

– Значит, так ему и сказать?

– Так и скажите: верного, мол, еще нет, а от знакомства не прочь.

– А как бы для вас-то было хорошо!

– Начинаю думать, что так.

Донесение цензора Лебедева о сентябрьской книжке журнала написано в три приема. Первоначально он представил (14 сентября) в цензурный комитет отзыв о «Художниках» Гаршина. Затем в тот же день прибавил к нему разбор статьи Салтыкова «Первое июня. – Первое июля», за помещение которой предлагал подвергнуть номер аресту (см. стр. 767). Здесь же на полях дана уже известная в печати по публикации Евгеньева-Максимова характеристика с цитатой одного места из «Finis Монрепо» [279]279
  В. Е. Евгеньев– Максимов, В тисках реакции, М. – Л. 1926, стр. 68.


[Закрыть], которое приводится цензором по рукописи:

«В статье редактора «Finis Монрепо», не представляющей по общему содержанию никакого цензурного затруднения, есть одно место (стр. 231), где, говоря о новых строгих мерах, предпринимаемых правительством, автор позволяет себе в настоящих обстоятельствах предлагать правительству шутовскую и безнравственную идею «умников в реке топить, а упование возложить на молодцов из Охотного ряда. А когда молодцы начнут по зубам чистить, тогда горошком. Раз, два, три и се не бе. (Очевидно, под горошком сатирик разумеет картечь.) Молодцов горошком, а на место их опять умников поманить. А потом умников горошком, так оно колесом и пойдет».

Евгеньев-Максимов считал, что эта приписка на полях принадлежит Лебедеву. Между тем хотя она и является составной частью его донесения, но, по-видимому, написана рукою председателя С.-Петербургского цензурного комитета А. Г. Петрова. Рассмотрев 14 сентября донесение Лебедева, цензурный комитет постановил:

«Согласно с мнением цензора, признавая как приведенное место из статьи Щедрина «Finis Монрепо» (стр. 231), так и указанные места в статье «Первое июня. – Первое июля» Nemo (стр. 119 и сл.), как подвергающие осмеянию действия правительства и колебающие авторитет, крайне вредными, особенно в настоящее время, комитет полагал необходимым сентябрьскую книжку «Отечественных записок» подвергнуть задержанию, о чем и определил: представить начальнику Главного управления по делам печати для доклада господину министру внутренних дел» ( ЦГИАЛ, ф. 776, оп. 3, ед. хр. 139, л. 278 об.).

Посылая копию донесения Лебедева с решением о нем цензурного комитета, Петров 15 сентября в письме на имя исполняющего обязанности начальника Главного управления по делам печати Н. В. Варадинова дополнительно сообщал:

«Представляя вместе с сим о наложении ареста на сентябрьскую книжку «Отечественных записок», я считаю долгом доложить Вашему превосходительству, что с 1872 года в отношении к редакциям бесцензурных журналов, выходящих книжками реже одного разу в неделю, вошло в обычай с ведома и по распоряжению г. начальника Главного управления по делам печати пред выходом книжек в свет входить в аккомодацию с редакциями и предлагать им исключить статью или места, признаваемые вредными.

Мера эта в настоящем случае может быть применена к двум статьям сентябрьской книжки «Отечественных записок» тем с большим удобством, что места, признаваемые вредными и которых комитет на свою ответственность принять не может, входят в рассказы Щедрина и «Nemo» эпизодически, так что желаемые исключения могут быть сделаны редакцией без уничтожения статей, которые по общему содержанию своему не могут быть признаны вредными. Редакция «Отечественных записок», по всей вероятности, на это согласится.

Я спешу представлением об аресте экземпляров книжки, так как сегодня в полдень истекает двое суток со времени представления ее в комитет и затем остается тоже не более 48 часов до выхода книжки в свет.

Если Вы изволите найти нужным доложить об этом г. министру и он на это согласится, то исключение может быть предложено редакции журнала и сделано после наложения ареста» ( ЦГИАЛ, ф. 776, оп. 3, e д. хр. 139, л. 279).

На следующий день (16 сентября) Варадинов «конфиденциально» известил Петрова о решении Макова:

«Г-н министр внутренних дел на докладе моем о задержании № 9 журнала «Отечественные записки» изволил положить следующую резолюцию: «Согласен, но нахожу, что первоначально можно было бы предложить редакции исключить или изменить неудобные места из статьи, и если редакция это не исполнит, то прибегнуть к применению закона».

Сообщая об этом к надлежащему исполнению, покорнейше прошу Ваше превосходительство уведомить меня о последующем» [280]280
  ЛИ, т. 13–14, стр. 164–165.


[Закрыть].

Результаты переговоров Петрова с редакцией «Отеч. записок» известны из его письма к Варадинову от 17 сентября:

«Вследствие письма Вашего превосходительства 16 сентября за № 2976 имею честь уведомить, что редактор журнала «Отечественные записки» Салтыков изъявил согласие на предложенные ему исключения и изменения в № 9 «Отечественных записок», а именно:

1. статье Nemo «Finis Монрепо» исключить место на стр. 231 от слов «В Ведомостях пишут» до слов «так оно колесом и пойдет».

2. В статье «Первое июня. – Первое июля» исключить весь отдел под рубрикою «Первое июня», то есть от начала статьи на стр. 119 до 131.

3. На стр. 119 вставить небольшое в трех строках заявление о пропуске отдела «1-ое июня» по неимению материала за май месяц.

Для выполнения сих изменений редактор просит сделать распоряжение о снятии наложенного по распоряжению Главного управления по делам печати ареста на экземпляры сентябрьской книжки.

Имею честь просить Ваше превосходительство об удовлетворении такового ходатайства редакции, с возложением ответственности на типографию, чтобы в неисправленном виде книги не были выпущены в свет, а сделанные исключения представлены были в комитет, и с условием, чтобы по исправлении книжек до выпуска оной в свет, вновь было представлено в цензурный комитет установленное количество экземпляров» ( ЦГИАЛ, ф. 776, оп. 3, ед. хр. 139, л. 282).

17 сентября Варадинов известил Петрова, что Главное управление по делам печати обратилось к градоначальнику с просьбой назначить одного из инспекторов типографий для наблюдения, вместе с чиновником цензурного комитета, за исключением ряда мест из № 9 «Отеч. записок» ( ЦГИАЛ, ф. 777, оп. 2, ед. хр. 60, л. 333).

Узнав о согласии Варадинова, Салтыков 17 сентября обратился в цензурный комитет с просьбой:

«Ввиду предполагаемых изменений в № 9 «Отеч. записок», имею честь покорнейше просить распоряжения о выдаче заарестованных книг журнала для исправлений. По исполнении сего, требуемое количество экземпляров будет представлено в комитет вновь».

Из последующих документов дела об издании «Отеч. записок» явствует, что под руководством назначенного цензурным комитетом П. П. Салманова и инспектора типографии А. Ф. Грешнера указанные в приведенном выше письме Петрова к Варадинову от 17 сентября части текста были изъяты из номера. Однако и после исключения неугодных цензуре мест разрешение на его выпуск в свет задерживалось. В связи с этим Салтыков 20 сентября писал секретарю цензурного комитета Н. И. Пантелееву:

«Милостивый государь

Николай Иванович.

Александр Григорьевич обещал мне выпустить 9 № «Отеч. зап.» по сличении сделанных исправлений. Между тем потребовались самые вырезки, и это замедлило выпуск книги. Ныне же вырезки готовы, да инспектор типографии занят. Так что вряд ли даже и в субботу № выйдет. Нельзя ли Вам принять в этом деле участие и попросить Александра Григорьевича хоть частным образом убедиться, что вырезки сделаны, и выпустить книгу.

Примите уверения в совершенном почтении и преданности».

Однако разрешение на немедленный выпуск сентябрьского номера в свет было дано только после того, как от П. П. Салманова 21 сентября поступило официальное извещение о том, что произведенные в 8020 экземплярах вырезки опечатаны и сданы под расписку «на хранение управляющему типографией Краевского Скороходову под условием предоставления таковых в цензурный комитет» ( ЦГИАЛ, ф. 777, оп. 2, ед. хр. 60, лл. 337–338).

Таким образом, из приведенных выше документов со всей очевидностью следует, что в главе «Finis Монрепо» (см. стр. 367) была изъята часть текста от слов: «В Ведомостях пишут…» – и кончая словами: «…так оно колесом и пойдет». Не была она восстановлена автором и в отдельных изданиях «Убежища Монрепо».

При подготовке отдельного издания Салтыков несколько изменил журнальный текст. В «Отеч. записках» после слов Грацианова: «Теперь – конец!» (стр. 368) следовала реплика повествователя: «Всему венец!» «Да! так вы, кажется, об Разуваеве начали что-то говорить?» Вместо этого текста в Изд. 1880и 1883было напечатано:

– Всему венец! Вон из Москвы пишут: «умников»-де в реке топить надо…

– Тсс…

– Да! так вы, кажется, об Разуваеве начали что-то говорить?

Приводя по донесению цензора Лебедева место, исключенное цензурой из главы «Finis Монрепо», Б. М. Эйхенбаум справедливо отметил, что «в промежуток между черновым автографом и печатным текстом Щедрин изменил это место – и притом в сторону усиления, а не смягчения». «При таком положении, – заключает исследователь, – редактору текста приходится выбирать один из двух путей: либо пожертвовать содержанием этого куска и оставить печатный текст, либо пожертвовать текстологической чистотой и прибегнуть к конъектуре: вместо слова «Тсс…» взять приведенную цензором цитату. Ввиду ценности этого куска мы решили выбрать второй путь – после слов: «Вон из Москвы пишут» – берем цитату цензора и в реплике Щедрина ликвидируем слово «Тсс…», считая, что оно появилось взамен вырезанных цензурой фраз о «горошке» ( Изд. 1933–1941, т. XIII, стр. 560).

Принятое Эйхенбаумом решение нуждается в одном уточнении. В начальной части фразы вместо слов: «Вон из Москвы пишут» – в соответствии с цензурными документами надо печатать: «В «Ведомостях» пишут». Что же касается утверждения С. Н. Соколова, что «в будущем новом издании «Убежища Монрепо» изъятый цензурой текст из главы «Finis Монрепо» должен быть восстановлен» [281]281
  «Уч. зап. Старо-Оскольского гос. пед. ин-та», 1957, вып. 1, стр. 99.


[Закрыть]по черновому автографу, то оно опровергается приведенными цензурными материалами.

Сюжетно-тематической основой и целым рядом деталей «Finis Монрепо» тесно связан с очерками «Столп» и «Кандидат в столпы» из цикла «Благонамеренные речи»: продажа приходящего в упадок дворянского имения набирающему силу «чумазому» в обстановке безудержного разгула буржуазного хищничества, с одной стороны, и политической реакции – с другой.

Антипатия Салтыкова к «новоявленному русскому буржуа» – «ублюдку крепостного права», «мироеду» без элементарных культурных навыков предпринимательского дела, с «нахальной» «готовностью кровопийствовать» – очевидна. Не забывая о крепостническом прошлом «старокультурного человека», спеша согласиться, что это «тип несимпатичный», автор очерка готов все же посчитать роль «рохли» – при отсутствии другого выбора – более «приличной», чем роль «кровопивца».

Сатирически остро и выразительно воссоздается в очерке атмосфера усиливающейся реакции, засилья «граждан ретирадных мест», усматривающих «дух», «заразу», крамольное желание «фрондировать», «артачиться», «фыркать», даже в простом «ничегонеделанье», объявляющих «врагом отечества» всякого «недовольного», хотя бы и «промежду себя», и, наконец, призывающих к прямой физической расправе над «людьми культуры» – «умниками», «сочувствователями», «интеллигенцией».

Одним из первых откликнулся на выход «итогового» очерка Буренин; в большой «подвальной» статье он попытался взять под сомнение идейную значительность и остроту «эпопеи о тревогах и страданиях обитателя Монрепо», считая, что для Салтыкова характерны «фельетонность», невинно-юмористическая «фиоритурность». «Двойственность» образа рассказчика, который заключает в себе и объектно-сатирическое и авторско-лирическое начала, Буренин поспешил истолковать как очевидную неувязку, как лишнее свидетельство присущей писателю «неопределенности». Наконец, задавшись вопросом, «какое значение будут иметь через тридцать – пятьдесят лет» творения Салтыкова, критик «Нового времени» отвечал на него следующим образом: «…К этому времени мнимая глубина сатирика обмелеет так, что по ней, пожалуй, вброд будут гулять самые немудрые консерваторы двадцатого столетия» [282]282
  НВ, 1879, № 1294, 5 октября.


[Закрыть]. По сути дела, повторением буренинских суждений и оценок явились рецензии в «Современности» (1879, № 114, 7 октября. Подпись: А. Н.) и особенно – в «Петерб. листке» (1879, № 198, 10 октября), где Салтыков был обвинен в безыдейности.

Сочувственный характер носили отклики С. И. Сычевского («Правда», 1879, № 232, 25 октября) и критика, укрывшегося за псевдонимом Домино, который писал: «Сегодня я нахожусь под впечатлением последней сатиры Щедрина «Finis Монрепо» и не вижу ничего лучшего для начала своего первого фельетона, как сказать о ней несколько слов. Что за едкая, глубокая и высоко художественная сатира. Автор рисует между прочим новый тип деревенского аристократа, кулака-кабатчика, из бывших дворовых людей. Этот нарождающийся тип сельского буржуа питается и развивается, с одной стороны, на счет крестьянства, с другой – на счет культурного сословия, неспособного к практическому делу <…>