Текст книги "Том 13. Господа Головлевы. Убежище Монрепо"

Автор книги: Михаил Салтыков-Щедрин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 54 (всего у книги 61 страниц)

В «Убежище Монрепо» нашли свое дальнейшее идейно-художественное развитие и образную конкретизацию типы, занимавшие писателя и ранее: «культурного человека» (владелец «Монрепо»), «чумазого» (Разуваев), «нового» бюрократа (Грацианов), служителя церкви («батюшка»). Особой сложностью отличается характерный для многих жанров художественной публицистики Салтыкова образ рассказчика – «исповедывающегося» владельца Монрепо, вмещающий в себя различные, нередко взаимоисключающие начала: рассказчик – «я», сближающийся в чем-то с самим Салтыковым, образ во многом автобиографический (особенно в «Общем обзоре»); «культурный человек» в разных его обличиях – пореформенный помещик, тщетно пытающийся «возродиться» и уступающий свои позиции буржуазии, либерал, легковесная оппозиционность которого улетучивается при первом натиске реакции; «человек сороковых годов», стыдящийся «двоегласия» современности, сторонящийся «ликующих» хищников, но сознающий свою «неумелость» и предпочитающий «непостыдное умирание»; экс-столп корнет Прогорелов, самокритически взирающий на свое прошлое и метко изобличающий новоявленных хозяев жизни, – вот некоторые из граней «многоликого» образа рассказчика.

Автор, он же и объект сатиры – таковы крайние точки диапазона, в пределах которого совершаются многочисленные перевоплощения повествующего лица.

Подобная разноплановость делает недопустимым одностороннее толкование образа повествователя, абсолютизацию какого-то одного начала, игнорирование его «многоликости».

Содержательный, а не формальный принцип должен быть положен и в основание разграничения голосов «я» с целью установления, где говорит сам автор, а где – объективированный персонаж. Автор говорит вездеи всегда– и тогда, когда выступает от своего «я», и тогда, когда «работает» голосом персонажа, подчеркивая с помощью разных художественных средств степень своего «несогласия» с ним и тем самым косвенно формируя у читателя представление о собственном взгляде на вещи.

Переход авторского «я» в «я» персонажа и наоборот осуществляется в основном на границе образно-художественного и отвлеченно-логического. В сценах, картинах, диалогах «я» «прикидывается» типичным представителем обличаемого мира, достойным собеседником Грацианова, Разуваева, «батюшки». В последующих или же предваряющих обобщенно-публицистических «рассуждениях», в ответственно-формулировочных высказываниях слово, как правило, берет сам Салтыков. Так, авторский голос хорошо различим в итоговых характеристиках «культурного человека», в отступлении о людях сороковых годов, в аттестациях «современности» – « жизнис двойнымдном» – и «взбаламученного моря» «литературы», в «комментариях» к только что изображенной сцене с участием кабатчика Прохорова, в «тезисах» «мечтаний на тему о величии России», в публицистических «добавлениях» к эпизоду с разуваевским «туго набитым бумажником», в отступлении по поводу «модного слова» « сочувствователь» и «московской топительной программы», в «удивлениях» по поводу разуваевской «мудрости», выраженной знаменитым – «ён доста-а-нит!». В зависимости от того, в какой роли выступает повествующее лицо, заметно меняются и регистры собственно авторского «голоса»: снисходительная ирония над пытающимся хозяйствовать владельцем Монрепо; саркастическая издевка над дворянским либералом, охваченным «тревогами» самосохранения; горькое трезвое слово в адрес «умирающего» «сорокадесятника» – «рохли»; бескомпромиссный суд над крепостных дел мастером Прогореловым…

В публицистически-завершающем «Предостережении» условность прогореловской маски очевидна. Беллетристическая трансформация «открытого» авторского голоса, передача его функции голосу персонажа не дает оснований к тому, чтобы «освободить» Салтыкова от тех или иных формулировок и «списать» их на счет «обиженного» дворянина Прогорелова. Кстати, понимание «прогореловской» критики лишь как выражения обиды особо оговаривается: «не думайте, однако ж, кабатчики и менялы, что я сгораю к вам завистью и что именно это дурное чувство препятствует мне приветствовать вас. Нет, тут совсем не то».

Своеобразие формы выражения авторской мысли в «Предостережении» лишь подчеркивает главную идею произведения: пришествие русского «чумазого» – историческая неизбежность, но «нового слова», но желаемого «прогресса» оно не означает. «Мучительство», «гнусность» не прекращаются, а лишь принимают другие формы, видоизменяются.

Русский буржуа, «с ног до головы наглый, с цепкими руками, с несытой утробой», «не тронутый наукой и равнодушный к памятникам искусства», неукоснительно осуществляющий свою программу « распивочнои навынос», глубоко антипатичен Салтыкову [246]246
  См. Е. Покусaeв, Революционная сатира Салтыкова-Щедрина, Гослитиздат, М. 1963, стр. 348–351, 360–364.


[Закрыть]. Поддерживаемый властями, лишенный каких-либо революционных начал, какого-либо подобия «французскому сюжету», «чумазый» ненавистен писателю как истовый столпослужитель, тупой « знаменосец», которому неизвестны сердечные боления за «фикции» – «общество», «отечество», «правду», «свободу».

Гневная критика «мироедского периода» страдает у Салтыкова некоторой односторонностью, но она вовсе не тождественна народническим «приглашениям» «задержать» и «остановить» [247]247
  В. И. Лeнин, Полное собрание сочинений, т. 2, стр. 532.


[Закрыть]капиталистическое развитие. Писатель не впадает в свойственные народникам «историческую бестактность», «романтизм», «вымысел докапиталистических порядков», не забывает того, что « позадиэтого капитализма нет ничего, кроме такой же эксплуатации» [248]248
  Тамже.


[Закрыть]– «ужасного крепостнического мучительства».

Наблюдая в России преимущественно «отсталые формы капитала» [249]249
  Тамже, т. 1, стр. 385.


[Закрыть]– «чумазовское пришествие», Салтыков не мог видеть в русском капитализме прогрессивного явления.

«Последняя часть «Предостережения» весьма слаба, вообще автор не очень счастлив в своих положительных выводах» [250]250
  К. Маркс, Замечания и пометки на книге М. Е. Салтыкова-Щедрина «Убежище Монрепо». – «Дружба народов», 1958, № 5, стр. 26.


[Закрыть], – заметил Маркс на полях «Убежища Монрепо».

Изобличая эксплуататорскую, «чистоганную» природу «чумазовского» столпования, Салтыков, провозгласивший неустранимость «поворотов» истории, выражает надежду на то, что со временем «изноет и мироедский период». «Бессознательность», «хлопание глазами» – это главное условие крепкого стояния столпов – постепенно уступает место «пониманию» (Ленин определит позднее эту тенденцию пореформенной эпохи как «пробуждение человека в «коняге» [251]251
  В. И. Лeнин, Полное собрание сочинений, т. 1, стр. 403.


[Закрыть]). Разуваеву, предрекает писатель, «предстоит столповать» в такое время, что даже и мелкоте приходит на ум: а что, ежели этот самый кус, который он к устам подносит, взять да и вырвать у него?». «Расчет» неизбежен; в исторической перспективе Разуваев – «пропащий человек».

Понятие «мелкота» лишено у Салтыкова классовой определенности; его предсказание не обосновано осознанием того, что «только развитие капитализма и пролетариата способно создать материальные условия и общественную силу для осуществления социализма» [252]252
  Тамжe, т. 20, стр. 175.


[Закрыть]. Тем не менее салтыковская сатира глубоко раскрывала «антагонистичность русского общества», боролась «против самой организации общества, порождавшей антагонистичность» [253]253
  В. И. Ленин, Полное собрание сочинений, т. 1, стр. 293.


[Закрыть].

Отстаивая радикально-демократические преобразования, Салтыков, подобно другим «шестидесятникам», не сознавал, что объективным смыслом этих преобразований была расчистка путей для буржуазного развития страны. Все его помыслы были направлены в сторону социалистическогожизнеустройства.

Ленин отмечал, что протест народников против капитализма, сам по себе «совершенно законный и справедливый», «становится реакционной ламентацией» [254]254
  Тамже, стр. 400.


[Закрыть], когда ими «игнорируется, замалчивается, изображается случайностью» [255]255
  Тамже, стр. 397.


[Закрыть]буржуазное развитие, когда они встают на путь «мечтательного преувеличения значения общины» [256]256
  Тамже, стр. 386.


[Закрыть], на путь «мещанской утопии», относительно «нравственного», якобы лишенного буржуазности, «мелкого самостоятельного хозяйства» [257]257
  Тамже, стр. 400.


[Закрыть]. Для Салтыкова подобные «игнорирования», «преувеличения», «утопии» не характерны.

В «Убежище Монрепо» Салтыков успешно продолжил разработку давно занимавшего его творческое сознание «нового типа» – «третьего члена» русского пореформенного общества, создал выразительные образы кабатчиков и кулаков (Прохоров, Колупаев, Груздев, Разуваев). «Молодая буржуазия» показана преимущественно в плане ее социально-экономического конфликта с дворянским « старокультурнымчеловекомсреднегопошиба». Однако, верный жизненной правде, Салтыков не упускает из виду и другой, «мироедский» план.

Образы « мироeдов» из «Убежища Монрепо», среди которых, несомненно, выделяется колоритная фигура «лихого купчины» Разуваева, непосредственно примыкают к героям цикла «Благонамеренные речи». Ближайшее родство Деруновых, Разуваевых, Стреловых, Груздевых как социальных и литературно-сатирических типов вполне очевидно. Печатью общности отмечены их «биографии», характеризующие фамилии, портретные зарисовки с неизменным мотивом «цветения» и наружного благообразия, речь. Общим является и отрицательный вывод писателя относительно притязаний Деруновых и Разуваевых на роль защитников «священных принципов» и «союзов». Они ничего не утвердят, резюмирует автор и «Благонамеренных речей» и «Убежища Монрепо»; бесчувственные и беспринципные, руководствующиеся исключительно интересами наживы, они являются фактически «самыми злыми и отъявленными отрицателями» тех «алтарей», «ревнителями» и «столпами» которых объявляют себя.

Колупаев и в известной степени Разуваев представлены сатириком не только как индивидуализированные образы, но и как нарицательные имена, характеристичные обозначения людей деруновской генерации.

Сатирическая выразительность, емкость, «собирательность» «разуваево-колупаевского типа», засвидетельствованные уже современниками писателя [258]258
  См., например, Вл. Михневич, Наши знакомые, СПб. 1884, стр. 70.


[Закрыть], закономерно превращают его в тип нарицательный, в символ буржуазного хищничества вообще. Неоднократно использовал образы Разуваева и Колупаева в своих работах и выступлениях В. И. Ленин [259]259
  См.: «Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал-демократов?» (т. 1, стр. 234); «Аграрная программа социал-демократии в первой русской революции 1905–1907 годов» (т. 16, стр. 404); «Кадеты о «двух лагерях» и о «разумном компромиссе» (т. 20, стр. 138); «Речь на II Всероссийском съезде Советов народного хозяйства» (т. 37, стр. 400); «Маленькая картинка для выяснения больших вопросов» (т. 37, стр. 411); см. также использование Лениным таких характерных выражений автора «Убежища Монрепо», как «ён достанет» (т. 5, стр. 174; т. 21, стр. 119 ), «навынос и распивочно» (т. 22, стр. 44), «чумазый» (т. 16, стр. 403; т. 36, стр. 264).


[Закрыть].

«Чумазый» Салтыкова – яркая иллюстрация к ряду известных характеристик буржуазии авторами «Манифеста Коммунистической партии».

Своеобразным «знакомым незнакомцем» представлен в «Убежище Монрепо» становой Грацианов, внешне претерпевший большие изменения по сравнению с дореформенным « куроцапом», но внутренне оставшийся прежним держимордой,услужливым исполнителем «топительных» предначертаний правительства. Новая «становая система», которую он осуществляет, характеризуется дальнейшим усилением полицейского произвола, утверждением таких беспардонных форм «внутренней политики», как соглядатайство и сыск.

С большим сатирическим мастерством обрисован в «Убежище Монрепо» сельский батюшка – «платный наемный работник» [260]260
  К. Маркси Ф. Энгельс, Сочинения, т. 4, М. 1955, стр. 427.


[Закрыть]господствующего режима, союзник Грацианова и столпов-кабатчиков.

Образы Грацианова и «батюшки» продолжают линию «новейших» бюрократов и «охранителей» из «Благонамеренных речей» (Колотов, Терпибедов, отец Арсений), еще более выявляя тесную связь этих циклов (в очерке «Охранители» встречается, кстати, и само слово «Монрепо» – см. т. 11, стр. 57).

В системе художественно-публицистических обобщений «Убежища Монрепо» есть еще одно, получившее собирательное обозначение, – « серыйчеловек». С ним связан один из давних и «больных» для писателя вопросов – вопрос о народе.

Положение «серого человека» безотрадно: он «изнывает в тенетах круговой поруки», он «изнемогает от нищеты, поборов, недостатка питания, тесноты жилищ», он «ужасно задавлен». Эксплуатация облегчается тем, что «серый человек» находится под «игом невежественности» и «бессознательности». С болью констатирует автор «Убежища Монрепо» отсутствие у «простеца» (по терминологии «Благонамеренных речей») классового самосознания, что нередко делает его «увеселителем» «разноплеменных хищников» и даже «опорой» существующего порядка («потому что, – как свидетельствует Грацианов, – мужичка в какую сторону хочешь, туда и поверни»).

Задача вызволения крестьянства из-под ига бессознательности может быть решена путем сближения с народом передовой интеллигенции («мыслящего человека»), путем революционного просветительства, чуждого консервативно-либеральных заигрываний с «меньшей братией».

Досужие просветительные поползновения дворянского либерала, так или иначе приспособляющего «свои действия к вкусам и идеалам станового», в лучшем случае оказываются бесполезными. Изображать же «подвижников», с их «полным непрерывного горения существованием», тогда, когда только «самые обыкновенные представители культурной массы», их действия и помыслы могут быть «свободно исследуемы», не представлялось писателю возможным. «Новый человек», с его протестом против настоящего, с его идеалами будущего, – как заявлял Салтыков еще в «Дневнике провинциала», – «самою силою обстоятельств устраняется из области художественного воспроизведения…» (см. т. 10, стр. 527).

Но именно «подвижники» способны «возвыситься до той сердечной боли, которая заставляет отождествиться с мирскою нуждою» и без которой немыслимо святое дело «исцеления» серого человека.

Актуальность и содержательность проблематики «Убежища Монрепо» сразу же привлекли к нему внимание тогдашнего читателя. В 1878–1880 годах – в период журнальной публикации произведения и выхода в свет отдельного издания – в периодической печати (не только столичной, но и провинциальной) появилось много литературно-критических откликов [261]261
  Свыше сорока их зарегистрировано в указателе Л. М. Добровольского «Библиография литературы о М. Е. Салтыкове-Щедрине», 1848–1917, М. —Л. 1961, стр. 72–98.


[Закрыть].

Большинство из них составляют сочувственные отзывы (рецензии и заметки в обзорах «текущей литературы») либерального толка [262]262
  См.: А. Вв-ский <А. И. Введенский>, Русск. журналистика. – «Русск. правда», СПб. 1879, № 119, 1 сентября; Петр В-б-ъ <П. И. Вейнберг>, Наша текущая литература. – «Молва», М. 1879, № 232, 24 августа; С. И. Сычевский, Журн. очерки. – «Правда», Одесса, 1879, № 232, 25 октября, а также: «Киевлянин», 1879, № 147; «Сарат. дневник», 1879, № 55; «Совр. известия», 1879, № 279; «Сын отечества», 1878, № 205, 1879, №№ 48, 220, 269; «Русск. курьер», 1880, №№ 7 и 53, и др.


[Закрыть]. Однако положительные оценки нередко соседствуют тут со всевозможными оговорками, двусмысленными комплиментами, откровенным непониманием или искаженным толкованием идейного замысла и творческого метода «маститого сатирика». Особенно показательны в этом отношении отзывы В. Буренина в «Новом времени» (1879, №№ 1080 и 1259). Встречаются в либеральной печати и враждебно-отрицательные отклики («Русск. мир», 1878, № 231; «Новости», 1879, № 228; «Петерб. листок», 1879, № 198; «Новое время», 1879, № 1294; «Газета А. Гатцука», 1879, № 48).

Несколько статей, посвященных «Убежищу Монрепо», появилось в «толстых» журналах.

Меткость нового «щедринизма», давшего заглавие всему циклу, была отмечена критикой. «В этом слове, – свидетельствовал Евг. Марков, – заключалось все: и поверхностная игривость отношений к такому серьезному предмету, как монополия землевладения; и маниловская буколика, навеянная плохими французскими книжками и еще более плохими гувернантками; и самообожающий эгоизм, наивно воображающий всех счастливыми, когда счастлив он сам, не подозревающий пред собою никакого серьезного долга, никакой возможности серьезного будущего, добродушно мечтающий только о своих радостях, только о своем покое <…> В широком смысле Монрепо – это унаследованные от крепостнического дворянства наша всесословная духовная вялость, наше ничтожество труда и воли, наше отсутствие твердых общественных идеалов, наше малодушное запирание себя в раковину пустых личных интересов <…> Монрепо – это вся наша культурная Русь».

По мнению критика, «…сатирическая трилогия: «Тревоги и радости в Монрепо», «Монрепо – усыпальница», «Finis Монрепо» представляют собою одно из замечательнейших произведений талантливого сатирика за последнее время» [263]263
  Евг. Марков, Сатира и роман в настоящем году. – «Русск. речь», 1879, № 12, стр. 246–249.


[Закрыть].

Весьма сочувственно отозвался об отдельном издании «Убежища Монрепо» Боборыкин. Обратив внимание на такую особенность салтыковской повествовательной манеры, как «раздваивание» автора, – «в нем… живут два человека: один, принадлежавший к своей эпохе, к известному собирательному целому, а другой индивидуальный», – рецензент видит проявление «индивидуального человека» в искренних, «до боли сердечной» признаниях в любви к отечеству. После них «вам легче становится читать его беспощадные картины русской жизни, вы сознаете, что еще не вывелись в вашем отечестве люди, которые так вобрали в себя лучшие душевные силы страны и с такой энергией поддерживают совесть на высоте человеческого идеала» [264]264
  П. Боборыкин, Убежище Монрепо. Сочинение М. Е. Салтыкова (Щедрина), СПб. 1880, – «Критич. обозр.», 1880, № 4, стр. 171, 177.


[Закрыть].

В связи с характеристикой в «Петербургских письмах» «провинциального грамотного человека» Г. Успенский посоветовал читателю не подводить «под один тип умирающего обитателя Монрепо» «всю культурную… грамотную часть деревенских жителей» [265]265
  «Русские ведомости», 1879, № 273, 31 октября; Г. И. Успенский, Полн. собр. соч., т. VI, Изд-во АН СССР, 1953, стр. 258.


[Закрыть].

Наконец, отметим положительную рецензию, опубликованную без подписи в журнале «Дело» (1880, № 1) и принадлежащую Н. С. Русанову (авторство раскрыто в его статье «Щедрин – общественный провидец» [266]266
  «Образование», 1909, № 5, стр. 4 второй пагинации.


[Закрыть]).

Цикл «Убежище Монрепо» состоит из пяти очерков, печатавшихся в «Отечественных записках» в 1878–1879 годах за подписью «Н. Щедрин». Первый очерк был опубликован как самостоятельное произведение под названием «Убежище Монрепо». Замысел цикла определился в процессе работы над вторым очерком «Тревоги и радости в Монрепо». В первом отдельном издании очерк «Убежище Монрепо» был назван «Общий обзор», а весь цикл получил его первоначальное наименование. Очерки появлялись в журнале в том порядке, в каком они были собраны в книгу. Малочисленность рукописных источников (известны лишь черновые автографы очерков «Общий обзор» и «Finis Монрепо»), полное отсутствие документальных данных о работе Салтыкова над циклом лишают возможности воссоздать его творческую историю. Несомненно, однако, что разрыв между работой писателя над очерком и временем появления его на страницах журнала был невелик.

Из всех произведений цикла внимание цензуры привлекли только два: «Тревоги и радости в Монрепо» и «Finis Монрепо». Впервые соответствующие цензурные материалы опубликованы Евгеньевым-Максимовым [267]267
  В. Е. Евгеньев– Максимов, В тисках реакции, М. – Л. 1926, стр. 65–68.


[Закрыть]. Более полно, но не исчерпывающе цензурная история цикла изложена С. Н. Соколовым в статье «К вопросу о цензурной истории «Убежища Монрепо» М. Е. Салтыкова-Щедрина» [268]268
  «Уч. зап. Старо-Оскольского гос. пед. ин-та», 1957, вып. 1, стр. 86–99.


[Закрыть]. В архивном деле об издании «Отечественных записок» остались документы, не привлекавшиеся еще к анализу истории текста «Убежище Монрепо» и не учтенные, в частности, С. Н. Соколовым, что лишает доказательности его текстологические предложения (см. стр. 737).

Формально прижизненных изданий было три: первое – в 1880 году, второе (не помеченное «вторым») – в 1882 году (с указанием на обложке: 1883) и, наконец, третье, помеченное вторым – в 1883 году. Фактически таких изданий было два. Дело в том, что тираж издания, напечатанный во второй половине ноября 1882 года, не мог, конечно, разойтись в том же году. Поэтому оставшаяся часть тиража (тот же набор) была выпущена с тем же титульным листом, но в новой обложке: «Убежище Монрепо, Сочинение М. Е. Салтыкова (Щедрина). Издание второе. С.-Петербург, 1883». Сам автор считал это издание – вторым.

Тексты обоих изданий, 1880 и 1882 (1883), содержат ряд мелких стилистических расхождений. Кроме того, в них фамилия Прокофьева заменена на Прохорова, Колупаева – на Ковыряева (только в Изд. 1880), сотские – на «урядники» ( Изд. 1883).

Цикл «Убежище Монрепо» печатается по тексту второго издания с исправлением опечаток и пропусков по предыдущим изданиям и рукописям и с устранением цензурной купюры в очерке «Finis Монрепо».

Рукописи, относящиеся к «Убежищу Монрепо», хранятся в ИРЛИи ГПБ.

Общий обзор ^*

Впервые – ОЗ, 1878 (вып. в свет 17 авг.), № 8, стр. 461–488, под заглавием «Убежище Монрепо».

Сохранились следующие черновые рукописи: 1) ранней редакции (от слов; «я довольно долгое время ездил по летам в подмосковную…», стр. 265, и кончая словами: «…на скотном дворе стоит штук до десяти травоядных, без которых деревня перестала бы быть деревней», стр. 289) и 2) поздней редакции (от слов: «потому что хоть и распостылая эта Заманиловка…», стр. 272, и кончая словами: «…а именно: не наше дело», стр. 292 ( ИРЛИ); 3) начальный (двойной) лист второй рукописи (от слов: «отчего отдохнуть – это вопрос особый…» и кончая словами: «…одни едут поневоле») хранится в ГПБ.

Ранняя рукописная редакция не совпадает с поздней.

Стр. 278, строка 22. После слов: «и вам совестно» – в ранней редакции было:

Однажды год тому назад мне лично случилось заметить в начале мая на краю поля каток. Предполагали укатывать посев тимофеевки, но так как пошел дождь, то лошадь отпрягли для других надобностей, а каток оставили. Я положил всердце своем напоминать об этом катке только однажды в месяц. Напомнил один раз – «непременно-с! завтра же уберем!». Напомнил второй раз (через месяц) – «ах, господи! совсем из памяти вон!». Напомнил в третий раз – «и что вы об катке беспокоитесь!». В четвертый раз не напоминал, ибо видел, что надоел, и самому сделалось совестно. Очень возможно, что каток и поднесь лежит на том самом месте, куда привела его слепая случайность.

Обе рукописи наряду с разночтениями стилистического характера, отражающими степень завершенности текста, содержат следующий вариант, вычеркнутый в рукописи поздней редакции.

Стр. 283, строка 1 сн. После слов: «прописной морали» – было:

Он сам очень серьезно убежден, что главное, на чем зиждется мир, – это отсутствие строптивости, покорность в перенесении бедствий, что все остальное, как-то: довольство, производительность, изобилие плодов земных и т. п. – все это придет само собою, коль скоро главная задача будет выполнена. Это дошло до него еще от крепостного права. Бывало, наши папеньки и маменьки не налюбуются на смиренных мужичков. «Вот он смирный-то, все у него есть: и картофельцу, и капустки, и хлебца, и молочка! а избушку починить надо – леску ему, смирному-то, помещик даст!» Так говорили те из прежних помещиков, которые и сами были смирны и даже по-своему человечны. А от них эта человечность перешла и к нам. Пусть так, пусть будут эти взгляды и человечны, и даже правильны, но не надо скрывать от себя, что они ничьей нужды не умалят и никого не просветят. Особливо теперь, когда даже ответственность за исправный платеж серым человеком податей уже не лежит на культурном человеке. И еще не надо забывать, что эти взгляды совершенно тождественны с взглядами становых, сотских, волостных старшин и других предержащих властей. Вся разница лишь в том, что сотский всегда готов подкрепить свой взгляд скверным словом, а культурный человек выражается мягче, хотя, впрочем, и не всегда чужд сквернословия.

Очерк целиком посвящен полемике Салтыкова с «утопистами» деревенского дела (см. стр. 699). Суждения о бесперспективности хозяйствования «культурного человека» учитывают собственный опыт ведения хозяйства в Витеневе и Лебяжьем.

Рассматриваемый очерк, поднимавший «один из интереснейших вопросов – <…> отношения культурного человека к деревне» («Новоросс. телеграф», 1878, № 1065, 14 сентября), оживленно обсуждался в периодической печати той поры.

И. Б-ков из «Русск. мира» (1878, № 231, 25 августа) попытался поставить под сомнение салтыковское решение этого «громадного вопроса» (по мнению рецензента, выступающего от лица «русских образованных людей», деревенское дело – «наше дело»), попутно отказав «высокоталантливому» писателю в способности решать «широкие сатирические задачи» и объявив его «фатальным» уделом «осмеяние более или менее мелких отношений в жизни русского общества».

В симферопольской газете «Крымск. листок» появилась статья «Новая сатира г. Н. Щедрина», неизвестный автор которой писал: «В нынешней книге помещен очерк г. Н. Щедрина «Убежище Монрепо», и одной этой статьи было бы достаточно, чтобы придать книге особый интерес и значение. В новом очерке г. Щедрин, продолжая свою благотворную борьбу с общественным злом и пороками, по-прежнему казнит их бичом своей неотразимой сатиры, обнаруживая при этом неистощимый запас средств и наблюдений <…> В рассказе своем «Убежище Монрепо» г. Щедрин занимается разрешением вопроса, что такое наш культурный человек и чего он может ожидать от деревни; при этом, говоря о деревне, он высказывает много новых метких заметок о кабакахи кабачникахи их значении в крестьянской среде» (1878, № 58, 31 августа).

Буренин, говоря о русском культурном человеке, который никакой «своей связи ни с каким настоящим плодотворным трудом не признает», замечал: «Г. Щедрин в своем новом сатирическом этюде «Убежище Монрепо» разрабатывает эту черту апатичного и шалопайного существования современного русского культурного человека <…> и приводит читателя к такому выводу, что ни на что, кроме тунеядства под маской форменного труда и «художественных» наслаждений, современный культурный человек не пригоден, что ничего, кроме эгоистической апатии к деятельной жизни, он не заключает в себе…» [269]269
  В. П. Буренин, Лит. очерки, НВ, 1878, № 901, 1 сентября.


[Закрыть]

По мнению литературного обозревателя, укрывшегося за инициалами Г. Т., «жизнь русских господнезадолго до реформ и в особенности после их введения никем из русских беллетристов не была понята так скоро и глубоко, как Щедриным». Он – «лучший бытописатель» «усилившегося мещанства, прокутившегося дворянства и либеральничающей и вместе с тем полицействующей части бюрократии» [270]270
  «Тифл. вестник», 1878, № 203, 12 сентября.


[Закрыть].

Летом города населяются дулебами, радимичами, вятичами и проч. – Названия древнерусских племен. Применительно к понятиям «культурного человека» (см. стр. 270–271) – ироническое обозначение крестьян, в летнюю пору из разных мест стекавшихся в города на заработки.

Имение это я приобрел тотчас вслед за уничтожением крепостного права… – Речь идет о неоднократно фигурирующем в произведениях Салтыкова (см., например, «Благонамеренные речи», т. 11) его подмосковном именииВитенево (недалеко от станции Пушкино Ярославской железной дороги), купленном в 1862 году и проданном в 1877 году.

…действуя всеми тремя поставами… – то есть тремя мельничными установками – парами жерновов, в каждой из которых нижний неподвижен, а верхний вращается на нем.

…старосте Лукьянычу... – Появляющийся далее в качестве действующего лица и известный из цикла «Благонамеренные речи» (см. т. 11, стр. 113) «верный слуга» Лукьяныч, несомненно, «списан» писателем «с натуры», «взят из жизни» (ср. с Федотом Гавриловым из «Пошехонской старины»).

…старое, насиженное гнездо, по воле случая, не дошло до рук… – Родовая вотчина Салтыковых – Спас-Угол – при разделе имения отошла к старшему брату писателя – Д. Е. Салтыкову; благоустроенная усадьба близ Ермолина, резиденции матери после смерти Е. В. Салтыкова, « недошладорук» из-за сыновнего непослушания – отказа жениться на дочери богатого помещика Стромилова (см. Макашин, стр. 390–391).

Пришли люди, прикосновенные к постройке храма Христа-спасителя… – По инициативе Александра I, но уже после его смерти в 1837 году под руководством высочайше утвержденной комиссии началось в «ознаменование благодарности к промыслу божию за спасение России от врагов» («Манифест от 25 декабря 1812 г.») строительство большого по масштабам и стоимости храмаХриста– спасителяв Москве. На первой стадии строительства были совершены разного рода серьезные финансовые злоупотребления и хищения, и многие лица нажились на этом строительстве (см. А. И. Герцен, «Былое и думы», ч. II, гл. XVI, Собр. соч., т. VIII, M. 1956).

Оставим Энгельгардтам доказывать... – о полемике с Энгельгардтом см. стр. 699–700, а также и письма к нему в т. 19.

Недаром генерал Шангарнье… – Этот иронический пассаж нужен Салтыкову для «документированного» подтверждения крайне поверхностных («эстетических») представлений «культурного человека» о деревенской жизни и деревенском деле; одновременно он является сатирическим выпадом в адрес «образованного» усмирителя французских рабочих в период восстания 1848–1849 годов.

Шпицбал– большой платный вечер танцев.

Заманиловка– излюбленное у Салтыкова обозначение родового дворянского поместья, восходящее к «Мертвым душам» Гоголя.

…хотя и не без вздоха вспоминаю Тургенева… – Ироническая реплика в адрес «правдивейшего и художественнейшего описателя» «дворянских гнезд» вызвана полемикой Салтыкова с традиционным «семейственным» романом Тургенева, Гончарова, Толстого и других писателей, уделявших, как он полагал, неоправданно много внимания разработке «помещичьих любовных дел».

Братья Бутеноп– известные поставщики сельскохозяйственных машин, по терминологии тех лет – «машинисты». В специальной литературе отмечалось несоответствие между техническими данными рекламируемых ими машин и получаемыми на практике результатами (см. А. Бажанов, Опыты земледелия вольнонаемным трудом, СПб. 1861, стр. 105).

Серый человек– то есть крестьянин, как и значилось в автографе (термин Энгельгардта).

…г. Бажанов издал книгу о плодопеременном, хозяйстве <…>, а г. Советов – книгу о разведении кормовых трав.– Имеются в виду следующие книги известных в те годы агрономов: «Опыты земледелия вольнонаемным трудом» (1861) А. М. Бажанова, снабженная множеством рисунков русских и заграничных сельскохозяйственных машин, и «О разведении кормовых трав на полях» (1859) А. В. Советова.

Закипела деятельность<…> появились люди<…> преимущественно молодые<…> накуплено было множество орудий<…> начался обмен мыслей о том, что пристойнее: сам-десят или сам-двенадцат<…> приступлено было и к действительным распоряжениям по Бажанову и Советову. – Эти и другие детали рисуемой Салтыковым картины хозяйственного возбуждения («сований») определенной части поместного дворянства прямо перекликаются с некоторыми местами из статей Энгельгардта. Например, «…многие из молодых, застигнутых по деревням на хозяйстве, пробовали продолжать хозяйничать, думая вести хозяйство по-новому, по «агрономии», как здесь говорят. Стали выписывать «труды», «Земледельческую газету», читать Бажанова, Советова <…> Заведя батрачное хозяйство, бросились на машины, надеясь, что машины будут работать сами собою и что стоит только вспахать землю плугом с почвоуглубителем, чтобы получить урожай сам-двенадцат. Кто-то сказал, что вся суть дела заключается в скотоводстве, и все бросились на скот, покупали и голландский, и альгауский, и ярославский <…> скот; стали сеять клевер, вику, турнеты, заводили и кормовую свеклу, и рутабагу» ( ОЗ, 1876, № 1).

…У Бажанова говорится, что двое рабочих, при двух исправных плугах, легко могут вспахать в день казенную десятину. – Салтыков довольно точно приводит по памяти («помнится…») один из расчетов и нормативов – «уроков», содержавшихся в книге Бажанова(см. стр. 85); казеннаядесятина– см. прим. к стр. 219.

…бежит в объятия земских учреждений, мирового института… – Уход «прогоравших» поместных дворян «на службу» был характерным явлением тех лет. Об отношении Салтыкова к земскимучреждениямсм. т. 7, стр. 617; мировойинститут– институт мировых посредников, введенный после отмены крепостного права для урегулирования спорных вопросов между крестьянами и помещиками.

Выкупные свидетельства– процентные бумаги, выдававшиеся казной помещику по совершении земельной сделки между ним и «вольными» крестьянами и составлявшие 70–80% всей выкупной суммы, погашаемой затем выкупными крестьянскими платежами.