Текст книги "Меч императора Нерона"

Автор книги: Михаил Иманов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 27 страниц)

Его разбудил странный звук, он вскрикнул в страхе, увидев, как на него надвигается что-то огромное. Вскрикнул, и в то же мгновенье чья-то рука тронула его за плечо. Скользя ногами по земле, он вскочил и тут же услышал рядом с собой лошадиный топот и фырканье.

– Это ты? – сказал он, почувствовав человека рядом.

Его провожатый сунул ему в руку поводья и сейчас же исчез в темноте. Ни слова, ни звука, лишь треснула ветка под ногой, но уже вдалеке. Симон ощупал лошадь, к седлу были привязаны две туго набитые кожаные сумки. Лошадь нетерпеливо перебирала ногами.

Когда Симон вышел из рощи, на небе уже погасли звезды. Спящий город в белесой дымке утра лежал перед ним. Он постоял так некоторое время, глядя на неясные очертания домов, потом вскочил в седло и направил лошадь в противоположную от города сторону.

Глава шестнадцатая

Когда Никий и Салюстий подошли ко входу в покои императора, последний оглянулся и посмотрел на Никия страшными глазами.

– Ты что, Салюстий? – произнес Никий с усмешкой, но взгляд его остался напряженным.

Салюстий не ответил, только вздохнул и дрожащей рукой взялся за ручку двери.

Никий испытывал настоящий страх и не умел побороть его. Когда Салюстий сказал, что Нерон хочет его видеть и что он проводит его к императору, Никий не чувствовал ничего, кроме любопытства. Павел предупреждал его еще в Фарсале, что ему надо будет побороть свой страх перед властителем Рима и что следует приготовиться к этой борьбе. Никий ответил, что готов, и не понимал беспокойства учителя на этот счет. Нерон представлялся ему ничтожеством (разговоры об этом среди братьев возымели свое действие), а то, что его называли чудовищем, казалось ему вторичным, скорее образом, чем сутью. Но сейчас, когда они вошли во дворец, когда он увидел рослых преторианцев с каменными лицами и роскошь жилища императора – массивность уходящих вверх мраморных колонн, величие фресок на стенах, ощутил гулкость шагов в пространствах залов,– он вдруг испугался, почувствовал себя маленьким, ничтожным, неизвестно почему оказавшимся здесь. Страх уже не отпускал его, хотелось бежать отсюда, и он несколько раз порывался просить шедшего впереди Салюстия вернуться, а один раз едва не отстал, оставшись за колонной и не имея сил двигаться дальше.

Вот оно, страшное величие Рима – Никий понял, оно сосредоточено именно здесь. Разве может что-либо противостоять этому! Он вспомнил учителя и братьев. Он любил учителя больше жизни, знал, что тот обладает истиной, никогда не сомневался во всепобеждающей силе их веры, но сейчас... со страхом оглядываясь кругом, он не мог представить себе, что все это можно победить. Разве убогая комнатка в Фарсале, где он в последний раз разговаривал с учителем, может сравниться с этим дворцом, в котором даже воздух кажется высеченным из мрамора?

– Иди же, что с тобой? – тревожно прозвучал голос Салюстия у самого его уха.

Он очнулся, увидел перед собой открытую дверь и, не чувствуя ног, подгоняемый толчком Салюстия в спину, переступил порог.

У противоположной стены в кресле сидел человек. Полный, с чуть одутловатым лицом и брезгливым изгибом губ. Он с прищуром смотрел на Никия.

– Подойди! – сдавленно прошептал Салюстий, а сидевший в кресле человек поманил его ленивым движением руки и произнес по-гречески:

– Подойди сюда, не бойся. Это и есть твой врач? – Нерон глянул за спину Никия.– Он не кажется мне смелым.

– Его зовут Никий, Император,– быстро проговорил Салюстий и снова толкнул Никия в бок,– Поклонись!

Никий склонился перед императором, глядя на его ноги в сандалиях с выпирающим большим пальцем, и ему показалось, что он уже не сумеет разогнуться.

– Иди, Салюстий, ты мне сегодня не нужен,– сказал Нерон, и Никий услышал за спиной удаляющиеся шаги.

Он заставил-таки себя распрямиться и теперь смотрел на императора, не в силах отвести взгляд.

Нерон усмехнулся, снова спросил по-гречески:

– Тебя зовут Никий? Никий из Александрии?

– Да, император,– выдавил Никий и снова склонился перед Нероном.

– Салюстий говорил мне, ты великий врач,– продолжил Нерон,– но мне кажется, ты еще слишком молод, чтобы называться великим. Ты полагаешь, что я не прав?

– Нет... да... Я не знаю, император,– с трудом выговорил Никий.

– Тогда скажи: кто научил тебя лечить грудь тухлыми перепелиными яйцами и, кажется... кажется, ослиным молоком? Это так, я не ошибаюсь? Странное лекарство, словно насмешка. Что ты ответишь на это? Говори, не бойся.

– Я изучал медицину в Александрии, моем родном городе,– уже смелее произнес Никий.– Там несколько хороших врачей, но я учился у Децима Планта. Он считался известным у нас врачом и умер в прошлом году.

– Децим Плант,– повторил Нерон и помедлил, словно пытаясь припомнить.– Не знаю такого имени. И что, он восстанавливал утерянный голос?

– Да, император. Все актеры Александрии лечились у него.

– Это интересно,– проговорил Нерон, внимательно вглядываясь в лицо Никия.– Но о лечении ты мне расскажешь потом. Скажи мне вот что: для чего ты приехал в Рим? Не поверю, что тебя вызвал Салюстий. Не поверю, чтобы ты, столь красивый молодой человек из хорошей, как мне говорили, семьи... Ведь отец твой был претором в Александрии? – Никий почтительно кивнул.– Так вот,– продолжал Нерон,– не поверю, чтобы ты бросился на зов этого жалкого фигляра Салюстия. Может быть, у тебя есть какая-нибудь другая причина? Может быть, тебя кто-то послал сюда? – Последнее Нерон выговорил едва ли не с угрозой, чуть подавшись вперед и склонив голову набок.– Говори правду, Никий, потому что я умею читать мысли,– добавил он.

– Тебя...– выговорил Никий.—Я хотел видеть тебя.

– Меня? – переспросил Нерон и выпятил нижнюю губу.– И для чего же ты хотел меня видеть?

– Я думал, что смогу понравиться тебе, император. И тогда...– Он замялся, чуть дернув плечами.

– И тогда...– повторил за ним Нерон, поощрительно кивнув.– Договаривай.

– И тогда ты оставишь меня при себе, и я уже не буду жить в провинции.

Нерон удивленно поднял брови и, откинувшись на спинку кресла, оглядел Никия с ног до головы. _:

– Оставлю тебя при себе? – медленно проговорил он и похлопал ладонью по подлокотнику.– Почему ты думал, что я оставлю тебя при себе?

– Потому что я люблю тебя,– выпалил Никий и покраснел.

– Любишь? Меня? – Нерон ткнул пальцем в сторону Никия, потом прикоснулся кончиком пальца к своей груди.– Как своего императора, я полагаю?

– Нет.– Твердо и убежденно выговорил Никий.

Нерон смотрел на него едва ли не со страхом, как на сумасшедшего, он даже еще больше вдавился в кресло и поджал ноги.

– Ты сказал, что любишь меня не как императора,– произнес Нерон не очень решительно.– Но ты понимаешь, что это даже не смелость. То, что ты сказал, есть безумие. Никто в империи не посмеет сказать такое, тем более мне самому.

– Прости, если я сказал лишнее,– отвечал Никий так же твердо и уже без малейшей тени стеснения или опаски,– но я всего лишь провинциал и плохо знаю правила придворного этикета..,

– Хорошо, хорошо,– перебил его Нерон и указал на кресло (но Никий остался стоять),– все говорят, когда это им нужно, что не знают Придворных правил. Вы, провинциалы, хитрее, чем представляетесь. Скажи мне прямо: как же ты полюбил меня, ни разу не видя?

– Я видел тебя в Неаполе, император, когда ты выступал там на сцене, а до этого я видел твои изображения.

– И ты влюбился в мои изображения? – недоверчиво хмыкнул Нерон.

– Да,– просто кивнул Никий,– это так.

– Ты не похож на идиота, Никий, а разговариваешь, как идиот,– заметил Нерон.– Мне кажется, ты притворяешься или хитришь. Скажи, может быть, тебя все-таки подослали? Чтобы убить меня, например. Ведь я знаю, обо мне говорят как о чудовище.

Говоря это, Нерон пристально вглядывался в лицо Никия, отыскивая в нем следы неуверенности или страха. Но лицо молодого человека было спокойным, едва заметная улыбка блуждала на его губах. Он даже слегка кивал в тают словам императора, как будто соглашаясь с ними.

– Я не доверяю людям, которых не знаю и которые попали ко мне вот так вот, случайно.– Лицо Нерона делалось все жестче и жестче.– Ты провинциал и можешь не знать, что здесь, в Риме, при дворе императора, используют множество способов, чтобы проверить человека и заставить его открыть правду. Скажу тебе по секрету, иногда мне доставляет удовольствие быть чудовищем. Так ты скажешь мне правду? Ну, говори.

– Я уже сказал ее,– пожал плечами Никий.– Правда в том, что я люблю тебя.

– Ты любишь мужчин? – поинтересовался Нерон, лукаво приподняв брови, одну выше другой.

– Нет, если ты спрашиваешь о плотской любви. Я, правда, любил отца, но не так сильно, как тебя. К тому же, он рано умер, я был еще мальчиком и не умел чувствовать так, как теперь.

Некоторое время Нерон молчал, погрузившись в раздумья. Время от времени он поднимал на стоявшего перед ним Никия блуждающий взгляд, хмурился собственным мыслям, шевелил губами, то ли произнося что-то беззвучно, то ли силясь произнести.

Никий смотрел на Нерона, сейчас не чувствуя ни страха, ни смущения. Он и сам не мог понять, вследствие чего произошла с ним такая перемена,– а ведь только что, лишь вступив во дворец, он в страхе хотел бежать отсюда. Но самым странным было не это, а то, что Нерон нравился ему и, когда он говорил, что любит его, он почти не лгал. Он знал, что император Рима – чудовище, но, стоя перед ним и глядя в его лицо, не чувствовал этого. Император показался ему одиноким и несчастным, и, пока Нерон молчал, Никий думал о том, что ему хочется стать другом императора.

Нерон, словно угадав его мысли, сказал:

– Знаешь, Никий, я хочу, чтобы ты стал мне другом. Ты понимаешь, почему я так говорю?

И Никий ответил:

– Да.

Нерон даже не пытался скрыть удивления.

– Почему же? – выговорил он едва ли не с трепетом, будто в ответе Никия мог содержаться приговор.

– Потому что ты одинок,– просто ответил Никий.– Несчастен и одинок.

– Со мной никто так не говорил;– сказал Нерон.– Даже когда я был ребенком. Даже моя мать.

Никий улыбнулся, просто и открыто:

– Но ты не знал меня, когда был ребенком. Если бы знал, то услышал это тогда же.

Нерон опустил взгляд и, нетерпеливо помахав рукой, пробормотал в смятении:

– Иди, иди... я решу потом... сейчас не знаю...

Никий низко поклонился императору и пошел к двери. Но он не успел сделать и двух шагов, как Нерон приказал ему:

– Стой.– И когда Никий хотел повернуться, добавил отрывисто: – Не оборачивайся.

Никий замер, чувствуя спиной пристальный взгляд императора.

– Ты будешь жить здесь,– глухо сказал Нерон.– Я распоряжусь.

Он замолчал, и Никий не мог решить – уходить ему или оставаться на месте. Он остался стоять и услышал, как Нерон выговорил, словно бы про себя:

– Так встречаешься с собственной смертью.

Никий не мог вспомнить, как он оказался за дверью,– словно бы он не вышел, а его вынесла оттуда страшная неведомая сила. Он огляделся – неподвижные взгляды стоявших на часах у дверей преторианцев, казалось, сгущали воздух дворца. Он взялся обеими руками за горло, словно ему трудно стало дышать, и, пошатываясь, пошел прочь.

Уже на лестнице его догнал центурион гвардейцев и знаком попросил вернуться. Провел его по галереям и залам, потом, толкнув одну из дверей, сказал:

– Здесь.

Глядя вослед удаляющемуся тяжелым шагом центуриону, Никий подумал, что самостоятельно никогда не сможет найти выход из дворца.

Часть вторая.
РИМСКИЙ МЕЧ

Глава первая

Симон из Эдессы чувствовал себя скверно с самого утра. С трудом разлепил глаза, ощущая тяжесть в груди и нехороший вкус во рту. Только поднялся, пришла хозяйка дома, где он жил, и стала просить деньги, которые он ей задолжал за квартиру. Отсчитав несколько монет, он сказал, что остальное постарается отдать через несколько дней – сейчас торговля идет плохо, но ему обещали привезти хороший товар. Хозяйка, недоверчиво на него глядя, спросила: «Когда обещали?» Он ответил, что должны были привезти еще вчера, но, по-видимому, задержались в пути – дороги сейчас небезопасны.

Сказав, что это в последний раз и что она не собирается держать его даром, хозяйка наконец ушла. Только Симон пришел в свою лавку, состоявшую из навеса и стола, и разложил товар, как какой-то болван задел стол повозкой и едва его не опрокинул. А потом еще ругался отчаянно, будто Симон сам виноват, кричал разные поносные слова и, обращаясь к собравшейся толпе и указывая на Симона грязным пальцем, призывал выгнать всех этих пришельцев из Рима – от них, мол, всякая зараза и беды. Симон был рад, когда он убрался, и уже не думал о возмещении убытков.

Вообще-то Симон чувствовал себя в Риме неуютно и скучал по жизни в Фарсале. Здесь он был чужаком, и последний плебей в ветхой и грязной тунике смотрел на него косок Он скучал по братьям и особенно по Павлу. Христианская община в Риме была, но очень маленькая и слишком тайная, Симон не искал с ее членами встречи – так наказал учитель. Изо дня в день он занимался мелочной торговлей, а в свободное время не знал, куда себя деть.

Когда он возвратился сюда во второй раз после разговора с учителем Павлом, он думал, что будет часто видеться и говорить с Никием. Правда, ни он, ни Никий не испытывали друг к другу особой приязни: Никий всегда смотрел на Симона свысока, а Симон считал его выскочкой и не очень доверял. Но учитель любил Никия, и Симону пришлось с этим считаться, потому что сам он, не имевший ни семьи, ни родных, больше всего на свете любил Павла. Ради него он готов был полюбить и Никия и, возвращаясь в Рим, старался думать о нем хорошо. Кроме того, это был единственный человек, с которым он мог бы общаться, говорить об учителе и братьях.

Но Никия ему удалось увидеть всего только раз, еще тогда, когда тот жил у Салюстия. Симон пересказал Никию разговор с учителем Павлом, стараясь передать всю важность его слов, говорил об ответственности, которую последний возлагал на Никия.

Никий молча выслушал, не задал ни одного вопроса. Когда Симон закончил, он только кивнул и, не попрощавшись, быстро ушел. Симон был обижен и обескуражен. Нет, сам он готов был стерпеть что угодно. Ему обидно стало, что Никий не задал ни одного вопроса об учителе: не спросил о его здоровье, не сделал испуганного лица, когда Симон сказал, что учитель решил сдаться римлянам. А обескуражен он оказался потому, что не был уверен: правильно понял Никий его слова или нет. У Никия был такой вид, словно он все хорошо знает и слова учителя к этому знанию ничего добавить не могут. Слушал он лениво, даже сонно, не поинтересовался, где будет жить Симон и на что. Да и вообще он показался Симону каким-то чужим.

Симон, промучившись несколько дней, снова отправился к Никию, но из осторожных расспросов слуг Салюстия (им он сказал, что они с Никием земляки и родные просили его справиться о здоровье молодого человека) узнал, что Никий живет теперь во дворце императора и император якобы очень к нему благоволит. Симону в это верилось плохо – все это не могло произойти за столь короткий срок,– но делать было нечего, и, пошатавшись около дворца до самого вечера, он вернулся к себе. Еще несколько дней Симон ходил ко дворцу в надежде увидеть Никия, но, когда заметил, что стража приглядывается к нему более внимательно, ходить перестал.

В первое время он все думал, что ему надо вернуться в Фарсал – здесь, в Риме, делать стало нечего,– но, боясь нарушить приказ учителя Павла, лишь тяжело вздыхал и с неприязнью, даже злобой, думал о Никии.

Однажды он встретил купца, бывшего проездом в Фарсале. Тот рассказал Симону, что римляне жестоко расправились с общиной назареев – иные погибли, кто-то бежал,– а учителя Павла заточили в темницу и строго охраняют. Купец еще говорил, что назареи самые вредные люди на свете и что император, преследуя их, поступает очень правильно. Он только посетовал, что расправляются с ними недостаточно жестоко, по его мнению, их всех, от мала до велика, нужно уничтожать, как заразу. Симону стоило большого труда сдержаться и не выдать себя. Более того, он оказался вынужденным утвердительно кивать, словно соглашался с купцом.

Сначала он твердо решил ехать в Фарсал и попытаться освободить учителя Павла – он был отважен и хорошо знал воинскую науку. Потом, поостыв, стал думать, что не имеет права нарушать наказ учителя. Кроме того, освободить Павла из темницы было делом почти невозможным. Скрепя сердце Симон заставил себя остаться в Риме и терпеть столько, сколько понадобится, тем более что учитель всегда говорил: терпение есть самая главная, после веры, доблесть христианина.

...В тот день, ближе к вечеру, Симон почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. В нескольких шагах от него, прислонившись к стене дома, стоял человек: мужчина лет пятидесяти с всклокоченной бородой и шапкой черных с проседью волос. Одет он был неряшливо и бедно, и по его одежде, по запыленным и ветхим сандалиям стало ясно, что он проделал далекий путь. К тому же скорее всего пешком. Человек смотрел на Симона горящим взглядом своих глубоко посаженных глаз. Симон почувствовал себя неуютно, отвернулся, делая вид, что занят делом и не замечает смотрящего на него незнакомца. Когда некоторое время спустя он взглянул опять, незнакомец стоял на прежнем месте, словно врос в стену, и смотрел так же пристально.

Дорога к дому, где жил Симон, вела через пустырь. Сначала он подумал было, что сегодня лучше пойти другой дорогой, по городу, но устыдился своей осторожности и пошел обычным путем. Когда он вышел на пустырь, уже смеркалось. Незаметно посмотрев назад, он увидел того самого незнакомца, идущего за ним. Симон, взявшись за рукоятку длинного ножа, который всегда носил под одеждой, ускорил шаг. Идущий за ним тоже пошел быстрее. Симон заставил себя не бежать и, сделав несколько шагов в сторону, остановился, и повернулся к преследователю лицом. Тот не замедлил шага, будто шел не за Симоном, а своим путем. Когда он подошел достаточно близко, Симон окликнул его:

– Берегись, если у тебя дурные мысли, у меня оружие!

Но преследователь, словно не услышав, продолжал идти. Он остановился только в двух шагах от Симона (да, это был тот самый, с глубоко посаженными глазами и всклокоченной бородой) и внимательно, с ног до головы его осмотрел.

– Что тебе нужно? – крикнул Симон и вытянул нож до половины лезвия.

– Ты,– глядя на него исподлобья, сказал человек и добавил хрипло: – Не кричи, тебя могут услышать.

– Что тебе нужно? – снова спросил Симон и сжал нож с такой силой, что у него заломило пальцы.

– Я же сказал – ты,– отвечал тот.– Ведь это ты Симон из Эдессы?

Симон промолчал, лишь повел рукояткой ножа из стороны в сторону.

– Убери нож,– сказал мужчина голосом, привыкшим повелевать.

Как это ни странно, но Симон не сумел ослушаться и спрятал нож.

– Я знаю, кто ты и зачем приехал в Рим,– продолжал мужчина тем же повелительным тоном и вдруг спросил: – Что тебе сказал Павел во время вашей последней встречи в Фарсале?

– Кто ты такой? – пересилив себя, в свою очередь спросил Симон, но голос его был не тверд.– Я не понимаю, о чем ты спрашиваешь. Ты меня путаешь с кем-то.

– Мое имя Онисим,– представился мужчина.– Я приехал из Коринфа. Меня прислал учитель Петр. У тебя есть еще вопросы?

Симон отрицательно помотал головой, но так слабо, что мужчина вряд ли мог это заметить. Впрочем, отношение Симона к его словам, кажется, совсем не интересовало этого человека.

– Я проделал долгий путь,– продолжал он, указывая куда-то назад,– устал и голоден. Мне нужен отдых и кров, я остановлюсь у тебя. Пошли.

– Но...– возразил было Симон, однако мужчина, не слушая его, повернулся и пошел прочь. Симон, вздохнув, побрел за ним.

Так они и шли – мужчина двигался впереди не оглядываясь, как будто ему было все равно, идет за ним Симон или нет, а Симон в нескольких шагах сзади. Возле дома, где жил Симон, мужчина остановился и пропустил того вперед. Симон, и сам не понимая, почему подчиняется незнакомцу, послушно вошел внутрь.

Тот молча умылся и молча поел. Потом сел на пол у окна, вытянув ноги. Слабый огонь светильника не освещал его глубоко посаженных глаз, и Симон видел на лице гостя только два черных провала.

– Ты неплохо устроился в Риме,– проговорил мужчина после продолжительного молчания, когда Симону стало казаться, что тот незаметно уснул.– Не жалеешь масла,– он кивнул в сторону светильника.– Большинство наших братьев в провинции не имеют такого. Это те, кто остался жив, а тебе известно, сколько их погибло по воле проклятого Нерона?

Последнее он выговорил так, будто Симон был в этом виноват. Но Симон промолчал, только едва слышно вздохнул.

– А ты знаешь, сколько еще может погибнуть? – не возвышая голоса, но так, словно он его возвысил, продолжил мужчина.– Римляне не успокоятся, пока не истребят всех. Разве не так? Отвечай!

– Я не знаю,– с трудом выговорил Симон.

Тот, кто назвал себя Онисимом, недобро усмехнулся:

– Может быть, ты не хочешь знать?! Может быть, тебя не заботит судьба твоих братьев?! Ты отсиживаешься в Риме, ешь и пьешь вдоволь, купаешься в роскоши,– он опять показал на светильник,– и ни о чем не хочешь думать. Так? Я правильно говорю?

– Я... я...– с обидой в голосе начал было Симон, но Онисим не дал ему говорить.

– Такие, как ты, не нужны Богу,– пророкотал он.– Такие, как ты, хуже римлян.

Симону хотелось возразить, но он не мог решиться. Этот человек подавлял его. Его голосом говорила власть. И, несмотря на всю несправедливость обвинений гостя, Симон вдруг и в самом деле почувствовал себя виноватым. Он даже не посмел спросить, откуда этот человек знает его, откуда ему известно, что он разговаривал в Фарсале с учителем. Он не удивился бы, перескажи этот Онисим весь их разговор.

– Тебе, конечно, известно, что Павел в тюрьме,– после молчания проговорил Онисим, и голос его зазвучал сейчас чуть мягче.– Мы считали его учителем, хотя и не таким великим, как Петр и Иаков: ты же знаешь, они видели Иисуса, а он нет. Кроме того, он часто проявлял слабость, и его ученость вредила ему. Бог требует веры, а не учености. Вера проста, хотя дается нелегко, а ученость делает ее сложной и многим непонятной. Ученость только обволакивает веру умными словами и заменяет собой суть самой веры. Простому человеку это непонятно, простой человек начинает видеть в таком учителе господина, а не брата, а Иисус учил, что не должно быть ни рабов, ни господ. Учитель Петр и учитель Иаков много раз говорили об этом Павлу, но он не хотел внимать их советам – ученость мешала ему. Повторяю еще раз: ученый не может быть братом простому человеку, потому что ученость есть привилегия господ. Ты согласен с этим? Отвечай!

Симон не знал, что ответить: и слова, и тон Они-сима обижали его и совсем ему не нравились. Ему не нравилось, что Онисим говорит об учителе в прошедшем времени, будто тот умер. Ему не нравилось, что он называет учителя господином. Павел – великий учитель, а не господин, и его ученость тут ни при чем. Симон слышал, что Петр и Иаков в чем-то не согласны с учителем, но никогда не вникал в суть этих разногласий. Он маленький человек, и его это не касается. Он знал одно – Павел великий учитель и он, Симон, любит его больше жизни.

– Отвечай же! – повторил Онисим повелительно.– Ты согласен?

И Симон предал учителя, он сказал:

– Да.

Ему показалось, что Онисим улыбнулся – в черных провалах глаз блеснул огонь.

– Сам учитель Петр послал меня к тебе,– сказал он.– Он хочет говорить с тобой о Никии, одном из учеников Павла.

Симон вздрогнул, хотя вполне ожидал, что разговор не минет Никия.

– Что хочет от меня учитель Петр? – Симон сам удивился той твердости, с которой он это произнес.

Снова глаза Онисима блеснули:

– Если наши сведения верны, этот Никий находится сейчас у императора Нерона. Это так, скажи мне?

Симон не ответил, и Онисим в этот раз не стал настаивать. Он сказал:

– Ты знаешь, сколько злодеяний совершил в отношении наших братьев Нерон, и ты должен понимать, сколько он еще совершит. Со времени Ирода Великого народ не знал такого чудовища. Или ты думаешь иначе?

– Что хочет от меня учитель Петр? – снова спросил он вместо ответа.

Онисим недовольно помолчал, потом сказал, понизив голос:

– Никий должен убить Нерона, и ты передашь ему

это.

– Так хочешь ты? – Симон почувствовал, что страх перед гостем проходит.

– Так хочет учитель Петр,– хрипло выговорил Онисим.– Так хочет учитель Иаков. Так хочет Бог.

«Это ты думаешь, что так хочет Бог»,– хотелось сказать Симону, но он промолчал.

– Ты понял мои слова? – спросил Онисим, и в голосе его была теперь нескрываемая угроза.

– Я понял тебя,– кивнул Симон, улыбнувшись одними губами (при неярком свете в комнате гость вряд ли мог это заметить).

– Значит, ты сделаешь то, что хочет учитель Петр и учитель Иаков? – Гость спрашивал с какою-то особенной строгостью и, подавшись вперед, внимательно посмотрел в лицо Симона,

– Я не знаю,– ответил Симон, в этот раз прямо глядя в глаза гостю.– Я не могу увидеть Никия.

– Что значит, не можешь?

– Это значит, что меня не пускают во дворец, а он живет там.

– Но он не может находиться там все время, когда-то же он должен выходить.

– Я не знаю, когда он выходит,– чуть раздраженно проговорил Симон,– преторианская стража не докладывает мне об этом. И если даже я смогу его увидеть, то только издалека. Или ты полагаешь, я прокричу Никию, что он должен убить императора? Ты, наверное, не жил в Риме и не понимаешь...

– Я все понял,– резко перебил его Онисим,– ты отказываешься сделать то, что приказывает тебе учитель Петр.

– Я не отказываюсь, я не могу.

– Я тебе не верю, ты лжешь!

– Ты можешь не верить мне, но это правда,– в тон Онисиму жестко выговорил Симон.

Онисим вздохнул и встал.

– Берегись, Симон из Эдессы,– сказал он, подойдя к двери и глядя на Симона сверху вниз,– ты знаешь, как мы поступаем с отступниками.

– Ты угрожаешь мне? – Симон встал.

– Я даю тебе время одуматься,– сказал Онисим чуть дрогнувшим от злобы голосом, и Симону показалось, ;что тот может его ударить.– Если этого не произойдет – берегись! Мы покараем и тебя, и Никия вместе с проклятым Нероном. Тот, кто не хочет убить чудовище, служит ему. Знай, каждую минуту я буду следить за тобой, следить и ждать. Не испытывай моего терпения и не губи свою душу.

– Я не верю, что учитель Петр послал тебя! – воскликнул Симон, отступая на шаг.– Учитель Петр милосерден, а ты...

– Все сказано! – перебил его Онисим и, более ничего не добавив, вышел в дверь.

Когда шаги гостя затихли в ночи. Симон опустился на пол и долго сидел так, настороженно вглядываясь в темный угол комнаты. Ему все время казалось, что кто-то наблюдает за ним оттуда.