Текст книги "Меч императора Нерона"

Автор книги: Михаил Иманов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 27 страниц)

Глава двенадцатая

– Скажи, Афраний,– горячим шепотом выговорила Агриппина и схватила Афрания Бурра за руку у запястья. Он почувствовал, как сильны и цепки ее пальцы.– Скажи, как ты думаешь, я потеряла все?!

Афраний Бурр аккуратно высвободил руку, потер то место, где остались следы пальцев, и поднял на Агриппину свой бесстрастный взгляд.

– Я тебя не понимаю. Что может потерять мать императора Рима?

– Сына! – сквозь зубы проговорила она.– Я говорю о Нероне.

– Да хранят боги его драгоценную жизнь! – произнес он и незаметно повел глазами по сторонам.– Надеюсь, я никогда не увижу, как ты потеряешь сына.

. – Зато он может потерять меня.

– И этого я надеюсь не увидеть и буду молить богов...

– Ты изменился, Афраний,– перебила она его и отвернулась.

Агриппина и Афраний Бурр стояли за одной из колонн галереи, ведущей в покои императора. Когда

Агриппина отвернулась, он быстро посмотрел по сторонам и отступил на шаг.

– Ты тоже покидаешь меня,– сказала она, все еще глядя в сторону.– Все покинули меня, все те, кого я приблизила к трону. А ведь мы любили друг друга, Афраний. Любили! Или ты все забыл?

Он не ответил. Он с грустью подумал, что эта женщина, любившая многих и не любившая никого, умела влюблять в себя каждого. И он, Афраний Бурр, не стал исключением.

– Он сказал, что примет меня? – спросила она холодно и бесстрастно.

– Лишь только приведет себя в порядок,– ответил он и, вопреки собственному желанию, добавил с нежностью, едва слышно: – Годы не изменили тебя, ты так же хороша, Агриппина.

Она медленно повернула к нему голову, осмотрела его лицо – от волос до подбородка – так, будто хотела найти в знакомых чертах что-то очень нужное ей, ответ на незаданный вопрос.

– Я постараюсь доказать это делом, Афраний.– Она улыбнулась одними губами.

– Не понимаю тебя.

– Я и сама не понимаю...– Агриппина вздохнула.– Не красота уходит с годами, а желание пользоваться ею.

– Пользоваться ею? – переспросил он, поморщившись и подавшись вперед.

Она резко выставила руку ладонью вперед:

– Не надо, Афраний. Иди. Не нужно, чтобы нас видели вместе.

Он помедлил, потом не спеша повернулся и, тяжело шагая, придерживая здоровой рукой искалеченную, пошел вдоль галереи.

– Встань вот здесь, за статуей.– Нерон указал на статую в самом дальнем углу комнаты.– Я не хочу оставаться с ней наедине.

– Но я...– Отон был в нерешительности, на лице отразилась тревога.

– Ты отказываешься? – холодно, с глухой угрозой спросил Нерон.

– О нет, император,– поспешно ответил Отон,– но я думал, что твой разговор с матерью...

Он снова не договорил, и Нерон нетерпеливо бросил:

– Договаривай.

– Я думал, что такой разговор... что разговор императора с матерью не для чужих ушей.

– С каких это пор ты стал мне чужим?

– Но я хотел сказать...

– Иди.– Нерон снова указал на статую.– И помни, что жизнь твоего императора сегодня может быть в твоих руках.

– Прости, я не очень тебя понимаю.

Нерон недобро улыбнулся:

– Ты ведь слуга императора, Марк, ты сам мне сказал об этом.

– Да, это так.– Отон кивнул, но не вполне твердо.

– Тогда ты должен знать, что делают со слугами, не понимающими волю своего господина.

– Прости.– Отон виновато улыбнулся.

– Иди,– приказал Нерон,– и будь настороже. Моя мать иногда превращается в львицу. Ты должен знать, что тебе делать, если она выпустит когти.

Отон, неслышно ступая, отошел и спрятался за статую. Нерон повернулся к двери и велел пригласить Агриппину.

Чуть только она вошла, он шагнул к ней, расставив руки в стороны и ласково улыбаясь.

– Твой сын приветствует тебя! – произнес он Громко и обнял мать так стремительно, будто больше всего боялся, что она станет рассматривать его лицо.

Продолжая обнимать, он повел Агриппину к окну, усадил, сел рядом, едва не касаясь ее коленями.

– Видишь, как я рад,– сказал он, держа ее руку в своей.– У тебя примерный сын.

Агриппина, улыбаясь чуть напряженно, смотрела на него.

– Скажи, хорошо ли ты чувствуешь себя? – быстро спросил Нерон.– Может быть, душный воздух Рима стал для тебя тяжел? Мне кажется, тебе надо пожить где-нибудь у моря подальше от всей этой суеты. Подумай, я мог бы навещать тебя там.

– Да,– сказала Агриппина, продолжая улыбаться,– мой врач тоже говорит мне, что воздух Рима стал мне вреден.

– Вот видишь,– радостно подхватил Нерон.– Тебе нужны тишина и покой.

– Скорее морской воздух, потому что в моем доме теперь и без того очень тихо и покойно теперь, когда ты изволил убрать моих германцев. Они так громко топали и бряцали железом, что у меня целыми днями болела голова. Спасибо, ты заботливый сын.

Нерон опустил глаза, его лицо выразило недовольство.

– Я просто хотел поменять твою охрану,– глухо проговорил он.– У меня есть сведения, что эти германцы не слишком надежны. Я пришлю тебе манипулу преторианцев. Надеюсь, ты не возражаешь?

– Кто посмеет возразить императору Рима,– сказала она, усмехнувшись.– Но, пользуясь привилегией, которую мне дает звание твоей матери, я прошу тебя не делать этого.

– Почему же? – удивленно поднял глаза Нерон.– Я прикажу Афранию Бурру выбрать лучших.

– Преторианцы охраняют императора Рима. Если они встанут у моего дома, люди скажут, что я под домашним арестом.

– Кто посмеет сказать такое! – вскричал Нерон.– Ты – моя мать, и все, чем я владею...

– Успокойся,– Агриппина положила руку на колено Нерона,– я пришла говорить не об этом.

– Не об этом? – Нерон попытался убрать колено, но Агриппина удержала его.

– Я пришла сказать тебе,– странно на него глядя, проговорила она,– что больше не хочу быть твоей матерью.

– Не хочешь быть моей матерью? Прости, я не понимаю тебя.

– Я объясню,– ласково сказала она и, склонившись, заглянула ему в лицо.– Не удивляйся тому, что я скажу. Я долго мучилась, не решаясь заговорить. Не представляешь, сколько бессонных ночей я провела в страданиях и слезах. Вспомни, последнее время я была с тобой так неласкова. Я вызвала твой гнев, я сама виновата и признаю это. Мне и сейчас трудно сказать тебе то, что я хочу сказать. Я люблю тебя.

Нерон смотрел на нее, ожидая продолжения, но она молчала, глядя на него с какой-то незнакомой нежностью.

Он неопределенно улыбнулся:

– Говори, я внимательно слушаю тебя.

– Я уже сказала.– Агриппина стыдливо опустила глаза.– Я тебя люблю.

– Ну да.– Нерон был в некотором недоумении.– Я тоже тебя люблю.

– Ты меня не понял.– Она вскинула свои длинные ресницы, глаза ее блестели.– Я люблю тебя не как сына. Я... я влюблена в тебя.

В выражении его лица мелькнул испуг. Он напряженно улыбнулся и с трудом сглотнул.

– Ты говоришь это как-то... в каком-то другом смысле? – пробормотал он, то уводя взгляд, то снова возвращая его.

– Послушай меня, Нерон.– Она резко подалась вперед и цепко схватила сына за плечи (по-видимому, сделала ему больно, потому что в первое мгновение он поморщился и дернул плечами).– Послушай меня, я не могу без тебя жить. Ты каждую ночь приходишь ко мне и... О боги, что происходит в эти ночи!

– Что? – выговорил он, кажется, случайно.

– Я расскажу тебе,– горячо продолжала она,– я больше не в силах держать это в себе. Разве я думала когда-нибудь, что встречу мужчину, который прекраснее всех мужчин на свете, который способен дать женщине такое наслаждение, что ей просто хочется умереть! Не отталкивай меня, я не виновата, что ты лучший из мужчин, ты прекраснее Аполлона, мужественнее Геракла, а когда я вижу тебя на сцене... О Нерон, когда я вижу тебя на сцене, мне кажется, что я схожу с ума! Ты великий актер, Нерон, никто не скажет тебе это так, как говорю я, потому что никто не умеет так чувствовать.

Нерон был не столько удивлен, сколько озадачен. За похвалу его актерского мастерства он мог простить многое. Но он никогда не думал о матери как о женщине, хотя чтил ее красоту. Его извращенное сознание готово было на любой поступок, и сожительство с матерью не представлялось ему чем-то особенно невозможным. «Почему бы и нет?» – подумал он, скользнув взглядом по ее округлым плечам, пышной груди и крепким бедрам. Но он знал свою мать и все еще боялся ее, ведь она способна на все на все что угодно. Для достижения своих целей она пойдет на любое преступление. Он вздрогнул при мысли о том, что она может убить его, и покосился в ту сторону, где за статуей стоял Отон.

В той же стороне находилось и его ложе, и Агриппина расценила взгляд сына по-своему. Она порывисто обняла его и припала губами к его губам. Поцелуй был долгим. Когда она оторвалась, у Нерона перехватило дыхание.

– Я хотел... хотел...– прерывисто выговорил он, но она закрыла ему рот ладонью.

– Не надо, не надо, не говори ничего – я хочу, хочу, хочу тебя!

Нерон сделал непроизвольное движение рукой и коснулся груди Агриппины, впрочем тут же отдернув руку.

– О Нерон! – простонала она, закатывая глаза, схватила его ладонь и, встав с дивана, потянула за собой в направлении ложа.

Отчего-то он не нашел сил противиться ей и пошел следом, неровно ступая, как во сне. Лишь только он коснулся бедром края ложа, как она толкнула его туда и упала сверху, осыпая поцелуями его лицо и шею и резким движением сильных рук пытаясь сорвать одежду. Он ощутил неожиданный прилив вожделения, обхватил ее трепещущее тело и прижал к себе.

– Да, да,– горячо шептала она.– Ты только мой, мой, я сделаю для тебя все! Никто не сможет сделать с тобой то, что сделаю я! О Нерон!

Лучше бы она этого не говорила. Его вожделение уже готово было превратиться в настоящую страсть, но он еще не успел потерять способности к соображению. Ее обещание сделать с ним то, чего никто другой сделать не сможет,– эта фраза решила все. Он вспомнил о ее муже, императоре Клавдии, и ощутил на губах вкус белых грибов – того самого блюда, которым она отравила мужа.

Нерон испуганно дернулся и сбросил Агриппину с себя. Она не успела вновь схватить его – он стремительно соскочил с ложа.

– Нерон! Нерон! О боги! – взвыла Агриппина, протягивая к нему руки.– Ты отталкиваешь меня, ты не желаешь!.. О боги, я не перенесу этого!

– Нет, нет,– торопливо проговорил он.– Ты не поняла меня.

– Не поняла?! – Она приподнялась на локтях и, вытянув ногу, достала ею колено Нерона.

– Да... нет...– бормотал он, поправляя одежду и приглаживая волосы.– Успокойся. Я только хочу сказать, что сейчас не время.

– Не время?

– Да. Я хочу сказать, что мы должны быть осторожными.– Нерон уже пришел в себя и говорил отчетливо. Он отступил от ложа на шаг, опасаясь, что она как-нибудь извернется и снова схватит его.

– Осторожными? – переспросила Агриппина своим обычным голосом, в котором уже не было и тени недавней страсти.

– Конечно, осторожными.– Нерон вздохнул.– Никто не должен знать, что мы... Ты понимаешь, никто не должен этого знать.

– Но ты хочешь меня? Ты любишь меня? Скажи! – Агриппина подвинулась к краю и спустила ноги на пол.

– Да, да! – проговорил он как можно убедительнее, но все же отступил еще на шаг.– Конечно, я люблю тебя. Я не думал, что так... но теперь, теперь понял... Постой.– Он сделал предостерегающий жест, потому что она собиралась встать.– Лучше я приду к тебе. Завтра. Даже сегодня вечером. Ты отправишь слуг, и никто не сможет нам помещать. А потом мы уедем куда-нибудь вместе. Например, к морю, в Байи.

– В Байи? – переспросила она, недоверчиво на него глядя.– Но ты не обманываешь меня, Нерон?

Он пожал плечами и сделал удивленное лицо:

– Нет, ты же видишь!

– Значит, ты придешь сегодня вечером?

– Ну да,– кивнул он.

– И мы будем вместе?

– Да, да!

– И ты будешь любить меня?

– Я буду любить тебя.– Нерон не без напряжения улыбнулся.

Она встала, подошла к нему, протянула руки:

– Тогда поцелуй меня.

Он пригнулся и коснулся губами ее губ.

– Не так, не так! – горячо прошептала она, вытянув вперед губы и закрыв глаза.

Несколько мгновений помедлив, он обхватил ее за плечи и прижался губами к ее губам.

Этот поцелуй был продолжительнее первого. Наконец Нерон оторвал ее от себя:

– Теперь иди и жди меня дома.

– Сегодня вечером?

– Да. Я же сказал,– ответил он, с трудом подавив раздражение.

– Если ты не придешь, я умру.– Она пристально на него глядела.

Он вздохнул нетерпеливо:

– Приду. Только сейчас...– он указал рукой в сторону двери.– Сейчас тебе лучше уйти.

– Хорошо,– кивнула она.– Прощай!

Агриппина одернула платье, поправила прическу и, твердо ступая и держа голову прямо, вышла.

Нерон расслабленно опустился на край ложа.

– Марк! – позвал он.– Подойди ко мне.

Отон вышел из-за статуи и осторожно двинулся к Нерону. Лицо его было бледным, а глаза лихорадочно блестели.

– Ты помнишь...– начал было Нерон, но спазм сдавил ему горло, и он не договорил.

Отон с тревогой на лице пригнулся к нему:

– Я слушаю... император.

Нерон поднял голову, посмотрел так, словно только что увидел.

– А-а,– протянул он,– это ты?

– Слушаю тебя,– осторожно произнес Отон.

– Пойди и скажи Афранию, чтобы он ни в коем случае не пускал мою мать во дворец. Ты понял меня? Она не должна появляться здесь ни при каких обстоятельствах.

– Я приведу Афрания сюда.

– Нет! – воскликнул Нерон сердито.– Ты передашь ему мое желание и добавишь, что я не хочу видеть его... пока. Иди.

Отон поклонился и пошел к двери.

– Вот еще что,– окликнул его Нерон.– Приведешь мне вечером твою жену Поппею.– Он чуть помедлил и договорил с усмешкой: – Я все же хочу посмотреть на нее со стороны.

Когда Нерон остался один, он подошел к ложу и, наклонившись к тому самому месту, где только что сидела Агриппина, понюхал простыню.

Глава тринадцатая

Поппея не была красавицей, по крайней мере не числилась в первых красавицах Рима. Она и сама не считала себя красавицей. Впрочем, ее это не очень заботило, потому что она умела хорошо чувствовать мужчин. Это чувствование оказалось таким же даром природы, каким бывает красота, и даже значительно более ценным. Поппея не смогла бы объяснить даже себе самой, как она покоряет мужчин, она просто делала это. Все известные приемы обольщения казались ей глупостью, и она не понимала, почему мужчины все-таки им поддаются. Вообще-то она не уважала мужчин и ни к одному из них не испытывала настоящей страсти. Главным образом потому, что видела – все они хотят от нее одного – удовольствия. Но она принимала как данность, как закон неба, тот факт, что мужчины правят миром и без их помощи ничего стоящего добиться в этой жизни нельзя. Мужчины хотели от женщины удовольствия, и она давала им его, и тут не нужны лишние приемы, а всего только стоит дать понять и почувствовать мужчине, что и сама она испытывает от связи с ним удовольствие. И нечто большее, чем удовольствие,– радость.

Любого мужчину – умного или глупого, патриция или плебея – можно было взять этим, потому что каждый из них желал видеть себя самым-самым: самым сильным, самым страстным, самым великим. За это мужчина мог дать женщине все, что имел, и сделать все, на что оказывался способен. Беда была лишь в том, что Поппея хотела слишком многого, более того, что ей могли предложить.

Родители выдали ее замуж за Марка Отона, и она считала это хорошей партией, хотя не любила мужа. Впрочем, как и всех других мужчин, которых знала. Из них Марк оказался все-таки самым лучшим. Во-первых, он был хорошего рода, хотя и этрусского, а не римского, во-вторых, был богат, в-третьих, всегда оставался своим человеком при дворе, а при последнем принципате считался другом императора Нерона. Да и сам он был человеком неплохим: ровного характера, достаточной смелости и достаточного ума. Правда, достаточным его ум оказался только для других людей, а для Поппеи его явно не хватило.

Дело в том, что Марк Отон не хотел становиться императором, а Поппея больше всего на свете желала быть женой императора. Она с сожалением думала о том, что родилась римлянкой. Родись она, к примеру, в Египте, она бы имела шанс стать царицей, подобно Клеопатре. Но в Риме такое невозможно – грубые мужчины видели в женщине лишь способ получить удовольствие и ничего более, а значит, самое большее, на что могла рассчитывать женщина, это стать женой или любовницей императора. Не самая высокая ступень, но, по крайней мере, близкая к высокой.

Она заговорила об этом с Отоном уже через несколько недель после замужества. Сказала, что готова сделать все, чтобы он стал императором. Он рассмеялся (ведь мужчина считает любую женщину глупей себя), сказал:

– А ты не хочешь, чтобы я стал богом или хотя бы полубогом, например как Геракл?

– Богом стать нельзя,– отвечала она серьезно, не обращая внимания на его насмешливый тон,– им нужно родиться. А императором можно сделаться, стать.

– Но разве это не судьба? – спросил он уже без насмешки.

– Судьба,– подтвердила она.

Он улыбнулся, развел руки в стороны:

– Значит, у меня другая судьба.

– У человека та судьба, которую он выберет и с которой сумеет управиться.

– Значит, ты не веришь в предназначение, данное каждому из нас богами?

Поппея пристально на него посмотрела, прежде чем ответить:

– Боги благоприятствуют лучшим и любят сильных. Я хочу, Марк, чтобы ты стал сильным.

На его лице выразилось недовольство. Он встал и, шагнув к двери, не глядя на нее, сказал:

– Запомни, я не желаю слышать такое. Никогда.

И он вышел, сердито топая.

– Значит, мне придется думать об этом самой,– произнесла она вполголоса и странно усмехнулась.

И она в самом деле думала об этом – каждый день и каждую ночь. Даже тогда, когда муж сжимал ее в объятиях, нашептывая то нежные, то стыдные слова. И когда она отвечала ему страстным шепотом и движением тела – и тогда она думала об этом. Но тот их разговор о ее мечте был первым и последним. Несколько раз, особенно наутро после бурных ночей, когда они лежали расслабленные и удовлетворенные (Марк, разумеется, совершенно удовлетворенный), касаясь друг друга телами, он спрашивал ее:

– Скажи мне, Поппея, ты счастлива со мной?

– Я счастлива с тобой, Марк,– отвечала она.

– И ты больше ничего не хочешь от меня? Не хочешь, чтобы я стал... кем-то другим?

– Нет. Мне так хорошо с тобой.

Она не лгала, ей было хорошо с ним. Обыкновенная женщина и не могла желать лучшего. Но Поппея не считала себя обыкновенной женщиной – только чуть-чуть, только когда бывала с Марком.

Когда Марк Отон вошел в число друзей нового императора, а потом стал считаться его самым близким другом, она поняла, что наступил ее час. Она стала еще нежнее, еще внимательнее к мужу, доставляла ему ночами самые изысканные и необыкновенные удовольствия. Короче, сделалась самой лучшей женой, которую только можно вообразить.

Марк в самом деле был от нее без ума. И это при том, что его дружба с императором Нероном требовала от него вещей, несовместимых с понятием примерного мужа. Бесконечные пиры, ночные кутежи в обществе самых развратных и самых гнусных женщин, путешествия по грязным притонам Рима и... снова кутежи и пиры.

Поппея не ревновала, ей было чуждо это глупое чувство. Она улыбалась Марку, в каком бы виде он ни являлся домой. Она не делала брезгливого лица, когда он обнимал ее, обдавая запахом вина и продажных женщин. И в такие минуты шептала, что любит его, что счастлива с ним и что лучше ее Марка нет мужчины на свете.

О Марк, глупый Марк! Она добилась того, к чему стремилась: он стал восхвалять ее в кругу своих друзей (он сам признавался ей в этом), превозносить замечательные достоинства ее души и тела. Она не знала только, говорил ли он о ней с императором Нероном, хотя, конечно, его разговоры о ней с другими вряд ли могли не дойти до императора. Но он должен был когда-нибудь заговорить с ним самим, и она ждала, ждала этого, нетерпеливо ждала, хотя внешне ничего нельзя было заметить.

В тот день он вернулся домой засветло (что случалось крайне редко), и весь вид его был потерянным и угрюмым. Она, как обычно, встретила его ласково, сказала, что так скучала без него, думала, не вынесет разлуки. Он ничего не отвечал и прятал глаза, только вздыхал виновато.

– Что с тобой, мой Марк? – спросила она, нежно гладя его щеку и стараясь заглянуть в глаза.– Ну, посмотри же, посмотри на меня. Что-нибудь случилось? Расскажи, не бойся, ты же знаешь, я всегда с тобой, все для тебя сделаю. Так что же случилось? Скажи.

– Нерон хочет видеть тебя,– глухо выговорил он, глядя в сторону.

Сердце Поппеи радостно дрогнуло, все внутри нее замерло, и несколько мгновений она не могла что-либо произнести.

– Нерон хочет видеть тебя,– повторил Марк, чуть возвысив голос.

Поппея уже сумела взять себя в руки и наивно спросила:

– Хочет видеть меня? Зачем?

Он тяжело вздохнул и впервые за все время разговора посмотрел на нее:

– Разве ты не понимаешь, для чего Нерону нужна женщина?

Она заморгала глазами, улыбнулась ему еще ласковее, еще наивнее:

– Но я ведь не женщина, Марк, я твоя жена.

Он недобро усмехнулся, так, будто это она была виновата во всем:

– Он сказал, что хочет видеть тебя сегодня вечером. Ты понимаешь, сегодня вечером!

– Сегодня вечером,– повторила она, кивнув.– Я понимаю, Марк.

Он вдруг порывисто обнял ее, прижался щекой к ее щеке и заплакал.

– Что ты, Марк, что ты! Успокойся, я прошу тебя. Что ты, ведь я с тобой.

Она нежно гладила его по затылку, как ребенка, а он, содрогаясь всем телом, говорил сквозь слезы:

– Ты уже не со мной, Поппея, ты с ним, я знаю.

Она невольно вздрогнула – в какое-то мгновение ей показалось, что он действительно знает все. Этого не могло быть, но она почувствовала так и прерывисто вздохнула.

– Он отберет тебя у меня! – плача, продолжал он.– Единственное, что я всегда так боялся потерять. О боги, за что вы так ужасно наказываете меня?

Он долго не мог успокоиться: всхлипывал, утирал слезы ладонью. Наконец спросил, глядя на нее с надеждой и болью одновременно:

– Что же теперь делать?!

Она пожала плечами, улыбнулась ему успокоительно, сказала просто, как о чем-то совсем не значащем:

– Ты отведешь меня к императору, вот и все.

– Я... отведу... тебя? – Отон остался стоять с открытым ртом, и челюсть его заметно дрожала.

– Не надо так волноваться, мой Марк.– Поппея дотронулась до его подбородка,– Ты же знаешь, придворная жизнь налагает на человека определенные обязательства. Возьми себя в руки – ты удивляешься так, будто впервые узнаешь о чем-то подобном. Сейчас вопрос не в том, сделает Нерон то, чего ты боишься, или нет – скорее всего сделает,– вопрос в другом: что нужно предпринять, чтобы все это стало наиболее выгодно для нас.

– Выгодно для нас?! – вскричал Отон.– Ты хочешь отдаться этому...

– Замолчи! – жестко прервала его Поппея.– Не произноси то, чего не следует произносить вслух. Я не хочу отдаваться императору, ты вынуждаешь меня сделать это.

– Я?! – со страхом выговорил Отон.

– Ты.– Она ткнула в его сторону указательным пальцем.– Разве не ты водишь с ним дружбу, разве не ты шатаешься с ним по грязным притонам, веселишься в обществе гнуснейших женщин? Я уже не помню, когда мы спали ночью в одной постели.

– Но я!..– возмутился Отон, делая страшное лицо.

Она снова не дала ему договорить, остановила решительным жестом руки:

– Перестань! Разве я хоть раз упрекнула тебя? Разве я хоть чем-нибудь показала, что мне не нравится твой образ жизни? Будь честен, скажи!

Отон отрицательно помотал головой.

– Вот видишь,– продолжала Поппея,– тебе не в чем упрекнуть меня. Зачем же упрекать в том, в чем я перед тобой не провинилась?

– О прости, прости, Поппея! – Отон протянул к ней руки, но она уклонилась от объятий.

– Нет, Марк, сейчас нужно думать о деле, у нас так мало времени. Мы ничего не можем предотвратить...

– Можем, можем, Поппея! – горячо воскликнул он.– Мы можем бежать, я увезу тебя!

– Куда? – Она устало вздохнула.– Куда мы можем бежать?! Ты предлагаешь мне нечто худшее, чем изгнание. Потерять все, что имеем, влачить жалкое существование, всякую минуту бояться, что нас настигнут и схватят. Очнись, Отон, что ты говоришь! Я пойду за тобой повсюду, но разве ты родился на свет для такой жизни? Я отдам ему свое тело, но разве я отдам ему свою любовь – нашу любовь? Что поделать, Марк, не мы придумали такую жизнь. Помнишь, я говорила тебе: ты должен стать императором? Так стань же им!

– Что ты такое говоришь! Я не понимаю!

– Я не просто отдам ему свое тело, я отдам его ради тебя, ради нас!

– Ради нас,– расслабленно повторил он.

– Да, ради нас! – твердо выговорила Поппея.– Он дорого заплатит за свои мерзкие желания, ты станешь первым в Риме, а потом...

Она замолчала, не договорив, и он спросил, подавшись, вперед:

– Что потом?

Она усмехнулась, прямо глядя в его глаза:

– Есть много способов, чтобы один заменил другого. Никто не вечен, ты знаешь, и к императорам это относится так же, как и к любому другому. Вспомни Калигулу или Клавдия. Чем Нерон лучше их? Он много пьет, много ест. Представь себе, что он выпьет или съест что-нибудь такое, что...

– Молчи! – испуганно прошептал Отон.– Что ты такое говоришь?

Она удивилась:

– А что такое? Только то, что известно всем. Чем Нерон лучше тебя: ты древнего рода, умен и молод.

– Наш род идет от этрусков, мы не римляне.

– И это все, что тебя останавливает? Ты, отпрыск древнего рода, сомневаешься в себе в то время, когда жалкие проходимцы, вольноотпущенники и плебеи правят Римом!

Некоторое время они молчали. Наконец Отон сказал, с надеждой глядя на жену:

– Мне страшно, Поппея.

Она прижала его голову к своей пышной груди, прикрыв ладонью глаза, прошептала в самое ухо:

– Вот так тебе будет не страшно. Доверься мне, Марк, и ни о чем не думай. Я скажу, что делать, когда наступит твой час.

Он ничего не ответил, только порывисто вздохнул и еще плотнее прижался к ней.