Текст книги "Меч императора Нерона"

Автор книги: Михаил Иманов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 27 страниц)

– Во-первых, я хочу, чтобы ты удалил из дворца эту мерзкую Акту,– горячо проговорила Агриппина, блестя глазами.– У меня не должно быть соперницы. Убери ее под любым предлогом. Поговори с Афранием Бурром, сделайте что-нибудь. Ты меня понимаешь?

– Да,– расслабленно кивнул он.

– Во-вторых, скоро состоится суд над этим гнусным Палантом, я выдвинула против него обвинения, их нельзя опровергнуть, он будет осужден. Будь на моей стороне. И в-третьих...– Это последнее она произнесла совсем другим тоном, тоном прежней Агриппины, женщины, которую он любил когда-то.– В-третьих, не мешай, прошу тебя!

Он не ответил, он только кивнул: это могло означать и то, что он лишь слышит ее и понимает, и то, что он сделает так, как она хочет. Но сенатор и сам не знал, что означает его кивок, ему сейчас хотелось одного – покоя.

И даже на улице ему казалось, что взгляд Агриппины все еще достигает его, проходя сквозь стены.

Глава десятая

– Мне все надоело, Марк,– проговорил Нерон и протяжно зевнул.– Поверь, я несчастнейший из смертных.

– Ты бессмертен, Нерон, и знаешь это,– отвечал Марк Сальвий Отон, поудобнее усаживаясь в кресле.

Было уже около полудня, император только что проснулся, но не вставал. Лежал на боку, подперев рукою голову, волосы его были спутаны и торчали во все стороны, а лицо бледно. Марк Отон сидел в кресле напротив, вытянув ноги и время от времени незаметно вздыхая, будто ему не хватало воздуха. После вчерашних ночных похождений с императором в самых грязных тавернах Рима он чувствовал себя разбитым. Император прислал за ним, лишь только проснулся. Ему не хватило всего нескольких часов сна, мысленно он сердился на Нерона, но внешне выглядел спокойным.

– Ты спал сегодня со своей женой, Марк? – спросил Нерон, слабо усмехнувшись.

– Нет,– усмехаясь так же, как и император, отвечал Отон,– Поппея закрылась у себя в комнате. Она не любит, когда я возвращаюсь такой.

– Не хочет тебе отдаваться или ты не хочешь ее?

– И то, и другое,– пожал плечами Отон и добавил, прямо глядя на Нерона: – Между нами говоря, сил у меня к утру оставалось немного.

– Надо было взять ее силой. Мне кажется, это самое приятное для мужчины – чувствовать себя охотником. Или ты думаешь по-другому? Может, ты не можешь справиться с ней? А, Марк? Признавайся.

– Я могу,– ответил тот,– но мне не хочется так поступать.

– Почему? – спросил император и снова зевнул.

– Не знаю. Поппея дает наслаждение, когда захочет сама. Она сама как охотник, с нею иногда чувствуешь себя затравленным зверем. В этом особое, ни с чем не сравнимое наслаждение, поверь мне.

– Так, значит, она сама насилует тебя? – оживляясь, спросил Нерон и сел на постели.

Отон улыбнулся лукаво и виновато одновременно.

– Расскажи.– Нерон потянулся и тронул друга за колено,– Она что, прямо-таки набрасывается на тфя? А? Рвет одежду, душит... Ну, говори!

– Она даже связывает меня,– не поднимая глаз, сказал Отон.– Иногда так распаляется, что, мне кажется, может убить всерьез.

– И ты боишься? Боишься по-настоящему? – Нерон пододвинулся ближе и спустил ноги на пол.– Неужели ты так чувствуешь по-настоящему? Или все-таки притворяешься? Скажи!

– Нет, нет,– Отон отрицательно помахал рукой,– не притворяюсь. Если бы ты видел, как она это делает, ты не спрашивал бы. Наверное, и со стороны это выглядит страшно.

– Выглядит страшно,– произнес Нерон, думая о чем-то своем, и опять повторил: – Выглядит страшно.

– Да, поверь мне! – горячо подтвердил Отон.– Со стороны это выглядит еще страшнее!

– Откуда ты это можешь знать? – глядя на друга исподлобья, медленно выговорил Нерон.

– Но я же!..– начал было тот, но Нерон не дал ему договорить:

– Ты не можешь знать того, если сам не видел со стороны. Или ты видел? Ну, отвечай! Может быть, ты заставлял ее так же набрасываться на другого? Так или нет?

– Нет, конечно,– нервно усмехнулся Отон.– Но это легко представить.

– Не думаю,– со странной интонацией то ли угрозы, то ли недоверия проговорил Нерон,– Но я хочу проверить, прав ты или нет. Ты понимаешь меня?

– Не совсем, о император! – пробормотал Отон почти жалобно и привстав в кресле.

– Сядь,– резко бросил Нерон и, сделав паузу, взглянул на того с прищуром.– Я желаю вот что: устрой все так, чтобы я мог посмотреть на это, как ты выражаешься, со стороны. У тебя какие-то сомнения? Ты не хочешь?

– Хочу, но...– под пристальным взглядом императора он не сумел договорить.

Нерон удивленно поднял брови, одну выше другой (это движение на его лице никогда не предвещало ничего хорошего; друзья называли между собой такую императорскую мимику «улыбкой Нерона»).

– Ты возражаешь мне? – Нерон едва пошевелил губами.– Ты отказываешься сделать то, чего хочет император?

– Нет,– быстро и с видимым волнением ответил Отон.– Прости мою глупость, но я просто не очень понял, чего именно ты хочешь. Скажи, я все сделаю!

– Ты все прекрасно понял.– Нерон встал (Отон встал тоже).

Некоторое время они стояли вплотную друг к другу. Отон ощущал нечистое дыхание императора – смесь выпитого и съеденного вчерашней ночью – и сам старался дышать в сторону. От неудобной позы – он старался не касаться императора коленями – у него дрожали ноги. Нерон медленно поднял руку и, положив ее на плечо Отона, с силой надавил.

– Садись, мой Отон,– проговорил он с улыбкой, хотя холодный взгляд его голубых глаз никоим образом ей не соответствовал.– Я пошутил. Но, честное слово, я не понимаю, почему можно смотреть, когда ты занимаешься любовью с продажной девкой, и нельзя, когда ты то же самое делаешь с женой?

– Как тебе будет угодно,– опустившись в кресло под давлением императорской руки, но сидя неестественно прямо, с поклоном сказал Отон.

– Я спрашиваю, что думаешь ты.

– Думаю, что ты... что ты прав,– с дрожью в голосе произнес Отон.

– Значит, ты покажешь мне...

– Да.

– Ты настоящий друг, Марк,– сказал Нерон, подходя к окну и выглядывая наружу.– Ты не можешь представить, как мне скучно. Октавия мне надоела, она холодна как лед и больше не возбуждает меня. Акта... Нет, Акта все еще хороша, но и она, как и все женщины, видит во мне императора, а я хочу... Ты знаешь, чего я больше всего хочу?

– Не... знаю.

– Больше всего я хочу, чтобы женщина причинила мне боль, не услаждала бы меня, а сама хотела бы наслаждаться. Но со мной это невозможно – все они хотят дать наслаждение, чтобы получить от меня что-то взамен. Все женщины продажные. Разве не так? Разве твоя Поппея не продажная?

– Нет, не продажная,– неожиданно твердо выговорил Отон.

– Вот как! – повернулся к нему Нерон.– Это интересно. Ты не ошибаешься?

– Нет.– Отон встал, держась за спинку кресла,– Она другая, она лучшая из женщин, она свободная женщина.

– Свободных женщин не бывает,– возразил Нерон, глядя на друга с любопытством.

– А она свободна.

– Ты должен рассказать о ней подробнее,– велел Нерон, скрестив руки на груди.– Мне необходимо знать все, все детали. Ты понимаешь, что я имею в виду?

– Да,– кивнул Отон.

– Тогда начинай.– Нерон показал глазами на кресло.– Садись, так тебе будет удобнее.

Отон снова опустился в кресло.

– Ну,– поторопил его Нерон, но друг не успел начать свой рассказ: открылась дверь, и на пороге появился слуга.

Нерон поморщился:

– Что там еще? Я же просил не тревожить меня.

– Афраний Бурр,– доложил слуга.

– Ну что, что Афраний Бурр? – нетерпеливо бросил Нерон.– Искалечил и вторую свою руку? Ну, что ты молчишь как рыба!

– Афраний Бурр,– невозмутимо повторил слуга,– просит императора срочно принять его.

– Просит императора срочно принять его,– с издевкой повторил Нерон.– А где ты видишь императора? – Он развел руки в стороны и, переглянувшись с Отоном, снова обратился к слуге: – Здесь нет императора. Пойди и скажи, что ты не нашел меня.

– Я говорил, но он...

– Что он, что?!

– Он говорит, что дело особой важности.

– Ладно,– сердито бросил Нерон, делая нетерпеливое движение рукой,– зови.– И, снова посмотрев на Отона, поднял брови, одну выше другой, что в данном случае должно было, по-видимому, означать нечто вроде «сам можешь убедиться, как я несчастлив».

Афраний Бурр вошел широким шагом военного. Он поднял правую руку и проговорил громко:

– Приветствую тебя, император! – при этом сделал вид, что не замечает сидящего в кресле Отона.

Он не любил этих так называемых близких друзей Нерона, все они казались ему изнеженными выскочками, жалким подобием мужчин. Аннею Сенеке он говорил о них так: «Эти слизняки пролезут в любую щель кладки дворца, для этого им не нужно намазывать тело жиром, они состоят из него».

– Что тебе, Афраний? – недовольно спросил Нерон.– Что за спешка в такой ранний час?

– Твоя мать, Агриппина, уже во дворце,– сказал Афраний, холодно глядя на императора.

В первое мгновение Нерон не сумел скрыть испуга и даже сделал движение, словно собирался бежать. Тем величественнее он произнес, когда сумел взять себя в руки:

– Я же отдал приказ не допускать эту женщину во дворец. Или кто-то посмел ослушаться моего приказа?

Губы Афрания Бурра презрительно дрогнули.

– С утра я был на учениях и поздно вернулся. Солдаты же не посмели остановить эту женщину.

– Почему? – выпятив нижнюю губу, спросил Нерон.– Разве ты не передал им мой приказ? Или твои преторианцы уже не вполне подчиняются своему Командиру?

– Твои преторианцы,– отозвался Афраний, делая ударение на первом слове,– просто не посмели остановить мать императора. Что делать, император,– добавил он, пожимая плечами,– но в них с детства воспитывали почтение к родителям. Вот если бы ты объявил, что отказываешься от матери, то тогда...

– Отказываюсь от матери? – поморщившись, переспросил Нерон.– Но как можно отказаться от матери? Ты говоришь глупости, Афраний.

– Я говорю о том, что может заставить солдат исполнить твой приказ,– холодно пояснил Афраний.

– А я полагал,– усмехнувшись, вмешался Отон,– что доблестный Афраний одним только взглядом заставляет повиноваться.

– Что ты на это скажешь, Афраний? – в свою очередь усмехнулся Нерон.– Я тоже думал, что командир моих преторианцев может все.

– Командир твоих преторианцев,– сказал Афраний с поклоном, все так же делая вид, что разговаривает с императором наедине,– не политик и не умеет давать ценных советов. Я всего лишь солдат, но даже мне понятно, что случится, если мать императора будут задерживать силой. Для солдат император пример во всем, тем более в отношениях с собственной матерью. Они скорее примут убийство, чем непочитание.

Нерон отвернулся к окну и некоторое время молчал.

– Ты думаешь, примут? – наконец сказал он, не поворачивая головы.

– Прости, император,– отозвался Афраний,– я не понял, о чем ты спрашиваешь.

Нерон медленно развернулся, потом долго смотрел на Афрания своим холодным взглядом.

– Ладно, поговорим об этом после. Потом. Пусть ее пропустят, но попроси ее подождать, я должен привести себя в порядок. Я примерный сын и не хочу предстать перед матерью в таком виде.

Афраний поклонился и вышел.

– Что ты думаешь об этом, мой Марк? – обратился Нерон к другу.

– Думаю, что Афраний много на себя берет,– отвечал тот, словно Нерон спрашивал его именно об этом.– Эти старики думают, что у нас республика: они не могут жить без советов.

4 Нерон

– 97 -

– А разве у нас не республика? – опять усмехнулся Нерон.– Ты забываешь, что я всего-навсего верховный понтифик, меня не именуют даже отцом нации, как императора Юлия.

– Но ты и не отец нации,– сказал Отон.

– Что? – нахмурился Нерон, и тут же лицо его исказила гримаса гнева.– Ты считаешь, я менее достоин называться отцом нации, чем император Юлий?

– Император Юлий был всего лишь отцом нации, а ты ее господин,– сказал Отон, встав и поклонившись Нерону.– Ты господин, а мы твои слуги. Разве слуги могут давать своему господину какое-то звание! И разве ты примешь его от слуг!

– М-да,– неопределенно выговорил Нерон и еще раз внимательно посмотрел на Отона.– Значит, ты тоже мой слуга?

– Я? – удивился Отон, правда, несколько чрезмерно.– Как и все в Риме.

– Хорошо,– Губы Нерона скривила странная улыбка.– Но, кажется, мы называем друг друга друзьями. Как же быть с этим? Слуга не может быть другом.

– Слуга не может быть другом,– согласился Отон.– Но господин может его так называть для... Для поощрения.

– Выходит, что ты мне не друг.

Отон не нашелся с ответом – стоял, растерянно глядя на императора.

– Ладно,– презрительно бросил Нерон и указал на дверь.– Пойди и скажи, что я хочу одеваться.

У самой двери он окликнул Отона. Проговорил без улыбки:

– Ты приведешь сюда Поппею, твою жену. Я хочу, чтобы ты посмотрел на нее со стороны. Но не говори ей, что она тоже моя служанка. Ты меня понял?

– Да, император,– поклонился Отон.

Глава одиннадцатая

Уже третий день Никий жил в доме Салюстия. Теренций с удивлением видел, как менялся его новый хозяин. С Салюстием он держался высокомерно, порой даже грубо, да и с Теренцием обращался уже без прежней вежливости. Салюстий, конечно, всего лишь актер, сын раба, еще только недавно ставший вольноотпущенником. Таких людей Теренций тоже презирал, можно даже сказать, ненавидел. Но Салюстий входил в круг лиц, близких к императору Нерону, и даже его хозяин, Анней Сенека, держался с ним осторожно, хотя и с известной долей пренебрежения. Такие люди, как Салюстий, всегда казались Теренцию наиболее опасными: нет ничего несноснее раба, ставшего любимчиком господина, особенно когда этот господин – сам император Рима. К тому же Теренций считал его бездарным актером. Сам он, правда, ничего в театре не смыслил и внутренне считал театральное действо глупой забавой. Но актерское мастерство было почитаемо в Риме, тут уж ничего не поделаешь. Теренций не раз слышал, как сам Анней ЛуЦий Сенека, его господин, в разговорах с друзьями называл Салюстия жалким комедиантом. Он еще добавлял: «Впрочем, не более жалкий, чем наш великий комедиант». Теренций понимал, о ком идет речь и кого Сенека называл большим комедиантом. Ему делалось страшно от этих слов хозяина, и он убеждал себя, что ничего подобного не слышал, тем более что не его дело прислушиваться к разговорам господ.

Но как он ни уверял себя, будто ничего не слышал и ничего не понял, временами, размышляя об этом, говорил себе, что все это добром не кончится. Вот и поездка с Никием к проклятому Салюстию беспокоила Теренция. Но что поделаешь, не ему обсуждать действия господ, какими бы они ни были. Но все же он считал, что Никий ведет себя неосторожно – от этого Салюстия можно ожидать все что угодно, а то, что

Салюстий смиренно сносит высокомерие и даже грубость Никия, Теренция обмануть не могло,– он слишком молод и еще не понимает, что здесь не Александрия, а Рим.

Наутро после их приезда в Рим Никий велел Терен цию купить две дюжины перепелиных яиц и кувшин ослиного молока. Теренций был слишком опытным слугой, чтобы не только не спросить, зачем все это понадобилось хозяину, но даже не подать виду, что удивлен. Он только заметил, что ослиное молоко вряд ли можно достать сразу в таком количестве.

– Это почему? – недовольно нахмурился Никий.

– Ослица дает значительно меньше молока, чем корова или коза, мой господин,– ответил Теренций и добавил, как бы извиняясь: – К тому же в Риме не принято доить ослиц.

– В Риме много чего не принято,– усмехнулся Никий как-то очень странно (даже зловеще, как показалось Теренцию).– Принеси столько, сколько сможешь найти. Главное, не жалей денег.

«Ему легко говорить «не жалей денег»,– ворчал Теренций, выходя из дома,– когда деньги не его, а нашего хозяина. За что боги прогневались на меня и не дали дожить остаток дней спокойно?»

Перепелиные яйца он купил легко и в нужном количестве, а ослиного молока совсем немного, да и то отчаянно торгуясь и дрожащей рукой отсчитывая монеты. Когда он принес все это Никию, тот приказал держать молоко в холоде, чтобы не прокисло, а яйца положить на солнце, чтобы скорее протухли. Здесь Теренций все же не сумел справиться с лицом, и Никий холодно осведомился:

– Тебе что-то не ясно?

– Ясно, мой господин,– чуть дрожащим голосом отвечал Теренций,– но я хотел спросить...

– Что ты хотел спросить?

– В какой степени яйца должны протухнуть – только слегка или...

– Не знаю, как у вас в Риме, а у нас в Александрии тухлые яйца считаются просто тухлыми, без всякого «слегка». У тебя еще есть вопросы? – Никий помолчал, пристально и строго глядя на Теренция, и наконец медленно выговорил: – Запомни на будущее: тебе придется понимать меня с полуслова и не задавать глупых вопросов. Я не люблю наказывать нерадивых слуг, но сделаю это не колеблясь, если придется. Хорошо это запомни и впредь будь сообразительней. Надеюсь, ты хорошо меня понял?

– Да, мой господин,– испуганно ответил Теренций.

– Тогда иди и делай, как я сказал.

Теренций ушел и впервые за все время общения с Никием ощутил в отношении его некий род уважения, словно он уже стал ему настоящим господином.

Слугам Салюстия Теренций сказал (об этом строго-настрого еще на вилле предупредил его Анней Луций Сенека), что они с Никием прибыли из Александрии, что Никий врач и приехал по специальному приглашению Салюстия. Расспрашивающие недоверчиво поводили головами, говоря, что врач слишком молод, и интересовались насмешливо: «Что, в Риме уже перевелись собственные врачи?» Но Теренций быстро угомонил насмешников – он имел большой опыт обращения с этим народом. Он строго заметил, что не дело слуг вмешиваться в дела господ и если их хозяин Салюстий пригласил такого врача, то ему виднее и что человек, бывающий у императора, наверное, сумеет разобраться, какой врач ему нужен. Еще он добавил назидательно:

– Не знаю, как у вас в Риме, а у нас в Александрии господа легко укорачивают длинные языки, не прибегая к помощи врача.

Слуги недобро посмотрели на Теренция, но глупые расспросы прекратили. После этого разговора, если Теренций что-то спрашивал по хозяйству, ему отвечали угрюмо и неохотно, но Теренцию это было безразлич-но – близкое общение со слугами всегда казалось ему унизительным.

Чтобы яйца быстрее протухли, Теренций проколол каждое иглой и присыпал землей. Из разговора слуг он узнал, что их хозяин Салюстий серьезно болен – он теряет голос. Еще он услышал, что за Салюстием присылали от императора, тот был во дворце, но вскоре вернулся, бледный и раздосадованный. Со слугами актер разговаривал знаками и очень сердился, когда его не сразу понимали. Впрочем, на помощь неизменно приходил Никий, который, казалось, ни на минуту не покидал актера и даже спал в соседнем помещении с открытой дверью. Теренций понимал, что за всеми этими действиями что-то кроется, но, конечно, не мог понять что. Впрочем, он не очень и любопытствовал.

Однажды утром Никий, узнав, что яйца готовы, приказал принести их и молоко ослицы в спальню Салюстия. Когда Теренций вошел, Никий и актер о чем-то возбужденно разговаривали сердитыми голосами.

Салюстий неприязненно посмотрел на вошедшего Теренция, а Никий приказал ему подойти и приготовить яйца, при этом указав на миску, стоявшую на столе.

– Зачем это нужно? – воскликнул Салюстий (Теренций вздрогнул от неожиданности – голос актера звучал почти жалобно).– Если тебе нужно попробовать, то используй его.– И Салюстий указал на Теренция.

– Делай, что говорю,– повелительно произнес Никий и продолжил с улыбкой: – Теренция я мог бы лечить и в Александрии, для чего же ты заставил меня проделать столь длинный путь?

– Я заставил?! – побагровев, закричал Салюстий.– Это я заставил?

– Не кричи так громко, мой дорогой Салюстий. Твоим слугам совсем не нужно знать, что ты обманываешь императора Нерона, прикидываясь больным. Или тебя не страшит немилость?

Салюстий отвернулся и ничего не ответил.

– Ложись,– приказал Никий, указывая на постель,– и постарайся молчать. Помни, что голос должен вернуться к тебе не сразу.

Никий сам помог актеру скинуть тунику и уложил на спину. Между тем Теренций разбил яйца и вылил содержимое в чашку – запах тухлых яиц распространился по комнате. Салюстий поморщился.

– Какая гадость! – И прикрыл руками свою волосатую грудь.

– Чтобы быть здоровым, нужно потерпеть,– философски заметил Никий и велел Теренцию поднести чашку.

Теренций, стараясь не дышать, подал чашку Никию. Но тот только заглянул в нее и сказал с гримасой омерзения, указывая пальцем на грудь актера:

– Сделай это сам, Теренций, ты ведь делал это не раз, помогая мне.

Теренций подошел к постели. Салюстий, приподнявшись на локтях, проговорил гневным шепотом, широко раскрыв глаза:

– Не смей прикасаться ко мне, раб!

– Делай, что я сказал, Теренций.– Никий встал у окна спальни.

Теренций был в нерешительности.

– Я не желаю, чтобы этот презренный раб...– начал было Салюстий, но Никий не дал ему договорить.

– Если ты не уймешься, то сам завтра станешь рабом. Клянусь Аполлоном, я тебе это устрою! Ты понял? Или мне повторить еще раз?!

Салюстий, замерев, пристально на него посмотрел и вдруг рухнул на спину, откинув голову и уронив правую руку, будто с ним случился удар.

– Приступай, Теренций, и, пожалуйста, не мешкай, я не собираюсь полдня вдыхать эту гадость. Втирай ему в грудь, и как можно тщательнее. Делай же, делай!

Последнее Никий произнес в крайнем раздражении, чего никак не ожидал от него Теренций. Так же стараясь не дышать, он опустил пальцы в чашку и, зачерпнув скользкое, дурно пахнущее снадобье, быстрым движением вытер руку о грудь Салюстия. Актер застонал сквозь зубы, но глаз не открыл. Процедура проходила с трудом, мешала главным образом буйная растительность на груди актера. При каждом прикосновении пальцев Теренция Салюстий вздрагивал, словно снадобье обжигало его, и стонал протяжнее. Наконец чашка опустела, Теренций, повернувшись, вопросительно посмотрел на Никия, тот подошел. От груди актера шел нестерпимый смрад, волосы слиплись, кое-где стояли торчком. Салюстий приоткрыл один глаз, посмотрел на Никия, потом, приподняв голову, на свою грудь.

– О-о! – горестно простонал он и снова уронил голову на ложе.

– Теперь это,– улыбаясь одними глазами, сказал Никий и сам протянул Теренцию кувшин с ослиным молоком.

Вторая часть процедуры заняла совсем мало времени: Теренций просто вылил молоко на грудь Салюстия и растер его ладонью.

– О боги! Долго еще мне страдать? – Актер жалобно посмотрел на Никия.

– Потерпи, лекарство должно впитаться как следует. Я скоро вернусь, мы закончим. Пойдем со мной, Теренций.

Теренций, держа выпачканную руку перед собой ладонью вверх, последовал за Никием. Но они успели дойти только до двери. Актер вдруг протяжно и громко взвыл, схватился за грудь, покарябал ее ногтями, словно хотел сорвать засохшее снадобье, как панцирь, затем вскочил и закричал:

– А-а, а-а! О боги, боги!

При этом сдернул с ложа простыню и попытался вытереть грудь. Теренцию показалось, что запах в комнате сделался еще нестерпимее. Актер бегал из угла в угол, крича во все горло – то призывал на помощь богов, то просто выл, как раненый зверь. Голос его стал столь громким, что Теренцию сделалось не по себе. Он посмотрел на Никия. Тот глядел на актера с улыбкой удовлетворения, почти нежно. Когда, устав наконец от беготни и воя, актер упал на пол и затих, Никий произнес;

– Вот видишь, Салюстий, ты не ошибся, вызвав меня из Александрии, а я недаром проделал этот долгий и трудный путь. Ты еще сам не осознаешь, как силен стал твой голос и как быстры движения. Думаю, твои крики и топот слышали на соседней улице. С такими данными, поверь мне, ты станешь первым актером Рима.

В эту минуту скрипнула дверь, и чья-то голова показалась в проеме – круглая, с большим мясистым носом и маленькими глазками.

– Ты кто? – обернулся к нему Никий.

– Парид,– ответила, моргая, голова.

– Что тебе нужно, Парид? – насмешливо спросил Никий и поднял правую руку, как делают актеры на сцене.

– Мне? – переспросил тот, кто назвался Парадом (вслед за головой появилось все остальное: человек маленького роста с большой головой, крикливо разодетый).– Я хотел видеть Салюстия.– Он посмотрел туда, где на полу лежал несчастный Салюстий. Тот поднял голову, затравленно глядя на вошедшего.

– О-о! – простонал Салюстий и снова уронил голову на пол, она ударилась о доски с глухим стуком.

– Ты пришел вовремя,– сказал Никий, обращаясь к Париду.– Мое лечение помогло, болезнь покинула нашего прекрасного Салюстия. Теперь Рим будет восхищен его мастерством, как никогда. А я лишь скромный провинциальный врач и, сделав свое дело, могу собираться в обратный путь. Позволь мне уйти, Салюстий,– добавил он с поклоном в сторону все так же неподвижно лежащего на полу актера, затем, кивнув Париду, вышел в дверь.

Теренций поспешил за ним.

Вечером того же дня, уже лежа в постели, Никий спросил Теренция:

– Послушай, Теренций, ты мог бы сделать с императором то же самое, что сделал сегодня с Салюстием?

– Не знаю, мой господин,– осторожно ответил Теренций.

– Знаешь, на Палатине все запахи ощущаются значительно острее, так что вони, я полагаю, будет больше,– заметил Никий со странной улыбкой, глядя в потолок.

Когда Теренций, вернувшись к себе, лег в постель, его била дрожь. Он никак не мог согреться, хотя ночь была душной.