Текст книги "Меч императора Нерона"

Автор книги: Михаил Иманов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 27 страниц)

– Все кончено! – услышал он громкий голос, показавшийся ему знакомым.– Выходи!

Никий посмотрел туда, откуда раздался голос. У скалы, широко расставив ноги, одну руку уперев в бок, а другую держа на рукоятке меча, стоял центурион Палибий, один из близких к Афранию Бурру людей. Никий не столько со страхом, сколько с удивлением смотрел на него, не двигаясь с места. Один из солдат подошел и протянул ему руку, за которую Никий схватился почти неосознанно. Подошел другой солдат, они подняли Никия и перенесли на берег. Центурион Палибий улыбался ему широкой улыбкой.

– Все? – крикнул он за спину Никия.

– Четверо,– ответил ему кто-то.

Палибий нахмурился:

– А где пятый? Их должно быть пять.

– Я убил его,– неожиданно для самого себя (и, главное, неожиданно спокойно) сказал Никий.

– Ты? – удивился Палибий.

И хотя Палибий не спрашивал, а Никию не было необходимости отчитываться перед ним, он пояснил:

– Кальпурний слишком много знал. Я ударил его веслом по голове.

– Веслом по голове,– в тон Никию повторил центурион и, приставив ладонь ко лбу, посмотрел на море.

Никий оглянулся. Лодка была уже довольно далеко от берега, солдаты сбрасывали тела гребцов в воду.

– Император ждет тебя,– неожиданно почтительно проговорил Палибий.– Он послал меня навстречу.

Никий посмотрел в глаза центуриона – тот отвел глаза, медленно и неохотно склонил голову в поклоне. «Сенатор»,– проговорил про себя Никий, вспомнив о Кальпурнии.

Глава двенадцатая

Центурион Палибий оказался нагл. Все время пути он смотрел на Никия с насмешкой. Он был вежлив и предупредителен, в тоне его была почтительность, но именно вследствие этого насмешка в глазах центуриона выглядела особенно наглой. Никий злился, разговаривал с Палибием строго, но ничего не мог поделать: центурион оставался нагл, а у Никия не нашлось от него защиты.

Наглость центуриона, впрочем, имела свои причины, и они были вескими. Преторианские гвардейцы обладали властью едва ли не большей, чем императорская. Правда, власть эта проявлялась лишь время от времени, и сами преторианцы не могли полностью распоряжаться ею. Но все равно каждый из них знал, что она есть, ощущал в себе частицу этой власти. Они свергали императоров и ставили новых. Если принцепс все-таки был божеством, а не просто именовался им, то какую же силу нужно иметь, чтобы сбросить божество с Олимпа, ведь Палатин для Рима то же самое, что Олимп для всей земли!

И этот проклятый, с наглым взглядом серых глаз центурион Палибий нес в себе частицу божественной власти и вполне ощущал это. А кто такой Никий? Пришелец, щепка в потоке жизни, случайно занесенная во дворец Нерона. Что он мог значить сам по себе для самодовольного центуриона? Да, сейчас сила у императора, а не у преторианцев, но ведь все может измениться в одно мгновение, что уже не раз бывало в Риме. И тогда Палибий наступит на щепку, именуемую Никием, подошвой своей калиги. Наступит и даже не услышит хруста.

...Они уже миновали едва ли на четверть пути до Рима, когда, проезжая одно из селений, услышали гул толпы и возбужденные выкрики. Никий отодвинул рукой занавеску повозки и, обратившись к скачущему рядом Палибию, спросил недовольно (ну как же, его, императорского любимца, беспокоят какие-то крики!):

– Что там такое? Узнай.

Палибий не ответил, но повернул лошадь в сторону. Повозка продолжала свое равномерное движение, и крики стали уже отдаляться, когда лицо Палибия вновь появилось в окне. Его наглый взгляд показался Никию особенно вызывающим. Центурион сказал, усмехнувшись едва-едва, лишь концами толстых губ:

– Чудесное спасение! Корабль принцепса потерпел крушение, Агриппина сумела добраться до берега вплавь.

– Где? – спросил Никий, сам не понимая точно, что он хочет знать: где выплыла Агриппина или где она теперь.

– Она уже на пути в Рим,– ответил Палибий.– Повсюду народ приветствует ее. Это спасение – великая радость для римского народа.

Последнее он произнес таким тоном, что Никии вынужден был подтвердить:

– Это великая радость для Рима! – Но он не выдержал взгляда Палибия и опустил глаза.– Боги хранят семью принцепса!

– Боги хранят семью принцепса! – крикнул Палибий, отрываясь от окна повозки и пришпоривая лошадь.

Никий поплотнее прикрыл занавеску, обхватил голову руками и закрыл глаза. Сейчас он пожалел, что ударил веслом Кальпурния, пожалел, что предупредил Агриппину и отпустил ее, когда она проплывала вблизи лодки. Тоска охватила все его существо – хотелось стать маленьким, невидимым, может быть, вовсе перестать быть. Он и в самом деле почувствовал себя щепкой, которую несет поток жизни, неведомо куда и неведомо зачем. Он с неприязнью подумал о Павле – впервые с тех пор, как узнал учителя. И странно, что неприязнь эта не представлялась теперь грехом.

Когда они приехали в Рим, Никий отпустил Палибия, а сам отправился домой, сказав, что ему нужно привести себя в порядок, прежде чем предстать перед императором. Палибий не стал возражать, взглянул на

Никия с усмешкой, на этот раз совершенно открытой, и, не поклонившись, поскакал прочь.

Теренций вышел навстречу Никию, вид у него был встревоженный.

– Хозяин уже несколько раз посылал за тобой,– сказал он.

– Император Нерон? – спросил Никий с вымученной улыбкой, хотя сразу понял, о ком идет речь.

– Император? – не понимая, переспросил Теренций и тут же добавил: – Анней Сенека, он присылал за тобой.

– И что же хочет твой хозяин?

Теренций испуганно пожал плечами:

– Прости, мой господин, я ошибся. Не Анней Сенека мой хозяин, а ты...– Он вдруг странным взглядом посмотрел на Никия и произнес совсем другим тоном: – Я боюсь.

На этот раз удивился Никий:

– Чего же ты боишься, мой Теренций? – проговорив это, он вдруг сам ощутил в себе уже утихший было страх. Ему показалось, что в глазах слуги мелькнула та же мертвая тоска, какую он видел в глазах Кальпурния в тот момент, когда замахивался на него веслом.

Теренций опустил глаза и глухо выговорил:

– Я не знаю, хозяин, но я боюсь...

– Ну, ну, договаривай,– Никий с натугой усмехнулся,– не бойся.

– Сенека,– промолвил Теренций, не поднимая взгляда.

– Что Сенека? Я не понимаю.

– Я боюсь... его.

– Успокойся, мой Теренций, твои страхи не имеют под собой...– начал было Никий, но не сумел договорить: Теренций поднял голову и пристально (не так, как дозволено слуге, а как брат или друг) посмотрел на Никия.

– Я вызвал Онисима,– сказал он.

– Ты вызвал Онисима?! – со страхом и возмущением одновременно воскликнул Никий.

– Да,– на этот раз Теренций не смутился и добавил, указав рукой за спину: – Он ждет тебя здесь.

– Да ты понимаешь, что может быть, если кто-нибудь,– Никий схватил Теренция за плечо и больно стиснул его,– если кто-нибудь увидит или узнает! Ты понимаешь, что будет со мной? И с тобой тоже! С тобой тоже, Теренций!

– Понимаю,– спокойно и убежденно проговорил Теренций, только чуть поморщившись и скосив глаза на плечо, которое все еще сжимал Никий,– Я знаю, что не должен был делать этого, но я не мог иначе, я боялся.

– Ты боялся! Да как ты можешь!

– Он убьет тебя,– перебил Теренций,– я знаю.

Никий вдруг оттолкнул Теренция и, сердито ступая,

прошел в комнату, служившую ему кабинетом.

Не сразу, лишь несколько мгновений спустя, из-за ширмы в углу, закрывавшей ложе, вышел Онисим.

– Ты знаешь, что нельзя было приходить ко мне! – набросился на него Никий (впрочем, произносил слова благоразумно негромко).– Тебя могли видеть! Ты понимаешь, чем это может кончиться для меня? Для нас! Для нашего дела!

– Он позвал меня, и я пришел,– ответил Онисим примирительным тоном, кивнув на дверь (Никий оглянулся, у двери стоял Теренций).

– Но я запретил тебе! Я, я запретил тебе! Ты слышишь?

– Я слышу,– ответил Онисим,– не надо так громко.

– Ты еще будешь мне указывать! – уже совершенно забывшись, вскричал Никий и, подскочив к Онисиму, замахнулся на него рукой.

Но тот даже не пошевелился – исподлобья, тяжело посмотрел на Никия: еще без угрозы, но уже не по-доброму. Рука Никия застыла, и сам он замер. Он вдруг понял, что не сможет ударить, не причинив боль себе самому,– ударить сейчас Онисима было все равно что ударить скалу с острыми краями.

– Значит, я,– произнес он дрожащим голосом, не в силах справиться с этой дрожью,– значит, я больше не свободен? Значит, ты думаешь, что я должен...

Онисим не дал ему договорить.

– Никто не свободен, и все должны,– проговорил он глухо и добавил совсем тихо: – перед Господом.

– Да кто ты такой, чтобы учить меня! Я не знаю тебя и не хочу знать!

– Я такой же, как и ты,– сказал Онисим,– не больше, но и не меньше. Я твой брат. И он,– кивнул на Теренция,– тоже твой брат. Или ты забыл о нашем братстве?

– Он?! – Никий выбросил руку в сторону Теренция.– И он тоже?

– И он тоже,– кивнул Онисим.

– Значит, я должен делать то, что вы мне прикажете? Ты – неизвестно кто и откуда явившийся ион -мой слуга?

– Твой брат,– спокойно поправил его Онисим.– Твой брат перед Господом.

Никий повернулся к Теренцию:

– Ты теперь тоже?..– Он не закончил, но Теренций хорошо понял, о чем он спрашивает.

– Да,– ответил он и добавил чуть слышно,– хозяин. Онисим объяснил мне, и я верю.

– Онисим объяснил тебе, и ты веришь?! Когда он успел? Пока сидел в моем кабинете?

Теренций опустил глаза и ничего не ответил, за него сказал Онисим:

– Мы встречались с Теренцием не один раз. Он был на наших собраниях, и он молился с нами.

– Он был на ваших собраниях? – вскричал Никий не столько с возмущением, сколько удивленно.– Но когда?

– Ночью. Когда ты бывал на пирах императора. Когда смотрел на те мерзости, которые делало это чудовище, и, наверное, принимал в них участие. Он молился с нами, когда ты удовлетворял свою плоть. Ночью, потому что мы можем собираться только в темноте, как воры, как преступники, как изгои.

– Но... но он... Разве он не должен был сказать мне об этом?

– А разве должен? Твой брат держит ответ перед Богом, а не перед тобой. Или ты, Никий, стал настоящим римлянином?

– Значит, вы... значит, вы за моей спиной... Это заговор против меня, вот что это такое!

– Твой слуга стал твоим братом, а ты говоришь о каком-то заговоре,– спокойно и устало выговорил Онисим.– Я тут только потому, что он опасается за твою жизнь, за жизнь своего брата. Разве он побежал к римлянам и выдал тебя, выдал нас всех? Он мог бы, останься он только твоим слугой. Но он хочет спасти тебя, потому что он твой брат.

Никий сделал два коротких шага и бессильно опустился на край ложа. Сидел, свесив голову на грудь. От разноцветных плиток на полу рябило в глазах, и он устало прикрыл их.

Глава тринадцатая

Никий чувствовал себя не столько удрученным, сколько потерянным – прошлое, будущее и настоящее переставали иметь какой-либо смысл. С одной стороны стоял Нерон, с другой – Онисим. Они в равной степени давили на него, и Никию казалось, что он уже никогда не сможет вырваться.

Сейчас он сидел на краю ложа, низко опустив голову и закрыв глаза. Услышал, как Онисим подошел, встал над ним, ощутил затылком беспрекословную тяжесть его взгляда.

Онисим стал говорить: тихо, убежденно, обвиняюще.

Он сказал, что это чудовище Нерон устроил мерзкое цирковое зрелище на погибель их братьям. Более двухсот христиан, среди которых старики, женщины и дети, сегодня же примут смерть в Большом цирке. Нерон устраивал что-то вроде кораблекрушения на заполненной водой арене. Онисим сказал, что не хочет об этом рассказывать и что если бы он сам мог добраться до Нерона, то за один удар кинжалом готов отдать себя разрезать на куски. Но Онисим не имеет возможности сделать это, а он, Никий, имеет такую возможность, и ее нельзя упускать.

Онисим помолчал некоторое время (Никий приоткрыл глаза, глянул на носки ветхих сандалий Онисима и отвел взгляд), потом вдруг спросил:

– Отвечай, почему ты не убил мать этого чудовища?

Он не просто спросил, но потребовал ответа.

Никий медленно поднял голову, посмотрел на Онисима с болезненной гримасой.

– Почему ты не убил мать этого чудовища? – повторил Онисим.

Никий хотел спросить: «А откуда тебе известно, что я должен был ее убить?» – но не посмел произнести таких слов. Вместо этого он сказал:

– Ты считаешь... можно убить женщину? Что можно... убить. Разве Спаситель не завещал нам всем...

– Нет.– Онисим не дал ему закончить, и голос его прозвучал как удар хлыста, Никий даже зажмурился на мгновенье.

– Нет? – осторожно переспросил он.

– Нет! – Глаза Онисима угрожающе блеснули.– Спаситель говорил о человеке, но не говорил о чудовище, о диком звере, алчущем крови невинных. Не говорил о волчице, породившей кровожадного волка. Она и сама не менее кровожадна, чем ее порождение. Ты должен был уничтожить волчицу, но ты не сделал этого. Почему? Ты боялся? Ты пожалел ее?

Никий вспомнил ночь с Агриппиной, ее ласки, ее нежное бормотание. Вспомнил, как огонь ее плоти перекинулся на его, Никия, плоть и как его плоть трепетала в сладком и страшном огне. Никий боялся поднять глаза на Онисима, он был уверен, что тот поймет все.

– Ну? – торопил его Онисим.

Прежде чем ответить, Никий вспомнил другое, увидел так, будто все происходило перед его глазами в эту минуту. Вспомнил, как Агриппина, энергично взмахивая руками, проплыла мимо лодки. Потом вспомнил, как, отступив на шаг, он замахнулся на Кальпурния веслом. Потом удар, и голова раскололась на две половины. Но сейчас это уже была не голова Кальпурния, а голова Агриппины... Он посмотрел на Онисима и произнес:

– Я не мог ударить ее веслом по голове.

– Почему веслом? – нахмурился Онисим.– При чем здесь весло?

– Я не мог ударить ее веслом по голове! – с надрывом, срывая голос, крикнул Никий и вдруг повалился на пол, стукнувшись лбом о гладкие плитки.

Когда открыл глаза, увидел лицо Теренция, склонившегося над ним.

– Что? – выдохнул Никий, тревожно водя глазами по сторонам.

– Успокойся,– ласково проговорил Теренций,– ты просто неудачно упал, ничего страшного.

– Он должен идти,– услышал Никий голос Онисима, и лицо последнего показалось из-за спины Теренция: тяжелое, пугающее лицо.

– Сейчас он не может,– не оборачиваясь, ответил Теренций,– он слишком слаб.

– Он должен! – Онисим отстранил Теренция и склонился над Никием.– Вставай, с чудовищем надо покончить еще до захода солнца.

– Оставь его, он не сможет! – жалобно и сердито одновременно проговорил Теренций.

– Молчи! – сквозь зубы процедил Онисим и, обращаясь к Никию, спросил: – Ты сможешь? Ответь.

– Смогу! – ответил Никий со страхом в голосе и попытался приподняться на локтях.

Тело было ватным, перед глазами плавали разноцветные круги, и движение давалось с большим трудом. Онисим взял его за плечи и рывком посадил, сбросив ноги на пол:

– Ты можешь идти? – не дожидаясь ответа Никия, он схватил его за одежду и поставил на ноги.– Пройдись по комнате, я посмотрю.

Никий сделал шаг, потом еще один и еще. Теренций шел рядом, готовый в любой момент его подхватить.

– Он сможет, сможет! – уверенно воскликнул Онисим, достал из-под одежды короткий кинжал и протянул его Никию.– Возьми. Ты умеешь с ним обращаться?

Никий принял оружие слабой рукой, неуверенно посмотрел на Онисима:

– Не знаю.

– Это очень просто,– почти весело произнес Онисим.– Чтобы ударить в сердце, нужен навык. Бить нужно вот так, снизу вверх. (Вытянув вперед длинный и корявый палец, он показал, как следует бить в сердце.) Но тебе это не понадобится, ты все равно не сможешь, поэтому бей в горло. (Протянув руку, он дотронулся до горла Никия. Никий вздрогнул и отстранился, Онисим улыбнулся довольно.) Надо только провести справа налево, кинжал сам сделает то, что нужно.

Очевидно, он получал удовольствие от своих объяснений. Никий смотрел на него настороженно, Теренций – недовольно.

– Оставь его.– Теренций шагнул к Онисиму, словно закрывая от него Никия.– Он не сумеет, он слишком слаб.

– Но здесь и не требуется сила,– Онисим развел руками,– это сможет проделать даже ребенок. Всего-навсего поднять руку и провести справа налево.

– Не знаю, что сможет проделать ребенок,– неожиданно смело заявил Теренций,– но ему это не под силу, он слишком слаб. И потом... он не должен.

– Что он не должен?

– Он не должен убивать.

– А кто должен? Я?

Теренций вздохнул:

– Оставь его в покое, ты видишь, он не в себе.

Некоторое время они продолжали перебранку, все

возвышая голоса и резко взмахивая руками.

– Мне нужно ехать,– неожиданно произнес Никий, и они оба, внезапно замолчав, посмотрели на него.

– Ехать? – переспросил Онисим.– Куда ехать?

– К императору,– ответил Никий, с каждым словом тон его делался все тверже,– он ждет меня.

– К императору? – недоуменно, будто не понимая, о ком идет речь, сказал Онисим и тут же, словно спохватившись, добавил: – Да, к императору, он в цирке. Ты спрячешь нож под одежду.

Под ободряющим взглядом Онисима и укоряющим Теренция Никий спрятал нож и слабым голосом, но с прежними интонациями господина, приказывающего слуге, сказал:

– Теренций, распорядись, чтобы подали мои носилки. И как можно быстрее. А ты,– он повернулся к Онисиму,– будешь следовать за мной. Но незаметно. Ты хорошо меня понял?

Онисим угрюмо кивнул: власть над Никием опять ускользала, и он был недоволен. И он снова не мог понять почему.

– У тебя много людей? – по пути к двери, не оборачиваясь, бросил Никий.

– Мои люди со мной,– уклончиво отозвался Онисим.

– Сколько их?

– Все.

– И Симон из Эдессы тоже?

– Он с нами.

Взявшись за ручку двери, Никий вялым движением указтл на угол комнаты:

– Оставайся здесь, выйдешь после меня. Теренций проведет тебя черным ходом.– И, больше ничего не добавив, даже не дождавшись ответа или просто согласного кивка, Никий покинул комнату.

Он перекусил на скорую руку и кое-как привел себя в порядок – смыл пыль с лица и причесал волосы. Вернувшийся Теренций с поклоном доложил, что носилки ждут внизу. Его тон и движения выражали необходимую почтительность, недавнего разговора словно не было.

Только когда Никий уже сидел в носилках, Теренций, пригнувшись к нему, прошептал:

– Будь осторожен, прошу тебя. И бойся Сенеки. Я чувствую, что он замыслил недоброе,

Никий холодно посмотрел на него и отвернулся.

Глава четырнадцатая

У цирка стояли толпы народу. Носилки, в которых сидел Никий, замедлили ход, потом остановились. Зрелище избиения христиан привлекло едва ли не все население Рима. Мужчины возбужденно переговаривались, женщины пронзительно вскрикивали, дети плакали. Никий поплотнее задернул занавеску, откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза. Думал об Онисиме. Думал с ненавистью, не сдерживаясь и не пытаясь мыслить разумно.

Вполне понимал, что полностью пересилить власть Онисима над ним совершено невозможно и нет таких условий, чтобы это сделалось возможным. Если, например, жалкий Палибий, центурион, встретивший его на берегу после «крушения», ощущает в себе частичку власти, которая, может быть, сильнее власти императорской, то Онисим ощущает в себе частичку власти над всем миром. Да и не частичку он ощущает, а большую часть – он сам является не представителем этой власти, а носителем ее. Подобные Палибию, свергая очередного императора, говорят, что совершают это ради римского народа, а подобные Онисиму расправляются с врагами (или с теми, кого оци называют врагами) ради веры в Спасителя, ради своих братьев по вере. Но все равно получается – и в первом, и во втором случае,– что все дело во Власти и в тех благах, которые дает Власть. Возможно, Палибию хочется роскоши, огромных имений и множества слуг, а Онисиму хочется ходить в рубище и питаться кореньями. Пусть так, это не меняет сути дела. Потому что каждый из них желает жить так, как ему нравится, а это дает Власть. Так что суть не в рубище или в роскоши, а в обладании Властью. И тот и другой будут добиваться ее, невзирая ни на какие препоны, не думая о нормах человеческого общежития, законах и тому подобных мелочах. Власть выше всего и сильнее всего. Кроме того, все эти нормы и законы хороши для своих, а на тех, кого ты зачислил во враги, они не распространяются. Онисим не отступит, он даже страшнее Палибия, потому что фанатичен, а понимание благ жизни (рубище и коренья) извращено. Палибий не лучше, просто он предсказуемее.

Так думал Никий, и результатом этих его размышлений могло быть только одно: раз нельзя переубедить Онисима, его следует уничтожить. В данном случае как врага. Не врага веры, а его собственного врага, врага Никия. Здесь все ясно: или он, Никий, или Онисим.

О том, чтобы уничтожить Онисима (он думал именно так – не убить, а уничтожить), Никий думал уже без раздражения и ненависти. Чувства тут уже были ни при чем: следовало сделать дело, а дело требует хладнокровия. Тем более такое, как убийство.

Он почувствовал мягкий толчок – слуги подняли носилки, и они двинулись вперед. Рука Никия, лежавшая на груди, скользнула к поясу, пальцы наткнулись на что-то твердое. Это был нож, который дал Никию Онисим, он совсем позабыл о нем. Так все просто у этого проклятого Онисима – провести ножом по горлу справа налево, и все. Он вспомнил лицо Нерона с выпяченной нижней губой и прищуренными глазами, его гладкую коротковатую шею, горло без кадыка. И по этому холеному горлу...

Никий вдруг отчетливо понял, что Нерон ближе ему, чем Онисим. Нерон не свой, не брат, но все-таки близок, а Онисим если и не откровенный враг, то все же чужой.

Он засунул руку под одежду, чуть приподнялся, упершись ногами в стенку носилок, и достал нож. Он не стал рассматривать его, а просто засунул под сиденье кресла. Носилки снова опустились с мягким толчком. Никий протянул руку к окну, чтобы отодвинуть занавеску и крикнуть слугам, чтобы они решительнее разгоняли толпу, но вдруг занавески словно сами по себе резко сдвинулись в сторону, и чье-то страшное лицо (всклокоченная борода, всклокоченные волосы), искаженное гримасой ненависти и отчаяния, показалось в окне носилок.

«Кальпурний!» – мелькнуло в сознании Никия, и он резко отшатнулся назад, прикрываясь все еще вытянутой вперед рукой. Он не увидел ножа, а только почувствовал резкую боль в руке и непроизвольно отдернул руку. Кровь хлынула на белую тунику, Никий пронзительно закричал, прижав порезанную руку к груди. Человек с всклокоченной бородой надвинулся на него, вытянув вперед зажатый в кулаке нож с длинным лезвием. Он сделал резкое движение, пытаясь поразить Никия в грудь, но пространство носилок оказалось слишком тесным, а он не рассчитал замаха. Нож ударил в стенку и, вспоров часть обшивки из плотной материи, застрял в ней. Человек закричал, пытаясь освободить лезвие, но тут несколько рук схватили его сзади, оттащили от Никия – а тот, не шевелясь, скорчившись, сидел, забившись в дальний угол.

Человек с всклокоченной бородой вдруг как-то странно охнул, глаза его закатились, рука выпустила рукоятку ножа – нож так и остался торчать в стенке носилок – и сполз наружу, как тогда Кальпурний, потянув за собой безжизненную руку.

Вместо него в проеме окна показалось испуганное лицо слуги. Показалось и исчезло. И тут же открылась дверца, и несколько рук потянули Никия наружу. Когда он встал на землю, увидел лежащего перед носилками человека. Человек лежал лицом вниз, под ним уже растеклась лужа крови. Слуги держали Никия под руки, толпа кричала, а со стороны цирка, грубо расталкивая людей, приближались несколько преторианских гвардейцев. Лицо идущего впереди показалось Никию знакомым. Когда солдаты достигли носилок, Никий узнал Палибия.

– Прочь, прочь! – кричал Палибий, энергично работая локтями и ногами.– Ты ранен? – обратился он к Никию встревоженно.

Никий не ответил, жалобно глядя на центуриона.

– Несите, остолопы! – приказал тот растерявшимся слугам, указывая в сторону ближайшего дома.– Клянусь Марсом, я задавлю вас собственными руками, если он не выживет!

И, подняв руки, он потряс огромными, поросшими рыжими волосами кулаками. Испуганные слуги неловко, причинив ему боль, подняли Никия и понесли туда, куда указал Палибий. Расталкивать толпу уже не было необходимости, люди освободили проход, опасливо глядя на солдат, сопровождавших раненого.

Надо отдать должное Палибию, он распоряжался решительно и умело. Никия внесли в чей-то дом, уложили на ложе. Вскоре явился врач, промыл рану, обработал ее какими-то снадобьями, наложил повязку. Центурион Палибий все время находился рядом, никакой наглости в его взгляде Никий теперь не замечал. Впрочем, от потери крови и от испуга он видел все чуть туманно.

Закончив возиться с раной, врач ушел, сказав, что она неглубокая, но лучше всего несколько дней провести в постели.

– Я провожу тебя домой,– сказал Палибий, склонившись над лежащим Никнем,,– сейчас подадут носилки.

Никий отрицательно повел головой.

– Не понимаю тебя.– Палибий склонился еще ниже.

– Я не поеду домой,– слабо выговорил Никий, чуть приподняв голову,– мне нужно увидеться с императором.

Во взгляде Палибия мелькнуло нечто похожее на уважение. Однако он проговорил с сомнением:

– Император в цирке, представление еще только началось. Ты очень слаб и можешь не выдержать шума и духоты.

– Мне необходимо увидеться с императором,– упрямо повторил Никий, и голова его упала на подушку.

Палибий повернулся, сделал знак слугам, все еще стоявшим тут же, и, когда они вышли, прошептал:

– Ему уже все известно. Весть о спасении Агриппины народ встретил приветственными криками.– Он помолчал, ожидая ответа Никия, и, не дождавшись, спросил: – Ты не знаешь, кто мог покушаться на твою жизнь? Ты никогда не видел этого человека?

Никий пошевелил запекшимися губами:

– Я никогда не видел его. Кроме того, у меня нет врагов.

– Враги есть у всех,– заметил Палибий, потом добавил, не сводя с Никия пристального взгляда: – Может быть, это тоже они?

– Кто они? – растерянно спросил Никий, почувствовав, что в словах центуриона кроется что-то неожиданное и неприятное для него.

– Христиане,– медленно выговорил Палибий.

– Христиане? – Никий не смог скрыть испуга.

– Они. Анней Сенека объявил сегодня в цирке, что на жизнь Агриппины покушались христиане.

– Сенека? Ты говоришь, Сенека?

– Да, сенатор Анней Сенека,– приблизив лицо к Никию так, что оно расплылось во взгляде раненого, каким-то особенным тоном, словно сообщая нечто тайное, выговорил Палибий.

Чтобы не выдать себя, Никий тяжело вздохнул и закрыл глаза.

– Тебе хуже? – услышал он тревожный голос Палибия.

– Нет, ничего,– Никий медленно открыл глаза,– просто слабость. Наверное, я плохо выгляжу? – Он слабо улыбнулся.

Палибий внимательно на него посмотрел:

– Бледен,– произнес отрывисто.

Никий попытался встать, изобразив на лице гримасу боли. Палибий помог ему подняться на ноги.

– Ты сможешь идти сам? Или приказать слугам нести тебя?

– Сам.– Никий мягко, но настойчиво отстранил руку Палибия и шагнул к двери.

Палибий остался за спиной. Никий подумал, что сейчас ему не выдержать особенного взгляда центуриона. «Неужели знают? – мелькнуло в голове.– Нет, быть не может!»

Когда он вышел, шум на площади перед цирком оглушил его. С трудом справившись с подступившей дурнотой, отстранив подбежавших слуг, он самостоятельно сел на носилки. Солдаты Палибия сопровождали его до самого центрального входа. Он вылез, но, сделав два шага по лестнице, остановился и покачнулся. Палибий подхватил его сзади.

Вот так, поддерживаемый Палибием, с бледным лицом, в забрызганной кровью одежде, он предстал перед императором. Император смотрел на разворачивающееся на арене действо, но, еще не видя лица Нерона, а лишь посмотрев на его спину и затылок, Никий понял, что тот не в себе. Рядом сидела Поппея, чуть сзади поэт Лукан и Анней Сенека.

Поппея первая увидела Никия. Обернувшись, словно почувствовав его приближение, она вскрикнула, всплеснула руками. Нерон тоже резко обернулся, прикрыв рукой грудь, на лице его был испуг. Некоторое время он молча смотрел на Никия, словно не узнавая. Наконец произнес:

– Ты? Что с тобой случилось?

– Я... я хотел...– более слабым голосом, чем мог, проговорил Никий.– Хотел сказать тебе, что твоя мать Агриппина спаслась, хотя я достоин наказания.

– Ты ранен? – прищурившись, спросил Нерон и оглядел Никия.– Не понимаю, о чем ты говоришь,– он переглянулся с Поппеей и добавил: – Нам уже известно о чудесном спасении матери,– он возвел глаза к небу,– Боги охраняют наш род...

– Я хотел...– снова начал Никий, но Нерон не дал ему говорить, указал на испачканную кровью одежду:

– Что случилось? Почему на тебе кровь?

– Какой-то человек ударил его ножом на площади перед цирком,– пояснил Палибий.

Нерон строго на него посмотрел:

– Ударил ножом?

– Да, принцепс, ударил ножом, но поранил только руку.

Нерон снова перевел взгляд на Никия.

– Значит, тебя хотели убить? Кто? Почему?

– Я не знаю.– Никий прерывисто вздохнул и осел на сильных руках Палибия.

– Он очень бледен,– сказала Поппея, трогая руку Нерона.

– Да,– словно спохватившись, произнес Нерон и приказал, близоруко скользнув взглядом по сторонам: – Отнесите его во дворец и пригласите моего врача.

Несколько человек бросились к Никию, закрыв от него императора, бережно подхватили на руки и понесли вниз по лестнице.

Уже теряя сознание, Никий вдруг услышал рев трибун, которого не замечал до этого, и как-то очень спокойно подумал, что сейчас на арене гибнут его братья. «И я гибну тоже!» – мелькнуло у него в последнее мгновенье.