Текст книги "Меч императора Нерона"

Автор книги: Михаил Иманов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 27 страниц)

И тут же Поппея сделала плавный жест рукой, показывая, что Никию лучше уйти. И Никий, сам не ожидавший от себя этого, медленно ступая, стал отходить к двери. Нерон провожал его невидящим взглядом. Поппея все еще держала руку на весу и, кажется, шевелила пальцами. Относилось ли это к нему или нет, Никий сказать не мог,– толкнув спиной дверь, он вышел наружу. Огляделся, словно не узнавая знакомое помещение, скользнул взглядом по каменным лицам преторианских гвардейцев и медленно, не слишком уверенно ступая, пошел прочь. Кто-то поприветствовал его с поклоном, но он только кивнул рассеянно.

Выходя из дворца, он внезапно остановился – будто натолкнулся на преграду. Остановился и снова ощутил прежнее безотчетное беспокойство.

– Ты был у императора? – услышал он за спиной знакомый голос. Оглянулся и узнал Отона. Его лицо было пепельно-серым, вокруг глаз синие круги, губы чуть вздрагивали, когда он повторял вопрос: – Ты был у императора?

Никий хотел сказать «нет», но почему-то ответил:

– Да.

– Поппея...– едва слышно выговорил Отон и вдруг резким движением прикрыл рот, словно страшился продолжить.

Глава пятая

За северными воротами города, в овраге за рощей, горел костер. Двое, закутанные в плащи, осторожно вышли из-за деревьев. Тот, что шел впереди, вскинул руку, останавливая идущего следом.

– Стой! Вот они,– с тревогой прошептал он, указывая на огонь внизу.

– Никого не видно,– взволнованно отвечал его спутник.– Может быть, ты ошибся?

– Ты боишься, Теренций? – спросил первый, по-ложа руку на меч у пояса.

Теренций проследил глазами за движением его руки и только вздохнул.

– Не бойся,– стал успокаивать его первый.– Я уже говорил тебе вчера, что, умирая, мы попадем в царство Бога. Ты получишь там все, чего не имел в этой жизни, рабы будут господами, а господа рабами. Не бойся, Теренций, верь мне, мы, бедные, будем там счастливы. Или ты не веришь? Скажи!

Говоря это, он пристально вглядывался в темноту вокруг костра. До него было всего шагов пятьдесят.

– Ты не веришь? Говори!

– Зачем ты спрашиваешь меня, Симон? – с укоризной в голосе ответил Теренций.– Мне кажется, ты нашел неподходящее время для таких разговоров.

– Ты не понимаешь, Теренций,– продолжил Симон, горячась.– Никто не знает, когда придется умирать, а ты должен быть готов вступить в лоно Бога. Если не спасешь свою душу, то тогда...

– Что? Что тогда? – раздраженно перебил его Теренций.– Ты нарочно пугаешь меня?

– Чем я тебя пугаю?

– Смертью. Ты считаешь, нас могут убить сегодня, раз хочешь, чтобы я...

– Тихо! – тревожно прервал его Симон.

И он, и Теренций замерли, прислушиваясь. Вдруг позади них треснула ветка – они испуганно огляну-лись, Симон до половины вытянул меч из ножен, а Теренций лишь взялся за рукоять своего.

Послышался тяжелый топот – приближались чьи-то шаги. Затем голос из темноты произнес:

– Вложи обратно свой меч, Симон, или ты пришел не с миром?

– Это ты, Онисим? – с тревогой спросил Симон, убирая меч в ножны и делая шаг вперед.

– Это я,– ответил тот насмешливо.– Спускайтесь к огню, я иду за вами.

Симон и Теренций стали спускаться в овраг, время от времени пригибаясь и хватаясь руками за траву. Они уже стояли у костра, когда к ним подошел Онисим.

– Ты один? – спросил Симон, заглядывая ему за спину.– Мне показалось...

– Тебе правильно показалось. Мои друзья ждут наверху. Они хорошо видят нас, но не могут слышать. Ты, кажется, хотел говорить со мной о чем-то важном?

– Ты пришел не один,– с укоризной заметил Симон,– хотя я просил тебя...– Он не договорил, вглядываясь в лицо Онисима.– Ты не доверяешь мне?

– Я? Тебе? – усмехнулся Онисим.– Конечно, я не доверяю тебе. То, о чем я просил, ты не сделал. Кроме того, все это время ты избегаешь меня, переехал в другой конец города... Как же я могу доверять тебе? Кто это с тобой? – без перехода спросил он.

– Это Теренций,– ответил Симон.– Он служит у Никия.

– Садитесь,– Онисим указал на траву возле костра,– так нам удобнее будет говорить.

Симон нехотя опустился на землю, Теренций присел рядом. Онисим уселся на корточки с другой стороны костра и начал разговор:

– Говори, чего ты хочешь от меня?

Симон вздохнул, снова огляделся по сторонам.

– Я не знаю,– глухо произнес он,– можно ли говорить. Эти твои люди... Зачем ты привел их с собой?

– На всякий случай. Почему я должен доверять тому, кто не доверяет мне? Говори же, все равно ты не уйдешь отсюда, не сказав.

– Почему не уйду? – с настороженностью с голосе спросил Симон.

– Потому что я не отпущу тебя,– просто ответил Онисим. В его тоне не было угрозы, но именно поэтому фраза его прозвучала особенно зловеще.

Симон почувствовал, как сидевший вплотную к нему Теренций вздрогнул, и быстро проговорил:

– Если ты будешь пугать нас, то ничего не добьешься. Ты знаешь, что я ничего не боюсь.

– Я это знаю,– согласился Онисим.– Но ты должен сделать то, что приказал учитель...– Он замялся, посмотрел на Теренция и, понизив голос до шепота, досказал: – Что приказал учитель Петр. Отвечай, ты сделаешь это?

– Значит, ты собрался убить меня? – в свою очередь спросил Симон.

– Ты сделаешь это? – настойчиво повторил Онисим.

– Да,– после непродолжительного молчания подняв голову и прямо глядя в глаза Онисиму, произнес Симон.– Мы пришли говорить об этом.

– Я не знаю твоего человека,– сказал Онисим, кивнув на Теренция.– Почему я должен доверять ему?

– Его послал Никий,– сказал Симон.– Если ты не доверяешь Никию и мне, то нам не о чем разговаривать.

– Хорошо,– медленно произнес Онисим,– говори.

– Ты сделаешь то, о чем тебя просит Никий?

– Да, если это служит нашему делу.

– Это служит нашему делу,– строго сказал Симон.

– Говори,– повторил Онисим.

Прежде чем начать, Симон посмотрел на Теренция, тот ответил ему тревожным взглядом.

– Есть один человек, актер Салюстий, близкий к императору,– наконец стал объяснять Симон.– Он знает тайну Никия и может выдать его Нерону. Никий просил тебя помочь.

– И это все? – тихо и медленно выговорил Онисим.

– Это очень важное дело,– чуть подавшись вперед и помогая себе движением руки, сказал Симон.– Надо успеть, потому что этот актер может заговорить в любую минуту. Он уже намекал Никию.

– А откуда он знает о Никии? – спросил Онисим.– Разве он связан с нашими братьями?

– Он не связан с нашими братьями.

– Тогда откуда же он знает?

– Я не могу тебе этого сказать.

– Ты не знаешь?

– Я не могу тебе этого сказать,– угрюмо повторил Симон и добавил, пожав плечами: – Это не моя тайна.

– А чья это тайна? – насмешливо спросил Онисим.

– Это тайна Никия. Ты должен верить ему на слово или...

– Что «или»? Продолжай.

– Или не верить.– Симон вздохнул.– Он отдает приказы, а не ты.

– Так это приказ? – Голос Онисима прозвучал все так же насмешливо, но в нем уже чувствовалось напряжение.

Неожиданно в разговор вступил Теренций.

– Никий не приказывает, он просит,– проговорил он, покосившись на Симона.– Но если ты не сделаешь этого, то тогда...– Он запнулся, и Онисим спросил уже совершенно без насмешки:

– Что же тогда?

– Никий погибнет, вот и все,– выговорил Теренций со вздохом.

– И наше дело здесь не будет иметь смысла,– добавил Симон.– Никий единственный человек в окружении Нерона, который...

– Знаю,– сердито прервал его Онисим,– знаю.– И, помолчав, спросил: – Значит, он хочет, чтобы я убил этого актера?

– Он хочет, чтобы актер не выдал его Непону,– уклончиво ответил Симон.

Наступила тишина. Беседа прервалась, и молчание длилось долго. Костер почти догорел, свет его пламени уже не доставал до лиц собеседников. В тишине раздавалось только слабое потрескивание костра и короткие вздохи Теренция. Казалось, ему не хватает воздуха, но Симон даже не смотрел в его сторону. Он смотрел на Онисима – тот сидел, низко опустив голову и выставив вперед сложенные в замок руки. Наконец он произнес, чуть приподняв голову и глядя на Симона исподлобья:

– Хорошо, я сделаю то, о чем просит Никий. Но при одном условии.

– При каком условии? – тревожно отозвался Симон.

– Я хочу встретиться с Никием.

– Но это!..– почти вскричал Симон, делая страшные глаза.– Это невозможно!

– Говори тише,– предостерег его Онисим и продолжал: – Это возможно, я хочу говорить с ним. Это возможно, если сделать все...

– Это опасно,– быстро вставил Симон.

– Если сделать все осторожно,– не обращая внимания на слова Симона, досказал Онисим.– Но мне обязательно нужно говорить с ним. Ты понял меня?

– Ты хочешь говорить с ним до...– начал было Симон, но Онисим перебил:

– Нет. Я сделаю то, что он хочет. Но после этого ты сведешь его со мной. Если ты не сделаешь этого или если Никий не захочет, я сам буду искать встречи с ним и найду возможность. Но тогда его тайна... Ты понимаешь меня?

– Да,– глухо отозвался Симон и, прежде чем продолжить, заглянул в лицо Теренция (тот утвердительно кивнул).– Хорошо, Теренций скажет об этом Никию.

– Я скажу ему об этом,– вставил Теренций.

– Он постарается убедить Никия встретиться с тобой. Думаю, он согласится. Но ты должен будешь прийти один, никто из твоих людей не должен видеть Никия и знать о вашей встрече. Ты обещаешь?

– Обещаю,– твердо выговорил Онисим и встал, разминая затекшие ноги. Теренций и Симон встали тоже.

Актер Салюстий уже давно не передвигался пешком, он и забыл, как это делается. В первое время, когда он попал к Нерону, носилки у него были самые простые. Тогда он еще не понимал своего настоящего положения и не был уверен, что его счастье продлится долго. Кроме того, он еще чувствовал себя рабом и боялся даже стоять рядом с патрициями, окружавшими императора,– что уж говорить о том, в какой страх повергали его их высокомерные взгляды!

Впрочем, освоился он быстро и понял, что далеко не все строящие из себя значительных особ таковыми являются. Но главное – он уразумел то, что древность рода уже мало что значит при дворе, а в большинстве случаев просто ничего не значит. Ценятся же и дают высокое положение две вещи: близость к императору и деньги. Первое было в большой степени залогом второго. Он видел вольноотпущенников, которые вели себя, как восточные владыки, и роскошь их жизни казалась ему недостижимой.

Взять хотя бы Паланта. Он заведовал государственной казной еще при Клавдии и продолжал то же самое при теперешнем принципате. Когда он ехал в богато украшенных носилках, сопровождаемый конной стражей, плебеи сбегались посмотреть на него. Время от времени его усыпанная кольцами рука высовывалась из-за прошитых золотыми нитями занавесок и бросала в толпу горсть монет. Из толпы кричали:

– Слава тебе, великолепный Палант! Счастливой тебе жизни, щедрый Палант!

И даже:

– Слава великому Паланту, опоре Рима!

Поговаривали, что Палант нанимал для таких приветствий специальных людей, но Салюстий не верил этим слухам: если горстями бросать в толпу монеты, она прокричит и не такое.

Ничего похожего Салюстий себе, разумеется, позволить не смел. И не только потому, что не обладал богатством Паланта (мало кто в Риме мог похвастаться, что имеет столько же, и уж, наверное, никто не смог бы сказать, что имеет больше, включая и принцепса). Просто однажды Салюстий слышал, как Афраний Бурр, смеясь, говорил Нерону:

– Каждый выезд нашего Паланта создает давку на улицах. Может быть, сенат наградил его триумфом? Правда, мне неизвестно, командовал он когда-либо хотя бы манипулой! Впрочем, такой богач, как он, может позволить себе нарушать обычаи.

Салюстий видел, как при этих словах Бурра на лицо императора набежала тень. Он ничего не сказал, только недобро усмехнулся, выпятив нижнюю губу, что всегда было у него признаком крайнего недовольства.

А короткое время спустя Паланта обвинили в плохом бережении государственных денег, в незаконных сделках и в чем-то еще. Мать Нерона, Агриппина, сама подписала обвинения. Правда, суд не приговорил его к изгнанию, как того хотела Агриппина, а наложил большой штраф, и Палант вынужден был покинуть государственную службу. Вряд ли его богатствам был нанесен сколько-нибудь значительный ущерб, но опаснее оказалось другое – недовольство Нерона. Становилось вполне вероятным, что в один прекрасный день Паланта объявят каким-нибудь заговорщиком, а богатство его твердой рукой подгребет под себя Нерон. Так что деньги без расположения императора (и это Салюстий усвоил твердо) мало значат в Риме и сами по себе могут скорее повредить их обладателю, чем помочь ему.

Салюстий наказал себе не высовываться – хотя состояние его стало теперь вполне значительным – и жить осторожно. Выезд его ничем особенным не отличался от выезда какого-нибудь средней руки претора, но в то же время не стыдно показаться перед другими. Носилки его теперь были одновременно и богатыми, и скромными, никакой конной стражи, а лишь четверо вооруженных слуг – с факелами в ночное время.

Салюстий любил выезжать, смотреть сквозь занавески на толпу, прижимающуюся к стенам. Он мог бы выбрасывать им несколько мелких монет, но считал это ненужным расточительством и без всяких приветственных криков чувствовал себя вполне счастливым.

В тот вечер он отправился к своей любовнице, «пышной Марции», как он ее называл за выдающиеся формы. Дорогой он думал главным образом о двух вещах: о проклятом Никии, неизвестно откуда и за что свалившемся на его голову, и об обнаженной Марции. Конечно, если бы не Анней Сенека, он давным-давно нашел бы способ избавиться от этого Никия, потому что кроме императора актер имел и других мощных покровителей. С одной стороны, далеко не всем нравился Анней Сенека, и многие были бы рады сделать ему какую-нибудь неприятность. Стоило Салюстию только открыть рот, как целая свора завистников набросилась бы на сенатора. Но Салюстий благоразумно молчал, и это несмотря на то, что влияние Сенеки на государственные дела и на самого Нерона явно слабело. Просто Салюстий боялся Сенеку, он до сих пор воспринимал его как своего господина. С тех самых пор, как Сенека выкупил его у прежнего хозяина, Титиния Капитона, Салюстий просто боялся и ничего с этим поделать не мог. Так что если бы Салюстий все же сделал такую глупость и открыл рот... Он не хотел думать, что бы произошло – более всего вероятно, он так бы и остался с раскрытым ртом, да еще с остекленевшими мертвыми глазами в придачу.

Эти мысли испортили Салюстию настроение, и, чтобы не омрачать себе предстоящий вечер и ночь, он стал думать о «пышной Марции». Впрочем, видел он ее всегда одинаково: обнаженной и в соблазнительной позе. Иногда ему казалось, что он не помнит ее лица, но зато знает каждую родинку, каждую складку ее теплого и мягкого тела.

Он вез ей подарок – знакомый купец подарил ему маленький сосуд с редким и дорогим притиранием. Если купец не врал, то притирание было из Персии и им якобы пользовались лишь жены персидского царя. Конечно, скорее всего купец врал и купил притирание где-нибудь в Антиохии или Эдессе, но такой оборот не огорчал Салюстия: во-первых, он очень любил, если что-то доставалось ему даром, во-вторых, притирание пахло очень сладко. Время от времени он открывал крышку и, приблизив горлышко к носу, вдыхал волнующий запах. Он представлял себе, как разденет Марцию и будет неспешно и сосредоточенно втирать жидкость в каждую частичку ее необъятного тела. Он решил, что заберет подарок домой – женщины расточительны и не умеют беречь то, что дается им в дар. Она может опрокинуть драгоценный сосуд или использовать его содержимое в один раз. Или – что заранее приводило Салюстия в неистовство – даст попользоваться притиранием какой-нибудь глупой подруге. Будет правильнее и спокойнее, если он заберет сосуд домой, а привезет его в следующий раз. Таким образом он доставит полное удовольствие и себе, и Марции, проявив при этом благоразумную бережливость.

Решив так про себя, Салюстий снова открыл крышку и поднес горлышко к носу. В ту же минуту за занавесками носилок раздался какой-то шум, они раздвинулись, и внутрь просунулась чья-то голова, укутанная в капюшон плаща. Салюстий резко подался назад, прижимая к груди сосуд с притиранием.

– Не бойся,– услышал он голос, показавшийся ему знакомым,– это я, Теренций.

Тут же рука одного из слуг Салюстия (из тех, что сопровождали носилки, освещая дорогу факелами) схватила Теренция за плечо и потянула назад. В свою очередь Теренций ухватился за край носилок и умоляюще посмотрел на Салюстия.

Салюстий, уже придя в себя (хотя и не вполне), чуть сдавленно приказал слуге:

– Оставь его!

Носилки остановились, а Салюстий, напряженно глядя на Теренция, спросил:

– Что случилось? Что тебе надо?

Теренций приставил палец к губам, призывая говорить тише, и, поведя глазами за спину, прошептал:

–Мой господин, Анней Сенека, хочет говорить с тобой.

– Сейчас? – недовольно глядя на Теренция, спросил Салюстий.– Почему сейчас?

– Я не знаю,– отвечал Теренций, все больше волнуясь и с трудом выговаривая слова.– Его носилки здесь, за углом.– Он показал рукой куда-то в сторону.– Он сказал, что у него срочное сообщение для тебя.

– Срочное сообщение? – переспросил Салюстий.– Может быть, лучше я приду к нему утром?

– Тогда я передам ему, что ты не хочешь,– дернул плечами Теренций и попятился.

– Нет, погоди,– остановил его Салюстий и уже совсем тихо добавил: – Я пойду.

– Сенатор просил тебя быть осторожным,– сказал Теренций и протянул руку, чтобы помочь Салюстию покинуть носилки.– Слугам не нужно видеть...

– Ладно, ладно, сам знаю,– раздраженно остановил его Салюстий и, опираясь на руку Теренция, вышел из носилок.

Теренций еще больше надвинул капюшон на глаза, а Салюстий, приказав слугам дожидаться его здесь, двинулся за ним следом. Он все так же прижимал сосуд с притиранием к груди, хотя забыл и думать о нем.

Теренций шагал быстро, и Салюстий едва за ним поспевал. Завернули за угол, потом еще раз – мрак сгустился, и Салюстий потерял Теренция из виду. Он остановился, опасливо озираясь и не в силах заставить себя кликнуть проводника. Вдруг он ощутил, что здесь что-то не то, и вспомнил, что Теренций уже давно не служит у Сенеки, а служит у Никия. «И, значит...» – со страхом выговорил было он про себя, но не успел закончить.

Сначала актер услышал шаги и почувствовал, как несколько человек обступили его со всех сторон. Он метнулся к стене, блеснул свет факела. Их было четверо с закутанными до бровей лицами – они молча и пристально смотрели на него. Теренций стоял за их спинами, глядя в сторону. Салюстий хотел окликнуть его, спросить, что же такое происходит, но тут державший факел поднес его едва ли не к самому лицу актера и глухо спросил:

– Ты Салюстий?

Салюстий только кивнул. Державший факел усмехнулся и сказал:

– Тогда умри!

И в ту же минуту что-то ударило в грудь Салюстия, он выронил сосуд – тот разбился о камни мостовой у его ног. Маслянистая жидкость забрызгала сандалии. Он смотрел туда, не в силах оторвать взгляд, чувствуя все нарастающую боль в груди и слабость в ногах.

Второй удар показался ему значительно сильнее первого. Он дернулся и стал оседать, скользя по стене. Последнее, что он увидел, это расширившиеся от ужаса глаза Теренция.

Глава шестая

Нерон был так занят Поппеей, что известие о смерти Салюстия не произвело на него никакого особенного впечатления. Он сказал:

– Нечего было таскаться по ночам к девкам.

А Поппея спросила:

– Это тот самый, что так смешно завывал и размахивал руками?

– Он мне порядком надоел,– проговорил Нерон и отвернулся.

Никий подумал, что император, может быть, так же выразился бы и о нем в случае его смерти, и ему сделалось грустно и почему-то стало жаль Салюстия. Актер в сущности был ни в чем не виноват, а погиб от знания чужой тайны, которая ему была не нужна. С другой стороны, хотя его жизнь и оказалась коротка, но последние несколько лет он все-таки жил при дворе императора, осыпанный его милостями. А такое выпадает далеко не каждому, тем более если учесть, что Салюстий недавний раб. Возможно, актер дожил бы до старости, останься он в Александрии у Титиния Капитана, но что это была бы за жизнь! А каждый день этой, при дворе Нерона, стоил месяца обычного существования. Так что в определенном смысле Салюстий не остался внакладе. Это вполне примиряло Никия со смертью актера.

Правда, смерть его (которая казалась вначале полным избавлением от всех неприятностей) повлекла за собой новую проблему: посланник учителя Павла, Онисим, требовал встречи с Никием.

Именно требовал, а не просил. Никию очень не хотелось с ним встречаться, но Симон убедил его, что это необходимо.

– Ты знаешь,– сказал он, вздохнув,– учитель Петр – это тебе не учитель Павел, он и его люди в таких делах всегда идут до конца.

Никий настороженно относился к братьям, бывшим при учителе Петре. Конечно, он любил учителя Петра и почитал его. Как же иначе, ведь учитель Петр видел самого Иисуса! Но люди, бывшие при нем, ему не нравились. Он знал не всех, но те, кого он знал, были ему неприятны. Были они заносчивы и себялюбивы, резки в оценках – для них существовало только черное и белое и никаких оттенков – и, главное, все казались уверенными, что лишь одни они знают Истину, а все другие, особенно братья из окружения Павла, только и стараются извратить Истину и повредить ей. И когда Симон из Эдессы сказал Никию, что Онисим угрожает добраться до него, если Никий не пойдет на встречу, то не приходилось сомневаться: раз Онисим так сказал, то и сделает, как сказал.

Никий через Симона передал Онисиму, что готов встретиться с ним, но что торопиться неразумно и нужно подыскать удобный случай – если кто-нибудь заподозрит Никия в сношениях с христианами, злейшими врагами Рима, то ему конец. А вместе с ним и конец всему делу. Симон передал и, вернувшись, сообщил Никию через Теренция, что Онисим согласен ждать, но очень недолго.

Но случай скоро представился, и притом совершенно неожиданно.

Надо сказать, что Поппея Сабина, так быстро ставшая полновластной хозяйкой дворца, проявляла в отношении Никия необычное расположение. Необычное потому, что Никий ничем его не заслужил, а еще потому, что с другими была она резка и язвительна. Она холодно говорили с Афранием Бурром и даже с Сенекой, а жене Нерона, Октавии, так прямо и заявила, что она тупая корова, а Нерону нужна настоящая женщина. Правда, сам Никий этого не слышал, но рассказавший ему об этой сцене человек добавил, что такая женщина, как Поппея, собственноручно может кого-нибудь придушить, если будет в гневе.

– Я считаю, что Поппея настоящая женщина,– ответил на это Никий, холодно глядя на собеседника. В глазах того мелькнул страх, и он, пробормотав что-то извинительное, быстро отошел.

Вообще-то Поппея нравилась Никию, хотя он и не смог бы объяснить почему. На первый взгляд, все в ней было дурно, кроме, может быть, внешности,– ее высокомерие, ее резкость, ее презрительный взгляд...

Короче говоря, в ее присутствии все чувствовали себя неуютно и теперь старались даже больше понравиться ей, чем Нерону. Чаще всего такие попытки оказывались напрасными.

Но с Никием она разговаривала неизменно ласково, и, возможно, это было главной причиной того, что Поппея нравилась ему.

Как-то Нерон сказал ей в присутствии Никия:

– Знаешь, Поппея, все достоинства Никия заключаются в одном: он любит меня.

Произнес он это с иронической усмешкой, как самую обыкновенную шутку. И посмотрел на Поппею, ожидая ответной. Но Поппея, строго на него взглянув, ответила с предельной серьезностью:

– Я знаю это. Никий единственный человек, который любит тебя по-настоящему.

Нерон был смущен. Чтобы как-то выйги из неловкого положения, он, вяло продолжая шутку, проговорил:

– А ты, Поппея? Разве ты не любишь меня по-настоящему? Признавайся!

– Я говорила о Никии, а не о себе,– отрезала она.

Нерон не нашел что сказать и, разведя руки в стороны, с виноватым выражением на лице обернулся к Никию.

А короткое время спустя, всего через несколько дней после смерти Салюстия, Нерон позвал Никия к себе.

Никий, войдя в покои императора, поискал глазами Поппею, с которой Нерон в то время не расставался, казалось, ни на одну минуту. Нерон, перехватив его взгляд, неожиданно строго заметил:

– Мы одни, Никий. Мне нужно переговорить с тобой об одном важном деле.– Он сделал паузу, прошелся мимо Никия от двери к окну, шумно вздыхая, и наконец продолжил: – У меня много врагов, а ты, может быть, единственный, кто любит меня по-настоящему. То, что я доверяю тебе, я не могу доверить никому другому – ни моему учителю Сенеке, ни даже

Афранию Бурру. Ты хорошо понимаешь, что я имею в виду?

– Да, император,– кивнул Никий.

Нерон опустился в кресло, тут же встал и тут же сел опять. Глядя исподлобья, сердясь то ли на Никия, то ли на самого себя, он неожиданно спросил:

– Ты знаешь мою мать, Агриппину?

– Да-а,– чуть с запинкой сказал Никий, не понимая, как отвечать на такой вопрос и что он может значить.

– И что ты думаешь о ней? – снова спросил Нерон.

– Я могу думать о матери императора только то, что она родила великого сына.

Нерон поморщился:

– Оставь такие глупости, я спрашиваю не об этом. Что ты думаешь о ней в государственном смысле, не как о моей матери, а как...– Он запнулся, подбирая нужное слово, и, так и не подобрав, проговорил раздраженно: – Что бы ты сделал, если бы мне угрожала опасность от собственной матери? И предупреждаю тебя: смертельная опасность.

Никий уже довольно долго пробыл при дворе, чтобы понять, куда клонит император и что он хочет услышать.

– Я защитил бы тебя от любого, кто посягнул бы на твою драгоценную жизнь, не принимая во внимание ни родство, ни заслуги.

– Так защити! – воскликнул Нерон, упершись руками в подлокотники и привстав в кресле.

– Ты имеешь в виду...– осторожно начал Никий, в свою очередь подавшись чуть вперед.– Если я тебя правильно понял, ты хочешь, чтобы я...– Он не договорил, ожидая реакции императора, а тот прошептал, вернее, почти что прошипел сквозь зубы:

– Да, да, я хочу этого, Никий!

Никий стоял, испуганно глядя на Нерона. Убить Агриппину, мать императора, недавнюю фактическую правительницу Рима... Этого он никак не ожидал. Его страшило не то обстоятельство, что Нерон был готов предать смерти собственную мать – в этом проклятом Риме и такое вполне могло сойти за оправданный, продиктованный государственными интересами поступок,– его страшило то, что Нерон поручает ему совершить это. Значит, он готов пожертвовать им, Никием, если не сразу же после содеянного, то чуть позже. Кто же оставит такого свидетеля! Кто захочет видеть рядом убийцу собственной матери, даже если ты сам приказал ее убить! Об Агриппине Никий не думал, он думал о себе.

– Ты, я вижу, сомневаешься? – спросил Нерон, презрительно усмехнувшись.– Отвечай!

– Нет,– Никий отрицательно повел головой,– я не сомневаюсь. Я не могу сомневаться, когда тебе грозит опасность. Просто не знаю, сумею ли я. Никто не обучал меня военному делу, и я не держал в руках меч.

Нерон облегченно вздохнул и, поднявшись с кресла, подошел к Никию и положил ему руку на плечо:

– Ничего такого тебе и не понадобится. Я просто поручаю тебе сопровождать мою мать в Байи, куда она скоро отправляется на отдых. Она поедет морем, и я хочу, чтобы ее путешествие было приятным. Корабль прекрасно подготовят,– проговорил он, пристально глядя в глаза Никию и делая ударение на слове «прекрасно»,– но ты сам понимаешь, в море все может случиться. Я дам тебе несколько человек, которыми ты будешь руководить, у тебя будет лодка, на случай, если с кораблем что-нибудь произойдет. У тебя всегда будет возможность спасти мать императора Рима. Но я хочу, чтобы ты знал вот что. Ты очень дорог мне, Никий, и я опечалюсь, если с тобой сотворится неладное. Пусть погибнут люди, которые будут сопровождать тебя, пусть даже погибнет моя...

Он не договорил, отошел к окну и некоторое время спустя, глядя вдаль, как бы в задумчивости произнес:

– Ты должен вернуться, Никий, вот чего я хочу от тебя.

– Я вернусь, император, будь уверен,– ответил Никий почти торжественно.

Нерон резко повернул голову. Губы его разошлись в натянутую улыбку, когда он произносил:

– Тогда иди и готовься к отплытию. Я попросил Аннея Сенеку представить тебя моей матери.

И Нерон плавно махнул рукой, показывая, что беседа окончена.

Уже поворачиваясь к двери, Никий вдруг перехватил беспокойный взгляд Нерона, брошенный в сторону тяжелого полога, прикрывавшего его ложе. Никий взглянул туда, и ему показалось, что за краем полога мелькнуло платье Поппеи.