Текст книги "Меч императора Нерона"

Автор книги: Михаил Иманов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 27 страниц)

Часть третья.
ПУСТЫЕ НОЖНЫ

Глава первая

Прошло больше года со времени описанных событий. Никий жил теперь в доме Агриппины, пожалованном ему Нероном. Он отделал все комнаты в своем вкусе, и особенно спальню, где в последний раз видел Агриппину. Впрочем, он не любил заходить туда – в том месте, где в роковой день лежала женщина, все ему чудилось красное пятно. Он приказал сменить здесь даже доски пола, покрыл пол толстым ковром, но ощущение, что кровь все равно проступает наружу, не проходило. Достаточно было оказаться в коридоре перед дверью, чтобы почувствовать это. Иной раз Никий тайно ночью пробирался сюда, зажигал светильник, загибал ковер и смотрел. Пригнувшись низко, он даже нюхал. Не находил ничего – ни следов крови, ни запаха, но коснуться рукой этого места он так и не смог себя заставить. Знал, если заставит, то, может быть, мучающее ощущение покинет его, но – не мог.

Он очень изменился в последнее время: от того красивого юноши, что приехал когда-то в Рим, ничего не осталось. Лоб Никия прорезали теперь глубокие морщины, щеки стали бледными (здоровый румянец исчез, казалось, навсегда), подбородок заострился, глаза запали, а во взгляде не стало огня. Ему можно было дать лет тридцать, а то и больше. При этом он походил скорее на тридцатилетнего старика, чем на тридцатилетнего мужчину.

После той услуги, которую он оказал Нерону, устранив Агриппину, Никий некоторое время по-настоящему боялся за свою жизнь и строил вполне реальные планы побега из Рима. Но бежать было некуда, и сил для этого он тоже не чувствовал. Он плохо спал, вскакивал от каждого шороха – настоящего или почудившегося,– все время мерещилось, что к нему пробирается убийца. Но самое отвратительное состояло в том, что этот представляющийся ему убийца был с собственным его лицом. Он боялся смотреть в зеркало и приказал убрать из дома все зеркала.

Но Нерон остался неизменно милостив к нему, и страхи Никия несколько поутихли, хотя и не прошли совсем. Его главный враг, командир преторианцев Афраний Бурр, уже полгода как лежал в могиле. Он сам приложил руку к гибели Афрания, но нисколько не жалел об этом. И не вспоминал об Афрании, словно того никогда и не было.

Афраний Бурр, пока еще был жив, неизменно смотрел на Никия с ненавистью и нисколько ее не скрывал. Если бы не Нерон, Афраний расправился бы с ним очень быстро. Император время от времени любил шутить на эту тему. Он говорил, смеясь и лукаво поглядывая на Поппею (к тому времени взявшую во дворце большую власть):

– А как ты думаешь, моя Поппея, что бы сделал Афраний с Никием, попадись он ему в руки? Нет, в руку, потому что наш доблестный Афраний калека. Но, думаю, и одной рукой он сумел бы его помучить как следует.

Поппее не нравились эти разговоры, при таких шутках Нерона она неизменно хмурила брови и отворачивалась сердито. Как-то она сказала Никию:

– Не бойся, Нерон любит тебя и не даст в обиду. Он любит, а я ценю. Что же до Афрания, то, мне кажется, он уже достаточно созрел, чтобы из живого стать мертвым. Перезревший плод срывают – вот только нужно разыскать умелого садовника.

При этом она так смотрела на Никия, что тот понял – «садовником» будет он.

И не ошибся, хотя после этого разговора прошло довольно много времени и Поппея больше к нему не возвращалась.

Афраний Бурр вдруг заболел и слег в постель, жалуясь на боли в горле. Вообще-то он жаловался на горло давно, но впервые болезнь обострилась настолько, что он в течение нескольких дней не мог выполнять своих обязанностей по службе.

Однажды во время пира Нерон поманил пальцем Никия и, пригнувшись к самому его уху, сказал:

– Тебе не кажется, мой Никий, что на пиру не хватает одного человека?

– Кого не хватает, принцепс? – спросил Никий.

Нерон обвел взглядом гостей и проговорил с лукавой улыбкой:

– Того, кого ты больше всех любишь.

– Но больше всех, принцепс, я люблю тебя, ты же знаешь.

– Да, да,– несколько нетерпеливо заметил Нерон,– но я говорю о другой любви.– И, видя, что Никий либо не может, либо не хочет понять, о ком идет речь, пояснил:

– Я говорю об Афрании, нам не хватает его.

– Да, принцепс,– осторожно согласился Никий.

Нерон усмехнулся.

– Мне его очень не хватает, я так привык любоваться его искалеченной рукой. А как он хромает! Это не хромота, а великолепный танец. В его хромоте я всегда видел великую поступь Рима. Скажи, Никий, ты еще не забыл искусство врачевания? Помнишь, как ты лечил потерявшего голос Салюстия тухлыми яйцами? Мне тогда это очень понравилось! – И Нерон весело рассмеялся.

Никий улыбнулся тоже, но лицо Нерона уже в следующее мгновение приняло самый серьезный вид.

– Я хочу, чтобы ты полечил нашего Афрания,– проговорил он, глядя на Никия с прищуром.– Я желаю видеть его здоровым. Надеюсь, ты согласишься взяться за дело?

– Но, принцепс, я уже давно...– начал было Никий, но Нерон, не дослушав его, сказал:

– Вылечи его, пусть даже он лишится своего замечательного уродства. Я согласен пожертвовать этим. Ты понимаешь, что я имею в виду?

– Не очень, принцепс,– пожал плечами Никий,– прости мою тупость.

– Прощаю.– Нерон великодушно наклонил голову.– Хочу, чтобы ты понял: мертвый Афраний уже не будет калекой. Ведь мертвый не может хромать, не так ли? Я готов лишиться удовольствия лицезреть его походку, олицетворяющую величественную поступь Рима. Ну, теперь ты понял меня?

Губы императора разошлись, но глаза смотрели строго. И Никий сказал:

– Да, принцепс, я сделаю все, что в моих силах.

– Ты сделаешь все,– произнес Нерон тоном приказа и, тут же отвернувшись, шутливо заговорил с кем-то из гостей.

Никий исполнил приказ с хитроумием опытного убийцы. Он отыскал колдунью Тускулу: сгорбленную старуху с лицом, похожим на кусок прогнившего дерева. Никто не знал, сколько ей лет, некоторые говорили, что она бессмертна. По крайней мере, не было человека в Риме, который бы знал ее молодой. Она занималась колдовством, изготовлением любовных снадобий, врачеванием. Не однажды ее пытались изгнать из Рима, но сам император приказал оставить колдунью в покое.

Ходили слухи, что известное грибное блюдо, отправившее в могилу императора Клавдия, было приготовлено не без ее участия.

Никий сам поехал к ней. Как и полагается в таких случаях, поздним вечером. Сначала старуха, кряхтя и охая, сказала, что она ничем уже не занимается, потому как совсем одряхлела и готовится к смерти. Но когда Никий вытащил и подбросил на ладони тугой мешочек с монетами, глаза Тускулы сверкнули не по-старушечьи, и, оглядев дорогую одежду Никия, она сообщила, что готова помочь столь знатному молодому человеку, которого привела к ней, как видно, великая нужда.

– Великая,– без улыбки кивнул Никий и объяснил ей цель своего прихода: один его близкий родственник болеет горлом, страшно страдает, и он хочет, чтобы Тускула помогла ему избавить несчастного от мучений.

– Ты хочешь, чтобы он поскорее предстал перед богами? – спросила она напрямую.

– Да, если им так будет угодно.

– Им так будет угодно,– уверенно проговорила Тускула и, раздвинув губы, показала ему черный провал рта, что, по-видимому, должно было означать улыбку.

Через день она вручила Никию мазь и, длинным корявым пальцем проведя по горлу, сказала:

– Ему не будет больно.

Утром следующего дня Никий зашел к врачу Нерона, который каждый день навещал больного Афрания.

– Я пришел справиться о здоровье нашего доблестного Афрания Бурра,– поведал Никий с любезной улыбкой.– Скажи, ему лучше?

Врач, подозрительно взглянув на Никия, ответил уклончиво:

– У него слишком застарелая болезнь.

Никий с участием покачал головой:

– Жаль, что судьбу смертных определяют не врачи, а боги.

Врач не ответил, а настороженность в его взгляде стала еще заметнее.

Никий потрогал горшочки со снадобьями, стоявшие на полках, и, не глядя на врача, спросил:

– Тебе, наверное, известно, что я когда-то занимался медициной? Скажи, чем ты пользуешь несчастного Афрания?

– Настойкой из трав и еще...– медленно выговаривая слова, попытался объяснить врач, но Никий его остановил:

– Я знаю, ты опытный врач и твои лекарства, как известно всем, порой творят чудеса.– Тут он демонстративно вытащил из-под одежды коробочку с мазью, которую дала ему Тускула, и, показав врачу, спросил: – Но почему ты забыл об этом прекрасном лекарстве? – И, указав на полки за спиной, добавил: – Я нашел это у тебя на полке. Наверное, ты приберегаешь снадобье напоследок, как самое сильное средство. Не хочу вмешиваться в лечение, но императора так беспокоит здоровье доблестного Афрания, что, мне кажется, лечение нужно ускорить.– Никий раскрыл рот и пальцем указал на собственное небо.– Вот туда, и все, совсем не страшно.

Врач задрожал, отступил назад. Никий подошел, взял его руку и вложил в нее коробочку со снадобьем.

– Нет... не могу...– Врач затряс головой, кожа на лице приняла землистый оттенок, а глаза неподвижно смотрели на Никия.

– Даже если я тебя попрошу?

– Нет,– врач дернул головой.

– Даже если тебя попросит император?

– Император? – пролепетал несчастный, вращая глазами.– Разве это он послал тебя?

– Я пришел сам,– улыбнулся Никий,– своими ногами, ты, наверное, заметил это. Но разве что-нибудь в Риме происходит без ведома императора? Или ты сомневаешься, что он наделен божественной силой? Скажи, не бойся, я передам ему твое мнение.

– Нет, нет,– быстро проговорил врач,– я понимаю, я не думал ничего такого.

– Конечно, ты не думал, но, чтобы я не сомневался и чтобы у императора никогда не возникало на этот счет никаких сомнений, не прячь свое снадобье, не жалей его, здоровье Афрания Бурра стоит дорого. Прощай!

И, одарив врача улыбкой, от которой у того задрожали ноги, Никий ушел.

Еще день спустя Нерон спросил Никия:

– Как продвигается лечение Афрания? Надеюсь, он на пути к выздоровлению?

– Он на пути, принцепс,– заверил его Никий.– Если ты пожелаешь навестить его, то сделать это нужно теперь же.

– Теперь же? – притворно удивился Нерон.– Но к чему такая спешка?

– Он слишком торопится, двигаясь по пути выздоровления, принцепс. Боюсь, нам его не догнать.

Некоторое время Нерон молча смотрел на Никия и вдруг, не удержавшись, расхохотался:

– Ох, не могу, Поппея! – обратился он к стоявшей тут же Поппее, мотая головой и всплескивая руками.– Ох, не могу!

– Да что тебя так рассмешило, Нерон? – спросила она, дернув его за рукав.– Поделись с нами.

– Я представил... я представил...– не в силах успокоиться, сквозь смех выговорил Нерон.– Представил, как наш великолепный Афраний хромает по пути выздоровления. Вот так! Вот так! – И Нерон изобразил хромающего Афрания, пробежав к окну и обратно.

Поппея поддержала его веселье сдержанным смехом, а Никий лишь вежливо улыбнулся.

Император отправился навестить больного Афрания Бурра с большой помпой. Его блестящий выезд сопровождали толпы зевак, выкрикивающих приветствия. Жена и брат больного встретили его у дверей дома.

– Ну, как наш Афраний? – милостиво глядя на них, осведомился Нерон.– Надеюсь, ему лучше?

При этих словах жена Бурра залилась слезами, а брат, глядя на императора запавшими от бессонницы глазами, сказал, что Афраний совсем плох и вряд ли доживет до утра. Нерон нахмурил брови и, кивком приказав Никию следовать за собой, вошел в дом.

Афраний Бурр лежал на высоких подушках с бледным и безучастным лицом. Войдя, император поморщился – в комнате стоял тяжелый дух. Приблизившись к ложу, он обратился к Афранию с участливой улыбкой:

– Скажи, Афраний, как чувствуешь себя? – И, переглянувшись с Никием, добавил: – Надеюсь, ты на пути к выздоровлению?

Щеки больного дрогнули, он тяжело вздохнул, высоко поднимая грудь, проговорил едва слышно:

– Со мной все кончено, принцепс.

Опустившись в кресло, подставленное ему слугами,

Нерон не без брезгливости коснулся руки Афрания, лежавшей поверх одеяла (изуродованная рука больного была прикрыта, но и здоровая выглядела не лучше – скрюченные пальцы казались обтянутыми истончившейся до предела кожей лилового оттенка), и выговорил бодро:

– Ты удивляешь меня, Афраний. Такие доблестные воины, как ты, не умирают в постели.

– Я не умираю, принцепс, я погибаю,– слабо отозвался больной.

– Вот как! – вырвалось у Нерона, и лицо его сделалось недовольным. Он покосился на Никия, стоявшего возле кресла, не поймал его взгляда, повторил, взявшись за подлокотники и как бы желая подняться.– Вот как!

– Этот,– сказал Афраний, переведя глаза на Никия, который отступил за спину Нерона.

Слово прозвучало слабо, и трудно было разобрать, что в нем: вопрос или утверждение. Больной закрыл глаза и казался безучастным. Нерон потянулся к руке Афрания, но только дотронулся кончиками пальцев до края одеяла. Поднялся рывком, едва не уронив кресло, сердито топая, дошел до двери, но вдруг остановился и жестом подозвал врача из темного угла комнаты:

– Подойди!

Врач подбежал, со страхом глядя на императора. Его вид был не лучше вида больного, испуганные глаза лихорадочно блестели.

– Говори! – строго приказал Нерон.

Врач посмотрел на Никия, как бы ища защиты, сказал, разведя заметно дрожавшие руки в стороны:

– Болезнь оказалась слишком запущенной, жар уже проник внутрь. Я ничего не мог...

– Он в самом деле не доживет до утра? – перебил его Нерон.

– Да, принцепс, наверное.

Тут Нерон неожиданно улыбнулся и, протянув руку, ободряюще потрепал плечо врача:

– Тебе не в чем упрекать себя. Оставайся и помоги Афранию умереть.

Никий невольно вздрогнул. Посмотрел на жену и брата Афрания, стоявших поодаль. Ему показалось, что они смотрят на него каким-то особенным взглядом. Врач скорбно улыбнулся и покачал головой. Нерон отпустил его и вышел в дверь. Во дворе он попрощался с родственниками Афрания, произнес несколько ободряющих слов. Жена Афрания плакала, низко опустив голову, лицо брата словно застыло.

Нерон пригласил Никия в свои носилки. Резким движением задернув занавеску, сказал, глядя прямо перед собой:

– Вот как умирают столпы великой империи!

Никий молчал, смотрел на профиль императора с выпяченной нижней губой.

– Почему ты не спрашиваешь, мой Никий, как умирают столпы великой империи? – не оборачиваясь, вдруг спросил он.

Никий подался вперед:

– Как?

Нерон, бросив на него ответный взгляд, лукаво улыбнулся. Подняв указательный палец, он произнес едва ли не по слогам:

– Великолепно!

Глава вторая

Теренций теперь редко выходил из дома. В последний год он сильно одряхлел. В доме Никия у него не осталось никаких особенных обязанностей. Другие слуги, молодые и крепкие, делали то, что делал прежде он: одевали Никия, встречали его, прислуживали за столом. Теренций чувствовал себя заброшенным, ненужным. И это при том, что господин, Никий, относился к нему хорошо, и Теренцию не на что было жаловаться

– Ты слишком долго служил другим, жил для других,– говорил Никий, когда Теренций пытался что-то сделать по хозяйству, как-то услужить своему господину.– Я хочу, чтобы ты пожил для самого себя. Скажи, что ты хочешь, я все сделаю. Если ты желаешь жить здесь, то живи как свободный человек, ни о чем не задумываясь. Если желаешь жить отдельно, я куплю тебе дом.

Теренций отвечал, что не хочет покидать своего господина. Никий улыбался, дружески трепал его по плечу и уходил. Теренций грустно вздыхал: он знал, что больше никому не нужен, и на душе у него было тяжело.

Никий выделил ему в доме просторную светлую комнату, уютную, удобную, хорошо обставленную. Он даже предложил Теренцию слугу, но тот отказался. Ему не нужен был слуга, ему хотелось оставаться нужным Никию, но он видел теперь хозяина очень редко. Тот не то чтобы избегал встреч, но, кажется, временами просто забывал о существовании Теренция. Той близости, которая была между ними раньше,– такой близости не стало и в помине.

А некоторое время назад Теренций почувствовал приближение смерти. Он начал думать об этом постоянно и сам не понимал, страшится смерти или желает ее. Скорее всего он чувствовал и то, и другое одновременно. Ему не с кем было поделиться своими думами, страхами – он остался совершенно одинок.

Однажды он увидел во сне виллу, где жил у Аннея Сенеки. Это получилось так реально, он видел все так, как видят наяву, даже ощутил запахи. Сон взволновал его, и он уже не мог успокоиться. Мечта побывать там сделалась главной целью его теперешней жизни, единственной, потому что ничего другого он уже не мог ни желать, ни хотеть.

Долго он не решался сказать об этом Никию, даже убеждал себя, что не скажет никогда. Но тяга к месту, которое он называл родным (он хотя и не родился там, но все же прожил большую часть жизни), была сильнее сомнений, и, собравшись с духом, он попросил Никия отпустить его на несколько дней.

– Я все равно скоро умру, мой господин,– добавил он с грустью.– Кому будет плохо, если я поеду! А мне будет приятно увидеть перед смертью родные места.

– Значит, ты считаешь их родными? – спросил Никий, слегка подозрительно глядя на Теренция.

– Да, мой господин,– отвечал тот,– ведь меня привезли туда ребенком.

– Может быть, ты соскучился по своему господину, Аннею Сенеке?

Теренций почувствовал, что вопрос задан не просто так, и ответил как можно простодушнее:

– Нет, дело не в нем. Я считаю тебя своим господином, а не его. Кроме того, я не собираюсь видеться с ним. Кто я такой? Старый дряхлый слуга. Я не стану входить в дом, а только поброжу по окрестностям и вернусь. Но если ты не хочешь, чтобы я ехал...

– Поезжай,– сказал Никий.– Возьми с собой пару слуг, дороги теперь небезопасны, да и тебе будет веселее.

– Мне хотелось бы поехать одному,– просительно улыбнувшись, проговорил Теренций.– Это мое последнее путешествие, путешествие к смерти, а туда не нужны провожатые.

– Как знаешь. Но только...– Никий прервался, и Теренций спросил:

– Да, мой господин.

– Нет, ничего, поезжай. Я распоряжусь, чтобы тебе предоставили все необходимое.

Теренцию не трудно было догадаться, о чем хотел говорить Никий и чего он не сказал. Конечно, Никия волновала возможная встреча Теренция и Сенеки. По обрывкам разговоров, которые вел Никий с гостями и даже с императором, довольно часто посещавшим дом Никия, он понимал, что Сенека беспокоит власть, все еще беспокоит. Несмотря на старость, несмотря на абсолютную уединенность. Вряд ли они страшились заговора или чего-то в этом роде. Их раздражало, что Сенека все еще живет, смотрит на них из своего далека, видит те ужасные вещи, которые они проделывают в Риме и с Римом. Именно это, то, что старый философ видит все, по разумению Теренция, и не давало им покоя. То есть полного покоя.

Но Никий не сказал ему об этом, а Теренций не посчитал себя вправе спрашивать. В конце концов, кто он действительно такой есть, чтобы рассуждать о делах государственной важности, а тем более самому заговаривать о них! Он поблагодарил Никия и стал собираться в дорогу.

Два дня спустя, ранним утром, верхом, ведя на поводу запасную лошадь, Теренций выехал из города. Он уже и не помнил, когда путешествовал один. Обычно он сопровождал господ – сначала Сенеку, потом Никия. Впрочем, Никия всего один раз – в тот памятный день они отправились в Рим.

Утро было холодным. Укутавшись в теплый плащ и натянув на голову капюшон, Теренций дремал в седле, вспоминал те места, куда ехал. Воспоминания были теплыми. Теплыми в самом настоящем смысле. Теренцию представлялось, что там, на вилле Сенеки, всегда тепло, не то что в этом проклятом Риме, где если солнце, то обязательно духота, а если тучи, то собачий холод.

Вдруг чья-то рука схватила коня за повод – он заржал, пытаясь встать на дыбы, едва не сбросил на землю задремавшего Теренция. Теренций качнулся в седле, хотел вытащить меч, но запутался в полах плаща и только прихватил рукою платье у пояса. Тут он услышал:

– Ты не изменился, Теренций, такой же воинственный, как и прежде,– и, приглядевшись, узнал Симона из Эдессы.

Тот выпустил поводья, похлопал широкой ладонью по шее коня, все еще испуганно храпящего, протянул Теренцию руку:

– Сойди, Теренций, я давно ищу с тобой встречи. Честно говоря, я потерял надежду увидеть тебя, не думал, что ты вдруг так смело отправишься в далекий путь.

– Ты? – Теренций все еще глядел на Симона с испугом.

– Конечно, я,– ответил тот, усмехаясь,– или ты совсем забыл, как я выгляжу?

– Я задремал,– проговорил Теренций уже чуть смущенно и кряхтя слез с седла,– Зачем тебе нужно было пугать меня! – добавил он с укоризной.

– Пойдем туда,– указал Симон на кучку деревьев в низине,– не нужно, чтобы нас кто-нибудь видел вместе.

Теренций огляделся, в этот час дорога была совершенно пустынной. Симон, по-хозяйски ступая, повел лошадей вниз, Теренций, вздохнув, поплелся за ним.

Глядя в спину впереди идущего Симона, он не мог разобраться в своих чувствах – рад он встрече или не рад. С одной стороны, ему было приятно увидеться с Симоном: он остался единственным теперь человеком, с которым Теренций еще мог поговорить если не по душам, то, по крайней мере, дружески. С другой стороны, он почему-то чувствовал неловкость, будто был в чем-то перед Симоном виноват. Дело заключалось, наверное, не в нем, а в Никии, но Никий остался далеко, а неловкость Теренция все возрастала.

Они дошли до небольшой рощи, всего в несколько деревьев, Симон привязал лошадей, сел на траву. Трава была в росе, Теренция стал бить озноб, он потоптался в нерешительности, но все же сел, подвернув под себя полы плаща. Симон молчал, со странной улыбкой глядя на Теренция. Одежда на нем была ветхой и грязной, он не походил на того торговца, каким знал его Теренций, а смахивал на нищего странника, что во множестве собираются у ворот города, у торговых рядов или у храмов, заунывными голосами прося милостыни.

Симон, как видно, угадал мысли Теренция. Сказал, дернув себя за одежду у ворота:

– Я, наверное, плохо выгляжу, Теренций. Такой важный человек, как ты, и не посмотрел бы на меня, повстречайся мы на улице.

– Нет, что ты,– быстро возразил Теренций, опуская глаза,– я и не подумал ни о чем таком. Но разве ты уже не торгуешь, как раньше?

Симон вздохнул:

– Иногда мне кажется, что все это было в другой жизни, Теренций,– проговорил он с грустью.– С тех пор как убили Онисима, я скитаюсь в окрестностях Рима, будто голодный волк.

– Да-а,– протянул Теренций, поглядев на Симона с состраданием, и взялся за кошелек на поясе.– Я помогу тебе, у меня, правда, не очень много денег, но...

– Я не об этом,– поморщился Симон.– Я сказал о голодном волке не потому, что голоден, а потому, что одинок, Теренций. А пропитание я всегда могу добыть себе.

– Понятно,– кивнул Теренций с некоторой настороженностью .

Симон неожиданно рассмеялся:

– Не бойся, я не стал разбойником, хотя мог бы им стать.– Он показал на рукоять меча, торчащую из лохмотьев.– Разве ты забыл, что я принадлежу к общине христиан? Это только для защиты. Не скрою, иногда приходится украсть. Да, Теренций, да. Но это когда становится совсем невмоготу, чтобы только не умереть с голоду.

Теренций снова взялся рукой за кошель, но Симон опять остановил его:

– Я искал тебя не для этого,– сказал он раздраженно.– Мне нужно знать, как жить дальше, а никто, кроме тебя, не сможет мне ответить.

– Я? – удивленно пожал плечами Теренций.– Но как я...

– Да, ты,– перебил его Симон.– Потому что ты живешь в доме Никия. Или,– он презрительно усмехнулся,– в доме матери императора.– И он вдруг спросил, не делая паузы: – Это правда, что Никий убил Агриппину?

Теренций никак не ожидал такого вопроса, не был готов ответить.

Симон повторил:

– Так это Никий убил Агриппину?

– Я же не видел, Симон! – проговорил Теренций и, тут же почувствовав, что ответ вышел глупым, добавил: – Я ничего точно не знаю, откуда мне знать!

– Она, конечно, была не лучше своего сынка,– сказал Симон,– но все-таки убить женщину... А, Теренций, ты смог бы убить женщину?

– Я никого не убивал. Никогда,– с нескрываемой обидой отозвался Теренций.

– Ну, ладно,– Симон потянулся и дотронулся до колена Теренция,– я не хотел тебя обидеть. Прости. Помнишь тот день, когда ты приходил к Онисиму, накануне его смерти?

– Да, помню.

– Я попал в нехорошую историю, Теренций,– вздохнув, с грустью выговорил Симон.– Тогда я смог убежать от людей Онисима, но потом...

Он замолчал, неподвижно смотря вдаль. Теренций переждал некоторое время, потом решился спросить:

– Что? Что потом, Симон?

– Потом,– криво усмехнувшись, сказал Симон,– убили Онисима. Люди из римской общины христиан стали говорить, что это сделал Никий и что я помог ему в этом. Они охотились за мной, как за диким зверем. Каждый из членов общины считал за благо расправить-ся со мной. Мне пришлось бежать. Они охотились на меня, а римляне на них. Почти все они погибли. Ну, тебе это, наверное, известно. И я остался один. Совсем один, ты понимаешь это, Теренций?

– Я понимаю,– грустно заметил Теренций, подумав о своем.– Но почему ты не ушел из Рима совсем? Ты мог бы отправиться в Эдессу.

– Я мог бы возвратиться в Эдессу?! Я? – Симон постучал своим корявым пальцем по груди.– Как же я мог вернуться, Теренций, что ты говоришь?!

– Но почему же ты не мог вернуться? Там, наверное, остались твои родные.

– Да,– глядя на Теренция горящими глазами, вскричал Симон,– там остались мои родные, там остались мои друзья, там много чего осталось! Но как я мог уехать, если учитель Павел сказал, что я должен быть при Никии во что бы то ни стало. Во что бы то ни стало, Теренций. Во что бы то ни стало! Я слышал это собственными ушами.– Симон дотронулся ладонью до уха,– Ты понимаешь это?!

– Да, да,– осторожно покивал Теренций,– я понимаю, но ведь обстоятельства могли измениться, неужели учитель Павел не мог отменить своего...

– Учителя Павла нет,– быстро сказал Симон,– он умер. Разве ты не знал этого?

– Нет,– испуганно помотал головой Теренций,– мне неоткуда было узнать об этом.

– А Никий? – спросил Симон.

– Что Никий?

– Разве он не сказал тебе?

Теренций находился в замешательстве: сказать правду было невозможно, лгать не хотелось. Он ничего не ответил, только грустно посмотрел на Симона.

– Значит, он больше не разговаривает с тобой? – спросил тот.

Теренций отрицательно покачал головой:

– Мы уже давно... мы уже давно так... не разговариваем.

– Что же мне делать, Теренций? Скажи, что же мне делать?

– О чем ты, Симон, я не понимаю.

– Мне нужно увидеться с Никием,– твердо выговорил Симон, пристально глядя на Теренция.– Ты сможешь помочь мне?

– Я? – Теренций спросил так, будто не понял вопроса.

– Конечно, ты, кто же еще.

И тут Теренций сдался. Посмотрев на Симона взглядом, в котором было безраздельное страдание – теперь нескрываемое,– он ответил:

– Боюсь, Симон, я не смогу этого сделать.

– Почему же? Ты не хочешь?

– Я не могу.

– Но почему, почему, ответь!

Теренций ответил не сразу. Он долго смотрел себе под ноги, потом медленно поднял голову:

– Я маленький человек, Симон, что я могу! Я не имею права осуждать своего господина.

– Ты не раб, Теренций, ты не раб! – вскричал Симон, потрясая руками перед самым лицом Теренция.

Теренций грустно улыбнулся – грустно и виновато:

– Нет, Симон, ты ошибаешься, я раб. Я родился рабом и умру им, я ничего не могу с этим поделать. Это воля Бога – вашего или другого, я не знаю. Я хотел бы чувствовать, как ты, Симон, но я не умею. Я раб своего господина, кто бы он ни был. Я многое вижу, думаю, кое-что понимаю, но как я могу осуждать господина? Скажи, Симон, как?

– Значит, ты все-таки осуждаешь Никия? Ты имеешь на то свои причины? Скажи мне о них, Теренций.

– Я боюсь.

– Чего же ты боишься? Мы одни. Или ты думаешь, что я выдам тебя? Не бойся, я никогда этого не сделаю.

– Нет, нет,– Теренций отрицательно помахал рукой,– не в этом дело. Я не тебя боюсь и даже не Никия, я сам не знаю, чего или кого боюсь. Может быть, Бога, но я не уверен.

– Скажи,– жестко выговорил Симон, и это прозвучало как приказ, который Теренций не мог не выполнить.

Он произнес, прямо глядя в глаза Симону:

– Никий убил Онисима. Я знаю. Он ударил его ножом. Вот так.– И Теренций провел пальцем по горлу, от уха до уха.

Симон внезапно схватил Теренция за ворот, едва не опрокинув:

– Ты сам это видел? Ты сам это видел?!

– Нет,– почти прохрипел Теренций, пытаясь оторвать руки Симона.– Пусти!

Симон выпустил его, сел, тяжело дыша.

– Не видел,– потирая горло ладонью, проговорил Теренций.– Не видел, как все происходило, но видел Никия сразу после этого – он был весь в крови. В крови Онисима, Симон! Я помогал ему переодеваться, когда пришел император вместе с Афранием Бурром, командиром преторианцев. Я сам слышал, как Афраний сказал, что Никий разрезал его от уха до уха. Я сам это слышал, и я видел Никия... Верь мне!

– Я не верю тебе! – с угрозой сказал Симон.– Ты нарочно говоришь мне это, ты...– Он не закончил, задохнувшись, дернул головой.

– Ты просил сказать – я сказал,– Голос Теренция дрожал, на глазах выступили слезы (то ли от обиды, то ли от удушья).– Я не искал встречи с тобой, Симон, и не хотел тебе ничего такого рассказывать. Я говорил тебе это как... О Симон, если бы ты только знал, как же я одинок! – И Теренций, прижав ладони к лицу, зарыдал, трясясь всем телом.

Он почувствовал, как рука Симона коснулась его спины, и услышал у самого уха:

– Прости меня, старик! Не плачь. Ну, успокойся же, успокойся.

Голос Симона был столь необычно и неожиданно ласков, будто это говорил не Симон, а какой-то другой человек.

Скорее от удивления, чем от самих слов, Теренций убрал ладони и поднял голову. Лицо Симона стало бледным, губы подрагивали. Он медленно произнес (осторожно, как бы со страхом выговаривая слова):

– Значит, ты думаешь, что Никий...

Он не договорил, а Теренций утвердительно кивнул.

– Я убью его,– сказал Симон.

– За что?

– Ведь он убил Онисима.

– Онисим был дурной человек.– Теренций дотронулся до руки Симона, ощутил, как она холодна.– Конечно, его не следовало убивать, но, с другой стороны, Симон, ведь он был дурной человек!

– Дело не в нем.– Симон раздраженно махнул рукой.– Дело в том, что Никий покусился на жизнь одного из наших братьев. Значит, он служит римлянам, этому чудовищу, императору Нерону. Он должен умереть, Теренций. Он должен умереть! Я убью его!

Последнее он почти прокричал. Так громко, что Теренций с тревогой огляделся по сторонам. Но никого не было вокруг, только лошади испуганно прижали уши.

Наступило молчание. Говорить стало не о чем. Теренций чувствовал неловкость, и ему казалось, что Симон ощущает то же. Нужно было подняться, взять лошадей и продолжить путь. Но как это сделать теперь?

Странно, но Теренций не ощущал страха: ни за себя, ни за Никия, хотя вполне понимал, что Симон не шутит. Он несколько раз собирался с силами, прежде чем сказать: