Текст книги "Земля обетованная"

Автор книги: Мелвин Брэгг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 26 страниц)

Однако в присутствии Дугласа Гарри считал нужным изменить свое поведение. Хотя в этом коттедже он больше, чем Дуглас, чувствовал себя дома, хотя именно он, а не Дуглас помогал Бетти и Джозефу перебраться в него, хотя он, и никто другой, приходил сюда регулярно и делал всю тяжелую работу: вскапывал сад, чинил изгородь, сажал фруктовые деревья (в сравнении с домом сад был непропорционально велик), – несмотря на все эти постоянные узы забот, привязанности и преданности, Гарри считал правильным и естественным, чтобы, нагрянув сюда из Лондона, Дуглас в течение нескольких часов сумбура или общей натянутости играл первую скрипку. Дуглас понимал это и всячески старался сдерживать проявление семейных чувств в присутствии Гарри.

– Ты слышал, конечно, о смерти Элана Джексона, – начал Гарри и вкратце – как и деду перед тем – рассказал им эту историю, окончившуюся одиноким самоуничтожением в зимнем лесу. – Ты ведь знал его?

– Знал. – Дуглас испытал вдруг прилив безудержной тоски и жалости к Элану Джексону. – Даже хорошо знал, когда-то.

Элан был ни на кого не похож. И вот будто луч прожектора высветил вдруг жизнь человека, которого Дуглас знал так мало, а с другой стороны, знал «даже хорошо, когда-то»… И он почувствовал мучительную боль утраты. Ему захотелось подумать о нем самому, в одиночку. С лица земли исчез человек – человек его лет, ходивший в ту же школу, человек, которому в детстве он стремился в какой-то степени подражать.

– Он, наверное, был очень замкнутый, – предположил Гарри.

Дуглас кивнул. Ему хотелось молча сосредоточиться на мысли об этой смерти. Пусть бы его оставили в покое, дали погоревать в одиночестве. А ведь все годы после окончания школы у них с Эланом не было ничего общего. Да и в школе они никогда не занимались вместе спортом, не ходили вместе на танцы, не ухаживали вместе за девочками, они даже в классах разных учились. И все же Дугласу казалось, что он прекрасно понимает этого человека, он словно прослеживал от начала и до конца грустную параболу жизни, приведшей того назад в этот лес; ему казалось, он понимает, почему Элан погиб именно так, а не иначе. Ему нужно было время, чтобы разобраться во всем этом. Этот трагический случай каким-то непонятным образом выделил и его самого. Будто смерть школьного товарища отвечала какой-то его, Дугласа, потребности.

– Спасибо! – крикнул одобрительно Лестер, отталкивая пустую тарелку. – Как раз об этом я и мечтал. – Он сдержал отрыжку. – А яблочного пирога нет? – Он откинулся назад на стуле и достал сигарету.

– В этом доме всегда найдется яблочный пирог, – расчувствовавшись, сказал Джозеф. – Я большой любитель яблочного пирога. И Дуглас тоже.

Раз я, думал Дуглас, находясь в набитой народом комнате, могу решительно от всего отключиться и занять свой ум чем-то совершенно посторонним, значит, возможно и другое: например, представить себе движения чьей-то души или загробную жизнь. Его мысли, его воображение, его сочувствие были целиком отданы Элану Джексону – он отчетливо видел неуклюжего, нескладного молодого человека, который бродит, спотыкаясь, по сырому реденькому лесу, в тщетной попытке отразить наступление всесокрушающего внешнего мира, – видел и в то же время присутствовал здесь, в трогательно нарядной гостиной, ярко освещенной, начищенной и натертой; один из четырех мужчин, носящих одну и ту же фамилию. Как объяснить эту внезапную приостановку течения жизни?

– Лестер, если ты пересядешь вон в то кресло и возьмешь тарелку с пирогом на колени, я и остальных усажу за стол. – Бетти старалась устроить все наилучшим образом.

При участии Мэри стол был снова накрыт – на этот раз за него сели Дуглас, Мэри, Джон и Гарри. Бетти задумала устроить парадный ужин для всей семьи и накануне целый день провела в приготовлениях. Но ей было ясно, что Мэри и Дугласу не терпится уйти. Они и приехали-то гораздо позже, чем обещали. Ну и потом, раз уж пришли Лестер и Гарри, за столом всем было не уместиться. Поэтому ужин с сюрпризами в хлопушках и всякими сладостями, с лучшей посудой и салфетками был отложен. Его можно будет устроить как-нибудь в другой раз.

Но и сейчас на столе было понаставлено достаточно, чтобы трижды накормить эту четверку. Язык, пирог с телятиной, ветчина, салат, свежий хлеб, булочки, пшеничные лепешки, ромовое желе, сыр, разные варенья, яблочный пирог, пирожное с крыжовником, бисквиты со взбитыми сливками, просто сливки.

– Это так, перекусить, пока вас где-нибудь не накормят, – говорила Бетти в ответ на восторженные возгласы, которыми встречалось появление на столе все новых и новых блюд, разливала чай и хлопотала вокруг стола, наблюдая, как они едят.

– Мне только кусочек яблочного пирога, – сказал Джозеф, сидевший в своем кресле у камина.

– Да ты ведь уже ел.

– Ну и что, а если мне хочется еще? Я у себя дома.

– О боже! – Бетти улыбнулась: она знала, ему неприятно, когда она тоном дает понять, что он брякнул глупость, но иногда просто не могла удержаться. Джозеф почувствовал холодок в молчании Дугласа и ошибочно отнес его на свой счет.

– Никуда не денешься, мой дом, – повторил он. – А яблочный пирог я всегда любил, разве не так? Вон Джон знает.

Призванный в арбитры мальчик вряд ли мог разобраться, что происходит в этой насыщенной электричеством атмосфере. Он понимал, однако, что согласия среди взрослых нет: как ни грустно, но, пожалуй, лучшее, чему его до сих пор научила жизнь, было понимание, с которым он прислушивался к спорам, часто возникавшим между родителями. Он умел определить степень серьезности этих споров не хуже, чем они сами. По большей части он заставлял себя прикидываться спокойным, и усилие над собой, требовавшееся при этом, придавало его лицу выражение, ошибочно принимавшееся окружающими за равнодушие.

– Ведь знаешь, Джон? – не отставал дед. – Мы с Джоном друзья-приятели! – объявил он.

– Да возьми ты пирога и помолчи немного.

– Не нужен он мне вовсе, раз так.

Дуглас медленно, с расстановкой жевал, радуясь, что ветчина домашнего копчения несколько жестковата. Ну почему это мелкие перепалки, вроде этой, из-за куска яблочного пирога, могут довести его до того, что он, кажется, готов дом повалить?

Гарри ел так, будто в его организме все, кроме пищеварительной системы, полностью отключилось. Он не спешил, но действовал на совесть, переходя от блюда к блюду, как отряд, которому поручено очистить захваченную территорию от противника. Лестер, развалившийся в кресле напротив Джозефа, чувствовал себя вполне спокойно, впервые после того, как сел в поезд. Теперь, когда все было позади, он думал о происшедшем как о каком-то забавном приключении. Дугласа бы в порошок стерли. А вот Гарри?

– Сколько ты весишь? – спросил он Гарри.

– Двенадцать стоунов и шесть фунтов.

– Иными словами, сто семьдесят четыре фунта, – сказал Лестер, манерно растягивая слова. – По тебе не скажешь, дружище.

– Мы теперь тренируемся три раза в неделю. Десантные учения и упражнения со штангой, сейчас на это обращают большое внимание.

– Мы в свое время тренировались, копая окопы, – сказал Джозеф, вдруг насупившись.

– Ну как, выиграли сегодня? – Второй раз с момента приезда Дуглас сознательно переводил разговор на местные темы. Но сейчас он расчищал место, чтобы мысли в голове могли двигаться свободно, не сталкиваясь. Когда он последний раз видел Элана? Думал ли он уже тогда о смерти? Для чего ему понадобилось это беспомощное скитание по лесу?

– Выиграли, – неохотно признал победу Гарри.

– Кто теперь играет в команде?

– В Первой?

– Да.

– Перечислить всех?

– Да.

– Так… – Гарри поддел на вилку кусочек языка, кусочек пирога и маринованный огурчик, положил все это в рот, с хрустом съел и только тогда занялся перечислением.

– За исключением тебя, я только двоих знаю, – сказал Дуглас.

– Ты очень отстал от наших дел, – сказал Джозеф, вставая и протягивая пустую тарелку Бетти. – Отстал. Спасибо за яблочный пирог. Было очень вкусно.

– А в футболе-то фамилии все те же, – заявил Лестер, смутно ощущая, что это должно задеть Дугласа. – Младшие братья или сыновья тех ребят, с которыми я еще играл. Обратите внимание, футболисты всегда держатся вместе. Они не допускают шумихи вокруг себя. Не то что эти ваши аристократы – регбисты.

– Да разве ж это футбол! – разозлился вдруг Джозеф. – Катают мяч по полю, как котята клубок. Уж и мяч не умеют провести.

Откуда у отца эти внезапные приступы злости, думал Дуглас. Они возникали вдруг, как тучи среди ясного неба, и он, совершенно очевидно, не мог справиться с подобными вспышками дурного настроения. Я должен быть терпеливей, решил он. Недовольство отцом очень часто переходило у него в недовольство собой; он совсем недавно заметил это.

– Чем же ваш футбол отличался от нынешнего? – примирительно сказал Дуглас.

Обрадованный возможностью прочесть лекцию, Джозеф открыл фонтан своего красноречия, и из него полетели имена знаменитых футболистов тридцатых и сороковых годов, толковый, исчерпывающий перечень, который закончился разбором сравнительных достоинств Стэнли Мэтьюза и Тома Фини. Лестер и Дуглас были достаточно большими, чтобы повидать этих игроков на поле и оценить их по достоинству, и в течение нескольких минут, пока все трое добродушно обменивались мнениями, а Гарри и Джон почтительно слушали их, Бетти думала: вот это, наверное, и есть то, что называется Семья; она окутывает всех своим теплом и наделяет все смыслом; хорошо бы только Мэри не держалась так отчужденно, не казалась такой усталой. Вид у нее просто измученный.

– Был в Тэрстоне один парень, – разливался Джозеф, сев на своего конька, – это сущая правда, что я говорю. Перед самой войной произошло. Какой был игрок! Все охотники за талантами приезжали посмотреть на него, Арчи Робинсон его звали. Как он играл! Я раз видел, как он обвел противника и потом отдал ему мяч только для того, чтобы снова обвести. Можно было подумать, что мяч был веревочкой у него к ботинку привязан. А из Тэрстона уезжать ни за что не хотел. Ни-за-что! А знаете почему? Знаете?

Все знали. Он не раз рассказывал им эту историю. Никто не отозвался.

– Потому что не желал переодеваться нигде, кроме как у себя дома! Только у себя дома хотел переодеваться. – Джозеф начал громко хохотать над причудой футболиста. Для него в этой истории был заложен глубокий смысл. Из нее вытекало, что существует еще индивидуальность, что Толстосумы (такими он видел горстку унылых футболистов – бывших профессионалов – в нахлобученных кепках, которые разъезжали третьим классом по захолустным городкам в любую погоду в надежде откопать «перспективного» игрока) получили от ворот поворот; из нее следовало, что обыкновенный человек может быть одарен не хуже знаменитости. И еще из этого следовало, что он был знаком с незаурядным человеком, знакомством с которым могли похвастаться немногие.

– Не хотел переодеваться, и все тут! – объяснил Джозеф, видя, что восторг, который испытывал при этом воспоминании он сам, не так заразителен, как он надеялся. – Нигде, кроме как у себя дома. И поэтому он не желал играть ни за какой другой клуб, понимаешь, Джон? Ему бы пришлось разъезжать по стране, и он тогда не мог бы переодеваться у себя дома. Мяч водил просто на удивление.

Дуглас поперхнулся, справился с собой и попробовал поймать взгляд Мэри. Однако она сидела далеко от него и была занята едой; вид у нее спокойный, подумал он, только немного усталый. Как это она может так меняться – сейчас одна, через минуту другая? В машине, по дороге сюда, они уже почти решили на время расстаться. И тем не менее вот она – ловко собирает тарелки, помогает его матери, принимает во всем участие, и даже больше, чем он сам!

Гарри было очень трудно держать обещание, данное старому Джону, и молчать о его немощи. Ему казалось, что у Джозефа, и Бетти, и Дугласа гораздо больше права знать об этом, чем у него. Но не мог же он сказать им, не обманув доверие старика. У него было чувство, что, умалчивая, он лжет, скрывает что-то такое, что следовало бы предать гласности. Чувство было на редкость неприятное. Испытывать его Гарри приходилось не часто, и сейчас оно давило его.

Разговор снова угас. Мэри была слишком утомлена, чтобы попытаться оживить его, но эти повторяющиеся паузы, внезапно наступающая тишина, приводили ее в недоумение. Она принадлежала к совсем другому слою общества – ей были чужды их среда, их город, воспоминания, их связывающие, но она ясно видела, что временами между ними возникает пропасть, непонятно отчего образовавшаяся. Дуглас не раз говаривал, что своей напористостью, своей работоспособностью и умением находить радость в труде он обязан среде, из которой вышел, – он и правда сохранял ей верность, ее печать на всей его жизни и работе была не менее отчетливой, чем отпечаток папоротника на амонитовом обломке; все это так, но вот собрались они вместе после многомесячной разлуки, живут в разных городах и жизнь у всех разная, и нате вам – гробовое молчание. Ну и пусть, ей же лучше.

– Тик-так, тик-так, тик-так, – проговорил Джозеф и, глядя на Джона, запел:

Часы моего деда стоят на полу уже девяносто лет,

Больно высокого роста они, и места на полке им нет.

Значительно выше, чем дедушка сам,

Но в весе не больше его ни на грамм.

Они были куплены утром в тот день, когда их хозяин родился,

И дед их любил, точно в срок заводил и очень ими гордился.

А часы? Что часы – неживой механизм разве что-нибудь понимает?

Но умер старик, и стали часы и больше ходить не желают.

Он пропел всю песню от начала до грустного конца, размахивая перед собой руками, как будто дирижировал сводным оркестром в Уэмбли. Когда он кончил, снова наступило молчание.

Гарри попробовал его нарушить.

– Я только что от деда, заходил к нему… – начал он.

Все с облегчением повернулись к нему.

– Он, по-моему, неважно себя чувствует, – ответил он на расспросы о здоровье деда. Сказать «неважно себя чувствует» еще не значило, что он предает доверие.

– Замечательный старикан! – сказал Джозеф, внезапно переполнившись чувствами. Наконец-то представился случай объединить всю компанию теплым товарищеским настроением, которого ему так недоставало в присутствии дорогих ему и любимых людей. – Знаете, он, этот самый старик… Как-то раз… Знаете, он был внизу в шахте. Шахта номер девять, насколько я помню… – Еще одна всем знакомая история, еще одна передышка.

Немудрено, что все идет из рук вон плохо, думал Дуглас. Сам он с перепоя занят исключительно собой, и к тому же непонятным образом расстроен смертью Элана, старого школьного товарища. Мэри сидит от всего отрешенная, будто все это ее не касается; бедняжка, ничего удивительного – после их сегодняшней сцены. Лестер, совершенно очевидно, побывал в драке и вообще-то, вернее всего, примчался сюда с целью пересидеть какое-то время. В Лондоне он несколько раз сваливался на Дугласа, чтобы перехватить денег или попросить убежища, пока наконец Дуглас, восхищавшийся своим беспутным двоюродным братом, не набрался духу и не сказал ему «хватит!». Гарри погружен в какие-то свои заботы, как это часто с ним бывает. Дуглас завидовал Гарри – по его мнению, Гарри принадлежал к числу Добрых и Довольных в той сказочной стране, куда он будет стремиться всю свою жизнь и куда ему не попасть никогда. Джону, его сыну, вовсе не улыбается, чтобы отец снова куда-то уехал без него. А Бетти – душа их семьи – откровенно разочарована. Дугласу хотелось подойти к матери и обнять ее, хотелось как-то искупить многолетние обиды, заполнить пустоту, оправдать ожидания… И в довершение всего – Джозеф, чутко воспринимавший настроение всех и каждого, отлично видевший все шероховатости, чье-то нежелание, чью-то усталость, настойчиво старающийся потопить все это в потоке семейных анекдотов, которые почему-то – очень несправедливо – раздражали Дугласа до крайности.

– Так вот, тот человек и твой дед, – Джозеф ткнул пальцем в Дугласа, будто обвиняя его в чем-то, – были вместе в забое.

– Это ты про несчастный случай? – сказал Дуглас, вспоминая, как дед однажды свалился в шахту, от чего сильно пострадал. – Когда еще он удрал из больницы весь перебинтованный.

– Да вовсе это не тот случай! Вовсе не тот! То было в другой раз. Несколько месяцев назад я встретил на собачьих бегах одного старика, он-то и рассказал мне про это. Я тебе еще не рассказывал. Это говорит о том, какой силищей они тогда обладали. Понимаешь?

– Кому еще чаю? – Бетти, вскипятившая новый чайник, стояла в дверях кухни, не догадываясь, что появилась не вовремя, как артист, вышедший на сцену не на ту реплику, и бодро улыбалась.

– Я же рассказываю… – недовольно сказал Джозеф.

– Мне, пожалуйста. – Дуглас пододвинул свою чашку.

– Мэри? – Но Мэри отрицательно покачала головой и принялась убирать со стола.

– Сила – это прежде всего сноровка, – сказал Лестер. – Я в Ливерпуле знавал одного парня, он на всех ужас наводил, – громадный жирный боров, жрал за семерых, огромное брюхо поверх ремня, но твердое как камень, – ну и вот, при всем том один боксер наилегчайшего веса, по имени Джонни Кэлфорд, чемпион северных графств, дал ему раз по челюсти – и размаха-то вроде никакого, а врезал, и этот детина грохнулся на землю. Точный расчет – половина успеха. – Он слегка выдвинул вперед подбородок. – Стукнул его раз, и конец!

– Когда мы держали пивную, – сказал Джозеф, – почти сразу после войны это было или нет, пожалуй, позже, да, в общем, все равно, – к нам просто косяком шли махонькие пьяные боксеры, легковесы и наилегчайший вес, из Шотландии главным образом, из Глазго. И еще вес петуха… Пари держу, что никто из вас в Англии уже не видел ни одного боксера веса петуха – во всяком случае, я надеюсь, что их нет – они в голодные времена плодятся. А я повидал их, двух-трех за один год – маленькие такие боксеришки, бледные, маленького росточка. И знаете, что, по-моему, всех их доконало? Истощение! Того не ешь, этого не ешь. Это их и погубило. Бедняги! А ведь когда-то гремели, мы всех их по имени знали, гордились, если удавалось кому из них ручку пожать; но вот поди ж ты – скатились по наклонной. Истощение! По-моему, все в этом.

– А на что был похож тот, другой парень после вашей драки? А? – спросил Дуглас Лестера – до этого он избегал встречаться с ним глазами.

– Да ведь он же с лестницы упал, – усмехнулся Джозеф. – На вокзале в Карлайле. Так ты рассказывал, Лестер? Видно, дураками нас всех считает. – Джозеф плутоватым взглядом обвел комнату, и Дуглас почувствовал внезапный прилив нежности к отцу.

Лестер плотно сжал губы и промолчал.

– Я вот подумал… – начал Гарри, пытаясь снова навести разговор на старого Джона.

– Наконец-то, браво! – сказал Дуглас и приподнял свою чашку, будто собираясь выпить за Гарри. И тут же досадливо прищелкнул языком. Дурацкая шутка, которую можно было объяснить только излишней нервозностью, заткнула Гарри рот.

– Твой главный рождественский подарок лежит на кровати в запасной спальне, – сказала Бетти, предоставляя Джону возможность выйти из-за стола и из комнаты. – Мы не стали посылать его, когда узнали, что ты сам приедешь.

– Можно пойти посмотреть? – Мальчик обратился не к Бетти, а к матери.

– Ну конечно, – быстро ответила Мэри, тут же сообразившая, что выглядит это как желание подчеркнуть, что разрешать или не разрешать что-то мальчику может только она, и покраснела, поймав встревоженный взгляд Бетти. – Ты же знаешь, бабушка всегда дарит тебе чудесные подарки.

– Но мы вовсе не хотим портить его. – Бетти отнюдь не стремилась на передний план. – Достаточно с нас того, что мы испортили Дугласа.

– Я только хотел спросить, – воспользовался паузой Гарри, – есть ли какой-нибудь план насчет… дедушки… на сегодня. Мне хотелось узнать… что решили.

– Он боится быть кому-то в тягость, – с ударением объявил Джозеф. – Такой уж он у нас независимый. Я постараюсь заглянуть к нему после полуночи. И Дуглас тоже. Последние два года мы приходили к нему в одно время, помнишь? – Это совпадение Джозеф воспринял как полновесное доказательство крепости семейных уз. – Да. Мы трое – три поколения вместе, а с маленьким Джоном – все четыре, в будущем году он тоже сможет пойти с нами, три поколения и с ними Новый год, все на цыпочках, чтобы не разбудить соседей. А собственно, почему нельзя было шуметь? Большинство соседей-то глухие. Но он был очень строг на этот счет, помнишь?

– Не помню, – сказал Дуглас. – И не знаю, приеду ли я вообще в Тэрстон на этот Новый год. Устал я. – Он посмотрел на Мэри, она никак не проявила себя. – Оба мы устали.

– Будто ты бываешь когда-нибудь не усталым,^:– возразила ему мать. – И что ты сам себя изводишь? Сам себе жить не даешь, – сказала она, стараясь добраться до самой сути всех своих забот, но тут же отвернулась в сторону, не желая никому портить настроение.

– Но в «Корону»-то выпить придешь? – заискивающе спросил Джозеф. Он любил, когда Дуглас появлялся в местной пивной.

– Не знаю, право. Если мы и приедем, то, скорее всего, заглянем в Регби-клуб. Мэри пока что не настроена.

Она сдержалась и не стала протестовать против того, что он старается свалить на нее ответственность за решение, которое явно никого не обрадует. Во время последнего своего приезда они много чего много кому наобещали, и прежде всего что будут непременно на новогоднем балу в Регби-клубе. Она знала, как серьезно относится Дуглас к обещаниям подобного рода; это у него чисто нервное, думала она, потребность оправдывать доверие там, где дело касается людей из его прошлого. Обещания, данные нескольким школьным товарищам, должны быть выполнены во что бы то ни стало, пусть даже в ущерб их отношениям, как сегодня, например. Понимая, она тем не менее ничего заслуживающего уважения в этом не усматривала.

– Действительно, – сказала она, приходя к нему на выручку, – Дуглас только что вернулся из Америки. Я последние несколько дней была страшно занята… Мы проехали триста миль по автостраде с сумасшедшим движением. Так ли уж неразумно, что нам не хочется идти в Регби-клуб?

– Вас будут ждать, – сказал Гарри.

– Может, мы еще и появимся, – ответил Дуглас. И когда это он в последний раз видел Элана Джексона? Три года назад? Четыре? Мысленно он так ясно видел его лицо: туманные прежде черты вдруг прояснились, будто пойманные в фокус.

– Появитесь вы или нет, вряд ли это лишит кого-нибудь сна и аппетита, – сказал Лестер.

– Так Или иначе, Джон пусть остается ночевать у нас. – Бетти старательно выбирала слова, чтобы ее правильно поняли. – И тогда у вас будет свобода выбора. Так, кажется, говорят?

– У меня никакой свободы выбора, будь он неладен, нет, – сказал Джозеф. – Если я не появлюсь в «Короне» до половины девятого, уж три-то моих дружка захотят узнать, что случилось. – Он обвел их торжествующим взглядом, гордясь крепостью уз, связывающих его с тремя «дружками» из пивной «Корона».

Как только женщины собрали со стола и удалились на кухню, из дверей выскочил нетерпеливо ожидавший этого момента Джон в наряде, подаренном ему бабушкой и дедом: в сапогах, в шляпе, с ружьем в руках, из которого мысленно он уже их всех уложил. Наряд оглядели и одобрили – не обошлось, однако, без замечаний со стороны Джозефа и Лестера, вспомнивших, как скудны были рождественские подарки в их детстве. Дуглас, тот пожаловаться не мог.

Лестер начинал хорохориться. Страх его улетучился; ему захотелось похвастаться насчет драки, но, раз соврав, приходилось молчать. Однако его самолюбие искало выхода. Он никому не даст втоптать себя в грязь! Вот вернется в Лондон и там со всеми расквитается. Удача! Вот что ему нужно! Должно же ему, наконец, повезти. Давно пора. Забытый всеми, Джон уселся по-индейски в своем дорогом снаряжении на ковер перед электрическим камином, делая вид, что очень заинтересован устройством своего ружья.

Лестер неожиданно приподнялся на руках, держась за подлокотники кресла, выпрыгнул из него, опустился на колени и ухватил громоздкое кресло за коротенькую толстую ножку. Он напрягся, поднял его, привел в равновесие, подержал какое-то время неподвижно – Джон как зачарованный смотрел на жилку, пульсирующую у него поперек лба, а Гарри с одобрением отметил тонкие, как у гончей, мускулы, – затем встал, держа кресло в вытянутой руке. И повторил свои действия в обратном порядке – точно и ловко, только теперь уж быстро. Тоненькая струйка крови засочилась из пореза в уголке рта, он слизнул ее.

– А ведь кресло тяжелое, – сказал Джозеф, всегда восхищавшийся спортивными достижениями Лестера, – найдется немало людей вдвое тяжелей тебя, которые и с места его не сдвинут.

– Тут ведь главное – поймать равновесие, правда? – сказал Дуглас – ему было забавно, что и его этот трюк увлек не менее, чем остальных. – Ну и еще, наверное, нужно знать прием, как оторвать его от пола.

– Давай попробуй, – сказал Лестер, от души желая, чтобы Дуглас сплоховал.

Дуглас сделал попытку, поднатужился, отпустил какую-то шуточку, повалился на спину и забрыкал ногами в воздухе, вскочил, принял позу борца и тут же кинулся догонять убегавшего от него Джона – тем самым совершенно обесценив, по мнению Лестера, его достижение, низведя его до уровня простейших упражнений пролетарских мышц.

Вслед за тем Гарри, никогда до этого не пробовавший проделать этот трюк с таким большим креслом, снял пиджак и решил тоже сделать попытку. Прежде чем начать, он тщательно продумал свои действия, затем одним быстрым движением оторвал кресло от пола, поднял его, встал сам, держа кресло перед собой, словно это был не более чем факел. Лестер скривил физиономию и хлопнул его по плечу.

– С тобой в паре куда угодно, – сказал он. – Хоть завтра.

В кухне Мэри и Бетти, занятые мытьем посуды, говорили о том, как похожи между собой эти три молодых человека. И ведь с чего бы! Просто жуть берет (по выражению Мэри), что Гарри оказался так похож на Дугласа с Лестером. И однако все они были темноволосы и со светлыми глазами – пронзительно-голубого цвета у Дугласа с Лестером и мягкого серовато-голубого у Гарри. Все почти одного роста – около шести футов, Лестер ниже всех, но на вид сильнее всех. Мягкие черты Дугласа, с мягкой линией подбородка, представляли разительный контраст с жестким профилем Лестера; а Гарри держится так скромно, что и не предположишь в нем немалую физическую силу.

– Один добрый, другой совсем не добрый, а Дуглас серединка наполовинку, – сказала Бетти. – Но очень уж он вспыльчив.

– Гарри у нас хороший. Вот Лестер… беспокоит меня. – Мэри смолкла. Как называется та книга: «Добрый, скверный и прекрасный» или «Добрый, скверный и безобразный»? И кто под какую рубрику подпадает? Но такого рода рассуждения только собьют Бетти с толку. Она не стала развивать тему.

– Дуглас – это ум, и только ум, Лестер в душе работяга, а в Гарри все отлично уравновешено, – продолжала Бетти, быстро ополаскивая тарелки, – она получала большое удовольствие от этой игры.

Мэри пришло на ум довольно-таки вульгарное сравнение для оценки их мужской привлекательности, но она тут же откинула его: Бетти не одобряла манеры выражаться недавно эмансипированных женщин. Мэри подумала, что ей надо сосредоточиться. Скоро она будет в собственном коттедже и сможет вздохнуть спокойно; ей необходимо хоть немножко побыть наедине с собой: столько еще не решено.

– Три бронзовые мартышки, – сказала Мэри, поворачиваясь с улыбкой к свекрови, которая показалась ей озабоченной и слегка потерянной.

– Три болванчика, – рассмеялась Бетти. – Вот это уж точно.

– Три слепые мышки.

– Трое в одной лодке.

– Три мушкетера! Дуглас предпочел бы такой вариант, – тонко подметила Мэри.

– В детстве они никогда не были дружны, – сказала Бетти. – Приходится удивляться, что удалось собрать их всех вместе. Казалось бы, у них должно быть много общего. Но, помимо того, что они между собой довольно похожи, общего у них мало. То есть почти ничего. И они могут год не видаться и даже не вспомнить друг о друге. За исключением Гарри, конечно. Тот всегда бывает рад увидеть Дугласа. Но он слегка… как это сказать? Не распинается, а как-то иначе…

– Благоговеет?

– Что-то в этом роде… перед ним.

– Дуглас всегда очень хорошо отзывается о Гарри.

– В Лондоне? Да, что-то мне кажется, он гораздо больше любит и этот дом, и всех его обитателей издалека.

Она раскаялась, едва слова слетели с языка, но не попыталась замять резкость. Она была недовольна поспешностью, с какой сын и невестка норовили покинуть ее дом. Все стали такие беспокойные. Куда девалось время? Время поговорить, просто посидеть вместе. Ведь у нее, например, прежде всегда находилось время побыть с друзьями и родственниками. А теперь приходится заранее условливаться о встрече, а встретившись наконец, сидишь как на иголках, потому что впереди у тебя еще встречи. Слишком много встреч, слишком много событий, а толку никакого; вечно суетишься, дух перевести некогда. Ей не нравилась такая жизнь; сколько времени тратится, сколько энергии, чтобы быть не хуже других. А кому это надо?

Когда они вошли обратно в гостиную, Джон спустил курок, грянул выстрел, и Мэри непроизвольно зажала уши и закричала: «Черт тебя возьми! Чтоб я больше не слышала этого мерзкого грохота!»

Мальчик застыл на месте, грустно опустив ружье. К школьной курточке и коротким штанишкам теперь добавились ковбойская шляпа и невысокие пластиковые сапоги, сбрызнутые – так же как ружье и шляпа – серебряной краской. Несдержанность Мэри привела всех в смущение.

– У меня ужасно разболелась голова, – тут же придумала она, сама себя презирая за эту увертку. Почему было не сказать просто, что у нее натянуты нервы, вот шутка сына с ружьем и вывела ее из себя. Ведь речь шла, о господи… речь шла о разводе – ее разводе с мужем, который сейчас сидит вон там, такой веселый и такой насмешливый. О разлуке на всю жизнь? Как он мог так хорошо упрятать свои чувства?

– К этому еще можно добавить, – пришел на выручку к внуку Джозеф, постучав пальцем по его шляпе, – штаны и безрукавку, ну и лассо – что там еще было, мать?

– Все, что душе угодно, – сказала Бетти. Она видела, что удовольствие от подарка мальчику испорчено. Надо кому-нибудь подойти к нему и утешить. Ему это просто необходимо. Сама она не могла в присутствии матери. И тут, с ему одному присущей естественностью, от которой у нее неизменно перехватывало дыхание, Дуглас обнял сына за плечи, ласково усадил его к себе на колени и стал внимательно обследовать ружье. Вскоре комната снова огласилась неприятными звуками потешной стрельбы.

Разошлись все так же неприветливо, как и появились. Лестер пошел к себе домой, готовиться к ночному бдению в родном городе и подсчитывать протори и убытки. Гарри к себе на квартиру, которую он снял вопреки уговорам Бетти, уверявшей, что они будут «только рады», если он поселится у них. Для Гарри это было нелегкое решение, но теперь он знал твердо, что так лучше для всех. Последними, подняв суету, в которой пряталось смущение, надавав каких-то обещаний, извиняясь и плохо скрывая нетерпение, уехали Дуглас и Мэри, которая сразу же стала пристегивать ремень, не так уж необходимый для короткой поездки в их коттедж в горах. Через несколько минут за ними последовал и Джозеф, направляясь в свято чтимое им место праздничных возлияний.