Текст книги "Земля обетованная"

Автор книги: Мелвин Брэгг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 26 страниц)

Джозеф вспомнил свои прогулки с Бетти в такие вот вечера, когда он ухаживал за ней. Шли через поля и по берегу Уизы. Там же летними вечерами в тридцатые годы гуляли и другие пары, старые и молодые. Все тогда были бедны: старший кассир, школьный учитель, старший клерк почитались элитой, а так тут все был главным образом рабочий люд, вроде них с Бетти; скромно одетые, они торжественно вышагивали по берегу извилистой реки, и сейчас, в воспоминаниях, их шествие казалось ему менуэтом в исторической пьесе.

Складывая инструменты в крошечном сарайчике, содержащемся в образцовом порядке, Джозеф вдруг почувствовал, что сердце его сжалось от нежности при воспоминании о тех прошлых днях. Это смерть отца повернула его мысли к прошлому. К своему удивлению, он вдруг начал часто вспоминать детство, отца, сильного, молодого, полного надежд, знавшего совсем другую Британию – Британию младенчества и детских лет Джозефа. Конец царствования королевы Виктории и начало царствования Эдуарда. Это время наложило на отца неизгладимый отпечаток, и с годами он стал как будто иностранцем в собственной стране. Возможно, каждый из нас принадлежит какой-то эпохе, вбирает ее черты и неизбежно становится в этом быстро меняющемся мире чужим. Мир старого Джона исчез с лица земли еще до его смерти; наверное, он сам иногда удивлялся, на какую планету его занесло.

Джозеф вышел и окинул взглядом свой сад. Сам Джон мог бы гордиться им. Конечно, всю тяжелую работу делал по-прежнему Гарри, но разбивал сад, сажал цветы и кусты Джозеф, и забота о растениях лежала на нем. Он достал сигарету и пошел по дорожке, то и дело нагибаясь, чтобы выдернуть какой-нибудь крошечный сорняк или оборвать сухой листик. Право же, жизнь под конец очень неплохо обошлась с ним.

Чувство благодарности прямо захлестнуло его в этот мягкий летний вечер. Прошла охота возмущаться и ворчать. Исчезла досада на тех, кто не работает, и на тех, кто не знает, как править страной, на дураков, которые не умеют организовать футбольную команду, на муниципальных советников, которым не хватило бы ума рыбной лавкой заправлять, и на весь этот дрянной мир – неизменную мишень для язвительных насмешек Джозефа и его философствующих дружков. В такой вечер, как сегодня, нельзя было не признать, что в общем-то мир этот не так плох.

Благодарное чувство все разрасталось и разрасталось. Прошлое представлялось надежным, уютным убежищем, куда можно было в любой момент завернуть. Всю жизнь он был слишком уж поглощен настоящим. А заглянув в прошлое и оценив его как следует, почувствовал, будто ему открылся новый мир. Благодарное чувство росло, крепло и благотворно сказывалось на его теперешней жизни. Разве думал он когда-нибудь, что у него будет собственный дом, да еще такой хороший, благоустроенный, с гаражом и с садом, с центральным отоплением, славно меблированный, со всякими там пустячками, указывающими на наличие лишних денег. Или что, выйдя на пенсию, он будет так хорошо обеспечен материально. Пенсия плюс небольшие сбережения, да еще деньги, которые он получал, работая на полставки, позволяли ему жить припеваючи. Если здоровье и оставляло желать лучшего, плохим его назвать тоже было нельзя. У него были друзья, не дававшие заглохнуть интересу к тому, что творится в мире. И была Бетти, которая заботилась о нем. Ощущение довольства, порожденное воспоминаниями, переполнило его и прорвало рамки привычной домашней инертности.

– Бетти, Бетти! – стал он звать, направляясь к дому. Укоренившаяся привычка. Всякий раз, когда ему нужно было что-нибудь от Бетти, он начинал звать ее – хотя бы она была в другом конце дома – и останавливался, только столкнувшись с ней нос к носу. Ему и в голову не приходило, что в этом есть что-то стариковское, – но, с другой стороны, он вовсе не претендовал на то, что молод.

Бетти играла в вист с Джоном, которому надоело помогать дедушке в саду, поскольку поручались ему какие-то мелочи, а угодить деду было трудно. Джозеф постоял с минутку, любуясь мирной картиной.

Свое сообщение он сделал торжественно, словно возвещая ключевое событие в греческой трагедии.

– В такой вечер грех дома сидеть, – объявил он и остановился, словно ожидая аплодисментов, а затем прибавил: – Давайте-ка собирайтесь на прогулку.

У Бетти у самой было то же на уме, она даже подумывала, не позвать ли с собой Джона. К счастью, вовремя встретив взгляд Джозефа, она прочла в нем страх – как бы не получить отказа – и почувствовала, что ее обычные сдержанность и сухость сейчас будут неуместны.

– Отличная мысль! – сказала она Джону. – Беги-ка, вымой лицо, надень курточку, и пошли.

– Вдоль реки! – сказал Джозеф с нажимом, словно отрапортовал.

– Джон реку любит, – сказала Бетти. – Верно?

Джон улыбнулся и кивнул. Какие они забавные, эти старички, подумал он, но их внимание и сами они были так ему приятны, что он никогда не допустил бы в отношении их никакой недоброй или неодобрительной мысли. Он вышел из комнаты и отправился умываться, в чем вовсе не было нужды.

– Растет! – с чувством сказал Джозеф собиравшей карты Бетти. – Посмотреть на него, так он у нас с рождества вдвое поумнел. – Он помолчал. – Можно было подумать, что их дела – ну, ты понимаешь – плохо на нем скажутся. Тут, по-моему, твоя очень большая заслуга.

– Мэри держится молодцом, – заметила Бетти и, давая понять, что разговор исчерпан, спросила: – И куда это он задевал футляр от карт?

– Вон он, мать. – Джозеф взял футляр и засеменил через комнату, чтобы вручить ей. И заодно неловко обнял жену. Бетти взглянула на него с удивлением.

– Ты чего это?

– Стих такой нашел, – игриво ответил Джозеф, становясь все веселее и веселее под ее взглядом.

В сумерках он немного на старого гнома похож становится, подумала она, настоящий гном: большой красный нос, реденькие волосенки, взбитые хохолком, неуверенные движения.

– Будто уж и жену свою обнять нельзя.

– Что тебе нужно?

– Значит, по-твоему, мне обязательно должно быть что-то нужно?

– Да.

– Да вовсе мне ничего не нужно. – Несколько сбитый с толку, Джозеф перестал приплясывать на месте и развел руками как продавец. – В том-то и дело. Можешь ты мне поверить? У меня есть все, что мне нужно. Я как раз об этом думал.

– Понятно. – Бетти улыбнулась про себя и встала. Она видела его насквозь, и ей не надо было ничего объяснять, но ей захотелось подразнить его немножко, что она и сделала, едва они вышли за порог дома.

– Иди посередине, – сказал Джозеф Джону, – хотя нет, иди с той стороны бабушки, а я пойду с этой.

– Как два детектива с арестованным по подозрению, – сказала Бетти.

– Всегда ты все навыворот поймешь.

– Беспокоит меня, что это дедушке вздумалось ни с того ни с сего на прогулку идти, – подмигнув Джону, сказала Бетти. – Как ты думаешь, может, он замыслил что-то и ему понадобилось нас из дому выпроводить?

– Я ж тебе объяснил. Вечер уж больно хороший, как раз для прогулки. Я ж тебе сказал.

Эта мысль пришла в голову не ему одному. На всех трех полях, расположенных вдоль реки, видны были гуляющие. Все друг с другом раскланивались. Все были настроены благожелательно и дружелюбно.

– Совсем как в былые времена, а? – радостно воскликнул Джозеф. Бетти кивнула. Она уже давно привыкла упрятывать весь свой жизненный опыт в дальний, ото всех скрытый уголок души. Отучилась делиться им с Джозефом, и, даже когда он высказывал чувства, точно соответствовавшие ее собственным, как, например, сейчас, ей было трудно поддакивать ему. А может, все-таки это еще станет возможным.

– Когда я за бабушкой ухаживал, мы всегда на реку гулять ходили, – сообщил Джозеф Джону, принявшему это сообщение довольно холодно. Но Джозеф не сомневался, что ему было приятно это узнать.

– Знаешь, какая она была красавица, – сказал он.

– Не слушай его, – сказала Бетти Джону, но не резко. – Твой дедушка славится тем, что всегда преувеличивает.

– У нас часто и пенни в кармане не было, – продолжал Джозеф восторженно. – А говорю я о прежних пенни. Тогда ведь еще в ходу были фартинги. Надеюсь, ты знаешь из истории, что это такое. Цены на продукты указывались в фартингах: 3³/₄ пенса, 2 ¹/₄ пенса.

– Он еще решит, что мы с ковчега сошли, – сказала Бетти, к своему удивлению тронутая джозефовской ностальгией.

– Тогда часто выдавались такие славные вечера, – продолжал он, ее слова воодушевили его, и он становился все более лиричным. – Иногда мы садились на велосипеды и ехали в Силлот купаться в море. Закусим, бывало, жареной рыбой с картофельной стружкой и катим домой… при луне.

– Господи, Джозеф, мальчик подумает, что мы рехнулись. Скажешь тоже, при луне!

– Но ведь катались же! – не унимался Джозеф, убежденный в своей правоте, и вдруг запел: – Нам светила луна серебристая, тра-та-та, тра-та-та… и мотив, что я слушал в июне тогда… сохранит моя память…

– Ты все слова перепутал.

– Какая разница? Как ты думаешь, Джон, получился бы из меня певец для ансамбля поп-музыки?

Джон улыбнулся, и при виде его довольного личика сердце у Бетти радостно екнуло. Джозеф постоянно дразнил внука насчет поп-музыки, которую Джон слушал самозабвенно и охотно обсуждал, выказывая порядочную эрудицию.

Они спустились по Вест-роуд и, свернув к югу, пошли прямо полем. Джозеф продолжал болтать и поддразнивать их обоих. Встречные приветливо здоровались друг с другом; поля стояли свежие и зеленые; горы, ограждавшие Озерный край, четко, как вырезанные из черной бумаги силуэты, вырисовывались на медленно темнеющем небе. Когда они ступили на последнее поле, река, сделав крутой извив, отступила от дорожки; Джон сбежал вниз и пошел по берегу у самой воды, оставив дедушку и бабушку вдвоем, в непривычном для них состоянии душевной гармонии.

– Что ни говори, а без тебя ему бы плохо пришлось, – сказал Джозеф.

– Он у нас маленький герой. К нему не сразу подберешься. Но уж если он тебе откроет душу, у него обнаруживается много достоинств. Он чем-то на твоего отца похож.

– Я думаю, он очень умным вырастет, – предрек Джозеф торжественным тоном.

– Был бы счастлив, остальное не так уж важно. В конечном счете ум мало что дает. – Она думала о Дугласе; ей было больно думать о нем: он был такой потерянный, когда она видела его в последний раз, словно потерял контакт со всем, что имело значение в жизни.

– Ты о нашем Дугласе?

– Конечно, нет! Он живет не тужит. Но кто действительно хорошо себя показал, так это Мэри. Я от нее такого даже не ожидала. Она действительно дает ребенку то, что нужно. Он очень переменился с рождества. Я просто восхищаюсь ею.

– По-твоему…

– Я об этом стараюсь не думать. – Она посмотрела вниз на Джона, который шел по самой кромке воды, как ищейка неотрывно вглядываясь в темную реку. – Что можно, мы делаем. Ему отец нужен.

– Теперь это самое обычное дело, – сказал Джозеф, стараясь успокоить ее. – И не только из газет знаешь. Повсюду одно и то же.

– Детям-то от этого не легче.

Несколько минут они шли в молчании. Но Джозеф не хотел омрачать своего радостно-приподнятого настроения.

– Знаешь, – он заговорил торопливо, твердо решив высказать все, что хотел, опасаясь, как бы Бетти не стала смеяться и не испортила бы ему настроение. – Я тут вот что думал. Говорят, что с годами люди мудреют. А мне всегда казалось, что просто под старость человеку жить трудней становится. Почему мой отец ни за что и не хотел прекращать работу: в работный дом угодить все боялся; я тоже этого побаиваюсь до известной степени. Хотя обстоятельства наши такие, о каких я прежде и мечтать не мог. Ну а мудрее я себя не чувствую. Мне, наоборот, кажется, что я ничего не понимаю. Иногда мне кажется, будто я наконец разобрался в своей дури и понял, что мне надо бы угомониться да за учебу сесть, да где уж там. А я бы, знаешь, с удовольствием. И еще я думаю, как бы хорошо, если бы я был школьным учителем в деревне. Ты бы, наверное, тоже мне помогла. И у меня тогда нашлось бы время подумать. Ну о чем я вообще думал? Сколько всего в жизни, о чем следовало бы подумать, – а я что? И читал-то я главным образом газеты. Сколько на свете прекрасных книг. И большинство их я не читал. И никогда уж не прочту. И отчего я был таким дураком? – Он замолчал. Подавленная его пламенной речью, Бетти избегала встретиться с ним глазами, но слушала внимательно. – Только открывается все это тебе всего несколько раз в жизни – как сегодня, например. Или в тот вечер, когда я привел тебя первый раз познакомиться со своими. Или когда с войны вернулся. Или когда Дуглас или Гарри что-нибудь особенное сотворяли. Понимаешь ли, меня это не тревожит, хотя я думаю, что, будь я поумней, наверное, тревожило бы. Просто мне трудно разобраться во всем этом. – Он тяжело вздохнул. – Но по крайней мере я рад, что мы вместе прожили жизнь. Это тебе не раз чихнуть.

Бетти кивнула. Она понимала, что ему хотелось излить душу, и боялась отпугнуть его. Может, близость между ними сохранялась, только вечная суета оттесняла ее на задний план. Заботы о Джоне заполнили пустоту, образовавшуюся дома; работа в церкви предоставляла занятие, помогала чувствовать себя нужной. Между этими двумя полюсами она за последние месяцы построила жизнь, позволившую ей подняться над праздным отчаянием, которое начало было завладевать ею. Всегда чуткая, она поняла, что Джозеф просит у нее поддержки. Раньше он обходился без нее. Она посмотрела на мужа. Он был несколько смущен тем, что не в меру разболтался, и тотчас отвел глаза, делая вид, что следит за Джоном. Ему нужны внимание и забота, подумала Бетти. Никогда не признается, но дело-то именно в этом.

– Что-то холодно, – сказала она. – Пора домой.

Джозеф кивнул и кликнул Джона, который нехотя поднялся к ним наверх.

– А я двух форелей видел, – сказал он.

– Раньше форель здесь просто кишела, – похвастался Джозеф, – и пресноводная, и морская. Морская форель заходила в реку очень далеко – я сам видел ее там, где кончаются поля. Мы ходили смотреть, как они прыгают. Ничего более красивого мне в жизни не приходилось видеть. Знаешь, ведь форель из последних сил идет вверх по реке метать икру. Просто поразительно, как они знают, что им положено делать, и держатся до последнего.

– Вот бы мне посмотреть, – завистливо сказал Джон. – Ужасно хотелось бы.

– Ладно! – пообещал Джозеф. – Чарли Эллердайс знает места. Я поговорю с ним, и мы с тобой сходим посмотрим. Только имей в виду – тут терпение нужно.

– Терпения у меня хватит, – сказал мальчик. – Уж очень хочется посмотреть, как они прыгают.

– А что, если мы подарим тебе удочку на день рождения? – спросил Джозеф, осененный внезапной мыслью.

– Потрясающе! Потрясающе! – Джон просунул руку под локоть деда и крепко сжал его. – Именно то, что мне надо. Именно! – сказал он, пародируя голос известного актера. – Вы – прочитали – мои – мысли – и – я – вас – пощажу!

– Молодец! – сказал Джозеф. – Просто молодец! Ты мог бы стать пародистом. Твой папа хорошо умел пародировать. Кого угодно мог передразнить.

– В моем возрасте?

– Да. Приблизительно в твоем.

– А что еще он умел? – стараясь не показать волнения, спросил Джон.

– Что ж… – Джозеф приосанился и решил, что ничего, кроме пользы, от того, что он расскажет внуку все, что ему запомнилось, не будет.

Слушая его, Джон просто не мог сдержать своего восторга, затем посыпались новые вопросы – ему хотелось знать точно, что делал Дуглас, сколько лет ему тогда было, что думали другие по этому поводу, что они думали о самом Дугласе?

Разговор продолжался до самой их улицы. Попутно они обогнули две большие новостройки; новостройки теперь росли вокруг всего города, постепенно опустошая жилые кварталы; прошли по улице, на которой еще сохранились старые коттеджи и домики, знакомые Бетти с детства. Не было ни одной улочки, ни одного переулка, которые не навевали бы какого-нибудь воспоминания. Вот здесь, например, жил человек, который разводил осликов; однажды таким же вот летним вечером они с подругой пошли к нему попросить ослика для карнавала. Пожалуйста, ответил хозяин, вот только сможете ли вы усидеть на нем. И действительно, осел брыкался и становился на дыбы, как мустанг. А чуть подальше был песчаный карьер, она еще в начальную школу ходила, когда однажды, набравшись храбрости, удрала туда с уроков; там ее и нашли – она была занята постройкой песчаного замка и вообще наслаждалась жизнью. Здание миссионерской организации с высоким крыльцом, два довольно-таки роскошных дома с фруктовыми садами, на которые совершали набеги мальчишки, и детский сад – маленький домик из красного кирпича, будто перенесенный сюда из детской книжки с картинками.

Образы были печальны, но и утешительны. Может, лучше было бы уехать отсюда навсегда, порвать со всем этим. Может, воспоминания просто тяготили, были мертвым грузом, а не балластом? Бетти не знала. Они были при ней, вот и все.

Когда они свернули на свою улицу, все трое почувствовали, как им хочется домой. Джозефу вовсе не хотелось нарушать этого настроения, однако потребность следовать давно заведенному порядку была слишком сильна, чтобы ей противостоять.

– Думаю… – сказал он, внимательно всматриваясь в циферблат своих часов. – Так и есть! Думаю, они там в догадках теряются, куда это я запропастился.

– В пивной? – простодушно осведомился Джон.

– Да. Обычно мы там встречаемся. Прежде всего это удобно. В Тэрстоне нет клубов и вообще ничего такого. А читальня уже давно закрыта.

– А ты когда-нибудь был в читальне? – невинно спросила Бетти.

– У нас хватает денег выписывать себе газету. Но замечание по существу.

Он пританцовывал на месте, как школьник, которому не терпится получить разрешение выйти из класса. Бетти улыбнулась. Ее радовало, что у него есть свои друзья.

– Так чего ж ты ждешь? – спросила она, прекрасно зная, чего. Ему нужно было ее благословение. – Передай всем им привет от меня. – И для полной ясности добавила: – Поблагодари Джорджа Марса за яйца. Очень вкусные. Джон сразу распробовал.

– Поблагодарю. – Джозеф был очень доволен. – Обязательно. Что может быть лучше яиц с фермы? А тебе, – он взъерошил Джону волосы, – я принесу бутылочку шипучки и пакет хрустящего картофеля. А тебе что-нибудь принести? – обратился он к Бетти.

Она покачала головой. Он улыбнулся ей, повернулся, сделал что-то вроде пируэта и заковылял вдоль по тихой улице в свое убежище – пивную «Корона», где он немедленно займется перестройкой мира.

– Дедушка любит ходить в пивную?

– Мужчинам нужно иметь какую-нибудь отдушину, – сказала Бетти. – Он еще не худшее выбрал.

– Он правда купит мне удочку?

– Я уж досмотрю, чтобы купил.

– А кто меня удить научит? – Он помолчал. – Папа ведь, кажется, не умеет, а?

– Ему терпения никогда не хватало. Дедушка найдет кого-нибудь. У твоего деда полным-полно всяких приятелей. Не беспокойся.

Успокоенный, Джон кивнул и взял ее под руку. Ее это порадовало.

Через несколько минут после их возвращения зазвонил телефон. Звонил Дуглас.

Он довольно долго говорил с Джоном, и хотя Бетти смотрела в сторону, чтобы не мешать, не слышать разговора она не могла.

Сначала Джон был немногословен, даже лаконичен, но скоро он уже смеялся, задавал вопросы, интересовался высотой небоскребов, спрашивал, какие лифты в Эмпайр-Стейт-билдинге, какие гудки у полицейских машин. Слушая, как сердечно разговаривает он с отцом, она облегченно вздохнула. Больше всего ее мучил страх, как бы между Дугласом и сыном не наступило отчуждение.

– Он хочет теперь поговорить с тобой, – сказал Джон и передал ей трубку. – В аэропорту что-то напутали, и он летел обратно на «Конкорде». На «Конкорде»! – Мальчик заплясал по комнате и захлопал в ладоши.

– Чем ты его так обрадовал? – спросила Бетти Дугласа. – Я никогда еще не видела его таким жизнерадостным.

– Судя по голосу, он в прекрасном настроении, – сказал Дуглас. – Спасибо!

– Это его мать – чудотворица, – строго сказала Бетти. Она оказалась в трудном положении. Ей нравилось разговаривать с Дугласом, нравилось слушать его «болтовню», по ее выражению. Но поведения его она не одобряла. Она пыталась сохранять нейтралитет, однако Джон перетянул ее на сторону Мэри, и это – хотя вслух она никогда не призналась бы – невольно накладывало свой отпечаток на ее тон, как сейчас например.

– Безусловно, – согласился Дуглас. Скажи он, что намерен попытаться починить свой брак, мать вздохнула бы с облегчением. Но вопрос был слишком деликатный, а может, страх неудачи был слишком велик.

– Хорошо провел время в Америке?

– Прекрасно. Мне там нравится. И ничего удручающего я там не вижу… по крайней мере до сих пор не видел.

– А какая там погода?

– Приличная. Кажется, так. Да! Прекрасная.

– А у нас так просто чудесно. Джон успел немножко загореть.

– Я был, – Дуглас напряженно порылся в воспоминаниях, – был на обеде во втором по высоте здании в мире.

– Во втором?

– Да! – Дуглас рассмеялся. – Самое высокое находится в Чикаго. – Он подавил смешок. – Пока мы обедали, мимо – под нами – пролетали вертолеты.

– Ничего себе!

– Замечательный город – Нью-Йорк.

– Сейчас появилась новая песня о нем.

– Как отец?

– Ничего, бодрится. А ты как справляешься – ничего? – Она не сомневалась, что он живет вместе с той, другой, женщиной, но в разговоре делала вид, что верит, будто он живет один – что было правдой. И нуждается в заботе и внимании. Опять-таки правда, хотя Бетти была уверена, что та женщина исполняет малейшие его желания.

– Бывает хуже. – Он обвел взглядом унылую, захламленную прихожую своего жилища, лишний раз убедившись в справедливости своей пессимистической оценки.

– Сюда не собираешься?

– Я подумываю приехать завтра, забрать Джона и потом привезти его назад к вам.

– Очень хорошо. Он будет рад.

– Приеду утренним поездом. До свиданья!

– Ждем!

Он положил трубку. Она свою подержала еще с минутку. Сердце ее вело себя просто неприлично – узнав о приезде Дугласа, оно подпрыгнуло, прямо сальто сделало у нее в груди.

– Завтра папа приедет повидаться с тобой, – сказала она спокойно Джону. – Вот ты и расскажешь ему все про рыбную ловлю.

4

Ехать в Камбрию Дуглас надумал только сейчас, под влиянием момента. Но мысль показалась ему удачной, и он решил непременно ее осуществить.

Он набрал номер Хильды. За время его отсутствия она, как ему сообщили, дважды звонила сюда и раз на работу. Она сразу же подняла трубку.

– Хотела поговорить с тобой, только и всего, – ответила она на его первый вопрос. – Давно уже хотела. Знаю, что сама просила тебя не звонить… но вдруг мне показалось, что это ужасно глупо. Можешь положить трубку, если хочешь. Хочешь?

– Не валяй дурака! – Он помедлил. Подавлять мысли о Хильде, удерживаться от желания позвонить ей стоило ему больших усилий, и если он шел на это, то только потому, что считал – так будет лучше; с течением времени он все больше убеждался, что был прав. Такое положение вещей имело и свою хорошую сторону: все до некоторой степени упростилось, исчезло ощущение раздвоенности. А теперь получалось, что он возвращается к исходной позиции.

– По твоему голосу можно подумать… да нет, это я так… можно подумать, что ты… назовем это «ошарашен».

Голос Хильды озорно лился из телефонной трубки, и Дуглас так и видел, как иронически поблескивают ее глаза: интуиция ее не подвела, она правильно оценила его реакцию.

– Радость, прямо скажу, нечаянная. После того сурового письма. Я воспринял его как свою казнь: раз и два, и покатилась голова! И всему капут!

– Так оно и было. Я не шутила… когда писала.

– Благодарю!

– Но… признайся, что с твоей стороны было большое свинство сказать мне, что ты возвращаешься к жене. Хотя, насколько я понимаю, квартиру ты все же за собой оставил. На всякий пожарный случай?

– Вроде того.

– Какие мы с тобой нынче сердитые.

– Да какой я, к черту, сердитый!

– Не хочешь ли ты в таком случае увидеться со мной?

– Конечно, хочу.

– Особого восторга я в твоем голосе не слышу. Когда?

– Завтра я уезжаю на север.

– А сегодня? Сейчас.

– Что я могу сказать?

– Ты можешь сказать – нет! Но это было бы глупо, потому что я знаю: ты и сам хочешь меня видеть. Итак, да. Где? – Она молчала лишь долю секунды. – В обычном месте? Через три четверти часа?

– Идет. Пока!

– Да что у тебя такой голос подавленный? Сам будешь доволен.

Хильда положила трубку, и Дуглас вернулся в комнату. Она ему совершенно разонравилась. Скудность и некрасивость убранства теперь угнетали его.

Он взял письмо, оставленное ему Мэри, на котором стояло: «Вручить по возвращении», и еще раз перечел.

«Дорогой Дуглас!

Джон у твоей матери. Она рада ему, в этом я не сомневаюсь; о том, что он там помеха, и речи быть не может. Она уверила меня, что чувствует себя хорошо и справится. Что же касается Джона, то он был просто в восторге от поездки. Ему там нравится. Боюсь, дело кончится тем, что он захочет жить в каком-нибудь маленьком городке.

Я уезжаю на несколько дней с одним знакомым. Я плохо представляю, должна ли я тебе об этом докладывать и если да, то в каких пределах. Мы решили, что на данном этапе «слова лишь вредят делу», хотя это не вполне точно передает мою мысль. Я думаю, что, чем меньше сказано, тем лучше. Я очень устала и нуждаюсь в отпуске, чем, надеюсь, эта поездка и обернется.

В твое отсутствие я много думала и хочу сказать тебе: до меня дошел истинный смысл того, что ты задумал, хотя я и не совсем одобряю твоих методов и самонадеянности, с какой ты принимаешь свои решения. (Как тут у меня с грамматикой?)

Какая-то частица моей души никогда не перестанет любить тебя – вот уж не думала, что когда-нибудь сделаю такое признание кому бы то ни было, тебе в частности, но что поделаешь? Правда, пока я не понимаю, насколько сильно это чувство, как важно оно. Не знаю я, и какое значение имеет оно для каждого из нас.

Твердо я знаю только, что очень устала и что мне нужно развеяться. Надеюсь, что тебе это удалось.

Целую,

Мэри».

Мы решили! Это уж слишком! Иными словами, мужчина не только существовал; пока он, Дуглас, находился за три тысячи миль отсюда, по ту сторону Атлантики, этот мужчина проводил с Мэри время, имел наглость обсуждать с ней его. Невыносимо! Он мысленно зажал себе уши, чтобы преградить доступ их воображаемой болтовне, их шепотку о том, сказать ли Дугласу и когда это сделать… Мысль, что он мог быть предметом такого разговора, привела его в бешенство. Но что тут можно предпринять? По всей вероятности, она на всякий случай оставила адрес подруге. Он хотел было спросить Джона, нет ли у него адреса матери, но гордость не позволила. Спроси он – и у него в руках был бы адрес небольшой гостиницы в Париже, тот самый адрес, который он получил от сына на следующий день, уже не в силах сдержать ревность. Мы решили!

Он разорвал письмо на четыре части и бросил на туалетный столик. Наверное, если погодя прочесть его еще раз, можно будет что-то уяснить себе.

Он не сомневался, что Мэри до сих пор была верна ему.

Имело ли это значение?

Конечно, имело! Мысль о ее возможной измене жалила, ранила, как будто сам он был без греха. Человеческие эмоции неподвластны логике. Ему хотелось избить до полусмерти мужчину, включенного в слова «мы решили», и вновь завоевать Мэри.

И однако, несмотря на этот взрыв эмоций, ничто не упростилось и не прояснилось в его чувствах. Они лишь еще больше накалились.

Идя к пивной, где они с Хильдой должны были встретиться, он вдруг понял, как мало здесь решение зависело от него – если вообще можно было говорить о каком-то решении. И все же он жадно искал выхода.

Пивная находилась на краю Ковент-Гардена, бревенчатая и тесноватая, как в старину; здесь до сих пор можно было потребовать раскаленный железный костыль, чтобы опустить его в пинту пива. Дубовые скамьи с высокими спинками, стойка, заставленная блюдами с вкусной едой… и, как всегда в теплые летние вечера, невозможность вместить всех желающих.

Хильда была уже там. Дуглас, глядя на нее через битком набитый зал, пожал плечами, и она, кивнув, стала протискиваться к нему.

– Беда в том, – сказал он, переступая через людей, валявшихся на полу между двумя залами, – что все приличные бары полны, а если найдется пустой, то обязательно окажется дрянным.

– Может, пойдем куда-нибудь поесть, – предложила Хильда. – В ресторанах легче разговаривать.

Дуглас прилетел лишь этим утром, организм его еще не успел настроиться на ритм лондонской жизни; он не был уверен даже, что сейчас ему предстоит – обед или ужин. Твердо знал только, что есть ему совсем не хочется.

– Попробуем «Паганини», – сказал он.

Это был один из модных, дорогих и достаточно хороших ресторанов, пооткрывавшихся в Ковент-Гардене после того, как оттуда перевели рынок. Теперь Ковент-Гарден бурно застраивался, соперничая в фешенебельности с Хампстедом и быстро обгоняя по числу увеселительных заведений Челси. «Паганини» как-то хвалил в присутствии Дугласа Рейвен.

Ресторан был почти полон – в столь позднее время хороший признак, – и метрдотель, расторопный молодой человек, без всякой суеты проводил их к уединенному столику, спросил, что они будут пить, и удалился, оставив Дугласа под впечатлением, что заказанные напитки уже в пути. Оформлен ресторан был в стиле поп-арт, гротескно, но не навязчиво. Сам Паганини фигурировал на нескольких гравюрах, вазах и других предметах. Единственным проявлением дурного вкуса оказались меню в форме скрипки. Чистые скатерти и салфетки, чистые бокалы, пара хороших коктейлей, вскоре поставленных перед ними, и меню вполне умеренной длины и полное благих посулов, вроде «Свежие овощи поступают ежедневно с рынка» и «Рыба доставляется ежедневно, свежесть гарантирована». Недурно! Влетит фунтов в двадцать пять – тридцать.

– Будто мы и не расставались, – сказала Хильда несколько неуверенно. Ее ранимость и очевидная робость немедленно пробудили в Дугласе, при всей запутанности чувств, желание взять ее под свою защиту. Она казалась такой незащищенной, и в этом была немалая доля его вины.

– Будем здоровы!

Было жарко, пыльно и хотелось пить; в такой летний вечер коктейли «Пиммз» были как раз то, что надо. Хильда вовсе не так хорошо владела собой, как казалось по телефону. Она похудела, выглядела очень хрупкой и то и дело тянулась рукой к его руке, словно надеясь, что прикосновение поможет ей снова почувствовать доверие к нему.

– Я решила, что позвоню, а почему бы мне и не позвонить. Просто глупо. Ты ведь позвонил бы, если бы я этого не сделала? – Ему предоставляли возможность подтвердить это, и он улыбнулся, чем и достиг цели. Она взяла его руку и крепко сжала. – Вот видишь. Не я, так ты. Мы думаем одинаково. Мы вообще одинаковые.

Дуглас услышал в ее словах исступление, плохо спрятанное, готовое вырваться наружу, и снова именно ее беспомощность пробудила в нем нежность.