Текст книги "Земля обетованная"

Автор книги: Мелвин Брэгг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 26 страниц)

Теперь, когда у нее нашлось время подумать – а Мэри, денно и нощно занятой тщательным, беспощадным разбором их супружеской жизни, казалось, что ничего другого она и не делает, – ей стало ясно, как много требований предъявляли они к своему браку, как противоречивы были эти требования, как сложны и как чреваты опасностями.

Однако, растеряв ранние иллюзии и убедившись, что пришедший с возрастом цинизм малоэффективен, Мэри в своем одиночестве понемногу начала понимать, что опору в жизни ей до сих пор дает лишь этот уродливый, никчемный, безрадостный, исковерканный брак. Ей стало очевидно, что, несмотря на все муки и унижения, обманы, провинности, передержки и бессодержательность, в нем была ее жизнь. И ей так хотелось вырваться из этих пут. Однако сердечный, заботливый, вполне разумный и объяснимый звонок Дугласа – мужа, которого она отвергла, негодяя, который непонятным образом – и несправедливо к тому же – казался в этой ситуации гораздо уравновешенней и жизнерадостней, чем сама она, – привел ее в смятение и вогнал в слезы.

На следующий день Джон отправился автобусом в Камбрию, и Мэри позвонила Майку. Что бы ни случилось – вернется к ней Дуглас или нет, встретит ли она сама кого-нибудь или нет, – что бы ни случилось, она должна научиться жить дальше так, будто брака этого больше не существует. На нем нужно поставить крест. Она должна твердо встать на ноги, и для этого ей нужна помощь. Ей стоило такого труда позвонить Майку, что она еще больше укрепилась в своем решении. Она сомневалась, колебалась, искала доводы против – словом, была как раз в том состоянии, которое сама в себе больше всего ненавидела. Он пришел в тот же вечер.

Однако, увидев его, она сразу же пожалела о своем приглашении. Не потому, что не хотела его видеть, а потому, что требовалось проявить к нему внимание, а все ее внимание было сосредоточено на себе. Он стоял на пороге ее квартиры, как незваный гость, и она нехотя, через силу, пригласила его войти. Почти никаких приготовлений к его приходу она не сделала; прежде она обязательно взбила бы подушки, расставила все по местам, зажгла бы бра, навела бы со свойственным ей вкусом последний лоск, давая понять гостю, что его ждут с радостным нетерпением. Майк все это заметил; ему показалось, что в комнате появился налет небрежения. Грязный стакан, недопитая чашка кофе, две пепельницы, переполненные окурками, растрепанные страницы «Гардиан» на полу. И сама Мэри выглядит неважно, подумал он. Похудела, побледнела, роскошные волосы, стянутые ради удобства узлом на затылке, как-то потускнели. Она не стала предлагать ему кофе, а быстро достала бутылку виски и налила им обоим, добавив совсем немного содовой.

Они уселись под неуютно ярким светом люстры.

Майк сел в бывшее – да и теперешнее – любимое кресло Дугласа. Ничем не замечательное, но удобное. Сколько раз она смотрела на Дугласа, когда он сидел в нем напротив нее, и сейчас, хотя комната была другая и квартиру-то она переменила нарочно, чтобы не будить в памяти подобных воспоминаний, кресло гипнотизировало ее.

– У вас усталый вид.

– Простите?

– У вас довольно усталый вид.

Его повторное замечание так и осталось без ответа. Мэри встала.

– Знаю, что глупо, – сказала она, – но не пересядете ли вы… в другое кресло? О боже!

Майк мгновенно понял, что кроется за этой просьбой, и почувствовал, как испаряется его надежда. Нервы у нее никуда. Он пересел в другое кресло.

– Просто ужас какой-то, – сказала она.

– Мне казалось, что одиночество вам на пользу, – сказал Майк. – Так по крайней мере вы говорили в прошлый раз.

– Мне самой так казалось. Но я ничего не могу поделать с собой.

Так и не села, бедняжка, отметил он про себя, и вид у нее такой потерянный, такой страдальческий, что просто сердце кровью обливается. Она обхватила голову обеими руками, но тут же опустила их, решив, по-видимому, что жест излишне мелодраматичен.

– Что-то будто растет у меня в мозгу. Я серьезно. Растет и непрерывно тяжелеет. Мне кажется, что это какой-то плотный предмет, он пригибает меня к земле, вытягивает из меня все, высасывает все мои силы. И это как-то связано с тем, что я потеряла Дугласа, или с моей тоской по нему, или еще с чем-то… не знаю. Только у меня чувство, что в этом ужасном комке сосредоточено все. Сама же я… Не обращайте внимания. Я просто не могу думать ни о чем другом. Похоже, что я и говорить ни о чем другом не могу.

– Вам нужно выговориться, – сказал Майк.

– Вы так думаете?

– Существует такая теория. Может, это действительно так. А может, вам нужна радикальная перемена. Это тоже, говорят, помогает. Надо как-то расковаться.

– Мне не нужно было приглашать вас. Я нагоняю тоску. Обманутые и брошенные люди всегда скучны, верно ведь?

– Я был под впечатлением, что бросили-то вы.

– Как ни странно, у меня это не укладывается в голове. Хотя в действительности так оно и есть.

Она снова замолчала, и Майк позволил ей унестись мыслями куда-то и погрузиться в ставшую привычной задумчивость. До сих пор он был такой добрый, такой порядочный и почтительный, что его самого с души воротило. Если бы его поведением занялась сенатская комиссия, аттестация, данная ему, сверкала бы чистотой, как реклама стирального порошка. Мэри нервно опустилась на краешек кресла, которое он только что освободил.

– Мэри, – сказал он, – мне кажется, что я люблю вас. И мне кажется, что со временем вы сможете разделить мое чувство. Почему бы нам не проверить себя?

– Проверить?

– Да.

На лице ее появился испуг. Она взвесила его слова.

– Вы хотите сказать – в постели?

– Рано или поздно.

– И что это докажет?

– Едва ли на этот вопрос можно ответить.

– Но я не могу… Дуглас… я еще никогда… Никогда. – Она даже задохнулась.

– По крайней мере мы могли бы уехать куда-нибудь на несколько дней. Оставить эту квартиру. Оставить Лондон. Оставить Англию. Уехать отсюда.

– Я бы с удовольствием.

– Мы могли бы поехать в Париж. Завтра днем. С пятницы по понедельник включительно.

– Париж. Звучит как-то старомодно.

– Он до сих пор хорош.

– Мы как-то были там… с Дугласом… Вы это серьезно?

– Вполне. Мы можем поспеть на дневной рейс. Я знаю небольшую гостиницу рядом с Сен-Жермен. Вам понравится.

– А вдруг нет? Что вы тогда будете делать?

– Поброжу по Парижу.

– Не знаю. Я никогда не изменяла мужу.

– Это не входит в условия. Хотя я намерен быть неотразим. Нет, Мэри. Давайте уедем. Вы и я. Не потому, что вам это надо, и не потому, что я этого хочу, а просто давайте предпримем что-то вместе. Вы и я. А там будет видно.

– Я-то хочу. – Мэри обнаружила, что слезы снова бегут у нее по щекам, но не стала их останавливать. – Я хочу куда-нибудь уехать отсюда. Хочу. Я ужасно хочу освободиться от бремени, которым стал для меня Дуглас. Хочу, чтобы мне хотелось… вашей близости, да, собственно, это просто необходимо, если я хочу на что-то рассчитывать в будущем. Вы ведь понимаете, правда? Я должна. Я должна научиться самостоятельности. Только вот не знаю, что это, в сущности, значит. О господи, ну почему это так?

– Значит, Париж?

Мэри помолчала, затем уткнулась лицом в спинку кресла и громко сказала:

– Да! Да! Да!

2

Хильда уже давно пришла к заключению, что учрежденческое начальство, как правило, безысходно скучно. Ее шеф в институте кинематографии был прекрасным тому примером. Он боялся своего шефа, и все его поведение определялось этим. Когда тот впадал в истерику, или требовал объяснений, или спускал вниз выслушанные им только что от своего шефа ворчливые замечания или жалобы, все это неминуемо отзывалось на Хильде. Ее сердило, что иерархическая система держится на демонстрации власти с одной стороны и на проявлении страха – с другой. Право же, думала она, в конце двадцатого столетия и занимаясь таким в общем-то пустым делом, можно было бы относиться к начальству поспокойней. Работа и без него идет; к тому же всем известно, что самая важная работа исполняется самыми младшими – если иметь в виду зарплату и должность – сотрудниками. Да и сама работа была довольно-таки спокойной – нечто среднее между журнализмом, литературоведением и исследованиями в области средств массовой информации, и здесь приветливость и демократизм были строго de rigueur^[13]. Здесь практически не делалось никаких различий: ни по одежде, ни по акценту, ни по цвету кожи. Здесь свято верили, что каждый человек имеет один – равный со всеми – голос (правда, голос женщины, при теперешнем обостренном восприятии женщинами своих прав, весил чуть больше). Здесь старые понятия о структуре власти ежедневно длительно обсуждались и в результате решительно отметались. Это было общество всеобщего равенства.

И тем не менее под покровом дружеской общительности таился, как казалось Хильде, неистребимый комплекс властолюбия, в основе которого лежали извечные территориальные притязания. В тот день все шло как в скверном анекдоте: ее шеф, получив нагоняй от своего шефа и ища, на ком сорвать злость, резко разговаривал с ней и ко всему придирался – одним словом, изводил ее. В, половине седьмого она, сославшись на мигрень, ушла. Шеф остался еще часа на два, тщетно надеясь заслужить похвалу своего шефа, который всегда допоздна задерживался на работе.

Хильда решила часть дороги домой пройти пешком. Стоял прелестный летний вечер, и, если с умом выбирать путь, можно было пройти скверами и садами, по улицам, где встречаются отличные магазины с нарядными витринами, и добраться до парка в лучшее время дня, когда только-только начинают сгущаться сумерки. Она научилась подбирать подобные мелкие радости жизни и расчетливо расходовать их.

Чтобы как-то занять себя, наверное. Ради развлечения.

В парке – как и думала Хильда – развлечений было полно, так же как и людей, жаждущих их. Старички на скамейках, изредка улыбавшиеся в пространство; старушки с пакетиками хлебных крошек или орешков в руках, чтобы угощать уток и белок; молодые люди, целеустремленно шагавшие в одиночестве по кругу, высматривая ту, встреча с которой, как вспышкой, озарит жизнь: она – «привлекательная, моложавая женщина интересуется кино, музыкой – классической и современной – и книгами. Любит прогулки и задушевные беседы. Хотела бы познакомиться с человеком, обладающим теми же вкусами, – предпочтительно лет тридцати пяти – сорока». И встретятся они в местечке, вроде этого: безымянный кафетерий у озера с лодочной станцией, она в «голубом шарфе», он в «зеленом галстуке», и сразу же впадут в молчание… Нечего потешаться над такими вещами. Она сама близка к этому. Ей стало стыдно.

Гадость! – подумала она; мысль, что ей пришлось стыдить себя, больно кольнула сознание. Она почувствовала себя брошенной, отвергнутой и униженной.

Молодой человек неотступно следовал за ней по берегу озера, и делал это довольно-таки неловко, как нерадивый детектив в комическом фильме. На вид он был до смешного юн. Заметив его, она тут же начала представлять в уме, что он предпримет и на что решится она сама. Она – важная окололитературная дама, которая вводит в общество подающих надежды молодых людей, – может приблизить его к себе, станет его покровительницей, будет учить его, сделает мужчину из невинного юноши, будет наблюдать, как он мужает, а затем осторожно выпустит в жизнь, достаточно подготовленного, чтобы побеждать; сама же грациозно отступит в тень, благородно скрывая рану в сердце, которую потом ей поможет залечить старый возлюбленный, неожиданно и удивительно кстати встретившийся на пути. Может быть и так, что он, находясь на грани эротического помешательства, неуклюже заведет ее в какой-нибудь уголок здесь, в парке, и накинется на нее с жадностью, которую трудно удовлетворить. Или окажется, что она напоминает ему старшую сестру, или – если повезет – прежнюю возлюбленную, или рано умершую мать, и тогда они предадутся нежным воспоминаниям, потягивая легкое пиво в столичных сумерках, и, только когда грусть будет утомлена, они выйдут на просторы огромного города, умилившись сердцем, унося с собой светлое воспоминание, навечно отпечатавшееся в памяти. Или, может, она просто воспользуется этой встречей. Хильда не была уверена, действительно ли она страдает от отсутствия интимной жизни, или ей больше жаль уверенности, что эта жизнь доступна ей в любой момент. Правда, временами желание обуревало ее, и тогда она чувствовала себя как голодная ведьма. Готова была выть, так ей хотелось мужского прикосновения, объятия, ласки. Физическое одиночество вызывало у нее нервный зуд во всем теле. Кто угодно сойдет, думала она в эти минуты.

Такое состояние быстро проходило. Но злость оставалась – непрестанно крепчавшая злость – на свое неистребимое, как ей казалось, чувство к Дугласу.

Она перешла мостик, ведущий к восьмиугольному бару с конической стеклянной крышей и непрезентабельным входом. Ей действительно хотелось пить. Одного быстрого взгляда было достаточно, чтобы убедиться, что молодой человек и не думает отказываться от поставленной им себе цели. Она вошла в дверь и тотчас же почувствовала себя ограбленной – чувство, испытываемое ею всякий раз, когда она входила одна в незнакомый бар. Молодой человек вошел следом за ней. Хильда на расстоянии чувствовала, что его просто ломает от волнения. Помог им разрешить проблему бармен.

– Садитесь за любой столик, – с ирландским акцентом, не слишком любезно сказал он, – кто-нибудь подойдет и примет у вас заказ.

Решив, что они пришли вместе, он помог Хильде собраться с духом – какого черта, почему бы ей и не поговорить, в виде исключения, с незнакомцем? Они неловко уселись за неудобный столик.

– Меня зовут Хильда, – сказала она.

– Дэвид, – пробормотал он.

На ту же букву, мелькнула у нее мысль и за ней другая: о господи!

– Дэвид, – повторил он и затем, словно вспомнив какой-то древний обычай, протянул ей правую руку. Хильда подала свою. Они обменялись рукопожатием.

Она подумала, что годится ему в матери.

Но ведь ему хватило нахальства… преследовать ее? В общем-то да.

– Можно, я попытаюсь угадать, чем вы занимаетесь? – спросила она.

– Пожалуйста. – Лицо его прояснилось. Ее манера держаться придала ему храбрости. Ясно, что не проститутка. И еще он сразу почувствовал, что она славная. Вблизи гораздо лучше, решил он с высоты своих девятнадцати лет. Слишком худа, пожалуй, и выражение лица натянутое… но это его не беспокоило. Вот глаза хороши, живые, веселые и – как он надеялся – обещающие. И грудь тоже лучше при ближайшем рассмотрении. Он отвел глаза, только когда Хильда – на ней было тоненькое летнее платье и под ним отличный атласный бюстгальтер – кашлянула.

– Студент?

– Да…

– Догадаться нетрудно. – Она улыбнулась ему. Он слегка успокоился; глаза снова скользнули к ее груди и замерли, упершись в нее, как ракетный снаряд, летящий к цели. – Что же вы изучаете?

– Что? – Он неохотно поднял глаза, но обнаружил, что созерцание ее лица тоже может доставлять удовольствие. – Учусь на инженера, – сказал он, чуть помолчав.

– Итак? – Рядом с ним возник бармен, теперь в образе официанта: записная книжка в руке, порхающий карандашик, глаза рыскают по темнеющему парку в надежде обнаружить что-нибудь занимательное.

– Мне… Что вы будете пить? – спросил Дэвид.

– Полпинты горького пива, пожалуйста, – сказала Хильда.

– Полпинты горького и… – Дэвид помолчал, – и еще раз полпинты горького пива.

– Две полпинты горького! – Сказано это было с неизъяснимым презрением. Возможно, в мечтах он был владельцем бара, где посетители пьют коктейли из розового джина и шампанского, «дайкири» и виски с лимонным соком и куда на закате стекаются завсегдатаи – и тогда уж дым стоит коромыслом. А вместо этого он застрял в «стекляшке» в Гайд-парке, подавая полпинтами горькое пиво ничем не примечательным людям.

– Кажется, мы окончательно упали в его мнении, – сказала Хильда весело. У нее снова появилась уверенность в себе. Вот поболтает с ним, уплатит за себя и затем, теперь уже скоро, пойдет через парк к станции метро.

Дэвид начал оправляться от приступа застенчивости, напавшей на него как раз в тот момент, когда он решил, что дело на мази.

– У вас что, вошло в привычку преследовать женщин в парке? – весело усмехнувшись, спросила Хильда.

– Нет! – Дэвид вспыхнул. – Вовсе нет! – сказал он с горячностью.

– Разве что двух, ну, скажем, трех?

– Почему вы спрашиваете?

– Потому что хочу знать, – спокойно ответила Хильда. – Итак? – Она посмотрела на него. – Или я – первая?

Она побоялась, что он надуется и нагонит на нее скуку. И, чтобы предотвратить это, ободряюще улыбнулась ему.

– Нет, – признался он, взвесив все «за» и «против», – вы не первая.

– И случалось, что дело выгорало?

– Две полпинты горького. – Пиву сопутствовала тарелка с подсоленными орешками, и официант широко раскрыл глаза, глядя, как рука Дэвида, автоматически дернувшись к ней, ухватила пригоршню. Пока он сыпал орехи в рот, Хильда достала фунтовую бумажку, и официант взял ее.

– Не надо! – с трудом выговорил Дэвид с полным ртом соленого арахиса. – Не надо! Я сам. Я заплачу.

Руки с узловатыми пальцами отчаянно метнулись к карманам брюк. Пиджака на нем не было, только оранжевого цвета рубашка с отложным воротничком, явно казавшаяся ему верхом шика; не обнаружив ничего в карманах брюк, он переключил поиск на оттопыривающиеся нагрудные карманы. Мешали пуговицы. Пальцы путались в монетах, карандашах и прочем мелком барахле, которым были набиты карманы.

К тому времени как он нашел нужный банкнот, Хильда и официант закончили расчеты.

– Вы должны позволить мне заплатить, – сказал он.

– Почему? Я получаю жалованье. А ваша стипендия, наверное, не так уж велика. Будем здоровы.

Она подняла свой стакан и отпила теплого пива.

– Большое вам спасибо. – Он поднес стакан к губам и чуть не в один глоток осушил его.

– Итак, – сказала Хильда, решив несколько остающихся минут посвятить дознанию, – что же случилось с другими женщинами?

– Не было никаких других, – ответил он. – Я только… пытался. Пытался, не скрою… И раза два… ведь если женщина гуляет в парке одна, может это означать, что она ищет компанию, так же как и мужчина? Вполне может. Значит, не такой уж грех попытаться. – Его глаза снова скользнули вниз к ее груди, и под этим тоскующим взглядом грудь ее вдруг потеплела. Оборонительная тирада оживила немного его лицо, выражавшее до этого лишь напряженную застенчивость и настороженность. Красивый мальчик, с удивлением подумала Хильда, и зачем ему понадобилось таскаться по парку за женщинами?

– Зачем вы это делаете? – спросила она. – Мне кажется, вы без труда могли бы найти себе подходящую пару.

– Не так-то это просто, – быстро ответил он и тут же замкнулся, так и не сделав признания, которое – как ей показалось – намеревался сделать. Значит, так. Ей выпала роль духовницы. Она успокоилась немного и допила свое пиво. Он понял намек и, отчаянно сигнализируя надменному ирландцу, оповестил его, что требуется повторить. Почти половина девятого, подумала Хильда, побуду здесь еще минут двадцать, а затем на автобус; доберусь до дому примерно без четверти десять: принять ванну, поесть немного, проглотить снотворное и надеяться на лучшее. Обычно она тщательно продумывала, как занять вечер, не полагалась на волю случая, как сегодня: слишком опасно – еще разыграются мысли, поддашься сожалениям, обнаружишь, что кругом тебя пустота. Пришлось срочно искать выход, и она нашла его, связавшись на пробу с этим гипотетическим искателем приключений. Однако не все ее мысли были отданы ему. Она со страхом подумала, что снова вступает в фазу, когда мысли о Дугласе – что у нее с ним было? что могло бы быть? что еще может быть? – принимали форму навязчивой идеи. До сих пор она удачно отгоняла подобные настроения, но уверенности, что сможет делать это и в дальнейшем, у нее не было.

– Желаю удачи! – сказала она и, глядя на мальчика, сидевшего напротив, приподняла низенький толстый стакан. Он улыбнулся в ответ, довольно самоуверенно, и предложил ей сигарету.

– Итак, – продолжала допрашивать Хильда, видя в таких вопросах единственную возможность вести с ним сколько-нибудь интересный разговор, – вы считаете, что не так-то просто найти себе пару?

Дэвид нахмурился и не ответил. Хильда не обратила на это внимания.

– Трудно учиться на инженера? – с искренним интересом спросила она.

– Приходится много заниматься, – хмуро ответил он. – Ну и потом, учебное заведение, где этому учатся, называется политехникум, а всякие пижоны и пижонки, которых на гуманитарные науки тянет – и чему там учиться, не представляю, – они все в университете. Я долблю разные предметы, до умопомрачения, а потом иду в компанию, где на инженеров смотрят как на простых механиков, разве чуть повыше. Да моя собственная мать считает, что закончив учение, я стану чем-то вроде старшего механика в гараже. А учиться очень трудно. Много всяких теоретических предметов, практические занятия трудны до черта, потому что оборудование второсортное. Все деньги тратятся на полезных граждан, изучающих социологию, или роман с большой буквы, или философию с большой буквы, или вообще черт знает что.

Хильда слушала его с интересом. Нескрываемая горечь, убеждение, что надо отстаивать свои права и противостоять ИМ – тем, кому легко в жизни. Она сама нередко думала, что по какому-то капризу истории у них в стране людям, делающим самую важную работу, все время дается понять, что они граждане второго сорта; отголоски такого отношения она находила в собственной судьбе.

– Вы что-то очень уж огорчены этим, – сказала она и продолжала уверенно, хоть и действуя вслепую: – Это как-то связано с тем, что вы потеряли свою девушку?

– Возможно. – Он помолчал, смотря мимо нее в парк, в мягкой городской тьме которого засветились рассыпанные огоньки. – Как вы догадались?

– Не знаю, – покривила душой Хильда. Она прекрасно знала – что-то было в его облике обобранное и жалкое; он, несомненно, находился в том же состоянии, что и она сама. Она выжидающе смотрела на него.

– Это не из-за того, что я готовлюсь стать инженером, – начал Дэвид неохотно, – хотя то, что я учусь в политехникуме, могло сыграть тут какую-то роль. Да нет, не в этом дело. Если уж на то пошло, я больше читаю, лучше знаю музыку и, уж конечно, чаще хожу в кино, чем все они. У нас была целая компания, – пояснил он, – в большинстве своем не лондонцы, приехали сюда по разным причинам и держались вместе. Пока… мы с Энн… не порвали.

– Когда это было?

– Месяц назад, может, немного больше… нет, ровно месяц.

При слове «ровно» она почувствовала прилив нежности к нему. Вид у него сделался натянутый и откровенно обиженный.

– Мне как-то не хочется видеть никого из них. – Его глаза снова уставились на ее грудь, но теперь павловский условный рефлекс был уже не так отчетливо выражен. Он больше не выглядел искателем любовных приключений. Этот образ и вообще-то не очень вязался с ним. Но разочарование, обида, боль не могли пройти бесследно. В довершение его, как и всех юнцов, обуревали всевозможные фантазии, и, раз уж случай представился, как же было не попытаться. Он поднял глаза. – Мы с Энн дружили, наверное, года три. Еще со школы. Вместе побывали в Европе. Обручены мы не были, но только потому, что у нас это как-то не принято. И она ушла от меня к моему лучшему другу. Лучшему другу! – повторил он, будто это случилось впервые с сотворения мира и было совершенно необъяснимо. Повторил, словно желая убедить Хильду, что она не ослышалась. То, что произошло, по всей вероятности, поразило Дэвида как гром среди ясного неба.

– Подобные случае не так уж редки, – сказала Хильда.

– Чтобы с лучшим другом?

– Вот именно!

– Не верю.

Он выпил еще пива и жестом предложил ей повторить. Хильда отрицательно помотала головой.

– Как бы то ни было, – заключил он, удержавшись в последний момент от желания рассказать все без утайки. – Он, мой лучший друг… и она, Энн… они по-прежнему якшаются со всеми ребятами. Как ни в чем не бывало. А я не могу… Я не могу бывать с ними, делая вид, что ничего не случилось, верно ведь? Не могу смотреть, как она с ним, когда всего месяц назад она была со мной. Ведь это не то, что мы оба враз решили, что с нас хватит. Чувств ведь своих не скроешь. Ну вот…

Его беспорядочное повествование и все, что из него следовало, затронуло столько струн в сердце Хильды, что она не сразу нашлась что сказать. Все же и на этот раз выручила его она.

– Вы и приходите в парк.

– Да.

– Ну что ж, – она допила свой стакан, – мне пора двигаться.

– А можно мне… мы ведь только познакомились…

– Лучше нет.

– Куда вы?

– На автобус.

– У меня с собой мопед. Не очень красивый и несколько старомодный, я его сам собрал, но работает хорошо.

– Нисколько не сомневаюсь. – Ну почему нельзя скинуть с плеч лет пятнадцать? Почему, встретив этого взрослеющего мальчика, она не может отозваться на его готовность начать что-то серьезное, не может разделить его надежд? Почему всю жизнь она встречает подходящих людей в неподходящее время? – Но все же я поеду на автобусе.

– Скажите мне ваш адрес. Могу я позвонить вам?

Он вскочил, как только она поднялась из-за стола, и последовал за ней по пятам. Выйдя за дверь, они пошли рядом, и свежий воздух, по-видимому, взбодрил Дэвида, вернее, побудил его взяться за прежнее. Он снова настроился на эротический лад и даже сделал неловкую попытку обнять Хильду. Она быстро отстранилась и посмотрела ему прямо в лицо.

– Ну зачем вы шатаетесь по парку?

– Вам этого не понять.

– Кто знает?

В сумерках он казался каким-то хрупким. Его ненужная правдивость почему-то напомнила ей Дугласа: может, и Дуглас когда-то выглядел таким же уязвимым и затерявшимся в городе. – Откуда вы? – спросила она отрывисто.

– Из-под Бристоля. Из маленького городка, который называется Торнбери.

– Так. Значит, нездешний. А ваш лучший друг – вы уж простите, но мне интересно, – он гуманитарные науки изучает?

– Да, английскую литературу. Хочет взять социологию.

– Перестаньте-ка вы лучше бродить здесь. Кто-нибудь не так вас поймет или напугается, и будут у вас неприятности. Да и вообще, что это за жизнь.

Они снова двинулись по дорожке, Хильда нарочно шла быстрым, уверенным шагом.

– А что мне еще делать?

– Но ведь можете же вы познакомиться с кем-нибудь у себя в политехникуме. Или… у вас там и клубов нет?

– В политехникуме учатся главным образом парни. Единственные приличные клубы – спортивные. Живем мы все далеко друг от друга в разных пригородах и встречаемся редко.

– Ну, раз так, – посоветовала Хильда безразлично, – временно откажитесь от этого.

– Но я привык, – скорбно проговорил Дэвид. – Как же так взять да сразу отказаться? Мне кажется, я спячу, если рядом не будет женщины, с которой я мог бы поговорить. Или… – Он не стал уточнять. Поскольку Хильда хранила молчание, он продолжил тему: – Я не могу никем увлечься.

– И остается парк?

– Да.

Темнота, обступившая их, как только они вышли на вившуюся, как проселок, аллею, и легкость, которую он испытывал в обществе Хильды, придали ему смелости:

– Вот вы почти сразу меня заметили. Вы могли бы дать мне понять, что вас это не интересует. Могли дать понять, что это вас оскорбляет. Почему вы этого не сделали?

Любой ответ мог только еще больше запутать дело. Хильда решила, что пора кончать. Больше они никогда не встретятся; мимолетная встреча, пусть она и останется в памяти мимолетной ошибкой.

Дэвид снова неуклюже бросился к ней, на этот раз он обнял ее и с глухим стоном крепко прижал к себе. Хильда вырвалась и, когда он снова хотел схватить ее, предостерегающе подняла руку.

– Я заору, Дэвид, и тогда пеняйте на себя. Вы правы. Я действительно вас поощрила – но это вовсе не было приглашением изнасиловать или немедленно вступить в длительную связь. Просто одинокие люди способны иногда поступать неосмотрительно. Ну, а теперь конец! Вы идите своей дорогой. Я пойду своей. Если же вы опять возьметесь за свое, я закричу.

Две-три машины, петляя вместе с дорогой, небыстро проехали мимо. Теплый воздух привлек в парк много гуляющих. Дэвид испуганно огляделся по сторонам, опасаясь, что его поведение уже замечено и последствия не заставят себя ждать.

– Извините, – сказал он, – вы были такая милая.

Хильда кивнула. Она почувствовала, что устала до головокружения. И как это она влипла? Как могла повести себя так несерьезно?

Дэвид продолжал идти рядом, но она не сказала больше ни слова, пока они не дошли до ворот.

– Мой автобус останавливается вон там, – сказала она.

– Вы твердо решили? – Он сказал это так славно, голос звучал ласково и дружески. – Твердо? Я ведь… совсем не такой.

– Прощайте!

Она протянула руку, и он пожал ее. Она повернулась и, не оглядываясь, пошла вперед.

Дойдя до автобусной остановки, она увидела, что Дэвид все еще стоит, глядя ей вслед. Затем он повернулся и бросился бежать. Хильда догадалась, что он кинулся за своим мопедом и постарается догнать автобус. Она дождалась, чтобы он скрылся из виду, и пошла к входу в метро.

Тоска, которую она непрестанно чувствовала последние несколько недель, заметно усилилась после этой встречи. При желании она могла бы воспринять ее как сладкую муку, как любовное томление. Женщине нетрудно смириться с тем, что в огромном городе она представляет собой желанную добычу: охотники рыщут повсюду, правда, в большинстве своем они довольно робки. Ну и потом, никогда не переведутся молодые люди, нуждающиеся в дельном совете, в физической близости без завихрений и без страха за последствия. Есть и закоренелые холостяки, свободные от всяких пут; кое с кем из них она уже познакомилась на вечерах, которые специально для нее устраивала одна ее подруга; ну и не надо забывать о легионах женатых мужчин – по большей части наиболее привлекательных, отчасти потому, что уже женаты.

В тот момент, когда она, пройдя последние несколько шагов до своей двери, вошла в квартиру и готовилась заняться обычными делами, запретная тема навалилась на нее. Дуглас!

Она нарушила свое правило. Как в оцепенении подошла к телефону, набрала номер его домашнего телефона – в квартире Мэри, где, как она думала, он вновь поселился, – и подождала. Только бы услышать его голос. Пусть бы сказал «алло», и она тотчас же положит трубку.

Трубку никто не взял.

2

Джозеф закончил работу в саду – вернее, пока что наработался. Работу в саду, строго говорил он Бетти, когда она просила его в чем-нибудь помочь ей, – работу в саду никогда не переделаешь.

Было еще совсем светло. Вечер стоял теплый, по-настоящему теплый, без холодного ветерка, который портит все удовольствие от прогулки. И ясный. В такие вечера, если встать лицом к югу, можно было увидеть очертания Скиддо и горы за ней, а если к северу, то глаз хватал до самого Криффеля и границы Шотландии.