Текст книги "Изучающий мрак (Дарвей)"

Автор книги: Майя Зинченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 22 страниц)

   Орки совсем близко. А с ними и шараны. Волосы на затылке уже становятся дымом от их предвестника – ледяного ужаса, щемящего сердце.

   Это означает, что наступило время действовать... Решение принято давно. Я не должен оставить себе ни единого шанса на надежду возвращения к людям. Интересы многих важнее интересов одного, ведь так? И уж точно интересы всего живого, важнее интересов одного человека.

   Я уже потерян для всех, поэтому не стоит медлить. Только сделав это, я смогу больше не отвлекаться на мешающие тени. У меня останется только реальность. Жестокая холодная истина. Я открою свой разум правде от которой больше не смогу спрятаться.

   Господи, будь ты невидимым законом вселенной или живым существом – все равно кем! Будь кем угодно, но помоги мне... Мне так страшно...

   Дарвей зачерпнул песок ладонью и медленно просеял крупинки сквозь пальцы.

  – Отличная иллюзия, – пробормотал он тихонько. – Мастерская. Мне будет не хватать подобных иллюзий. Немножко обмана для нашего же блага...

   Собравшись с духом, он вынул нож и проверил его лезвие. Тот, как и ожидалось, был довольно острым. Монах сглотнул комок, стоящий в горле и нахмурился. Маленький кусочек металла, приятно холодивший руку, лишал его всякого мужества. Но он уже поклялся, а клятвы нужно выполнять.

   Дарвей приблизил нож к глазам. Самому это сделать невероятно трудно. Руки дрожат, голова непроизвольно отклоняется назад. В нем слишком силен животный инстинкт самосохранения. Разуму трудно одержать верх над телом... Значит, он должен обмануть тело. Пускай оно ничего не почувствует хотя бы первые пять секунд. Тогда у него хватит времени, чтобы осуществить задуманное. Он немного исправит бренную оболочку, возможно – даже улучшит, только и всего.

   Монах постарался сосредоточить все свое внимание на слове "улучшит". Оно вселяло в него надежду. Он замер, держа острие ножа на уровне глаз, позволяя сознанию постепенно слиться с внешним миром. И в самый последний момент, когда контуры земли и неба стали размываться, он сделал резкое движение рукой. И еще одно.

   В начале Дарвей действительно ничего не почувствовал. Он даже успел обрадоваться, что его минует расплата за содеянное, но чудес не бывает. Нахлынувшая спустя мгновения боль завладела им без остатка.

   Закрывая ладонями кровоточащие раны, еще совсем недавно бывшими его глазами, он в бессилии катался по песку и кричал. Кричал так громко и долго, что охрип. И даже когда у него пропал голос, беззвучный крик продолжал звучать в его голове. Кровь, льющаяся из-под пальцев, никак не хотела останавливаться.

   Монах находился на грани потери сознания от боли. Наступила самое страшное мгновение в его жизни. Он был совершенно беспомощен, наедине со своим мучением. Жалкий слепой калека, один как перст в этой проклятой пустыне без друзей и соратников. Вздумай бакеты напасть на него прямо сейчас, он не смог бы оказать им сопротивления.

   Дарвей прополз несколько метров и затих. Отныне, он, как и желал, целиком принадлежал миру огней. Иллюзии – не более чем тонкие прозрачные контуры проявлялись то тут то там, позволяя ему ориентироваться в пространстве. Всюду были серебряные линии, тоньше, чем самая тонкая паутина. Монах был уверен, что они издают звон, но столь тихий, что его уши различить не в состоянии. Стоило ему шевельнуться или вздохнуть, как нити натягивались, и мир тотчас менялся.

   Отчего-то в воспаленном мозгу возник образ больного бешенством волка. Но теперь животное было здорово, его шерсть отливала золотом, а в пасти не было и следа жуткой пены. Зверь излучал приятный свет, согревающий и дающий надежду посреди этой черноты.

   Волк наклонил голову и заскулил, сопереживая его боли. Он заглянул мужчине в призрачные глаза, и тот поразился, увидев насколько у него осмысленный прямо-таки человеческий взгляд. Животное, несомненно, понимало, что происходит.

   Но сейчас это было не так уж важно... Душа монаха согрелась его теплом.

   Все наши добрые деяния, так же как и злые, возвращаются к нам и дух волка, которому он помог много лет назад тоже явился, чтобы поддержать в трудную минуту.

  – Спасибо, – прошептал Дарвей. – Спасибо...

   Волк лизнул его руку и тихонько тявкнул.

  – Что ты хочешь сказать мне? Что-то важное? – он погладил его по загривку.

   Животное отошло на несколько шагов, и, подняв голову вверх, завыло. Но это был не тоскливый вой замерзших голодных хищников, который нередко можно услышать в зимнем лесу. Нет, это был властный призыв, приказ собраться всем вместе. Зверь снова завыл, на этот раз еще громче. Дарвей почувствовал под ногами непонятную вибрацию.

   Потом волк разбежался и прыгнул прямо на него. Монах инстинктивно закрыл лицо руками, но волк, ударившись об его грудь, рассыпался мириадами золотых осколков, мириадами крошечных солнц. Застыв на мгновенье, они ослепительным потоком хлынули в его душу, заполняя собой выжженные бедами и ненавистью пустоты.

   И тот час же со всех сторон к нему устремились другие души, временно пребывавшие вне физического тела. Божественные искры сливались друг с другом, раздувая в его сердце огромный пожар.

   Ах, до чего же ему было хорошо! Ради этого стоило жить – пылать, не сгорая, ощущать в себе миллионы жизней, быть пронизанными их добрыми эмоциями, мыслями, деяниями. Обладать памятью стольких живых существ, быть любимым и любящим. Перестать, наконец, быть одиноким!

   Стать безгранично добрым, но горе тому, кто осмелиться причинить тебе зло. Ведь быть добрым, не означает быть слабым. Ощущать в себе силу, невероятную силу, чувствовать мощь способную изменить весь мир и изменять его, зная, что все перемены только к лучшему.

   Дарвей каждой клеткой своего нового, невероятно разросшегося тела чувствовал, что Господь, которому обращаются люди в своих молитвах, существует, и он любит их всех, каждое творенье, каждый камень и травинку, пронизывая собой все сущее. Ведь как можно не любить самого себя? Свое собственное воплощение?

   Его любовь глубока и бесконечна, как и он сам. Это так просто понять, будучи здесь наверху, освободившись от иллюзий придуманного мира, и так сложно на земле, особенно тем, кого уже затянул омут отчаяния. Тихий шепот сердца, открывающий истину, редко достигает их ушей.

   Прислушайтесь, прислушайтесь же к его шепоту! Безумцы, растрачивающие жизнь на пустяки, строящие ее на песке, безумцы, которым золотая монета подменила солнце – остановитесь! Есть вещи более важные. Да что там говорить, все вещи более важны, чем погоня и обладание тем, чего никогда не существовало. Остановитесь, замрите и посмотрите в небо. Вспомните, когда вы в последний раз просто любовались им, боясь утонуть в необъятной синеве и в тоже время не в силах оторвать взгляд? А ведь будучи ребенком вы делали это не раз.

   Странное дело, в детстве небо к нам намного ближе. Но стоило стать взрослым, вырасти, как оно отдаляется все дальше и дальше.

   Дарвей выпрямился и, закинув голову, рассмеялся. Порыв ветра унес его смех, и он с новой силой зазвучал где-то над высохшим руслом реки. Это было жутковатое зрелище: бледный мужчина, словно покойник, с кровавыми разводами на лице и руками, перемазанными кровью торжествующе смеется, бросая вызов мраку.

   Слепец, бросающий вызов тьме...

   Сейчас Плато Безумцев как никогда в жизни оправдывало свое название.

   Тьма не заставила себя ждать. С глухим рокотом шараны разорвали реальность и просочились в мир, зависнув над плато в виде желто-зеленого чумного облака. Бакеты были рядом с ними. Их непомерно раздутые тела были уже мертвы. Кожа полопалась и теперь висела клочьями.

   Но Дарвей ничего этого не видел. Для него они были только сгустками мрака. Хаос обдавал его своим зловонным дыханием, стремясь удушить. Монах стойко сопротивлялся ему, ведь теперь он была ни один.

   Последняя преграда на пути тьмы к победе...

   Разрушителю осталось сделать небольшое усилие, въесться с помощью шаранов в плато, взять под контроль последнюю точку и тогда вселенная будет разломана на куски, закручена в бешеном водовороте, рвущим всякие связи. Серебряные нити порвутся, божественные искры погаснут, не останется ничего. Создатель погибнет, убитый своей противоположностью.

   Острые стрелы, выпущенные орками, пронзили тело Дарвея, но он, как ни в чем не бывало, остался стоять. Он уже давно стал намного больше чем просто человеком. Монах не знал, как ему победить, да и не думал об этом. Его больше радовал сам факт собственного существования. Вот он стоит, заглядывает в нутро мрака и не боится.

   Он больше не смотрит, он видит.

   Рядом с ним клокочет ледяная ненависть, вокруг его ног возникает беспросветное море тьмы. А он стоит на маленьком спасительном островке света. В мир иллюзий приходит ночь, черная тень надвигается на солнце. Наступает пора затмения.

  – Дарвей... – ласково шепчут невидимые голоса, принадлежащие канам. – Дарвей, твое время пришло...

  – Что же мне делать?

  – Ты сам знаешь. Ты всегда это знал. Оружие против хаоса пред тобой. Сила созидающего в его...

  – ...любви, – закончил за них Дарвей. – Ибо тот, кто творит – всегда любит, а тот, кто охвачен ненавистью, всегда разрушает. Я должен полюбить своего врага, полюбить мрак, тьму. Полюбить смерть и хаос. Полюбить разрушение, потому что оно тоже необходимо и освобождает место для новых форм. Только чистая любовь, свободная от эгоизма и взгляда назад, спасет нас.

   Раскинув в стороны руки, он бесстрашно шагнул с островка прямо в бездну. Бакеты торжествующе захохотали, предвкушая легкую добычу. Его сдавило, и сотни лезвий разрезали его личность на тысячи частей. Это было испытание болью. Как можно любить того, кто делает тебе больно?

   Можно...

   Тебя ненавидят, желают тебе мучений, твоей смерти, но ты все равно любишь.

   Хаос лишил Дарвея тела, лишил разума, памяти. Он потерял в его вихрях свое имя. У него остались только ощущения – обрывки жизни, мелькающие яркими вспышками. Ласковое касание чей-то руки к его плечу, беззаботный смех родного человека, след горячего солнечного луча на лице. Все это было и еще будет...

   Источник памяти показал ему лишь ничтожную часть его прошлого. Оно было намного богаче. Он прошел долгий путь от песчинки до человека. И это было только начало длинной, скрученной в спираль дороги.

   Бакеты продолжали смеяться, но уже с меньшей уверенностью. Что-то было не так. Дарвей не растворялся до конца, его душа, несущая в себе миллионы других огней не разрушалась, а продолжала гореть.

   Чем непрогляднее и беспросветнее тьма, тем ярче свет. Тень луны, тень гигантского зверя, под тяжелой поступью которого трещит и рушится вековой лес, а море выходит из берегов, полностью закрыла светило. Настало полное затмение.

  – Ты ничто! Ты ничто! – кричат бесчисленные глотки. – Сила на нашей стороне! Ты ничто! Солнце уже погибло.

  – Солнце будет вечно... – отвечает Дарвей, беззвучно шевеля обескровленными губами. – Как я и вы.

   Проходят томительные минуты. Хаос, следуя своей природе, искажает пространство, и плато раскалывается на части. Земля покрывается трещинами, и они с зубодробительным скрежетом расползаются в стороны. Каменные глыбы, тысячелетиями похороненные под песком, устремляются к черному небу.

   Казалось, что тьме не будет конца. Задул ураганный ветер, взметнувший в воздух тонны камней и земли. Хаос с ненавистью бросил их в лицо Дарвеею. Маленькая фигурка покачнулась, и нелепо взмахнув руками, была отброшена назад. Но нельзя уничтожить то, что никогда не было сотворено. Жизнь и смерть, порядок и хаос – это две стороны одной и той же вечной монеты под названием вселенная. Они существовали всегда, примеряя всевозможные маски и выступая в разных обличьях, и никто не скажет, что знает, где их начало.

   Появился первый луч солнца. Вопли бакетов, полные бессильной злобы, шипение шаранов, стоны мучимых тьмой душ – все это слилось в единый режущий уши звук. Хаос упустил момент и был вынужден убраться восвояси.

   Ночь отступила.

 Темнота, что ограничивает тебя и не имеет конца, очень похожа на потрясающую воображение комнату без стен. В ней заблудился тонкий золотистый лучик света, в котором плавают пылинки. Они исполняют известный лишь им танец и медленно ложатся на чаши весов. Пылинка, к пылинке... Неторопливо, с особой величественностью кружатся в тонком луче.

   Ничего не существенно, пока ты наблюдаешь за их полетом. Ты целую вечность можешь смотреть на это.

   Слышны далекие невнятные голоса. Спор нескольких человек. Слов не разобрать, ясны только эмоции – странная гремучая смесь страха и радости.

   Голоса становятся громче, и комната с весами исчезает. Луч тускнеет и пропадает совсем.

  – ...нулся! Он очнулся! Скорее идите сюда! Дарвей! Ты слышишь меня?

   Надоедливые создания... К кому они интересно обращаются? Здесь нет никого с таким глупым именем.

  – Он не слышит нас. Клифф, оставь его в покое. Тебе показалось.

  – Грем, мне не показалось. Я уверен, что его рука вздрогнула. И он иначе начал дышать.

  – Скорее всего, это просто конвульсии.

  – Грем, как ты можешь?! Чтоб у тебя язык отсох за такие слова!

  – Не надо ругаться, я только предположил.

  – Ну-ка, дайте я посмотрю...

  – Отойдите все! Вы же его так только задушите, бедняжку. – Этот голос явно отличался от прочих. Он был более высокий и мягкий и, скорее всего, принадлежал молодой девушке.

  – Хуже ему все равно уже не будет. Дарвей, ты слышишь нас? Нет, бесполезно... Клифф, ты уверен, что он вообще дышит? И я вынужден еще раз признать, что люди – никчемные целители.

  – Мы сделали все, что могли. Чудо, что он жив.

  – Значит, мало сделали!

  – Дарвей, ответь, пожалуйста... – снова девушка. – Господи, неужели он умрет у нас прямо на руках? Он так плох...

  – Возможно, для него это будет лучший выход. Не представляю себе, как он сможет нормально жить будучи слепым.

  – Мы станем его глазами! Я стану! Я не за что не покину его.

  – Лета, перестань лить слезы. Сколько можно? Ими горю не поможешь.

  – Вы бесчувственные животные! Ведь это же ваш друг!

  – Не смей обвинять нас в бесчувственности! Я, да мы все, даже Грем, отдадим за него жизнь!

  – Вот только никто не берет наши жизни... – грустно добавил первый голос. – Эх, Дарвей...

   О ком они все время говорят? Кто этот Дарвей, по которому девушка льет слезы? Наверное, он был хорошим человеком, раз его друзья теперь так убиваются.

   Его существование оборвалось в расцвете лет. Трагично. Вероятно, тому виной несчастный случай. Или что-то в этом роде... Ах, да! Он же еще и слепой в довершении всего. Жалкий калека. Хорошо, что рядом есть люди, которые позаботятся о нем. Конечно, все это очень грустно, но такое случается каждый день, каждую минуту. Его это не касается. Мир большой, и в нем постоянно кто-то умирает и рождается. Это бесконечный круговорот.

   Но почему именно он слышит их разговор? Что-то здесь не так... Ему было так хорошо, так спокойно, он почти слился с тем прекрасным лучом, как вдруг появились они и все разрушили. Откуда этот дискомфорт, словно он что-то собирался сделать, но не может вспомнить что именно? Воспоминания причиняют ему боль, поэтому он не станет ворошить прошлое. Нет, не станет. Возможно, если не обращать на голоса внимания, они исчезнут и тогда луч снова вернется.

  – Малем, вчера приходил Орман.

  – И что?

  – Звезды молчат. Он говорит, что это первый раз за всю его жизнь, когда звезды не дают ясного ответа ни на один вопрос.

  – Надеюсь, ты не сболтнул лишнего?

  – С ним очень трудно сболтнуть лишнего. Могу поклясться, что он и так все знает, просто не подает вида. Я отдал ему знак гильдии магов, который Дарвей взял у его брата.

  – Тот задушенный маг действительно был его братом?

  – Да. Орман был благодарен за то, что мы сохранили знак Марка.

  – Как странно – значок целехонький, тогда как самого Дарвея пришлось собирать практически по частям.

  – Грем, не преувеличивай.

   Действительно, что этот орк себе позволяет?! Такое неуважение к усопшему. Ну, к почти усопшему. Постойте-ка... А откуда он знает, что Грем – это именно орк?

   Мысль приняла облик забитой продрогшей собаки, жалобно заскулила и принялась метаться в запутанном лабиринте сознания. Неужели он имел несчастье видеться с ними раньше? Кто эти люди?!

   Только без истерики! Ему просто померещилось. Не нужно нервничать иначе он больше никогда не увидит золотой луч.

  – Тихо... я что-то почувствовал.

   Тепло разливается вокруг, пространство сужается до размеров одного тела. Он ощущает покалывание и видит, как из его груди вырастает огненный цветок. Это очень больно. Огонь жжет внутренности. Неприятно чувствовать себя запертым в маленьком теле, словно в темнице. В горло вонзаются тонкие стальные иглы, одна за другой, заставляя его возвратиться в мир лживых картинок. За что ему эти мучения?

   С губ Дарвея сорвался стон.

   Малем, прижимающий ладонь к его груди, вздрогнул. Гном изумленно посмотрел на мага, желая удостовериться, не послышалось ли ему. Но второй стон, еще громче предыдущего развеял его сомнения.

  – Он... Он... – Клифф оттеснил Малема. – Только бы это не была агония... Дарвей?

   Монах с трудом разлепил сухие губы. Ему хотелось ответить, но язык отказывался повиноваться. Только с пятой попытки он смог сказать что-то членораздельное.

  – Кто я?

  – Господи! – всплеснул руками юноша. – Неужели он потерял память?

  – Кто я? – повторил монах. – Даже имени не помню.

   Он лежал на жёсткой кровати, забинтованный с ног до головы и покрытый толстым слоем целебной мази. На голове была широкая белая повязка, закрывающая верхнюю половину лица.

  – Дарвей... – Лета, глотая горькие слезы, стояла на коленях подле его постели. Ее сердце разрывалось от желания помочь.

  – Я кое-что помню... Грем, – больной повернул голову ту сторону, где стоял орк, – как тебе метательные ножи? Бьют точно в цель?

  – Ты вспомнил о подарке! – обрадовался орк. – Еще не все потеряно!

  – Он не помнит своего имени, но прекрасно помнит эпизод с теми ножами. Да, это Дарвей... Натура Призрака берет верх.

  – Будет лучше, если мы оставим его в покое. Клифф, ты можешь еще немножко подлечить его?

  – Куда уж больше? С тех пор как мы нашли его в той трещине, он отлично восстановился. И это несмотря на то, что только Всевышнему известно, сколько суток он пролежал под слоем песка.

  – Не говорите обо мне так, словно меня здесь нет... Это крайне невежливо. Я еще не покойник. – Дарвею с трудом удалась такая длинная тирада.

  – Прости, пожалуйста.

  – Мне душно...

   Лета поспешно распахнула окно. Свежий воздух ворвался в комнату, наполнив ее осенней прохладой. Монах глубоко вздохнул.

  – Где мы?

  – В загородном доме, принадлежащем одному из моих знакомых, – сказал Малем. – В Бельсе. Дом целиком отдан в наше распоряжение.

  – Бельс... Городок, расположенный на северо-востоке от Плато Безумцев. – Он поднял руку и принялся водить указательным пальцем по воздуху, словно перед ним была карта.

  – Больше нет никакого плато. Оно разрушено, – сказал гном.

  – Да? Почему?

  – Дарвей, что ты помнишь?

  – Не знаю... – его голос стал тише. – Неважно. Похоже, я засыпаю.

   Монах отвернулся и замолчал.

   Друзья переглянулись. Малем взял Лету за руку и осторожно увел ее от постели. Они вышли из комнаты, давая больному возможность отдохнуть. Спустившись в гостиную, каждый из них сел в кресло.

  – Пусть спит, – сказал Клифф. – Теперь, когда он пришел в сознание, я надеюсь на его скорое выздоровление.

  – Клифф, ты думаешь, память к нему вернется? – встревожено спросила Лета.

  – Я уверен в этом. Дарвей снова станет прежним.

  – Вот тут ты ошибаешься, – покачал головой гном. – После того, что произошло – это невозможно...

  – Как знать... – вздохнул Клифф. – Предпочитаю верить в лучше.

   Они замолчали. Орк кашлянул и поправил пояс.

  – Теперь я могу уйти. Я и так привлекаю слишком много внимания, – сказал Грем. – Нежелательного внимания. Да и времени прошло немало.

  – Здесь ты в безопасности, – напомнил Малем.

  – Только потому, что твой друг – хозяин этого дома, не знает, что ты связался с орком. У меня же нет на этот счет никаких иллюзий.

  – Война закончилась. Бакеты сгинули, а хаос вернулся в прежние границы. Равновесие восстановлено.

  – Не знаю... Война, может быть, и закончилась, но былая ненависть осталась. От нее так просто не избавишься. То, что далеко не все орки – чудовища, знаем вы и я. Остальные же люди и гномы пребывают в неведенье. Мне нужно вернуться к семье. Я им нужен. Представляю, что там у нас сейчас творится...

  – Грем, я подозреваю, что ты единственный орк, который в курсе того, что произошло на самом деле. Ты знаешь, что бакеты, как и хаос, еще долго не будут иметь должной силы. Не побрезгуй обратить это знание себе в пользу, – сказал Малем.

   Грем в ответ только усмехнулся в усы. Пожав каждому руку, даже Лете, он их оставил. Друзья некоторое время сидели молча, потом девушка, не выдержав, встала и направилась к лестнице.

  – Лета... – мягко сказал гном. – Ты не должна сидеть возле него круглые сутки. На тебе и так лица нет. Лучше отдохни немного, а то я уже жалею, что сообщил тебе о Дарвее.

  – Если бы ты или Клифф скрыли от меня случившееся, я бы никогда вам этого простила, – серьезно ответила девушка.

  – Потому и сообщили, – уныло пробормотал Смотрящий.

   Ему было больно видеть с какой любовью и нежностью Лета смотрит на монаха. Ах, если бы она так смотрела на него... Ведь Дарвею Лета все равно не нужна. Монах сам ему об этом сказал. Хотя сейчас, после того как он ослеп, все может измениться.

  – Я просто посмотрю как он... – оправдывающимся тоном произнесла девушка.

   Черные, непозволительные мысли овладели Малемом. Навязчивый голосок все шептал и шептал... Если бы Дарвей умер, то Лета бы досталось ему, и он увез ее в горы. Даже против ее желания. Пускай она погибнет вместе с ним, но не останется с другим мужчиной, который станет ее использовать.

   Хаос ушел, но в этом краю остались его тени, и они пробуждали в умах лучших из лучших горькие ядовитые семена сомнения. Ненависть сдавливала горло и тягостно дышала в затылок.

   Гном, злой сам на себя, положил в камин несколько поленьев и быстро развел огонь. Сухое дерево резко треснуло, взметнув вверх сноп красных искр. Малем уставился немигающим взглядом на пламя. Ему стало легче.

   Он слился с огнем, и тот выжег из его души и сердца дурные мысли.

   Прошло три долгих недели, прежде чем Дарвей поправился настолько, чтобы вынести долгое путешествие. Все это время друзья не оставляли его ни на минуту, пытаясь приободрить и отвлечь от мрачных раздумий. К Дарвею вернулась память, и хотя он еще не нашел надлежащего места всем кусочкам своего прошлого, это было лишь дело времени. Главное, что он вспомнил самого себя.

   Однажды, на исходе третьей недели они вчетвером сидели на веранде. Дарвей, накрытый красным пледом, с комфортом устроился в плетеном кресле. Вопреки ожиданию, дни в это время года были очень солнечными, но светило, скрывшись за рыжей маской поздней осени, уже не могло прогреть воздух. Несмотря на холод, Дарвей предпочитал как можно больше времени проводить вне своей комнаты. Она насквозь пропиталась запахом лечебных мазей и походила на лазарет, а он терпеть не мог лазаретов.

  – Мир перед тобой в неоплатном долгу, – сказал Малем, беря с подноса чашку полною ароматного смородинового чая. На нем как обычно были только штаны и плащ на голое тело, но он нисколько не мерз.

  – Я ему все прощаю, – усмехнулся Дарвей.

   Белая плотная повязка закрывала его пустые глазницы. Он уже настолько привык к ней, что считал ее чем-то вроде второй кожи.

  – Ты очень великодушен... – сказал гном, наблюдая за падающим дубовым листом.

   Рядом с верандой рос огромный в три обхвата дуб, широко раскинувший свои ветви. Он стоял здесь еще до постройки дома. Местные жители верили, что если прикоснуться к этому дереву в первое мгновенье нового года, то весь следующий год тебе будет сопутствовать удача.

  – Дарвей, ты так и не рассказал нам о, – гном замялся, подбирая нужное слово, – поединке.

  – Потому что не хочу, – просто ответил мужчина.

  – Но ведь это может оказаться бесценным знанием для будущих поколений, – возразил Малем. – Что, если история повториться?

  – Она обязательно повторится, можешь быть уверен, – сказал Дарвей.

  – Тогда почему...

  – Малем, оставь человека в покое! – возмутилась Лета. – Как ты можешь быть таким бестактным? Дарвею сейчас слишком тяжело вспоминать об этом. Это из-за бакетов он потерял зрение.

  – Нет, Лета, ты не права, – возразил монах. – Бакеты тут ни при чем. Впрочем, как и Хаос. Я сам выколол себе глаза.

  – Что?! – ошеломленно воскликнул Малем.

   Клифф так и замер с открытым ртом, а Лета уронила блюдце. Оно звякнуло и закатилось под стол.

  – Как это понимать?

  – Это было необходимо, чтобы дать дару канов полностью раскрыться.

  – Дорого же ты заплатил за это, – прошептал Клифф, непроизвольно прикасаясь к своим векам. – Я бы не смог... А чем?...

  – Ножом.

  – Какой ужас! – Лета накрыла своей рукой пальцы Дарвея и сжала их.

  – Приятного мало, – согласился монах, убирая руку, – но ведь это стоило того. Посмотрите вокруг: деревья, трава, облака в небе, солнце – вся эта красота радует наше сердце.

  – Ах, не говори о красоте... – едва сдерживая слезы, попросила побледневшая девушка. – Когда ты лишен возможности ее видеть – это звучит как жестокая насмешка.

  – Не расстраивайся. Красота бывает разного рода. Она присутствует во всем. И потом, почему ты решила, что я не вижу? – он мягко улыбнулся и без труда поймал пролетавший мимо него дубовый лист. – Зрение, как и красота, тоже бывает разное. И чтобы видеть, мне больше не нужны глаза.

  – Но почему же ты раньше не сказал нам об этом?! – воскликнул Малем.

  – Это проявилось не сразу, – пожал плечами Дарвей. – Откуда мне было знать, что огоньки, вспыхивающие вокруг меня – это не иллюзии, рожденные моим больным сознанием? Разноцветные искры складываются в нити и, переплетаясь, образуют собой особую ткань всего сущего. Кто-то назовет ее судьбой, а кто-то... Неважно. Я должен был удостовериться в своей правоте, а на это нужно время. И хотя мне больше не суждено видеть закаты, как я привык, я не расстраиваюсь по этому поводу. Человеческое зрение имеет массу недостатков, которых лишено мое.

  – Звучит так, будто бы оно у тебя не совсем человеческое... – пробормотал гном. – В тебе и, правда, есть что-то потустороннее. Раньше я такого не замечал.

  – Перемены – это жизнь.

  – А ты можешь читать? – спросил Клифф.

  – Ну... Если беглый просмотр мыслей автора в момент написания книги можно назвать чтением, то – да.

  – Невероятно.

  – Природа любит равновесие, Клифф. Она забирает, но и она же дает. Природа щедра. Неужели ты еще этого не понял? – улыбнулся Дарвей.

  – Что ты будешь теперь делать?

  – Вернусь в Габельн, – монах пожал плечами. – Там мой дом. Надеюсь, орден Истины благосклонно отнесется к моему появлению.

  – Орман обещал помочь тебе.

  – Он хороший человек, его слову можно верить. Если все будет в порядке, то мне выделят келью с выходом в сад и позволят сидеть на скамейке в свое удовольствие. Больше мне ничего не надо. А чем займетесь вы?

  – Я вернусь обратно в горы, – сказал Малем, запустив по привычке пятерню в волосы. – Как и Грему мне предстоит способствовать наведению порядка среди своих. Мы же готовились сражаться не на жизнь, а на смерть с орками. Придется остудить некоторые горячие головы.

  – Забавно слышать такое от Смотрящего в пламя. Ну, а ты, Клифф?

  – Пока мы совместными усилиями приводили тебя в порядок, я, похоже, нашел себе учителя, – юноша покраснел. – Это известный маг. Он преподает в Академии и заинтересовался моими способностями целителя. Приглашает учиться. Считает, что возможно, из меня выйдет толк. Хотя я в этом не уверен...

  – Почему же? – удивился Дарвей. – Если даже из убийцы получился спаситель мира, – в его голосе послышалась ирония, – то почему бывший вор не может стать отличным целителем? Учеба в Академии – отличный шанс. Воспользуйся им.

  – Клифф, ты был вором? – девушка озадачено вскинула брови.

  – Давно, – ответил за него монах. – В далекой голодной молодости.

  – Я не знала об этом.

  – Да, вот такие мы загадочные... Никогда не являемся теми, кем кажемся.

  – А я вот не знаю, что буду делать, – Лета грустно посмотрела на монаха.

  – Вернешься в Габельн?

  – Скорее всего. И буду навещать тебя по выходным.

  – О, как мило... Неужели я тебе еще не надоел?

  – Нисколько.

  – А я думал, что Малем уже пригласил тебя к себе, дабы показать все прелесть подгорного царства. Странно, когда мы с ним обсуждали эту тему, он собирался это сделать.

   Гном поперхнулся и стал усиленно кашлять. Схватившись за горло, он покраснел как вареная морковь. Клифф участливо похлопал друга по спине.

  – Серьезно? Малем, ты мне ничего не говорил об этом.

  – Я... Я хотел сделать тебе сюрприз, – хрипло сказал Малем. – Что скажешь?

   Лета нерешительно посмотрела на них обоих и задумалась. Монах, чувствуя ее неуверенность, произнес:

  – Я был бы только рад, если бы ты поехала. Малем – отличный товарищ, с ним ты будешь в полной безопасности, и он не даст тебе скучать. Представляешь, какие красоты тебе откроются? Гномы великолепные мастера и художники, их города – это произведения искусства. Огромные колонны, поющие статуи, разводные мосты, звенящие фонтаны, гигантские мозаики... К тому же гномы очень дружелюбно настроены по отношению к гражданам империи.

  – А как же ты?

  – Со мной все будет в порядке. Не беспокойся. Ты считала, что мне нужна помощь, но это не так. Я сам в состоянии о себе позаботится. Малем, ну не молчи, словно ты рыба! Скажи хоть что-нибудь.

  – Э... – он прокашлялся. – Лета, для меня было бы большим подарком, если бы ты согласилось составить мне компанию и тогда я бы показал тебе все что ты захочешь, если конечно ты не откажешься поехать, в таком случае тебя встретят наилучшем образом, когда ты появишься , уверяю там действительно чудесно, где я бывал и...и... – гном запутался в собственных словах и умоляюще посмотрел на Дарвея, ища у него поддержки.

  – Я согласна поехать, но с одним условием, – сказала девушка.

  – Каким? – с трудом выдавил Смотрящий.

  – Ты покажешь мне все самое лучшее, все чудеса, о которых упомянул Дарвей. А потом, – она обернулась к монаху, – я обязательно вернусь в Габельн и сообщу, насколько ты был прав.