Текст книги "Изучающий мрак (Дарвей)"

Автор книги: Майя Зинченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 22 страниц)

   Дарвей представил панораму – вид на Габельн со стороны леса. Припомнил разные детали вроде количества башен и рельефа дальних холмов. Перед его взглядом пронеслись защитные стены города, массивные ворота и дорога. Выжженные солнцем поля по правую руку, на которых паслись пестрые коровы и голубая лента реки по левую.

   А еще вспомнил, как выглядит маленькая полянка, на которой рос огромный дуб с дуплом. Он с детства любил на ней бывать. На этой поляне, начиная ранней весной и заканчивая поздней осенью, росли цветы. Солнце, пробиваясь сквозь изумрудную зелень листьев, озаряло родник, заставляя искриться тонкую струйку воды. Это место было преисполнено покоя.

   Стоило подумать о роднике, как перед Дарвеем словно по волшебству во всех деталях возникла картина, вызванная из его памяти.

  – Иллюзия или нет... Но место отличное, – сам себе сказал монах.

   Дарвей схватил орка за руку и бесстрашно сделал шаг вперед. Он ждал какого-то необычного перехода, но его не было. Они просто повалились на траву. Монах потер ушибленную руку и, подставив лицо солнечным лучам, радостно улыбнулся. Все было как раньше. Он смотрел на землю, небо, деревья и понимал, как мало и в то же время много надо для счастья.

   Дар, отставленный канами, был поистине бесценен.

   Грем, сжавшись в комок, лежал недвижимо, боясь раскрыть глаза. Монах осторожно тронул его за плечо и позвал по имени. Орк шевельнулся, но глаза так и не открыл.

  – Не бойся, все уже позади... Здесь есть все к чему ты привык: твердая земля и бездонное небо. Но боюсь, я совершил ошибку... – сказал Дарвей, смотря на него. – Что тебе делать в предместьях Габельна? Как только люди увидят тебя, то тут же поднимут тревогу.

   Успокоенный звуками его голоса, Грем все-таки осмелился приоткрыть один глаз. Ничего страшного не случилось. Орк сел и недоверчиво провел рукой по траве, проверяя, настоящая ли она.

  – Где мы?!

  – В нескольких километрах от Габельна, – ответил Дарвей.

  – Это ты перенес нас сюда? – хмуро спросил орк.

  – Да.

  – А там... Что было там? – он неопределенно махнул рукой. – Это...

  – Я не знаю, что ты видел, – признался Дарвей. – Но как бы-то ни было, оно тебя не достанет. Здешние иллюзии крепки как никогда.

  – Я не знал, что ты великий маг.

  – Нет, я не маг, – покачал головой монах. – Но ваши жрецы охотились за мной не зря. Ты никогда не спрашивал себя, зачем я был им нужен?

  – Нет, это не мое дело. – Грем нашарил в траве кинжал и поднялся на ноги.

   Он нерешительно посмотрел на монаха, не зная, что ему делать. Убить этого человека, взять в плен или отпустить? А вдруг он снова отправит его в то кошмарное место вечного одиночества? Он говорит, что бояться нечего, но его словам нельзя доверять.

  – И что дальше? Ты всадишь мне в горло свой кинжал? После всего, что произошло? – спокойно поинтересовался Дарвей. – Решай быстрее, но знай, что у меня нет ненависти к тебе.

  – Как я могу верить человеку?

  – А я действительно человек? В последнее время меня посещают большие сомнения на этот счет. Вроде бы люди такого не делают... Садись. – Монах похлопал по земле рядом с собой. – Подумаем, как быть дальше.

  – Ты предлагаешь мне заключить мир?

  – Да, хотя бы на время, – усмехнулся Дарвей.

  – Почему ты забрал меня с собой?

  – Тяжело объяснить. Просто я понял, что ты не заслуживаешь смерти.

  – Странное великодушие со стороны человека... – недоверчиво сказал Грем. – Я же твой тюремщик, ты должен бояться и ненавидеть меня.

  – Это мелочи. – Дарвей покачал головой. – Для меня теперь есть вещи более существенные.

  – Какие?

  – Долго объяснять. Мы все заложники собственного тела и иллюзий, что оно создает. Наш ум – тюрьма. Нельзя дать свободу тому, кто не желает ее обрести. Многие так и остаются в клетках, не зная, что выход лежит прямо перед ними.

   Монах лег, обратив рассеянный взгляд небесную синеву. Орк с сомнением посмотрел на оборванного изможденного человека ведущего столь странные речи. Возможно, пытки повредили его рассудок? Дарвей, словно прочитав его мысли, усмехнулся:

  – Я в своем уме, – сказал он, не меняя положения. – После того, как я сумел воспользоваться даром, мне кое-что открылось. Стало более понятным. Нет, не все, но многое. Все живые существа – части одного целого, что же нам делить? Как пальцы на руке могут решать, кто из них важнее? И что будет, если волосы на голове начнут сражаться за равенство? Это бессмысленно.

   Орк почесал лысый как колено затылок и пришел к выводу, что Дарвей точно свихнулся. Грему даже расхотелось его убивать. Да и не такое уж это было сильное желание. Убийство безоружного человека все равно не принесет ему славы.

  – Бессмысленную войну нужно прекратить, – твердо сказал монах. – И орки, и люди и гномы имеют право на существование. Места хватит всем.

  – Вот тут ты ошибаешься, – осклабился орк. – Война не бессмысленна. Когда все люди и гномы умрут, мы придем и займем ваши земли.

  – Я был лучшего мнения о твоих умственных способностях, – сухо сказал Дарвей. – Сейчас ты говоришь откровенные глупости.

  – А разве люди так не считают?

  – Считают. И прелагают все усилия, чтобы осуществить это на практике. Только уже по отношению к оркам разумеется. Но все люди разные... И я думал, что орки тоже.

  – Мы враждуем с давних времен. Назови хотя бы одну причину, почему мы не должны вас уничтожать?

  – Потому, что тем самым вы убьете себя. Что вы станете делать, если не будет нас, ваших исконных врагов? – Дарвей сделал несколько шагов, зачерпнул воды из родника и с удовольствием напился.

  – Торжествовать, – с мрачным видом ответил Грем.

  – Восхитительно, – в тон ему ответил монах. – А потом вы низложите культ воинов, сотни лет занимающий главенствующее положение, и станете мирно пахать и сеять, так что ли? Нет, вы разобьетесь на кланы, и начнете новую войну, но уже друг против друга. Вы сплочены до тех пор, пока существуют другие народы – с кем можно воевать, и кого можно ненавидеть, обвиняя во всем. Как только противник исчезнет, вы, в силу привычки, подкрепленной воинственным характером, станете искать новых врагов – среди своих. В этой войне, заведомо проигранной, не может быть победителей.

  – Красивые слова и только.

  – В этот мир приходили разные народы. И все с одной целью – стать лучше. Кое-кому это даже удавалось – например, канам. А вот удастся ли нам, еще не известно. Все будет зависеть от... – монах не договорил.

   Послышалось шуршание, и из кустов выглянула волчья голова. Волк пришел к роднику напиться, и был немало удивлен наличием чужаков.

  – Знатная шкура... – сказал Грем, надеясь скоро пополнить свою коллекцию клыков.

   Дарвей, не разделяя его охотничьих устремлений, встал и медленно подошел к волку. Тот в свою очередь сделал несколько шагов навстречу. Монах нагнулся и запустил обе руки в красивую отливающую серебром шкуру. Волк покорно опустил голову, позволяя себя погладить.

  – Настоящий красавец, – улыбнулся Дарвей. – Вот так могут найти взаимопонимание два непримиримых врага. Волки режут овец, люди охотятся на волков, но иногда они находят время, чтобы забыть о старых обидах.

  – Он ручной?.. – вид монаха, невозмутимо треплющего за уши этого господина лесов, произвел на орка больше впечатления, чем вся его предыдущая речь.

  – Нет. Я вижу его впервые в жизни.

  – Тогда как?.. Может, он больной?

  – Мы понимаем друг друга, – сказал Дарвей. – Только и всего. Он знает, что я не причиню ему вреда.

  – Это в ваших лесах волки такие странные, а в наших они ведут себя совсем иначе. И крупнее, к тому же. – Это была ложь, но Грем чувствовал острую необходимость сказать хоть что-то.

  – Иди сюда. Я же вижу, что тебе хочется его погладить.

  – Чушь! – возмутился орк, сделав вид, что не заметил ухмылки промелькнувшей на лице Дарвея.

  – Меня не обманешь. Несмотря на жестокость, принятую в твоем окружении, в тебе нет зла.

  – Нет зла? Значит, по-твоему, я добрый? Это оскорбление! Ты хоть представляешь, скольких я убил?

  – Одно другому не мешает. Знал бы ты, скольких убил я, ты был бы немало удивлен. Причем не в честном поединке, а тогда, когда мои жертвы не могли оказать сопротивления. Я был профессиональным убийцей, но не считаю себя воплощением зла.

  – Ты был убийцей?! – Грем смерил Дарвей недоверчивым взглядом.

  – Думаешь, чтобы им быть надо обязательно стать похожим на гору мышц? Или ты считаешь, что мне не доставало для этого силы духа? – Дарвей отпустил волка.

   Тот, потрусив к роднику, быстро утолил жажду и, сделав несколько прыжков, скрылся в порослях молодой рябины.

  – Чтобы ты не говорил, Грем, какие бы уничижительные взгляды не бросал на меня, я всегда буду знать правду. Потому что смотрю прямо сюда. – Монах подошел к орку вплотную и постучал по его груди. – Я вижу душу, а она не обманет. Душа у тебя чистая, светлая, как все, что несет на себе печать Создателя.

   Грем возвышался над ним на целую голову. Он испытывал массу разных эмоций. Ему хотелось задушить этого человека, разорвать на части, раздавить как жалкое насекомое – ведь он принес ему столько неприятностей. И в тоже время от слов Дарвея веяло таким теплом, что он просто не мог причинить ему зло. Грем сжимал и разжимал кулаки, вглядываясь в понимающие глаза монаха.

  – Ах, если бы я только мог показать тебе то, что вижу сам! Встряска устроенная бакетами мне определенно пошла на пользу. Хоть это и было весьма болезненно... Пойдем со мной, и я открою тебе правду.

  – Какую еще правду? Мне не нужна твоя правда – я считаю людей существами второго сорта.

  – Как ты можешь так считать, если совсем не знаешь нас? – усмехнулся Дарвей. – Возможно, кому-то выгодно держать окроков в неведении? Там, – монах качнул головой в неопределенном направлении, – я многое понял. Бакеты с давних времен искусственно разжигают пламя ненависти.

  – Они говорят с богами, и те благоволят к нам! – не стерпев, выкрикнул орк.

   Грем едва сдержался, чтобы не ударить его. Мысленно он уже представил, как человек со сломанной челюстью падает навзничь, заливая траву кровью. А что, милая картина... В ней, в отличие от их затянувшегося разговора, все было правильно: он стоит над поверженным врагом, а тот молит о пощаде. Но он ее не получит.

  – Возможно, так было раньше. – От спокойного голоса монаха видение развеялось как дым. – Но, – Дарвей, словно не заметив его неприязни, предупреждающе поднял указательный палец, – они пошли неверной дорогой, и теперь ими завладел мрак. От жрецов остались только пустые оболочки. Вашим богом, как бы вы его не называли, стал Хаос. С помощью бакетов он проникнул в наш мир, и теперь стремиться разрушить его. До его воцарения осталось не так уж много времени.

  – Ты противоречишь сам себе, человек. Зачем разрушать то, чем скоро завладеешь?

  – Такова природа Хаоса. Это ни хорошо, ни плохо. – Монах пожал плечами. – Бакеты решают судьбу целого народа, толкают его к краю пропасти. Они взяли на себя исключительное право кого казнить, а кого миловать. Хотя последнего, наверное, и вовсе не случается...

  – Может, ты и вправду обладаешь какими-то особыми силами – не знаю, мне не дано это понять. Но то, что ты сумасшедший – это точно.

  – Дарвей, меня зовут Дарвей... – монах улыбнулся. – Второй я сорт или нет, это еще предстоит выяснить. Габельн нас ждет.

  – Нас?! – воскликнул орк. – Неужели ты полагаешь, что я пойду с тобой в город?

  – А ты предпочитаешь остаться в лесу? Надеешься незаметно добраться до своих? Ты хоть представляешь себе как далеко граница? Мы в самом сердце империи.

  – Проклятый колдун, – буркнул Грем. Больше ему было нечего сказать.

  – Да и примут ли тебя обратно? Ваш народ слишком долго культивировал жестокость, чтобы простить твой проступок.

  – Вот и отлично! Прощение унижает.

  – Такое мог сказать только орк. Грем, мне небезразлична твоя судьба. Чем больше я думаю над этим, тем больше мне кажется, что во всем этом есть скрытый смысл. Мы такие разные и в тоже время являемся частями одного целого. Забавно, правда? Нет, судя по твоему виду, ты не находишь мои слова забавными... Ты не должен погибнуть.

  – Но что я буду делать в Габельне?

  – Познакомишься с моими друзьями. Бедные... Уверен, они волнуются, не зная, что со мной случилось. Хотя, – он задумался, – тебе и, правда, нет никакой нужды идти со мной в город. Подождешь меня здесь. Обещаю, что я вернусь завтра или, в крайнем случае – послезавтра.

  – Откуда мне знать, что ты не приведешь с собой воинов?

  – Нелогично сначала спасать твою жизнь, а потом пытаться забрать ее.

  – А вдруг тебе нужен пленник для допроса?

  – Серьезно? – он иронично приподнял левую бровь. – Из тебя бы получился плохой пленник. Непохоже, что ты много знаешь.

   Дарвей подтянул спадающие штаны и пошел прочь. Дойдя до края поляны, он обернулся, чтобы посмотреть на орка. Грем стоял, широко расставив ноги и сложив руки на груди. Он казался непоколебимым как скала, но монах знал, что тот растерян и ему больших усилий стоит сохранять невозмутимость. Что ж, у него будет время, чтобы поразмыслить. Дарвей не сомневался, что когда он вернется, то найдет Грема на прежнем месте.

   Мужчина углубился в лес, радуясь солнцу, пробивавшемуся сквозь ветви деревьев, колючкам, царапавшим кожу и острым камням, дающим о себе знать при каждом шаге. Он давно отвык ходить босиком. Но Дарвея эти мелкие неудобства не расстраивали. Наоборот, именно они делали его счастливым, напоминая о том, что он обыкновенный человек.

   До чего же хорошо быть живым! Пусть телесная оболочка и иллюзорна, но мир иллюзий так прекрасен, что заставляет гореть с удвоенной силой даже истинное пламя в нашей груди. Монаху захотелось петь. Он поймал себя на этой безумной мысли и рассмеялся.

   Грязный, оборванный, в преддверии грандиозной войны – и он желает петь! Не в этом ли и заключается настоящее человеческое счастье? Посреди горя уметь познать радость и несмотря ни на что желать ее выразить и сделать мир лучше?

   Человек может терять многое: время, близких людей, чувство собственного достоинства, но кое-что остается с ним навсегда. В лабиринтах несчастий, в которых мы вынуждены блуждать, с нами остается надежда, потому что когда уходит она, мы уходим вместе с ней.

   Теперь Дарвей был уверен, что если любовь является огнем, то надежда – это горючее, благодаря которому она горит. Хаос же, с которым ему довелось столкнуться – антипод любви, олицетворение ненависти. Неимоверное уныние, толкающее самоубийцу стоящего на краю пропасти, сделать последний шаг. Человек не должен сгореть и не должен разбиться. Его место по середине.

   Монах ощутил в сердце покой, появившийся от осознания того, что он наконец-то стал на верный путь. Все его существование до этого было всего лишь прелюдией к настоящей жизни, настоящему предназначению.

   Монах вышел на узкую, едва заметную тропинку. Белка на молодой ели, которую он нечаянно напугал, рыжей стрелой помчалась вверх. До него донесся ее негодующий цокот с верхушки дерева.

   Через несколько часов он будет в Габельне...

   Тут Дарвей критически осмотрел себя. Выглядел он не лучшим образом. Из одежды на нем остались только нательные штаны, оборванные до колен. Чтобы избежать нежелательных расспросов со стороны стражи, ему придется притвориться жертвой ограбления. Так будет правдоподобнее всего.

   Дарвею хотелось попасть в Габельн немедленно, чтобы узнать, что стало с его друзьями за это время. Но ему казалось, что воспользоваться даром, стирающим иллюзии, по такому пустячному поводу будет преступлением. Он не хотел задействовать его в корыстных целях. К тому же монах не был до конца уверен, что на этот раз у него все получиться как надо. Одно дело обратиться к дару, когда у тебя не осталось выбора, и совсем другое – когда этот выбор есть.

   На выходе из леса он встретил двух старушек, идущих собирать хворост. Они с пониманием выслушали его историю о безжалостных разбойниках и посоветовали заглянуть во владения Рыжего Грегора. Монах решил не пренебрегать их советом. Он издалека увидел то, на что намекали ему старушки. В центре гречишного поля стояло пугало, которое, по мнению Грегора должно было мешать воронам клевать посевы. Однако сами птицы были иного мнения на этот счет.

   Урожай уже был собран, а покосившееся пугало, раскинув в стороны руки-палки, так и осталось стоять. Дарвей снял с него ветхую рубашку, куртку и плащ неопределенного цвета. Надев их на себя, монах вздохнул. Да, он выглядел законченным оборванцем, но теперь, по крайней мере, его голая спина не будет бросаться в глаза.

   Габельн встретил его равнодушно. Стражники не останавливали его – итак было понятно, что денег у него нет. Нищие, увидевшие в нем конкурента, погрозили кулаком, но связываться не стали. Было в походке и опущенном взгляде Дарвея нечто такое, что удерживало их от драки.

   Узкие улицы, похожие и в тоже время такие разные лежали перед ним. Кварталы богатых и бедных... Блеск и роскошь соседствовали с грязью и бедностью, дополняя друг друга. Монах шел, прижимаясь к стенам домов, чтобы его ненароком не задавили. Сегодня был праздник Соломенного колдуна, и по этому радостному случаю улицы были полны народа. В тавернах играла развеселая музыка, нарядные горожане, надев маски, дурачились в свое удовольствие. Многие уже были откровенно пьяны, и для них праздник подходил к концу.

   В наступивших сумерках один за другим зажглись фонари. Городская стража, выбирая наиболее освещенные участки, стояли компанией по пять-десять человек и без всякого стеснения выпивали. Сегодня им было можно пить сколько угодно. Молодые парни – ученики магической школы Габельна, ходили от фонаря к фонарю с желтым свитком и читали заклинание. Они спешили закончить с нудным дежурством и присоединиться к празднующим.

   На главной площади готовились к тому, чтобы поджечь исполинскую соломенную куклу в черном остроконечном колпаке. Сожжение колдуна символизировало победу светлых сил над темными. Орден Истины никогда не одобрял подобных празднеств, но уступал желанию народа. Он знал, что иногда лучше поступиться чем-то незначительным, чтобы позже иметь возможность настоять на своем при решении действительно важного вопроса.

   Дарвей обошел стороной двух монахов, валяющихся подле сточной канавы. Они были настолько пьяны, что уже не делали попыток подняться. Завтра им здорово попадет от старосты за непристойное поведение.

   Мужчине очень хотелось есть, и аппетитные запахи, доносившиеся из трактирных кухонь будоражили его воображение. Но у него не было денег, а грабить случайных прохожих он не собирался. Да и решись он угрожать кому-то, у него бы ничего не вышло. Как грабить, если у него не было с собой даже складного ножа? Будучи совершенно безоружным, он чувствовал себя голым.

   Монах жаждал увидеться с друзьями, но где их искать? Невозможно, чтобы все эти дни пока он отсутствовал, они провели в потайной комнате. Там не было запасов пищи, да и не таковы они, чтобы нечего не предпринимать, когда случается беда. Куда они могли пойти? Столица огромна и скроет в своих кварталах кого угодно – хоть тысячу человек. Поразмыслив, Дарвей все же решил начать поиски с храма.

   Едва показались гладкие, отполированные сотнями тысяч ног камни храмовой площади, как он увидел нечто поразительное. Он и раньше слышал шепот и шаги невидимок, но теперь, посреди спешащих на вечернюю молитву людей, Дарвей увидел, кому они принадлежат.

   Десятки светлых призрачных силуэтов бродили между людей, но никто не замечал их присутствия. У них не было лиц – только размытые пятна. Призраки пульсировали в такт сиянию, вырывающемуся из окон храма.

  – Добрый вечер... – прошептало ближайшее к нему приведение. – Поторопитесь, а то опоздаете на молитву.

  – Вы это мне говорите? – Дарвей не поверил своим ушам.

  – Да. Поспешите, – повторил призрак. – Сегодня Лигер превзойдет самого себя. Такое нельзя пропускать.

  – Откуда вы знаете?

  – В воздухе витает особое напряжение, – по тону голоса казалось, что безликий призрак улыбнулся. – Разве вы не чувствуете?

   Дарвею очень хотелось спросить, с кем он разговаривает, но на монаха напала небывалая робость. Он просто благодарно кивнул призраку и поторопился в храм. Там уже собралась толпа. Люди с неудовольствием смотрели на его грязную, оборванную одежду, но ему было наплевать, что они о нем думают.

   В глубине храма было светло как днем от сотен свечей, расставленных вокруг алтаря. Прислужники подняли вверх расшитые золотом флаги, подавая, таким образом, знак, что пришла пора преклонить колени. Дарвей опустился на колени вместе со всеми.

   Шепот общей молитвы пронесся под каменными сводами. В воздухе и в самом деле было разлито напряжение, как перед грозой, усиливающееся с каждой минутой. Волосы на затылке монаха встали дыбом, по спине побежали мурашки. Он поежился, но не смел поднять голову. Чувствовали ли то же самое остальные люди, Дарвей не знал.

  – Слава Создателю! Слава Истине! – провозгласили монахи, заканчивая молитву.

  – Навеки слава! – стройно отозвались собравшиеся.

   Люди встали с колен и приготовились к главному действу сегодняшнего вчера. Заиграла торжественная музыка, и из ниши позади алтаря вышли монахи. Их было ровно сорок. За ними, чуть позади, шел еще один человек в белом одеянии. Молодая девушка, стоявшая рядом с Дарвеем задержала дыханье и заломила в предвкушении руки.

  – О, Лигер... – пробормотал Дарвей. – Ничего не изменилось. И как это тебе удается?

   Монахи стали полукругом вокруг главного певчего. В зале воцарилась полная тишина. И хотя Дарвей стоял далеко, великолепная акустика храма позволяла насладиться всеми переливами голосов поющих.

   Зазвучали первые аккорды "Солнца в нашем сердце" – эту великолепную песнь, в приливе религиозных чувств четыреста лет назад написал один слепой монах. История не сохранила его имени, но его труд не был забыт и продолжал радовать людей.

   Дарвей, прекрасно знающий эту песнь, непроизвольно кивал головой в такт музыке. Вот кончилось торжественное, полное яростной красоты вступление и началась партия главного певчего.

  – Великий день настает... – запел Лигер и, раскинув в стороны руки, медленно кружась, стал подниматься вверх. – Великий час...

   Толпа ошеломленно выдохнула. Даже Дарвей, ни раз и ни два присутствовавший при его полетах, не удержался. Сегодня у него была веская причина для удивления.

   Все тело певчего с ног до головы пронизывали золотые нити. С каждым новым словом, блеск становился все сильнее. От пожара бушующего в груди Лигера у Дарвея стали слезиться глаза. Певчий был проводником той энергии, что накопилась в храме во время молитвы. Его чистый голос – был бы голосом самого неба, если бы оно могло говорить. Паря под потолком Лигер переставал быть человеком, он уже не владел собой, полностью отдаваясь сокрушающей силе, что поднимала его.

  – Невероятно... – выдохнул Дарвей.

   Истинным зрением он видел, как огоньки в груди людей становятся чище и светлее. Монах заметил, что многие из них плачут, но только теперь он понял, что значат их слезы. Это было облегчение. В них перегорели все злые мысли, все обиды. Отныне они были свободны. Девушка, стоявшая рядом, покачнулась и едва не упала от избытка чувств. Дарвей схватил ее за локоть.

  – Осторожнее.

  – Спасибо. – Она достала платок и без всякого стеснения принялась вытирать набежавшие слезы.

   Подошла снова очередь хора и главный певчий умолк. Лигер плавно опустился вниз, но это был еще не конец. Пение монахов становилось все более напряженным. Кульминация была близка. Постепенно один за другим монахи прекращали петь и отступали на несколько шагов назад. Последний из них резко оборвал себя на высокой ноте, и в воздухе повисло напряженное молчание. Оно длилось не больше десяти секунд, но Дарвею показалось, что прошла целая вечность.

   Лигер призывно поднял руки. Его громогласное "Славься" опрокинуло светильники. Поднявшийся ветер заставил трепетать тяжелые парчовые флаги, развешанные на стенах. Впереди стоящие покачнулись, а мраморные статуи святых повернулись вокруг своей оси.

   И тут Дарвей почувствовал, что поднимается в воздух. Пол так внезапно ушел у него из-под ног, что он вскрикнул от неожиданности. Теперь в воздухе парили двое – он, возле самого входа в храм и Лигер. Люди испуганно расступились.

   Монах бестолково махал руками, пытаясь спуститься вниз, но у него ничего не получалось. Дарвей заметил обеспокоенные лица служителей ордена, кое-кто ему даже показался знакомым. Еще не хватало, чтобы его узнали.

  – Проклятье! – выругался Дарвей, неумолимо поднимаясь вверх.

   Теперь внимание всех присутствующих сосредоточилось на нем. Он висел в воздухе, поддерживаемый невидимыми силами. Интересно, если Лигер прекратить петь, он опуститься плавно или разобьется о пол? Жаль портить мозаику, она очень древняя...

   С высоты Дарвей обнаружил то, чего не видел никогда ранее. На полу среди основной мозаики был скрыт еще один рисунок – полное солнечное затмение. Стоило повернуть голову, как свет, падающий под другим углом, выявлял идеально круглый черный диск в обрамлении белых всполохов. По кругу диска витиеватым серым шрифтом было выложено слово. Монах прищурился, пытаясь разобрать его. Это было не просто: вися в воздухе, не имея под собой твердой опоры, он находился в постоянном движении.

  – О, Господи! – воскликнул мужчина.

   Ему все-таки удалось прочитать таинственное слово.

   Это было ничто иное, как его собственное имя. В этот момент Лигер закончил петь и Дарвей рухнул вниз с высоты шести метров. Почему он остался жив после падения и даже умудрился ничего не сломать – оставалось загадкой. Ему и раньше приходилось падать, но не с такой высоты и не на каменный пол.

  – Дарвей!

   Чьи-то заботливые руки обхватили его за плечи. Руки были женскими, голос тоже. Он приоткрыл глаза и увидел знакомое лицо.

  – Лета?..

  – Вы живы? Вы...

  – Со мной все в порядке, – поспешно прервал ее Дарвей и сам удивился своим словам. – Ушибся немного и только.

  – Где вы пропадали? Малем с Клиффом весь город перевернули!

  – Ты знаешь, где они?

  – Конечно.

  – Отлично. Тебя ко мне направило само небо.

   Девушка повернула голову и сказала с тревогой:

  – Сюда идут монахи. Вы можешь идти?

  – Да, кажется...

   Она помогла ему подняться. Хромая, он направился к выходу. Толпа перед ним почтительно расступалась. Люди перешептывались, показывая на него пальцем. Какой-то добродетельный калека, пораженный увиденным, сунул ему в руку костыль.

  – Эй, постойте! – за их спиной раздался повелительный оклик.

   Но Дарвей и не думал останавливаться. Казалось, он ничего не слышал. Но скрыться не удалось. Трое хмурых монахов обогнали его и перегородили ему путь.

  – Пропустите, пожалуйста... – заломила руки Лета. – Этому человеку нужен врач, ему очень плохо.

   В этот момент у Дарвей очень удачно пошла кровь из носа. Он придал лицу выражение, какое, по его мнению, должно быть у живого покойника. Монахи посмотрели на него и поморщились.

  – Что вы стоите? – расхрабрилась девушка. – Человек упал с такой высоты, и наверняка переломал себе все кости.

  – Что-то непохоже, раз он сам встал.

  – Это потому, что у него шок, – уверенно сказала Лета, – но он может в любой момент умереть. Истечь кровью. Прямо здесь, в храме. Вам это нужно?

   Служители задумались. Один из них, высокий статный мужчина с черными, как смоль волосами, смерил взглядом оборванного Дарвея и пришел к выводу, что тот особенного интереса не представляет. Еще один нищий, который пришел в храм просить милостыню. Тут его взгляд переместился на костыль, и губы служителя изогнулись в довольной усмешке. Он обернулся к толпе людей и поднял руку, призывая к вниманию:

  – Смотрите! Мы стали свидетелями чуда! Калека вновь обрел возможность ходить!

   Дарвей едва не поперхнулся от возмущения. Сейчас скорые на руку монахи, сделают из него символ чудесного исцеления. Грош цена таким чудесам! Хотя, он все же не разбился, а должен был.

   Левая нога нестерпимо ныла, и костыль оказался весьма кстати. Дарвей, размазав по лицу кровь, согнувшись, опирался на него, прилагая все усилия, чтобы как можно быстрее убраться из поля зрения служителей ордена.

   Как только они оказались на площади, он устремился к знакомому переулку. Там было темно, тихо и что самое главное – безлюдно. Высоко расположенные окна, выходящие в переулок были наглухо закрыты ставнями. Сквозь них не пробивался ни один лучик света. Обитатели этих домов в данный момент веселились где-нибудь на площади.

   Дарвей сел на ступеньки и прислонился к прохладной стене. Ему надо было перевести дух и собраться с мыслями. Лета не отходила от него ни на шаг. Девушка заметно нервничала. Она теребила в руках платок, ставший совсем мокрый от пота. Монах забрал его у нее и приложил к разбитому носу.

  – Ты хорошо выглядишь... – сказал он, криво улыбаясь.

  – Зато вы – отвратительно. Синяки под глазами, весь грязный, изможденный.

  – Ну, спасибо... Хотя мне, собственно, все равно. – Он задумчиво поскреб отросшую за время его скитаний бороду.

  – Вы расскажите мне, что случилось или нет? Вы растворились в воздухе прямо посреди улицы.

  – Вот как... Ты тогда следила за мной?

  – Самую малость.

   Дарвею показалось или она и в самом деле покраснела?

  – Я повернулась посмотреть, как вы уходите, а вы вдруг исчезли.

  – И что ты сделала?

  – Побежала обратно в храм к Малему и Клиффу. Что я могла сделать? – пожала плечами девушка. – Предварительно я заглянула к госпоже Эльбе, чтобы предупредить ее.

  – Разумно. Но как ты обошла все ловушки?

  – У меня хорошая память. Очень хорошая. Тем более, мне больше ничего другого не оставалось. Я знала, что они не найдут выхода из подземелья без посторонней помощи. Это подземелье...Брр... Ни за что не вернусь туда снова. Без вас оно было по-настоящему жутким.

  – А мои друзья?

  – Сначала они мне не поверили, а потом жутко заволновались. Мы стали искать вас. Всю ночь искали, звали, наверное, весь город оббегали. Но все было бесполезно.

   Монах кивнул и согнулся в нестерпимом, выворачивающем внутренности кашле.

  – О, что я болтаю! – всплеснула руками Лета. – Вам же плохо. Какая же я дура!

  – Мне нужно встретиться с Клиффом и поскорее. Надеюсь, он не разучился залечивать раны.

  – Да-да... Конечно. Я проведу вас к нему. Он с Малемом снимает комнату в таверне "Ржавая цапля". Это недалеко отсюда.

   Ему снова пришлось воспользоваться ее помощью. Одной рукой монах опирался на костыль, другой – на ее плечо. Для Леты он был тяжелой ношей, но девушка не жаловалась.