Текст книги "Страшила"

Автор книги: Майкл Коннелли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 29 страниц)

Майкл Коннелли
Страшила

Джеймсу Крамли

за «Последний поцелуй»

Глава первая
«Ферма»

Карвер ходил по операционному залу, наблюдая за работой «Фронта-40». Перед ним стройными рядами стояли вертикальные блоки, или «вышки», как их здесь называли, издававшие негромкое ровное жужжание и напоминавшие Карверу об огромных достижениях новейших электронных технологий. О том, в частности, как много всего можно втиснуть в небольшое пространство. С установкой новой аппаратуры он обрел возможность получать не какие-то жалкие струйки и ручейки, а буквально реки, потоки информации, стекавшейся к нему со всех сторон. И Карвер мог в любой момент наклониться к одному из стоявших на металлических подставках устройств и глянуть, не поступило ли что-то ценное. Это было похоже на добычу золота из породы.

Но намного легче.

Подняв голову, Карвер проверил висевшие под потолком температурные датчики: в зале серверов все пребывало в полном порядке, – потом скользнул взглядом по мониторам находившихся перед ним рабочих станций. Рядом с ним три инженера из его отдела трудились над текущим проектом, подстраивая новую, разработанную им систему, предназначенную для пресечения утечки информации. Все попытки взломщиков проникнуть в святая святых предприятия наталкивались на опыт, талант и целеустремленность Карвера.

Очередной злоумышленник не смог взломать базу данных, зато повсюду оставил следы, своего рода электронные отпечатки пальцев. Карвер с ухмылкой наблюдал, как его люди с помощью поискового устройства отслеживали в потоке трафика местоположение компьютерного адреса, двигаясь, образно говоря, по просыпанным парнем хлебным крошкам прямо к источнику. Скоро Карверу доложат, кто его противник, на какую фирму работает, что искал и какие преимущества рассчитывал получить в случае успеха. Потом последуют ответные действия со стороны Карвера, в результате которых незадачливый хакер будет стерт в порошок. Карвер не проявлял снисхождения к подобным субъектам. Никогда.

Над головой прозвучал зуммер, предупреждавший о том, что в запретную зону вошел посторонний.

– Экраны! – скомандовал Карвер.

Молодые люди почти синхронно набрали на клавиатуре команду, которая активировала защиту, позволявшую скрыть их работу от нежелательных визитеров. В следующую минуту дверь операционной комнаты распахнулась и в помещение вступил Макгиннис в сопровождении незнакомого человека в деловом костюме.

– Это наш операционный зал, а там, за окнами, вы можете видеть то, что мы называем «Фронт-40», – сказал Макгиннис. – Сюда поступает и здесь хранится самая важная информация. Здесь же будут храниться и материалы вашей фирмы. У нас сорок «вышек», контролирующих более тысячи серверов. И разумеется, предостаточно места для архивов наших клиентов. Сколько бы их ни было.

Мужчина в костюме глубокомысленно кивнул.

– Меня волнует не проблема места, а проблема безопасности.

– Именно по этой причине я и привел вас сюда. Хочу представить вам Уэсли Карвера, который, так сказать, носит у нас много разных шляп. Во-первых, он шеф нашего научно-технического отдела, а во-вторых – ведущий инженер и дизайнер этого частного информационного центра. Он расскажет вам все, что необходимо знать клиенту о существующих у нас мерах безопасности.

«Еще одно шоу, чтобы показать товар лицом», – подумал Карвер, пожимая руку мужчине в деловом костюме. Тот отрекомендовался как Дэвид Уэйт из адвокатской конторы «Мерсер и Гиссал» из Сент-Луиса. Карверу сразу пришли на ум твидовые костюмы и отутюженные белые рубашки. Впрочем, на безупречном галстуке мистера Уэйта красовалось-таки жирное пятно от барбекю. Когда потенциальные клиенты приезжали в город, Макгиннис вел их обедать в ресторан Рози, где барбекю считалось главным блюдом.

Карвер повел Уэйта по залу, объясняя назначение тех или иных устройств и приборов, а также давая исчерпывающие ответы на вопросы, которые носивший шелковые носки потенциальный клиент считал нужным задать. Судя по всему, мистер Уэйт прибыл с разведывательной миссией и по возвращении в Сент-Луис ему предстояло рассказать коллегам о своих впечатлениях. Он просто обязан сказать им, что будущее за новыми технологиями и адвокатская контора «Мерсер и Гиссал» тоже должна придерживаться их, если хочет идти в ногу со временем.

Тогда Макгиннис подпишет с конторой выгодный контракт.

Пока они разговаривали, Карвера не оставляли мысли о злоумышленнике, которого в настоящий момент вычисляли его люди. По его разумению, этот парень наверняка не уделяет должного внимания случившемуся и даже не подозревает, какая на него может обрушиться беда. А между тем Карвер и его люди могли аннулировать не только его банковский счет, но и саму его идентичность. Или, еще лучше, подбросить ему в компьютер фотографии мужчин, занимающихся сексом с восьмилетними детьми, а потом вживить в него какой-нибудь зловредный вирус. Не сумев разобраться с вирусом самостоятельно, парень, несомненно, вызовет специалиста, который в процессе ремонта обнаружит эти фотографии и позвонит в полицию.

И тогда злоумышленнику конец. А Страшила сможет записать на свой счет еще одну отраженную угрозу.

– Уэсли? – окликнул Макгиннис.

Карвер вздрогнул и вернулся мыслями к реальности. Как выяснилось, «пиджак» задал очередной вопрос. Между тем Карвер уже успел забыть его имя.

– Извините?..

– Мистер Уэйт интересуется, не было ли случаев проникновения в базу данных нашего информационного центра.

Макгиннис улыбался, так как заранее знал ответ.

– Нет, мистер Уэйт. Вскрыть нашу базу данных невозможно. Хотя такие попытки, конечно, предпринимались. Но все они провалились, а тех, кто пытался это сделать, постигла самая суровая кара.

«Пиджак» с понимающим видом кивнул.

– Мы представляем интересы лучших семейств Сент-Луиса, – сказал он. – И неприкосновенность наших файлов и списков клиентуры имеет для нашей деятельности определяющее значение. Поэтому я и приехал к вам лично.

«А еще для того, чтобы посетить за наш счет стриптиз-клуб, куда тебя непременно отведет Макгиннис», – подумал Карвер, но озвучивать свои мысли не стал и вместо этого изобразил на губах любезную улыбку, которой, однако, не хватало тепла. Потом, возблагодарив мысленно Макгинниса за то, что тот напомнил ему фамилию потенциального клиента, произнес:

– Не беспокойтесь, мистер Уэйт. Ваши мешки с зерном на этой «ферме» будут в полной безопасности.

Уэйт одарил его ответной улыбкой.

– Именно это я и рассчитывал услышать, – произнес он.

Глава вторая
Бархатный гроб

Когда я вышел из офиса Крамера и двинулся по проходу в сторону своего сектора, все, кто находился в зале новостей, наградили меня продолжительными взглядами, а когда на тебя так смотрят, путь кажется вдвое длиннее. Записки в розовых конвертах обыкновенно разносили по пятницам, и сотрудники уже были в курсе, что я получил «черную метку». Ибо в последнее время розовые конверты в большинстве случаев содержали не стандартные вызовы «на ковер», а уведомления об увольнении по сокращению.

Поглядывая исподтишка на меня, работавшие в зале люди испытывали облегчение при мысли, что «черная метка» досталась мне, а не им. При всем том они отлично понимали, что от подобной судьбы никто не застрахован. И одновременно с облегчением испытывали чувство тревоги, задаваясь вопросом, кто получит аналогичный розовый конверт в следующую пятницу.

Впрочем, когда я добрался до своего сектора, миновав висевший в этом месте под потолком логотип отдела, на меня уже никто не смотрел. Благополучно проскользнув в свою кабинку и опустившись на стул, я мгновенно скрылся из виду, как солдат, провалившийся в лисью нору.

Сразу же зазвонил телефон, на дисплее которого обозначился номер моего приятеля Лэрри Бернарда. Его ячейка находилась через две от моей, но он знал, что если явится ко мне, так сказать, во плоти, то это снова возбудит ненужный ажиотаж у обитателей новостного зала, которые начнут один за другим заходить ко мне и задавать обычные в таких случаях банальные вопросы. Репортеры – животные стадные.

Я надел наушники и нажал кнопку переговорного устройства.

– Привет, Джек, – сказал Лэрри.

– Привет, Лэрри, – ответил я.

– Итак?

– Что «итак»?

– Что хотел от тебя Крохобор?

Так прозвали Ричарда Крамера из-за того, что он, работая у нас несколько лет назад выпускающим редактором, придирался к репортерам по мелочам и уделял основное внимание правильному оформлению, а не качеству публикаций. У Крамера имелись и другие прозвища, использовавшиеся сотрудниками в зависимости от ситуации.

– Ты отлично знаешь, чего он хотел: уволить меня. И сегодня я наконец сподобился получить соответствующее уведомление.

– Вот дьявольщина! Выходит, тебе дали пинка под зад?

– Совершенно верно. Но запомни, что нынче это называется вынужденным расставанием.

– Тебе, наверное, нужно собрать вещи? Хочешь, помогу?

– Не надо. Мне предоставлено на сборы две недели. Но после двадцать второго я уж точно стану частью истории этой газеты.

– Две недели? Но почему он дал тебе две недели?

Обычно уволенным предлагалось очистить ячейку незамедлительно. Такой подход стали практиковать после происшествия с одним из уволенных репортеров, дорабатывавшим до конца месяца. Он стал появляться на своем рабочем месте с теннисным мячом, который сжимал в пальцах, крутил и тискал, а также бросал об пол или об стену. Только много позже узнали, что мяч у него каждый день был новый и он, улучив удобную минутку, ходил в туалет и спускал его в унитаз. Примерно через неделю после ухода этого парня выяснилось, что в редакции произошел тотальный засор канализационных труб, имевший катастрофические и в прямом смысле дурно пахнущие последствия.

– Две недели даны мне с условием, что я введу в курс дела нового сотрудника, взятого на мое место.

Лэрри с минуту молчал, словно размышляя над тем, насколько унизительно натаскивать человека, пришедшего тебе на замену. Но что касается меня, то я думал об этом в другом ключе. Все-таки двухнедельная оплата – неплохие деньги, а я не в таком положении, чтобы от них отказываться. Это не говоря уже о том, что две недели предоставляли мне время попрощаться как должно со своими коллегами и даже насолить кое-кому из них напоследок. Честно говоря, мне не улыбалось выходить сейчас в сопровождении охраны из зала, держа в руках картонную коробку, наполненную моим нехитрым скарбом. На мой взгляд, это даже более унизительно, нежели натаскивать преемника. Конечно, отныне за мной будут следить, чтобы не приносил с собой на работу, скажем так, теннисные мячи, но я не собирался делать ничего подобного. Это, знаете ли, не в моем стиле.

– Значит, он так тебе прямо и сказал? Еще две недели – и проваливай?

– Ну что ты. Он пожал мне руку и заметил, что я очень симпатичный парень и мне обязательно следует попробовать свои силы на телевидении.

– Вот гад, а? По такому поводу просто нельзя не выпить, не так ли?

– Обязательно выпьем. Даже не сомневайся.

– Как все-таки несправедливо…

– В этом мире полно несправедливостей, Лэрри.

– А кого берут на твое место? Похоже, им нужен тип, который не создавал бы никому проблем.

– Анджелу Кук.

– Подойдет. Копам она, во всяком случае, понравится.

Хотя Лэрри считался моим другом, мне не хотелось обсуждать с ним в данную минуту перипетии этого дела. Мне требовалось посидеть в одиночестве и подумать о том, как быть дальше. Я приподнялся на стуле и посмотрел поверх окружавших мою ячейку легких четырехфутовых стенок на других сотрудников. Все они, казалось, напрочь обо мне забыли. Потом бросил взгляд в сторону застекленных офисов редакторов. Крамер стоял в своем «аквариуме» в полный рост и обозревал сквозь стеклянную стену новостной зал. Когда наши глаза через некоторое время встретились, он поторопился перевести взгляд на моего коллегу в соседней ячейке.

– И что ты теперь будешь делать? – спросил Лэрри.

– Я еще не думал об этом. Но собираюсь. Кстати, куда бы ты хотел пойти выпить – в «Биг Ванг» или «Шорт-стоп»?

– В «Шорт-стоп». В «Биг Ванге» я был вчера вечером.

– В таком случае в «Шорт-стопе» и увидимся.

Я хотел уже было повесить трубку, но тут Лэрри задал мне еще один вопрос. Весьма существенный.

– Он, случайно, не сказал, под каким номером ты проходишь?

Вот оно. Лэрри, ясное дело, хотел выяснить, каковы его собственные шансы на выживание в последнем раунде затеянного корпорацией кровопускания.

– Когда я вошел, он начал распространяться о том, какой я хороший работник и как трудно ему было принять это решение. А в конце сообщил, что в списке уволенных я числюсь на девяносто девятом месте.

Двумя месяцами раньше в редакции объявили, что в целях оптимизации расходов и ублажения наших корпоративных богов число постоянных сотрудников будет сокращено на сто человек. Так что я позволил Лэрри озаботиться на минутку вопросом, кто окажется сотым, а сам тем временем снова бросил взгляд в сторону офиса Крамера. Он по-прежнему стоял у стеклянной стены своего «аквариума».

– На твоем месте, Лэрри, я бы опустил сейчас голову пониже, – сказал я в микрофон. – Ибо вешатель в данный момент гипнотизирует взглядом зал, высматривая жертву под номером сто.

Сказав это, я нажал кнопку отключения, но наушники с головы не снял. Полагал, что это удержит кое-кого из коллег от личного визита в мою ячейку. Лэрри Бернард способен в течение пары минут растрезвонить всем нашим приятелям о факте свершившегося «вынужденного расставания», после чего они могли заявиться ко мне с ненужными словами сочувствия и утешения.

Сейчас мне следовало сосредоточиться на дописывании репортажа об аресте подозреваемого по делу о заказном убийстве, которое раскручивал отдел по расследованию убийств полицейского управления Лос-Анджелеса. После этого я мог с чистой совестью оставить новостной зал и отправиться в ближайший бар, дабы выпить по поводу завершения своей карьеры журналиста крупного печатного издания. Ничего другого мне просто не оставалось. В данный момент на рынке не существовало ни одной газеты, которая согласилась бы взять в свой штат криминального репортера с возрастом за сорок. Особенно при переизбытке дешевой рабочей силы в лице алчущих работы выпускников факультетов журналистики вроде Анджелы Кук. Все они изучили новейшие технологии в сфере средств массовой информации и были готовы вкалывать буквально за гроши. Если разобраться, я был своего рода мамонтом, и мое время подходило к концу, как подходили к концу времена классических газет, печатавшихся типографской краской на специальной газетной бумаге. Сейчас обозначился уклон в сторону Интернета, онлайн-репортажей и блогов, снабженных к тому же телевизионными роликами с места событий. Телефоны же криминальные репортеры теперь чаще использовали для отсылки сообщений и фотографирования, нежели для переговоров со свидетелями и информаторами. Так что утренние газеты теперь можно с полным на то основанием назвать «Дневные размышления о случившемся», ибо все события, происходившие ночью, почти мгновенно отображались и фиксировались на сайтах Интернета.

У меня в наушниках послышался зуммер телефона, и я уже подумал, что звонит моя бывшая жена из вашингтонского новостного бюро, прослышав о сокращениях в нашей редакции. Однако на дисплее вместо ее номера высветились два слова: «Бархатный гроб». Должен признать, что я испытал некоторое потрясение, так как Лэрри при всем старании не мог еще донести известие о моем увольнении до широкой общественности. Хотя разговаривать с новым абонентом мне и не улыбалось, я тем не менее снял трубку. Разумеется, звонил Дон Гудвин, назначивший сам себя летописцем и хроникером всего того, что происходило в последнее время в «Лос-Анджелес таймс».

– Только что узнал, – сказал он.

– Когда?

– Говорю же: только что.

– Как? Я сам узнал об этом меньше пяти минут назад.

– Брось, Джек. Ты же понимаешь, что я не могу раскрывать свои источники. Считай, что в зале новостей у меня повсюду установлена прослушка. Ты едва успел выйти из офиса Крамера, а я уже знал о том, что ты попал в «тридцатый лист».

«Тридцатым листом» Дон называл список журналистов, уволенных из газеты с того времени, когда она начала клониться к упадку. Возможно, потому, что на сленге журналистов слово «тридцать» означало «конец истории». Гудвин и сам попал в этот лист. В свое время он тоже работал в «Лос-Анджелес таймс» и даже весьма успешно продвигался по служебной лестнице, но потом издание сменило владельца, что принесло изменения и в финансовую политику. Когда Гудвин отказался работать больше и интенсивнее с меньшим числом сотрудников, ему намекнули, что стоит подумать о другой работе. В те времена неугодным сотрудникам, соглашавшимся без лишнего шума уйти из газеты, еще предлагали неплохие отступные. Потом, когда владевшая «Лос-Анджелес таймс» корпорация попросила включить ее в федеральную программу защиты от банкротства, перестали.

Короче говоря, вовремя подсуетившийся Гудвин получил свои отступные и открыл небольшое электронное издательство с собственным сайтом, где вел блог, повествуя во всех подробностях о внутренней жизни «Лос-Анджелес таймс». Свой сайт он назвал «бархатный гроб.com» – это мрачноватое название апеллировало к временам расцвета газеты, когда работать в ней было столь комфортно, что однажды попавший в нее человек соглашался оставаться в команде до конца своих дней. Однако в связи с постоянными сменами владельцев, идеологии, финансовыми неурядицами и сокращениями штата газета все больше начинала напоминать простой сосновый ящик, куда, по мнению Гудвина, ей и предстояло сыграть в самое ближайшее время. Именно об этом – то есть о неизбежном падении могущественного некогда издания – Гудвин и писал в своем блоге, отслеживая каждый шаг, ведший в этом направлении.

Его блог обновлялся чуть ли не каждый день, и сотрудники, хотя и тайно, с энтузиазмом читали и обсуждали его. Сомневаюсь, однако, что за пределами массивных, как у бомбоубежища, стен «Лос-Анджелес таймс» все это хоть кого-нибудь интересовало, поскольку и без блога было понятно, что эта газета, так же как и классическая журналистика в целом, катится в тартарары, и это давно уже никакая не новость. Даже хранимая Богом старейшая «Нью-Йорк таймс» ощущала значительные неудобства из-за того, что общество все чаще обращалось к Интернету за новостями и рекламой. Так что писания Гудвина по большому счету представляли для меня лишь бесконечный рассказ о том, как распределялись и перераспределялись места на палубе «Титаника».

Впрочем, еще две недели – и все это перестанет меня задевать. Я стал мысленно делать прикидку, чем буду заниматься в дальнейшем, в каковой связи вспомнил о хранившемся в памяти моего компьютера некогда начатом, но давно уже заброшенном мной романе. Я решил, что, когда вернусь домой, сразу же вызову его из небытия и попытаюсь определить, чего он стоит. По моим подсчетам, сбережений мне должно было хватить месяцев на шесть безбедной жизни. Кроме того, у меня имелись кое-какие акции, хотя и сильно упавшие в цене после последнего кризиса на бирже. Но все-таки при необходимости их можно продать. Кроме того, я мог сменить машину и экономить на бензине, катаясь на некоем подобии консервной банки с гибридным двигателем, такие транспортные средства в нашем городе все больше входили в моду.

Прошло совсем немного времени после вручения мне «черной метки», а я уже начал подумывать, что увольнение открывает передо мной неплохие, в сущности, перспективы. Дело в том, что в глубине души каждый журналист лелеет мечту стать писателем. Между искусством и ремеслом существует известная разница, и пишущий человек подсознательно стремится к тому, чтобы его воспринимали как художника. Почему бы и мне не попробовать себя на этом поприще? – мысленно произнес я, втайне надеясь, что хранившийся у меня в компьютере незаконченный роман, сюжет которого я даже не мог до конца припомнить, может стать для меня пропуском в новую счастливую жизнь.

– Тебя попросили удалиться сегодня? – спросил Гудвин.

– Нет. Дали возможность поработать еще пару недель, если я соглашусь натаскать своего преемника. Я согласился.

– Как это, на хрен, благородно с их стороны! Они что – решили, что гордость и человеческое достоинство уже ничего не значат?

– Если честно, мне чертовски не хотелось выходить сегодня из редакции с картонной коробкой в руках. Кроме того, плата за две недели – не такие уж плохие деньги.

– Но ведь ты не считаешь это справедливым, не так ли? Сколько ты на них вкалывал? Шесть, семь лет? И за все труды они дали тебе лишь две недели?

Он пытался выманить у меня какую-нибудь резкую ремарку. Но я тоже репортер, и все эти приемы мне хорошо знакомы. Ему требовалось нечто остренькое, жареное – такое, чтобы можно было вставить потом в свой блог. Но я на это не купился и сказал Гудвину, что у меня нет никаких комментариев для «Бархатного гроба» относительно произошедшего. Пока по крайней мере я еще числюсь в составе редакции. Гудвина этот ответ, ясное дело, не устроил, и он продолжал донимать меня вопросами в надежде узнать мое мнение по поводу сложившегося в редакции положения. Неожиданно я услышал в наушнике пиканье, наведшее меня на мысль, что кто-то пытается дозвониться мне по параллельному аппарату. Я бросил взгляд на дисплей, но вместо номера или идентификационного кода обнаружил на нем ряд «иксов» – хххххх. Тогда я подумал, что со мной пытаются связаться через коммутатор, причем делает это человек, который скорее всего не знает моего номера. Лорейн, телефонный оператор зала новостей, сидевшая в ячейке на возвышенном рабочем месте, переключила на меня неизвестного абонента, ибо последнему, похоже, удалось убедить ее в важности информации, которую он хотел довести до сведения вашего покорного слуги.

Я решил побыстрее отшить Гудвина.

– Послушай, Дон, как я уже говорил, комментировать случившееся мне не хочется. Кроме того, меня вызывают по другому аппарату. И похоже, по работе.

Сказав это, я торопливо нажал кнопку отключения, чтобы избавить себя от новых словесных атак Гудвина, не терявшего надежды пополнить свой блог за счет моих высказываний по поводу увольнения, после чего снял трубку параллельного аппарата и поднес к уху.

– Джек Макэвой у телефона, – произнес я, надавив на соответствующий тумблер.

Ответом мне послужило молчание.

– Здравствуйте, меня зовут Джек Макэвой. Чем могу помочь?

Наконец звонивший соизволил произнести несколько слов. Вернее, соизволила, ибо звонила особа женского пола, каковую я мгновенно идентифицировал как необразованную чернокожую бабенку из бедного квартала.

– Макэвой? Вы когда скажете правду об этом деле, Макэвой?

– Кто со мной говорит?

– Вы все врете, Макэвой. Вы – и ваша газета.

«Ах, если бы это и вправду была моя газета», – подумал я, но сказал другое:

– Мадам, если вы назовете свое имя и сообщите, в чем заключаются ваши претензии, я, так и быть, выслушаю вас. В противном случае…

– Они говорят, что Мизо – совершеннолетний. А это наглая ложь и дерьмо цыплячье. Кроме того, никакой шлюхи он не убивал.

Я сразу понял, кто мне звонит и почему. Такие звонки проходили у нас по разряду «протесты невиновных». Обычно мне звонили матери или подружки подозреваемых, чтобы сообщить, что все было по-другому и я все не так написал. Такого рода протесты поступали постоянно, но мне, по счастью, осталось выслушивать их очень недолго. Обдумав все это, я решил спустить дело на тормозах. Очень вежливо и очень быстро.

– Кто такой Мизо?

– Зо. Мой сын Зо. Иначе говоря, Алонзо. Он ни в чем не виноват, а кроме того, он несовершеннолетний.

Я знал, что она скажет дальше. Не секрет, что абсолютно все подозреваемые невиновны. Никто не звонит вам с сообщением, что полиция поступила правильно и что их сын, муж или любовник совершил все то, в чем его обвиняют. Никто, кроме того, не звонит вам из тюрьмы, чтобы признаться в содеянном. Как известно, все преступники сидят за то, чего не делали, или по ложному обвинению. Я одного только не мог понять – почему она в своей протестной речи упомянула некоего Алонзо. Насколько я помнил, о задержанных с таким именем мне писать не приходилось.

– Мадам, вы уверены, что обратились к нужному человеку? Боюсь, о парне с таким именем я никогда не писал.

– Как так не писали? Передо мной лежит газета со статьей, подписанной вашим именем. И в ней сказано, что он засунул труп той шлюхи в багажник, и прочая чушь в том же роде.

Элементы головоломки наконец сложились у меня в мозгу в цельную картину. Случай, о котором она упоминала, имел место на прошлой неделе, и я написал о нем не статью, а заметку, поскольку в редакции он никого не заинтересовал. Некий юный наркодилер придушил одну из своих клиенток и засунул труп в багажник ее же автомобиля. Хотя это было межрасовое преступление, ажиотажа оно не вызвало, ибо задушенная девушка обладала не только белой кожей, но и патологической привязанностью к зелью, в каковой связи это дело перекочевало в разряд наркоманских разборок, а они происходили постоянно. В самом деле, стоит только начать курсировать по южному Лос-Анджелесу в поисках героина или крэка, можете не сомневаться: серьезных неприятностей вам не миновать. И главное, симпатий со стороны широкой публики при таком раскладе вам не дождаться. Да и со стороны репортеров тоже. Так что на газетных страницах место при описании такого рода происшествий экономили. Небольшая заметка – вот и все, на что можно претендовать в подобном случае.

Тут я подумал, что имя Алонзо незнакомо мне по той причине, что в полиции имен задержанных подростков репортерам не называют, а подозреваемому, если мне не изменяет память, не более пятнадцати-шестнадцати лет.

Пододвинув к себе стопку газетных номеров за прошлый месяц, я быстро пролистал ее и нашел в разделе криминальных новостей упомянутую заметку, датировавшуюся позапрошлым вторником. Расправив на столе нужную страницу, я внимательно перечитал свой материал. На статью или репортаж он действительно не тянул, однако выпускающий редактор по какой-то неведомой мне причине поставил под ним мое имя. Если бы не это, то разговаривать с данным абонентом мне бы не пришлось. Как говорится, не повезло так не повезло.

– Итак, ваш сын Алонзо, – произнес я в трубку, – был арестован две недели назад по подозрению в убийстве некоей Дениз Бэббит. Я правильно излагаю?

– Я уже сказала вам, что все это ложь.

– Положим… Но вы именно эту историю имеете в виду, не так ли?

– Да, эту. И меня интересует, когда вы напишете об этом случае правду.

– А правда заключается в том, что ваш сын невиновен?

– Совершенно верно. Вы все неправильно поняли и написали ерунду, а тем временем моему сыну шьют дело как взрослому, хотя ему всего шестнадцать. Как можно так поступать с мальчиком?

– А у вашего Алонзо фамилия, надеюсь, имеется?

– Уинслоу.

– Значит, он – Алонзо Уинслоу. А вы, значит, миссис Уинслоу?

– Нет, меня зовут по-другому, – с негодованием произнесла она. – Но я не скажу вам свое имя, поскольку вы пропечатаете его в своей очередной лживой статье.

– Нет, мадам. Пока я нигде не буду его печатать. Просто хочу знать, с кем разговариваю.

– Тогда зовите меня Вандой Сессамс. Повторяю, я не хочу, чтобы мое имя фигурировало в вашей газете. От вас мне нужно одно: чтобы вы напечатали правду об этом деле. Назвав моего мальчика убийцей, вы уничтожили его репутацию.

Слово «репутация» в протестных звонках употреблялось очень часто. Но в данном случае его использование меня откровенно рассмешило, особенно после того, как я еще раз просмотрел свою заметку.

– Я написал, что его арестовали по подозрению в убийстве, миссис Сессамс. Но тут никакой ошибки нет, ибо дело совершенно ясное.

– Да, его арестовали. Но он никого не убивал. Мой мальчик не мог обидеть даже мухи.

– Полиция, однако, утверждает, что на него было заведено дело еще в двенадцатилетнем возрасте, когда его взяли за продажу наркотиков. Это тоже, по-вашему, ложь и дерьмо цыплячье?

– Ну приторговывал парнишка «дурью» на углу – и что с того? Это вовсе не означает, что он способен кого-то придушить. Между тем полиция необоснованно обвиняет его в убийстве, а вы закрываете на правду глаза и во всем с ней соглашаетесь.

– В полиции мне сказали, что он сознался в убийстве женщины, а также в том, что спрятал ее тело в багажнике.

– Все это ложь! Он этого не делал.

Я так и не понял, к чему относились ее слова – к преступлению, в котором обвиняли ее сына, или подписанному им признанию. Впрочем, большого значения это не имело, так как я уже собирался уходить. Бросив взгляд на экран компьютера, я заметил в разделе «почта» шесть крохотных «конвертиков» с электронными сообщениями. Все они пришли, после того как я вернулся из офиса Крамера. Похоже, электронные стервятники уже начали кружить надо мной. Читать эти сообщения мне совершенно не улыбалось. Мне хотелось одного: побыстрее завершить никчемный разговор и передать все, что связано с этим делом, в руки своей преемницы Анджелы Кук. Пусть она разбирается с этой вздорной бабой и другими протестующими личностями, твердящими вопреки фактам о невиновности своих родственников. Как говорится, с меня хватит.

– О'кей, миссис Уинслоу…

– Ошибочка! Моя фамилия Сессамс, как я уже вам говорила. Похоже, вы и в своем деле постоянно допускаете ошибки.

Надо сказать, что эти ее слова здорово меня задели. И я, прежде чем ответить ей, сделал небольшую паузу, чтобы успокоиться и собраться с мыслями.

– Извините, миссис Сессамс. Давайте договоримся так: я еще раз просмотрю все материалы по делу вашего сына и, если обнаружу что-либо обнадеживающее, о чем можно написать, обязательно перезвоню вам. Ну а пока позвольте пожелать вам удачи и…

– Вы этого не сделаете.

– Чего не сделаю?

– Не позвоните мне.

– Я же сказал: обязательно позвоню, если обнаружу…

– Вы даже не удосужились спросить номер моего телефона. Вам на меня наплевать. Вы такой же сукин сын, как те полицейские, которые хотят посадить моего мальчика за то, чего он не совершал.

С этими словами она повесила трубку. Я же с минуту сидел без движения, размышляя над ее словами, а также о назначении отдела криминальных новостей в нашей газете. Потом посмотрел на свой журналистский блокнот, лежавший на столе перед клавиатурой компьютера. Пока мы разговаривали, я не сделал ни одной записи, ни одной пометки, и она с полным на то основанием могла обвинить меня и в наплевательском отношении к работе.

Откинувшись на спинку стула, я стал медленно исследовать взглядом содержимое своей ячейки. Здесь находились письменный стол, компьютер, телефоны и несколько полок с файлами, журналистскими блокнотами и старыми выпусками газеты. На одной полке помещался переплетенный в красную кожу толковый словарь английского языка – такой старый, что название издательства – «Уэбстер» – почти полностью стерлось с корешка. Этот словарь мне подарила мать, когда я сказал ей, что хочу стать писателем.