Текст книги "Пехота-2. Збройники"

Автор книги: Мартин Брест

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)

Людина війни 1:
Пулеметчик

Пулеметчик – то зла людина, я вам доповідаю.

Во-первых, потому что пулемет, собака такая, охрененно тяжелый. Не, главное, эти сайгаки по три магазина на корсара повесили, калаша через голову – и поскакали. А тут – «ПКС», да с коробом, да ленту набей ручками, да подсумка под запасной короб нема нифига. И хрен хто по своей воле поможет тащить. Не, а на стрельбах – начинается отэто «даааай пошмалять». «Пошмаляй, если потом поможешь почистить». И потом что? Правильно. Хрен хто помогает.

Но вот на выходе… ооооо. На выходе, да на фланге, да с сошек… пулеметчик резко становится самым любимым человеком в группе. Ты гля – уже и ленты помогают набивать, и намучивают где-то (в соседней роте) еще коробов, и тянут это всё, и не пищат, бо патронов бывает или очень мало, или мало, но больше уже не поднять. И на выходе да в посадке «покемон» – то первое дело. Ты еще «муху» не взвел и не понял, куда шмальнуть, а пкм-щик уже к земле всех прижал и дает короткими, красиво – так, та-тах, та-та-тах, – тяжелые пули щепят ветки и странно поют в воздухе.

Замолк пулик, и ты мучительно думаешь: то перезарядка чи капець? А не, опять слышно, фух, снова засандалил злыми короткими.

Пулемет этим ранним восточным холодным утром – не тяжеленная железка, а изогнутая лира, которую касается прекрасными мраморными пальцами изящный ангел. Пулик да еще карманная артиллерия – то, что резко повышает наши шансы пить растворимый кофе со сгущом через полчаса на опорнике, а не валяться и хлюпать кровью среди раскидистых акаций в редкой донбасской зеленке.

Люби пулеметчика – он твой злой брат, который работает с фланга.

Тридцать пять

Этой истории не было. Точнее так – она была, только разорванная на много-много кадров, моментов, кусочков, происходивших в секторах, волнах и годах. Ну и, если честно, – ее не должно было быть, ведь она рассказывает об «аватарке» на передке, а ни черта не о героическом чем-то. И в главной роли – не я, а просто главный герой. Он. Он лучше, чище, смелее, умнее и главное – он моложе.

Ведь на войне он только месяц, и ему всего тридцать пять.

* * *

Окрестности СТАРОГНАТОВКИ, двадцатое октября 2015 г., примерно 22:00.

… Я выкашлял землю, аккуратно снял с себя каску, потом стащил АКС. Взялся за ствол, размахнулся и изо всех оставшихся сил ударил его. Неумело, зато быстро и от души. Раскладной приклад прилетел в голову, ухо брызнуло кровью, и Витя как-то кособоко сел на задницу прямо в траншее. Сверху посыпались комья прекрасного донбасского чернозема.

Бить дальше не хотелось. Хотелось махнуть стакан военного коньяка, пополоскать рот и почему-то вымыть руки. Легкие горели, в глазах плавали дурацкие звездочки. Витя мотал головой и что-то промычал.

– С днем рождения, бля, – выплюнул я в октябрьскую ночь.

И ночь, только что пластаемая линиями очередей, конечно же, промолчала. Витя заерзал и опять загундел. Вдруг стало холодно.

Был поздний октябрь пятнадцатого, и к этому времени наш кусок линии фронта не двигался уже черт знает сколько времени. Летняя попытка семьдесятдвойки отжать Белокаменку и выйти под Новоласпу окончилась неудачей, и хотя разменялись мы в нашу пользу, но дырявая линия РОПов и ВОПов не сдвинулась ни на миллиметр. И сквозь эту линию ходили все. Ходили «мощные контрабасы» с десятью килограммами сливочного масла и пятью палками колбасы. Периодически их ловили наши доблестные правоохранители и выдавали за большую победу на ниве борьбы с незаконным оборотом, ага. Ходили мы, пересекая поля и жидкие «зеленки» и забредая в тыл к сепарам. И ходили они.

В девяноста процентах случаев то, что называлось в наших сводках «проход ДРГ», обозначало сепарскую ротацию. Обычные мужики, жившие в Старогнатовке и Новогригоровке, служили в армейских корпусах Дээнерии, и тогда, в октябре пятнадцатого, эти самые корпуса могли позволить себе двухнедельные ротации. И вот героический воин-сепаратист, просидев две недели в окопе возле какой-нибудь Новоласпы или Петровского, уходил на ротацию – сдавал автомат, броник и бк, собирал в пакет «Алокозай» грязные шмотки, совал в карман бабло и темной тоскливой ночью вместе с несколькими земляками, «вковтнув» для храбрости, шел через лінію бойового зіткнення к своей семье в подконтрольное нам село. Он ложбинками проходил через фронтлайн, а уже утром со своими сослуживцами пил пиво возле магазина в Старогнатовке, лениво наблюдая за нами, скупающими в том же магазине колбасу, хлеб, майонез и сигареты. В самой Старогнатовке одновременно находились, да и находятся сейчас, около ста – ста пятидесяти человек, воюющих на той стороне. В Гранитном – и того больше. АТО такое АТО…

Иногда мы обнаруживали эти мелкие группы. Так а хера их обнаруживать, если каждое второе воскресенье месяца, с расстояния в четыреста-пятьсот метров мы видели эти пятнышки? Само собой, мы ни черта не могли понять, есть у них оружие или нет, кто это вообще, и самое главное – что делать? А когда армия не знает, что делать, она вспоминает свое название: Збройні Сили України, с удовольствием находит слово «Збройні», берет эту самую зброю и выжидающе смотрит на командира.

Командир обычно приходит на спостережник, берет теплак и минут пять смотрит на ленивое и неторопливое движение сепаров в сторону семьи, теплого дома и утреннего пива. Потом садится на корточки, стреляет у наряда сигарету и начинает мощно думать, и думает долго, секунд сорок. Роняет в пространство «… а я хер его знает, может и дээргэ… ибу я…», поворачивается к замершей в ожидании пехоте и словно нехотя выплевывает: «а ну, давай парочку перед ними, там посмотрим». Через полминуты звонко ухает АГС, и пара маленьких злых цилиндриков уносится, наматывая на себя нити холодного мутного воздуха. Потом еще пара. Потом еще. И вот тут – сепары или уходят обратно, ища новые дырки в нашей линии, чтоб пробраться домой, или… или самые упертые продолжают упорно лезть вперед. Лежка-перебежка, все дела, и поди угадай – чего он там мечется?

Поэтому командир берет «моторолу» и говорит что-то типа: «Танцор – Змее. Вижу движение на поле перед Кондором, прошу дозволу отработать штатными средства́ми». И через полминуты Змея отвечает что-то в стиле: «Змея – Танцору. Работайте при загрозе життю особового склада». Типичный разговор по рации, сказанный для тех, кто пишет эти разговоры, и сберегший кучу наших жизней. И пока идут эти переговоры, кто-то из пацанов, обдирая руки, дозаряжает ленту АГСа, бо «улиток» только две, и надо постоянно держать их снаряженными, а второй – насыпает «примерно туда», пытаясь скорректироваться ночью, сверяя прицел, картинку в теплаке и собственное разумение принципа навесной стрельбы. И иногда после этого в поле остывают три взрослых человека, не дошедших до дому, которым не повезло – они выбрали не ту сторону тогда и не ту ложбину сейчас. И жизнь продолжается дальше, и завтра утром, выехав в магазин за сигаретами, водой и кофе, ты можешь увидеть рано постаревшую женщину, немного растерянно стоящую у дверей и почему-то смотрящую туда, откуда ты приехал – на восток.

В десяти процентах случаев пресловутое «дрг» было именно ДРГ – с оружием, в силах тяжких, и именно их мы и боялись по-настоящему.

Не было ни «бойових розпоряджень», ни письмових наказів, ничего. Не надо было меряться, кто «передкее» – все в зоне АТО получали свои три штуки «атошных», матерились и выполняли задачи. Да и сама «зона АТО» еще была, это потом ее начали называть «районом проведення антитерористичної операції».

В этом самом районе, чи зоне, чи просто земле, в череде наших опорников была дырка. Ну как – «была дырка»? Таких дырок было немеряно, но эта была рядом с нами, мы про нее думали, и она нам совсем не нравилась. Между позициями «Гора» и «Ромашка» был примерно километр изрезанного оврагами незасеянного пространства, и вот зуб даю – ходили по ним так, шо аж гай шумел.

А нас осталось… маловато. Откровенно мало. После дембеля третьей волны отдельный мотопехотный батальон из пятисот девяноста организмов сократился до двухсот сорока пяти, а зона ответственности не уменьшилась ни на сантиметр. Мы были в шоке – и только через полгода я пойму, что такое по-настоящему «в шоке», когда дембельнется четвертая волна мобилизации, и добрая треть семьдесятдвойки просто уедет в один день.

Нас было двести сорок пять, и вторая мотопехотная рота вместе с приданным вооружением от роты огневой поддержки, но без расчетов, насчитывала сорок четыре человека.

В армии вообще, когда говорят про количество особового склада, всегда употребляют маты и три выражения: «за штатом», «за списком» и «в наявності». По штату у нас должно было быть семьдесят шесть штыков плюс двадцать два мощных спеца из РВП со своими АГСами, СПГ, ПТУРами и «дашками». По списку – нас было сорок четыре, остальные графы в «форме-раз» зияли прекрасным словом «ВАКАНТ», и я прямо видел за этими дурацкими буквами, написанными моей дрогнувшей рукой, лица моих соседей по большому многоквартирному дому в теплом Киеве, продолжавших жить там, в тылу, и так и не пошедших в армию.

А вот «в наявності»… «В наявності» нас было тридцать три, потому что девять человек были в шпиталях, в СЗЧ, в командировках, короче, где угодно, только не здесь.

Из этих тридцати трех организмов – восемь сидело под терриконом возле Новотроицкого, куда мы переедем через неделю, ну а остальные – были здесь, под Старогнатовкой, держали три опорника с общей зоной ответственности в одну тысячу семьсот метров линии фронта. Дырявой линии фронта, через которую постоянно кто-то пытался ходить.

Наша разведка приходила к комбату, залезала ему на голову, доставала зубы и начинала проедать плешь. Зубы у разведки были, плешь комбата росла. «Гора» тогда была нашей позицией, а «Ромашка» – под семьдесятдвойкой, у нас в разведке после увольнения третьей волны тоже маловато людей осталось, и поэтому гордые разведосы, хошь-не-хошь – и в нарядах стояли, и позиции копали, и всеми силами пытались замутить себе разведвыход. Комбат мужественно держался аж до момента, пока в Старогнатовке не увидел очередную группу мужиков, хмуро потребляющих пиво и смотрящих на «збройников» лениво и презрительно. Это были «заробітчане» с той стороны. Комбат вышел из джипа, покачался с пятки на носок в своих понтовых ловах, выкурил чью-то сигарету, хмуро посмотрел в стареющий октябрь и кивнул головой. Разведка, тихо-тихо отступив, шоб не спугнуть, потопала готовиться к выходу. Комбат пил едва теплый растворимый «якобс», разведосы собирали шмот, пехота курила и заряжала аккумы на теплак, и ничто не предвещало того, что банальный «секрет» превратится в черт-знает-что.

А потом что-то не сложилось, кто-то заболел, кто-то был занят, кого-то дернули в штаб первой танковой… и так получилось, что утром, в мой день рождения, когда я стоял в «нижнем» магазине Старогнатовки и выбирал хавку, задача по выставлению секрета упала на вторую роту.

Мы были молоды, прекраснодушны и неопытны, и, честно говоря, именно поэтому все случилось так, как случилось. Ведь первое, что мы должны были сделать тогда, раз уж не удалось отмазаться от задачи, – это связаться с «Ромашкой», свести знакомство с командиром, наладить взаимодействие и хотя бы сообщить им о своих планах. Но связи у нас с ними не было, времени не было, ни черта не было… были только двадцать пять человек, измотанных «два-через-шесть», куча АК и АКМС, две СВДшки, два теплака, два ночника и списанное одеяло.

Двенадцать часов назад

… «Цєвєшка» стояла фиг знает где, метров за семьдесят от душа. Чтоб грязь не разводить. В роли душа выступала ажурная, крашенная белой краской металлическая конструкция с взгроможденной сверху обрезанной шикарной бочкой. Каждый раз, когда заправщики приезжали на опорник, глаза их неминуемо отмечали эту ярко-синюю двухсотлитровую особенность пейзажа.

– О, наша бочка, – обычно говорил кто-то из них. – У нас как раз одна в про@бе числится. Тре командиру сказать.

– Кажи, кажи, – бурчал предыдущий сержант з матзабезпечення Иваныч, рассеянно листая накладные. – Кажи, шо бочка эта наша, всегда была наша и останется тоже нашей, во веки веков, аминь.

– Но вы ж ее где-то взяли? – допытывался заправщик.

– Слухай, ты, топливный элемент. – Сержант презрительно окидывал солдата царственно-скучающим взором. – Может, эта бочка всегда в батальоне была. С самого начала. С четырнадцатого. Может, ее лично командующий сухопутки первому комбату вручал в день основания бата. Может, даже и начальник генерального штаба.

– Шо-то ты звездишь, – с сомнением ворчал служивый, поневоле смотря на бочку с уважением. Бочка хранила гордое молчание.

– А ты на нашу бочку не зазіхай, – говорил Иваныч, выискивая в необъятных карманах мтпшки черную ручку. – Может, не дорос ты еще до бочки. До нашей. И вообще. Может, мы ее у сепаров отжали. Во время героического штурма.

– Ну да, ну да… – лыбился гсмщик. – В бою взяли.

– Может, и в бою, – причмокивал сержант. – А может, мы ее сп@здили на РМТЗ, когда вы бухали на день рождения какой…

– Вооот! – радовался солдат.

– … до беспамятства, – сурово заканчивал Иваныч и размашисто расписывался, каллиграфически подделывая подпись ротного. – А может, нехер бочки терять.

– Это да…

– Х@йда, – подытоживал Валерич и вдруг, резко повернувшись, надсаживался. – Ваханыыыыыч! Скока недолили?

– Короче поехали мы, – бормотал солдат и быстро прятал накладные в тубус от порохового заряда «морковки». – Все, мужики, пока!

– Отож, – ухмылялся старшина и мечтательно кивал на бочку: – Щэ послуужить… послужить…

ГСМщики торопливо лезли в машину, убитый двигатель взрыкивал, пыль смешивалась с дымом, я в подкатанных штанах и шлепках шел к ЦВшке за водой. По воду. Короче, душ мне хотелось. Было тягомотно, и как-то одновременно скучно, непонятно и опасливо.

Все интересные события на опорнике случались, либо когда я мылся, либо – когда стирался. Это я потом, уже под Докучаевском, привыкну к этой странной зависимости, а сейчас я стоял под жиденькой струйкой отдававшей дохлятиной воды и пытался помыться. Мыться одним ведром воды я тоже научусь позже, сейчас я по-богатому влил четыре, в надежде на обильный, хоть и холодный душ. Заворчало двигло, я сунул в рот зубную щетку и попытался одновременно помыться и почистить зубы. Получалось фиговенько. Вода воняла все больше – за несколько недель до этого в озеро, где мы брали воду, упало полпакета из ГРАДа. Рыбы было… немеряно. Еще больше подохло. Вода была мерзкая, но выбора у меня не было. Да и… все так мылись. Чем я лучше других?

Вот. Вот эта мысль билась во мне уже два с половиной месяца. Уверенный, как и большинство людей, в своей личной исключительности и ценности для мира в целом, я нехотя, с треском становился таким же, как и полторы тысячи других мобилизованных в полтавской учебке. Ничем не лучше и не хуже. Я заново учился чувствовать себя частью толпы и ничем от нее не отличаться. Теперь, под Старогнатовкой, мой мир был ограничен тремя десятками человек мотопехотной роты, и… все стало просто. Нужно было делать так, как они. Так же мыться. Так же курить, сидя на краешке окопа. Так же бежать в блиндаж, когда бегут они, и так же не двигаться, если они лениво шляются по РОПу, откуда-то зная, что вот именно этот «выход» – точно не по нам. Я потихоньку становился пехотой, а в пехоте все самое интересное происходит всегда в самый неподходящий момент.

УАЗ-«таблетка», переваливаясь на горбах, зарулил к блиндажам, совершил сложный маневр вокруг полуразобранного «Ниссана» и тормознул четко за двадцать сантиметров до аватарной ямы. Я, стараясь не запылить ноги, топал от душа и наблюдал, как из «таблетки» выкатился невысокий дядька и вступил в диалог с вылезшим из блиндажа ротным. Еще один высокий здоровенный мужик в новенькой пиксельке тут же исчез где-то между блиндажами. Водительская дверка распахнулась, из нее выплыл громадный клуб табачного дыма. Я равнодушно свернул к блиндажу. Кто-то зачем-то приехал. Меня это не касается.

Еще как касалось! Дядька, общавшийся с ротным, имел позывной «Шанхай» и был батальонным начмедом. Наш санинструктор Доки, которому я на третью неделю на РОПе устроил смотр лекарств и долго имел мозг по поводу тактической медицины, сдал меня с потрохами начмеду, который вот-вот дембелялся. Фельдшер, высокий и здоровенный, становился «тимчасово виконуючим посаду» начмеда, следовательно – его посада фельдшера становилась вакантной. А тут такой подарок – приехал мобилизяка, который из себя чуть ли не доктора корчит. Начмед, оседлав и «таблетку», и фельдшера, примчался на опорник, чтобы забрать к себе мобизяну, спокойно сдать посаду и укатить в счастливый дембельский закат.

– Иди сюда, – махнул мне командир.

Я подошел, таки набрав в тапки пылюки, и остановился чуть позади ротного. Ровно месяц назад я был бы не против службы в медпункте батальона, но сейчас… сейчас, спустя эти четыре недели, я уже ни на что не променял бы вторую мотопехотную роту сорок первого отдельного мотопехотного батальона.

– Здравствуй, – протянул мне руку Шанхай.

– Здрасте, – вежливо ответил я. Чугунное выражение «Бажаю здоров’я» все никак не хотело входить в мой небогатый лексикон.

За начмедом возник наш санинструктор и стал злобненько на меня зыркать, вспоминая разнос, крики и мое умничанье.

– У тебя ж высшее образование есть?

– Есть, – тут же похвастался я, вроде бы это была моя заслуга, а не родителей, и зачем-то добавил: – Два.

– Ты… эээ… Мне тут ваш санинструктор посоветовал с тобой поговорить. Насчет тактической этой медицины. Ты вроде специалист? – издалека начал начмед. После слова «два» глаза его заблестели.

Очень хотелось похвастаться, что в учебке я был инструктором по такмеду, с большим трудом обученным полтавским «Рыжим такмедом» и с тех пор козыряющим этим фактом где надо и где не надо. Показать нашивку «немедик» и медрюкзак, формированием (хомячным набиванием) которого я активно занимался. Небрежно кивнуть на книгу «Военная хирургия», которую я в час по чайной ложке пытался осилить. Выпендриться по полной. Ну как же Армия без меня, такого распрекрасного, до этого жила?

Армия, в лице ротного, обернулась и сделала такое выражение лица, которое очень точно называется «на сложных щах».

Я вспомнил Диму Балобина, нашего предыдущего зампотеха. Дима уже дембельнулся, но перед этим, сдавая нам дела и документы, Дима, выставив перед собой роскошную ассирийскую бороду, уронил в пространство золотую фразу: «Самому напрашиваться не надо. И надо знать керівні документи. Работа тебя и так найдет». Я запомнил, и ротный, думаю, тоже.

– Хто, я? Не. То я эта… – сказал я и задумался. Начмед терпеливо ждал, санинструктор, ожидавший моей экстрадиции с опорника в медпункт, качался с пятки на носок. – Короче, я в учебке слушал эта… такмед этот. Слушал. Я.

– А разбираешься? Тут помощь нужна… – взгляд начмеда молил «Сознавайся, боец. Быть тебе фельдшером, колоть тебе цефтриаксон на воде в жопы товарищам віськовослужбовцям, возить аватаров в Волноваху на задувку и жить в домике возле магазина, на глазах у всего штаба…»

– Не, – махнул я головой. – Не навчений я. Не шарю. Вже даже и забув все.

«Не переигрывай» – было написано на лице ротного. Я вздохнул и замолчал. Лицо санинструктора вытянулось. Вася ухмыльнулся и потянул из кармана сигареты.

– Мда, – сказал начмед и тоже вздохнул. – Ну ладно. Ну жалко. Ну, поехали мы.

– Ага, – сказал ротный и затянулся. – А то, може, кофе?

– Не, – опять вздохнул Шанхай. – Кофе мы уже напились. Нам бы фельдшера…

Девять часов назад

В обед Николаич построил роту. Слово «построил» не то что не подходит – оно даже не лежит в том пласте языковых выражений, которыми можно было описать нашу мотопехотную шарагу. Собрал, оторвав людей от стирки, готовки еды и прочих выматывающих бытовых занятий. В середине редкой посадки стоял сбитый кривоватый стол, на лавках которого уместилась добрая половина. Вторая половина особового складу стояла вокруг, курила, плюхала семечки и ожидала. Под ногами крутилась кошка по кличке «Сепарка» и несколько замурзанных котят.

– Так. Треба выставить секрет, между «Горой» и «Ромашкой», – сказал Николаич и сделал долгую театральную паузу. – На ночь. Два человека. Ближе к «Горе», отам, получается, во второй ямке.

– Це ж разведкина задача, – тут же сказал Андрюха.

– Вже наша, – добавил я. – Сегодня передали. Чи передадут.

– Я пойду, – сказал Мастер.

– А на АГСе хто будет?

– Ты сказав – ти і йди, – тут же сказал худой и остроязыкий Серега Президент. – С днюхой, кстаті.

– Ну и пойду, – ответил я и вытащил из чьей-то валяющейся на грязной клеенке пачки синих «прилук» сигарету. – Напугав, мля.

– Пойдешь со мной? – Мастер, бородатый и постоянно серьезный, внимательно на меня посмотрел. – Не зассышь?

– Пойду, – я сунул помятую сигарету в рот.

Попытался сделать вид «мне не страшно» и захлопал по карманам. Толик вытащил зажигалку и кинул мне через стол. Я не поймал. Все молчали.

– Решили, – хлопнул Андрей и обозначил движение в сторону бачка с недочищенной картошкой. Народ загомонил и начал отворачиваться, Серега вытащил телефон.

– Хто это тут решил, шо у нас демократия? Андрюха, ты? Покомандовать захотелось? – вкрадчиво поинтересовался Вася.

Все замерли. Таким тоном ротный говорил только в одном случае, и лучше было послушать. Лис усмехнулся. Андрей, бывший старшиной при предыдущем ротном и привыкший рулить по-своему, опустил голову. Под столом мяукнул котенок.

– ГБР надо, кроме секрета, – сказал ротный.

– Шо? – проворчал Серега.

– Гэ-Бэ-Эр. Группа быстрого реагирования.

– Задлянахєра?

– Чуйка в мене. Херова.

В секрет я не пошел, и не буду врать – я этому ни капли не опечалился. Хорошо, что командир даже и не спрашивал меня, хочу я идти или нет, – это армия, братан, в армии спрашивают «Идешь?» не для того, чтобы принять решение, а для того, чтобы проверить, забоялся ты или нет.

Отказываться было не принято ни в нашей второй роте, ни вообще в Збройних Силах. Отказываться – это «западло».

Все разбрелись по опорнику, и хорошей новостью этого прохладного дня посреди ельника было то, что Толик тоже не должен был идти в секрет. Толик должен был отправиться старшим смены на «Кондор», нашу северную позицию, граничащую с позициями третьей роты. Секрет нами выставлялся на юге.

Мыша пробежала по столу и юркнула в какую-то щель. Свежераспечатанная на волонтерском принтере «форма-тридцать-восемь» готовилась отправиться в буржуйку по причине ее несоответствия керівним документам. Очередного несоответствия очередным документам. Бля. Они объявили мобилизацию, а теперь мы играемся в эти бумажки, вместо того чтобы…

Вместо того чтобы – что? С ухватистым гиканьем штурмовать Новоласпу?

Фу, дурные мысли в голову лезут. А в армии оно как – если лезут дурные мысли, то треба заняться делом. И уж точно не составлением документации.

Я плюхнулся на нару и поерзал на сером одеяле. Вот странные мыши создания – пенопласт жрут, а одеяло – нет. Загадка пищеварения. Стащил с гвоздя плитоноску, потом бронешапку, взвалил на многострадальное одеяло и уставился на сумку.

На английском черном бауле, изрядно испачканном плодородной донбасской землей, завела привычку спать мелкая рыжая лохматая собака по кличке «Собака». Днем она дрыхла, нещадно храпя, вечером уматывала в посадку, а эстафету по храпу принимал Лис. Храп сопровождал меня круглые сутки, и со временем я перестал обращать на него внимание, мало того, иногда, когда Саня замолкал, я просыпался и валялся, втыкая в потолок и борясь с желанием выйти и покурить. Обычно желание побеждало.

Собака по кличке «Собака» зевнула, всхрапнула и поежилась. Сгонять ее было жалко, и я аккуратно просунул руку, нащупав грязными пальцами мою прелесть, мое сокровище и мою ценность – присланный волонтером из Львова ночник.

Ночник был с головным креплением, стоил немеряно денег, был аккуратно уложен в картонную коробку, и я хотел подогнать его, увидеть, как оно будет с каской работать, и вообще – ну хоть как-то подготовиться. Командир, в неизвестной мудрости своей, назначил меня любимой женой, то есть, в «гэ-бэ-эр». Еще в этой группе быстрого реагирования был Лундгрен, ну и сам ротный, болтающийся где-то снаружи.

Так, под каску оно не лезет, на каску не цепляется. Может, отак сдвинуть крепление… Мля, пластмасски херовы, хто это так придумал?…

Синее одеяло на входе взметнулось, подняв маленький вихрь вездесущей пыли, и в блиндаж вошел Николаич, непонятно чему улыбаясь и накручивая антенку от «моторолы» в бублик. Да, связисты сейчас начали бы стрелять за такое, причем – на поражение, но связистов здесь не было, а были «Собака» и я, надеющийся, что на меня не обратят внимание.

– Ооооо, які люди! – почему-то обрадовался Николаич и двинул ко мне, зацепившись за криво висящий ящик. – Ну шо, готов?

– Готов, – буркнул я, пытаясь совладать с дебильным креплением темповской каски. – Усегда готов.

– Ух ты, яка цяця! – ротный бесцеремонно выдрал у меня из рук ночник фирмы «Пульсар» и стал вертеть его в руках. – Нульц! Не ношеный! Без пробега по АТО! А можно, когда тебя убьют, я его себе заберу?

– Когда меня убьют, тебе придется звонить моей жене и объяснять, як ти, такой ох@єнний командір, меня не уберег. И поверь, тогда тебе уже на ночник будет глубокий піх@й.

– Мдаааа… – посмурнел Николаич. – Фигня…

Выжить мне очень хотелось, хотя и странно было об этом думать посреди здоровенного блиндажа в тихий октябрьский день. Когда вообще ничего не говорит о войне. А иногда мне казалось, что вероятность объяснения с женой – это одна из причин выживания большей части войск «лінії бойового зіткнення». Я дернул за ремень и поймал свалившийся АКС. На АКСе стоял коллиматор Burris, который мне перед выездом на войну дал доброволец-десантник из 79-ки. Мне стало интересно, как видно точку коллиматора в ночник?

Через несколько часов я проверю и ночник, и коллиматор. Из-за первого я упаду, и меня не скосит очередью из «покемона». А из-за второго я успею прицелиться и выстрелить первым.

Пять с половиной часов назад

Пришла «солдатской почтой» инфа, что разведосы таки уехали куда-то с комбатом. Волевым решением ротного в секрет пошли Саша, «человек-со-снайперкой», и почему-то Хьюстон, хотя представить себе человека, более неподходящего для замаскированного наблюдения, чем большой, шумный, толстый Хьюстон, было трудно. Как я понял, основным отличием их от всех остальных было то, что они по графику в это время не выходили в наряд. Что сложного в секрете? Залег, замаскировался и наблюдай. Видишь цикавое – выходи по рации или звони. Командир сидел и рожал что-то вроде БРки, я сидел и рожал «форму-одиннадцать» на ЗиЛ с кунгом, собака «Собака» спала и храпела, старшина героически стирал носки.

Носки были белые. Чи пунктик у Лиса был такой, бо он с 14-го в армии, чи хто его знает, но он носил белые носки, и при этом стирал их так, чтобы максимально вернуть цвет. Поэтому стирал он героически, да, руками в тазике, придирчиво проверяя цвет воды и периодически досыпая дешевый и хреновый порошок. Сигарета торчала вбок, дым ел глаза, и Саня щурился, кряхтел, мотал головой, но не бросал ни носки, ни сигареты, ни армию.

Николаич сломал грифель карандаша, поднял голову от листика, на котором он воинственно расположил наши полки и батальоны в атакующий порядок, посмотрел на потолок, на меня, на Лиса, зачем-то опять на меня и вздохнул. Я напрягся.

– В ГБРе буду я, ты и Лундгрен, – изрек он то, что говорил уже раз пять, взял тупой карандаш и стал вертеть его в пожелтевших от сигарет пальцах.

– У меня вообще-то день рождения, – буркнул я и уставился на пыльный экран. На экране было написано «Комплектність ЗіП – 50 %», и убей меня – я никогда не мог понять, как можно в процентах посчитать комплектность запчастей и инструментов на «стотридцатьпервый» ЗиЛ.

– От будет тупо, если… – сказал ротный и резко замолчал. Вовремя, плохая примета, ну да.

– Ага. Тупо.

– Старшина… Старшина… – позвал Николаич, суровым командирским усилием разломал карандаш, зашипел и кинул половинку в спину Лису. Попал. Лис и ухом не моргнул, продолжая надраивать свои гетры.

– Лииииис! – заорал ротный и швырнул второй кусок карандаша. Деревянный цилиндрик отскочил от плеча и упал в тазик. Старшина молча сунул руку в мыльную воду, выловил сначала носок, потом комок порошка, потом карандаш, аккуратно отряхнул его и положил на кривую полку.

– Старшина меня забанил, – печально сказал командир и потянулся за моими синими «LD». – Усьо, капець підрозділу.

– Ничо я не забанил, – буркнул старшина. – Нехер карандашами кидаться и орать на ухо. Шо случилось?

– Ты за главного остаешься, – сказал ротный и замолк.

– Не понял… – старшина обернулся, вытянув перед собой руки. С пальцев срывались мутные капли, тяжело падали на земляной пол, и мне показалось, что это какая-то идиотская сцена из не менее идиотского фильма ужасов, и с ладоней должна стекать чуть ли не кровь.

Одна капля упала на Собаку и та мотнула ухом, не просыпаясь.

– Ну ты прям как маньяк из кино, – засмеялся ротный, – это, как его, Пила-десять. Ты за главного.

– А замполит?

– А шо замполит?

– Так офицер.

– И шо?

– А то, шо он главнее. Он целый майор…

– … который на войне три недели, служил двадцать лет в зенитном каком-то полку, ушел с посады целого начштаба, ему за полтинник, и в этой невнятной х@йне по кличке «давайте из говна и палок соорудим секрет, группу быстрого реагирования, дадим результат и не положим особовый склад» он не понимает ничего от слова «п@здец».

– Типа, ты понимаешь, – подал голос я.

– Да, – повернулся ко мне ротный. – И шо? Лис с каким опытом? А майор с каким? А я?

– Ты ж лейтенант. Вон, всю бамажку стратегическими планами изрисовал. Клаузевиц. Маннергейм.

– Я заканчивал ГВФ, – сказал ротный гордо, – и на военке у меня была вусовка «Начальник ГСМ».

Повисла пауза. Мы осмысливали всю широту и мощь военкомата, приславшего ГСМщика рулить мотопіхотним підрозділом.

– Нам п@зда, – печально сказал я.

– Підтримую. Давайте на@бнем, – поддержал Лис, наклонился и вытер руки о Собаку. – Потом достираю.

– Ты тоже военку заканчивал, кстати, – посмотрел на меня ротный.

– Я звание не получил. И я пвошник вообще-то. Зенитно-ракетный комплекс «ОСА».

– Нам п@зда, – сказал теперь уже Саня. – Гсмщик и пвошник в пехоте. Давайте на@бнем.

– Не сцыте, военный. Все будет нормально, просто командовать останется старшина, а не замполит.

– Он норм.

– Я знаю, шо он норм. Но опыта у него нет, а у Валерича есть.

– Валерич – опытный военный. Бач, як носки х@ярит?