Текст книги "Пехота-2. Збройники"

Автор книги: Мартин Брест

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)

Через двадцать пять лет – и эти свалки в шахтерских городах стали называться «ато», и это так странно, больно, страшно, зло и иногда – весело.

Через двадцать пять лет – и я снова упал в посадке, и, возможно, это спасло мне жизнь, и правый локоть подвернулся и болит до сих пор, уже полгода, сука, пол-долбаных-года, что же это за херня, деда, и уже два года, как мы деремся в посадках, и никто не знает, как долго еще этому длиться, и я не знаю, деда, я ни черта не знаю, я только пытался вовремя бить цепкой, заряжать гранатомет и не потерять людей, и знаешь, деда, как же хорошо, что ты не дожил до всего этого дерьма, что ты остался «до», а мы – тут, и мой сын растет «во время», и я не знаю, придется ли ему еще через двадцать пять лет заряжать пулеметы в этой твоей посадке, не знаю, настанет ли хоть когда-нибудь, хоть когда-нибудь, сука, это долбаное «после».

День девятнадцатый

Сон

– Чуєш…

– Шо?

– Та нічо. Нє тупі, мля, поміняй батарєйку в моторолі.

– А ти взяв?..

– Тю. Я думав, ти взяв.

– Йооопт…

Трое в наряде тихо подмерзают. Великое прозрачное и ледяное ничто, ну, то самое, за краем цивилизованного мира, тихо и беззвучно выдыхает после очередного дня.

Тут удивительно тихо. После города – здесь тугое безмолвие, размешиваемое дымом дешевых сигарет, лузганьем семечек и жужжанием включаемого раз-в-десять-минут тепляка.

– Шо там?

– Та ні хєра. Діма. Дімааа!

– А? – задумавшийся третий тяжело поворачивается.

– Шо ти там завтикав? Аккум брав?

– На теплік?

– На моторилу.

– Нє.

– Мля.

Их трое в наряде, и это необычно… но вот так повелось – втроем, а потом все как-то привыкли. Службу несут, не шлангуют, на посту не вживают. Так и не скажешь, что мобилизованные. Чи мобилизированные. Чи – какая разница?

– Вітя, ти новості слухав? – Комотделения сегодня явно тянет поговорить.

– Та да.

– Шо там?

– Та нічо хорошего. Я хєр його знає, такой фігньой страдають, вродє в странє войни нема.

– Ну.

– Завтра, кстаті, в мєхана днюха.

– Це з якой бехі?

– З другой.

– Най ротний везе в магаз чи на ринок.

– Сємак возьми и «блека» дві пляхі. Нє, три.

– Ага.

Молчание долгое, тягучее и почти сладкое, как отблеск звезд в слезящихся глазах. Непонятно – мир или бесконечно огромен, в мириадах галактик и черных дыр, или неизмеримо мал, сжавшись до тех несчастных метров, которые можно различить в вечном сумраке.

– Дімааа…

– Та шо тєбє?

– Чуєш… Тєбє нє впадлу…

– Не зайобуй.

– Дім, я старший еспешкі, я і пріказать могу.

– Жене своїй приказуй. Не піду я за аккумом. Хай Вітя йде. – Дима поводит покатыми плечами и переступает толстыми ногами. Хоооолодно.

– Я не можу. У мене той… як його…

– Дєбілізм!

– … Ночноє зрєніє в мене хєрове. Та й пост кидать нєльзя. Бо впаде.

– Шо впаде?

– Все. Нахєр все впаде.

Трое продолжают стоять, бессмысленно и бессменно, вечно, поводя головами и лениво переругиваясь. Скучно тут – смотреть в глубокое «ничто», держа на трех огромных спинах забавно-плоскую, раздираемую, сотрясаемую, вечно недовольную, но такую любимую Землю.

Бо если они уйдут – нахєр все впаде.

Утро

Вася спит. Спит до сих пор, хотя уже без пятнадцати семь, а в семь мне в наряд на «Чарли», и Президент топчется и сопит возле кунга, втягивая трепещущими ноздрями запах кофе. Серега даже не орет с утра, не обзывает меня «пиписькой» и не язвит, и это еще более странно, чем проспавший всю ночь коммандер.

Обычно Вася засыпает сразу после вечернего обстрела и нашей минометной ответки, то есть, примерно в одиннадцать. Я втыкаю минимум до часа ночи, потому что ночь – единственное время, когда более-менее поднимается интернет и можно почитать бело-черную ленту фейсбука.

Потом он просыпается в два и не спит до пяти, и никто из нас не может понять – почему. Вот просыпается – и все, ворочается, вздыхает, бурчит, ходит покурить, достает наряды по рациям, может сходить на позицию или погрохотать чайником. Засыпает ненадолго, и тут я просыпаюсь в наряд, приходит Президент, и разыгрывается обычный утренний спектакль «моя любимая и ненавидимая семья». Вася ворчит, лезет в фейсбук, потом ему становится скучно, и он приходит к нам в наряд попить кофе.

Мы привыкаем получать новости из фейсбука и из наших многочисленных чатиков. В мессенджере у меня есть переписка «Докуч», в которой – соседи слева и справа, точно так же сидящие в таких же дырках в земле, смотрящие в такие же теплаки и копающие такими же лопатами. Мы скидываем друг другу координаты новых сепарских точек, оперативную инфу, троллим друг друга или договариваемся про взаимовыгодный обмен. Мы, например, богаты на топливо. Были. И на ракеты для ПТУРа, у нас сейчас чуть ли не двадцать штук. Но у нас мало ОГ-9 на СПГ и постоянно заканчиваются Б-32 на «дашку». Зато на ОГ-9 богата шестая рота – им по ошибке привезли, но которая просто не получает бензина на генераторы. И горизонтальные связи в армии не отменит никто и никогда, вдоль всей линии фронта постоянно происходят какие-то встречи, обмены, просто дележка всего, включая иногда и продукты.

Эту ночь Вася проспал всю, и даже ритуал подогрева чайника, кряхтения, привязывания к ногам берцев и заливания кипятка в термос его не будит.

– Товой… – почему-то шепчет Серега, когда я вываливаюсь из кунга, с РПК в одной руке, термосом во второй и запасными аккумами в третьей. – То він там не крякнув?

– Та начє нє. – Я пытаюсь не упасть, боковушки незастегнутой плитоноски раскачиваются, хлопая по ногам. – Вроде дышит. Нехай поспит, скоро Ляшко ехать забирать с заправки.

– То, може, ми з тобою з’їздимо?

– А наряд?

– Підмінимось.

– Ну посмотрим. Новость, кстати, хорошая есть.

– Яка?

– Я пост написал… нам пять аккумов на моторолу приедет. Литий-ионных.

– Хорошо служить со звєздой фєйсбука, – ворчит Президент.

– Ну да, поподкалывай меня, поподкалывай… – Я перехватываю холодный РПК и бреду в сторону «Чарли». – О, успеваем.

В наряд принято приходить заранее, эдакий негласный джентельменский договор. Хоть на три минуты, но раньше. Мы топаем по дороге, Серега подхватывает трубу АСТ на треноге, прислоненную к кабине нашего ЗиЛа, и тащит ее на «Чарли». В кармане похрустывает пакетик с семками. Еще одно прекрасное утро на Донбассе.

– Бажаю здоровья, товарищ сержант! – вытягивается в ужасающее подобие строевой стойки Дизель. – Дозвольте доповісти! Під час вашого сну ніяких подій не відбулося, усі напади де-ер-ге героїчно відбиті, особовий склад займається по розпорядку. Старший наряду молодший сержант Дізєль! Дозвольте в ужасє убєжать!

– Вільнаааа… – небрежно машет рукой Серега, и мы ржем. – Шо тут у вас? Радєйка сіла?

– Нє.

– Зара провірю, а то обманюєш мене ні за хєр.

– Ви шо, ви ж цілий сержант, – продолжает троллить Дизель. – Не можна так з командиром.

– Стеби его, стеби, – добавляю я. – Он мне вчера по дороге домой весь мозг проел. Шо второй бат, ничо интересного не передавали?

– Не, перекличка прошла и все, – уныло говорит подошедший Сепар.

– Сепар, смерть моя лютая, ты чего без каски?

– А сам?

– Уел. Два наряда вне очереди на кухне, крууугом марш!

– У нас же нема кухни.

– Матерый… шаришь. Все, приняли.

– Сдали. Скучного утра.

– Идите вже.

Сутулые фигуры, отстоявшие мерзкую утреннюю вахту, убредают, волоча ноги. Так, ровно семь, делаем перекличку. Серега прячет руки под броник, он, как и я, вечно теряет перчатки. Я достаю мобильник, открываю плейлист и нахожу нужную песню. О, вот эта нормально сегодня зайдет…

– Доброе утро, радио свободного западного Лаоса! – бодро говорю я в «местную» моторолу. – Вас приветствует утренняя программа «Радио Пехота» и я, ваш любимый ведущий Мартин! Еще один прекрасный день на Донбассе! Как прошла ночь?

– «Альфа» норма, – тут же слышен слабоузнаваемый голос Прапора.

– «Браво»… норма, – это уже Михалыч из минометчиков.

– «Альфа», «Браво», объявляю вам одно «зашибись» на двоих и специально для ваших жен, которые уже забыли, как вы выглядите, и нашли утешение у соседей, звучит эта песня! – я подношу рацию к мобильнику, делаю погромче, и Стас Михайлов проникновенно воет на весь террикон «Без тебя, без тебяаааа…».

– Колись второй бат тебе придушить за цю хєрню по рациям, – кровожадно говорит Президент.

– Не сцы, сардж, из армии не уволят…

Кофе льется в крышку термоса, ежеутренний ритуал, прочно впившийся в нашу жизнь. Привычки нарабатываются в сто раз быстрее, чем в мирной жизни. Особенно привычка к оружию.

Я ставлю РПК, облокотив его о невысокую каменную стенку, рядом с АКМСом Президента, сажусь на сидушку от «Запорожца», выполняющую роль основного предмета интерьера на посту «Чарли», который, в основном, для «охорони та оборони опорника», то есть, охраны блиндажей, и киваю Сереже на нашу микропирамиду.

– Гля. У меня длиннее.

– А в мене товще, – тут же отвечает Президент.

– Шо важнее – длиннее или толще?

– Калібр має значення.

– Спорно, спорно…

Этот пошловатый диалог – тоже часть утреннего ритуала, он с небольшими вариациями повторяется уже примерно сто тысяч лет, то есть, последние три недели. Блин, мы только три недели здесь, а кажется – уже полгода минимум. Интересно, сколько еще просидим? Обещали вроде через три дня нас сменить, да и слухи про вывод батальона крепнут и крепнут. Как и про вывод всей «семьдесятдвойки».

Мы курим и треплемся за перспективы выхода в тыл, оперируя минимумом информации и максимумом домыслов, и в конце концов приходим к тому, что хоть нас и достала здорово вся окружающая донбасская действительность, но в тыл никто не хочет. Мы пережевываем эти темы подолгу, не спеша и не перескакивая, приводя доводы, невнятно аргументируя и обвиняя друг друга в идиотизме. Я, как всегда, пытаюсь выбесить Президента и примерно к концу первого часа и первого термоса с кофе мне это, как всегда, удается. Мы уверены, что вот-вот нас выведут, и ждем этого со страхом, и мы уж точно не знаем, что сидеть нам на этом терриконе остается ровно восемьдесят два дня.

– Гля, свежачок пришел ночью. – Я достаю мобильник и показываю смску.

С неизвестного мтс-ного номера ближе к утру пришло сообщение «Український солдате, кидай зброю, тебе сливають твої командири!»

– «Сливають», – хрюкает Серега. – Ну-ну. Відмили гроші.

– В смысле?

– Ну це ж понятно. Відмили бабло тупо на пропаганду. Наїб@ли москалів.

– Серджио, поясни, бо ото я потерялся в твоем потоке мысли.

– Ну от смотри. – Президент разваливается на подертой дерматиновой сидушке и опирается на скрипнувшую АСТ. – Ось десь там у де-ен-ер є якийсь відділ пропагади. Чи якась структура, яка, тіпа, відповідає за разложеніє нас.

– Разложение – это то, шо ты сейчас делаешь, разлегся тут и вещаешь. Еще и треногу ломаешь. Есть же умное слово «деморализация».

– Та хоть би хєр, нехай буде дєморалізація. І ось їм тре шось робити, шоб освоїти бюджет. Так? Так. От вони рассилку замутили і такіє до кураторів «Провели спєцоперацію, разло… деморалізовано тридцять процентів української армії».

– И шо?

– І то, шо куратори на це ведуться і щє бабла ввалюють. А по факту ж – хєр, а нє дєморалізація. Воно ж нєефективно. Ось ти сильно напугався? Зброю кинув?

– Бггг.

– Отож. Отак вони доять москалів на бабло, рахуй, вже третій рік.

– А. Ну норм. А ты, я смотрю, подкованный в информационной войне. Минстець прям. Я аж заслушався.

– Шо ти мене подкалуєш постоянно?

– Хто, я?

Минуты протекают, рассвет окончательно засыпает, и просыпается взводный опорный пункт. Вон не легший спать Сепар потащился в палатку за продуктами, сейчас найдет банку тушенки и сожрет ее с хлебом. От же ж люди, не хотят готовить, шо с ними делать? Мастер в зимних зсушных штанах с подтяжками оценивающе смотрит на груду бревен, рядом сонный Ваханыч кутается в бушлат Мастера, пытаясь подкурить на ветру. Я смотрю на часы. Скоро за Ляшко ехать, а Вася спит. Шо за фигня? В конце концов прошу Мастера сходить тихонько в кунг и глянуть на коммандера. Мастер очень смешно пытается идти на цыпочках в дутиках, но с задачей справляется – Вася спит, завернувшись в свой синий холодный спальник, и намерений просыпаться не проявляет. Я плюю, иду в кунг сам, снимаю командирскую радейку, вытаскиваю из подсумка Васин телефон и ключи от «лендровера». Прикрываю дверку – нехай спит, раз хочет, и без коммандера съездим.

– Мастееер… – зову я, топая обратно на пост.

Президент, бросив рации, пытается установить треногу АСТ посредине дороги. Тренога поломана и ровно становиться не хочет.

– Чего?

– А съезди за Ляшко на заправку, а? Чи постой в наряде, я сам съезжу. Но мне, честно говорю, впадлу.

– Тю, а шо такое? Он же вроде до завтра протерялся, не?

– Не, там беда с билетами для жены. Сегодня вернется. Съездишь?

– Лехко. Жди пять минут, оденусь. Тебе смска приходила от сепаров?

– Ага. Смешная, скажи?

– Ну. «Сливають». Во дебилы…

– Воу-воу, ваенный! Палегше! Ты куда собрався? А крыть блиндажа хто будет? – подходит недовольный Ваханыч.

– Бойовий наказ. Ніхто, крім мене, и все такое. Тре Ляшко встретить.

– В Ваху?

– Не, на «Параллель».

– Поехали.

– Ты ж хотел блиндаж делать?

– Хот-дог же. Свежий.

– А, ну это да. Это конечно. Это решает…

Вася не просыпается, даже когда «лендик» с ревом уносится вниз. Коммандера вырубило всерьез, и я опасаюсь, что его не то что обстрел – запах домашних котлет, которые наверняка привезет Ляшко, не разбудит. Солнце щедро сыпет лучи на тускло-рыжую глину и светлые камни, у меня по-прежнему хорошее настроение. Звонит «Банкир» из Чернигова, просит переслать копию первой страницы паспорта Ярика, бо он к комиссии по УБД готовится и пересматривает документы. Пока Ярик бегает за паспортом, я вижу, что Серега наконец установил АСТ и теперь пытается вести наблюдение куда-то в сторону востока. Варва лузгает семечки и лениво сверху наблюдает за Кирпичом и Доки, которые пытаются найти в бане немного теплой воды, чтобы умыться. Чистюли, блин, какие. Варва доволен, бо сегодня они ночевали в своем новом блиндаже.

Приходят из наряда Прапор с Козачком, Прапор начинает давать умные советы, выбешивая Серегу, Козачок молча допивает мой кофе. Я вспоминаю, что в кунге лежит стократная волонтерская труба, но Президенту об этом не говорю, нехай дитина помучится с допотопной советской АСТ. Приходит молчаливый Федя с непременной термокружкой. В кружке, как всем давно известно, смесь зеленого чая и сахара, примерно один к одному. Хорошо Скорпиону, никто у него не просит «дай попить», такую гадость даже ко рту подносить стремно. Федя садится на перекрытие щели возле «Чарли» и начинает слушать всю эту перепалку. Кажется, мы его развлекаем.

– … як ти разговаріваєш з цілим сержантом, скотина!.. – слышится с дороги.

Федя довольно жмурится.

– Сержант? Целый? А ты знаешь, с кем ты разговариваешь?

– З ким?

– С целым прапорщиком!

– Шах и мат, Сереженька! – кричу я. – Упал-отжался! Струмко!

– Идиоты… – лениво добавляет Федя и опять довольно жмурится, подставляя солнцу бледную кожу. – Какие прекрасные идиоты…

Вася не просыпается и к обеду. Обед сегодня богат – две набитые едой сумки «мечта оккупанта», привезенные Ляшко от жены, позволяют разделить домашнюю еду на всех. Я запихиваю в рот половину пирожка с капустой, хватаю кусок жирной буженины и иду пинать Президента. По плану у нас сегодня – чемпионат роты по стрельбе…

Через три часа на Васин телефон позвонит комбат и спокойно спросит «Какого хера?» Я разверну целую теорию о том, что тотализатор – это прекрасно, это очень возбуждает экономику роты и поднимает соревновательный дух. Комбат повздыхает и спросит, зачем в фейсбук было выкладывать? Я сделаю извиняющийся тон и поклянусь страшной пехотной клятвой «шоб мне служить в ВСП в Волновахе», что больше так делать не буду. Комбат мне не поверит и, естественно, правильно сделает.

Рапорт

Дійсним доповідаю.

Чемпионат по стрельбе из лука прошел в теплой дружественной атмосфере подколок, криков, аплодисментов и снова подколок. Дисциплина «AK-only», правила:

Мишень – черный гонг размерами 20×30, расстояние 100 м, попадание засчитывается по звону гонга. Без коллиматоров. Десять патронов, в отборочных нужно два попадания для входа в четвертьфинал.

Участвовало шестнадцать организмов разной степени мобилизации, считал и объявлял семнадцатый, то есть, я, остальные болели. От вылетевших постоянно звучали предложения разной степени разумности, от желания обмотать раненый гонг турникетом и затампонировать квиклотом – до кровожадного «расхерачить из РПГ, шоб не мучался».

Отборочные прошли не все, всего в четвертьфинал прошло двенадцать военных.

Результаты четвертьфинала: от одного попадания до восьми. Слабенько. В четвертьфинале нас покинуло шестеро, а еще шестеро мощно покурило и вступило в полуфинал с результатами 5, 5, 6, 7, 7 и 8. Полуфинал принес вылет одного человека, так как результаты были 9, 8, 8, 7, 7, и только Джонни выдал слабенькие 5.

Вообще к полуфиналу люди пристрелялись, начали учитывать ветер, да и втянулись, взял азарт…

Итак, потом еще два стрелка покинули группу спортсменов, а именно – Прапор и Козачок, и тройка лидеров вступила в неравный бой с автоматическим оружием СССР. В тройку вошли:

– Скорпион, младший сержант, лидер по количеству забитых мячей. Большой, молчаливый, спокойный. Характер нордический. ТВО командира взвода.

– Президент, сержант, идейный вдохновитель турнира. Худой и злобный сержант Хаус со скверным характером и постоянным желанием куда-то из чего-то стрелять. Командир группы гранатометчиков.

– Ляшко, младший сержант, самый веселый и юморной организм на ВОПе. Характер веселый, но настораживающий. Командир Хьюстона.

После напряженной борьбы, сопровождающейся набравшими мощь и смысл комментариями со стороны всех вылетевших, были определены победители.

С результатом 9 из 10 победил Президент, с чем мы его и поздравляем.

Второе место – Скорпион.

Третье – Ляшко.

Победителям были вручены ценные призы: Президент выиграл абонемент на одно посещение сауны в Вахе, Скорпион – блок желтого «Кэмэла», Ляшко – ничего, потому что призы закончились.

В процессе турнира работал тотализатор, во всех традициях подпольных букмекеров. Минимальная ставка – пятьдесят гривен, можно в долг, на самого себя ставить нельзя. Больше всех выиграл Дизель, что-то около двухсот пятидесяти гривен.

Нуууу… Вот как то так мы и живем. То воюем, то дуркуем. Никакого героизма, зато не скучно.

Вечер

– Ого, – говорю я, сидя в проеме Механовского блиндажа. – Ого. Та ты хоть умойся, а то вообще лица нет. На подушке осталось.

– Да, шо-то… непонятное. Будто выключили. – Вася снова трет лицо, распухшее после сна. – А где мой телефон?

– У меня. Ну, ты хоть выспался?

– Та хрен там…

«Вспышка, вспышка…» – слышится привычный голос по рации. Мы не движемся, Вася даже задумался, шевеля губами и подняв голову. Вот, прилеты. Промазали, перекинули метров на сто.

– Секунды считаешь? – спрашиваю я. Ччерт, надо было куртку брать, холодно под вечер во флиске.

– Нет. Трубы от ПТУРов надо разложить…

– Зачем?

– Идея есть.

– Твоя идея – тебе и делать, – тут же открещиваюсь я.

– Не гунди. Все будет зашибись.

Нас снова обстреливают. Мины-невидимки взмывают в темнеющее небо, шелестя струйками воздуха, долго-долго летят и падают на опорник. Я нервничаю, как всегда во время обстрела, и я так привык к этому нервничанью, что кажется, делаю это уже по привычке. Мины – не страшно, САУ страшнее. А под ГРАД я никогда не попадал. Вася попадал, говорит – стремно, но тоже привыкаешь.

Сейчас, правда, я нервничаю по другому поводу, и он светится у меня в мессенджере. И в этом случае переложить ответственность на командира не получится.

Коммандер ждет, когда загрузится лента фейсбука. Мины летят по две, уже мляво, сначала они высыпали штук двадцать активно, а теперь лениво жгут боезапас, как-то так без огонька, не очень-то и прицельно. Уже шестая… седьмая пара мин перелетает позиции и падает где-то в районе флага. Флаг стоит максимально высоко, на самом краешке верхней террасы, и Ляшко с Хьюстоном, которые его и ставили, каждое утро придирчиво проверяют, не сбил ли злобный сепар желто-синее дырявое полотнище.

– Чуеш… По выходу ничо вчера не слышал?

– Да опять одни слухи. Комбат ничего не говорит.

– На его месте, – я потягиваюсь и со стоном распрямляю ногу, – я бы тоже ничего не говорил.

– Логично. Шо у нас с бензом?

– Еще на десять дней хватит. На крайняк сольем полбака с ЗиЛа. Эта… Шестая рота просит литров хотя бы сорок. Ну или тридцать.

– Ну так хай берут.

– Ну я вже пообещал, просто шоб ты в курсе был. Завтра зайдут. Или послезавтра.

– Може, им баню организовать? А то они в батальонную на «таблетке» ездят.

– Тоже норм. Чуеш… – я ступаю на тонкий лед. – Эта… волонтеры заедут вечером. Часов в десять. Выедем на «Параллель»?

– Поедь сам. Ты у нас звезда фейсбука, а я – скромный, но симпатичный командир роты.

– Просят нас вдвоем.

– Ну без меня.

– Вася… – я поворачиваюсь к нему. – Слушай, ну люди просят, давай съездим.

– А Шайтана кто корректировать будет? – Васе откровенно не хочется никуда ехать, и он отбивается.

– Президент наведет, он все равно лучше шарит.

– Чем я?

– Чем я. Норм? Договорились? Я тогда людям сообщу.

– Ну, если обстрел закончится, фиг с тобой, поедем.

– Ок, дяка.

Я подымаю телефон и, отвернув экран, пишу «все норм, согласился, будем». «+» – приходит через секунду. Ну вот и ладушки. Фуууу, мля, если мне удастся пережить этот вечер – это будет покруче первых суток на этом терриконе, я вам доповідаю…

Ночной обстрел плох тем, что нам нечем ответить. Вся наша зброя рассчитана на стрельбу днем, и даже наши ночные стрельбы из СПГ «по вешкам» – не более чем нежелание тупо сидеть под сепарскими, а точнее, российскими минами.

А еще я очень боюсь, что кого-то из наших убьет. Боюсь абсолютно иррационально, бездумно, как боится папа за своего ребенка – ярко, зло, до рычания и дергания рук. Это смесь страха и злобы, неподвластная попыткам ее усмирить, простая, животная, слепая и удивительно привычная. Я боюсь и особенно это чувствую именно сейчас. Наверное, это еще и страх ночи, точнее, темноты, еще с детства, потому что ночь темна и полна ужасов, и у меня нет одеяла, чтобы спрятаться под него и переждать. Детские страхи, живущие в ночи в виде скользких, холодных и липких монстров – мог ли я тогда, тридцать лет назад, лежа в холодной кровати в Горловке, знать, что они примут вид горячих округлых кусков металла, падающих с мерзким шелестом с неба?

Я боюсь и прекрасно это знаю. И знаю, что Вася боится тоже, и этот страх сближает нас, наверное, сильнее, чем дружба, общий быт и совместная жизнь в кунге. Больше, чем доверие «с кем пойти до сепаров» или знание, что он сдохнет, но вытащит меня из любой херни на этой странной войне. Наш общий страх выматывает нас… и подстегивает. Ты боишься – значит, ты живешь внимательно, оглядываясь, думая и осторожничая. Я – трус, и я знаю это. Я боюсь, что кого-то из наших убьет.

– Сегодня четыре «двести» у нас, – Вася читает сводку штаба АТО с телефона, – и девять «триста». Мля.

– Мля, – говорю я. Чей-то страх выплеснулся… но не наш. Пока – не наш.

Поздно вечером

Я нахожу Ярика возле генератора – он подсвечивает чахлым фонариком Механу, заливающему бензин из «бульки». Ярик сердит – селянська дитина обустраивает домик, и ему не хватает пленки на потолок и гвоздей. И Механ не дает ему автомобильный аккумулятор, чтобы сделать ночное «дежурное» освещение, подсоединив к нему диодную ленту. Механ не дает чисто из принципа – аккумулятор у него есть, дохлый, конечно, но на свет хватит.

– Яричка, вылазь, дело есть.

– Та забери його вже, всі мозги своїм аккумулятором проїв, – ворчит Механ. – От причепився, як тля.

– Дав би аккум, я б вже зробив свєт, – рычит Ярик и вылезает из капонира с «двести шестьдесят первой». – Шо сталось?

– «Волыньку» прогрей и жди моего звонка. Шоб на связи был. И Мастеру скажи, хотя он в курсе. Оденься по красоте и жди звонка.

– Куди їхати? – Ярик заинтригован и не скрывает этого. – А дє Мастєр?

– Осмотр делает после обстрела.

– Шо, кудись попали?

– Та наче нет, но все равно ж посмотреть треба. Скоро придет. Ехать – куда я скажу. Бенз есть?

– Є. Скоро?

– Не ранее чем через полчаса и не позже чем через час. Короче, будь на связи.

– Ладно, – ворчит Ярик. – Тока ти скажи цьому охєрєвшему Мєхану, шоб дав аккум.

– Скажу, скажу. Все, мы погнали.

«Стопы» «лендика» заклеены скотчем, но приборка светится, мешая разглядеть темную дорогу, и Вася кладет на нее шапку. Мы съезжаем в темноте и включим фары только на окраине Новотроицкого. Булат сегодня не «включил» Шайтана, нашей ответки не будет, Вася жалеет, а я с облегчением думаю, что это упрощает мою задачу. Оооой, шо-то обстрел закончился, а мои нервы – нет.

РПК шатается между коленей, вот идиот, надо было у Феди или у Сереги АКМС взять, а не тащить с собой эту оглоблю. Ехать недалеко, правда, но в машине хуже, чем с РПК, наверное, только с «покемоном». Хорошо, хоть каску не напялил, а то…

… я что, серьезно нервничаю? Ого. И Вася недоволен, что я его потащил на встречу с волонтером, и вообще – заранее недоволен всем. По-моему, сон не пошел ему на пользу.

Заправка светится, как гимн эры электричества и пара, посреди темной трассы. «Параллель» на трассе «Донецк-Мариуполь», обложенная мешками с песком, – самая ближняя работающая заправка к пунктам въезда-выезда. Именно на ней вечные очереди днем, когда идет поток машин с «дэ-эн-эр», а вот зачем она работает ночью, непонятно, после закрытия КПВВ движение на трассе падает до нуля.

Звонит телефон. «Андрей Прудченко». Я сбрасываю звонок, и «лендровер», устало поскрипывая тысячами пройденных по зоне АТО километров, заезжает под светящиеся буквы. Андрей стоит возле машины, улыбаясь, и Вася сгоняет с лица недовольное выражение – настроение настроением, но приехавший человек в этом не виноват.

– Вася… – говорю я. – Разряди автомат, а?

– Зачем? – коммандер глушит машину и поворачивается ко мне. – Ой шо-то ты темнишь, военный…

– Не понимаю вас, товарищ генерал-лейтенант.

– Потом поговорим…

Мы вылезаем и обнимаемся с Андреем, я делаю вид, что только что что-то вспомнил, и отхожу к огромному белому газовому баллону. Звоню Ярику, он вне зоны. Вот зараза, просил же ждать! Набираю Мастера, он берет трубку, прошу ехать на заправку и не тупить. Вася разговаривает с Андреем, я возвращаюсь и улыбаюсь.

– Вася… ты автык разрядил? – вкрадчиво интересуюсь, вытаскивая сигареты.

– Мартин, ты меня вже заинтриговал до чертиков. Шо случилось? – Вася тянет сигарету из моей пачки.

– А как к сюрпризам относишься?

– Херово. Как и любой взрослый человек.

– Ну тада вибачай.

– Та за шо?

Я молча машу рукой, Вася оборачивается и замирает. Из разъехавшихся дверей зала выходит Оксана. Аккуратно спускается по ступенькам, подходит к коммандеру и останавливается прямо перед ним. Вытягивается и смотрит прямо в глаза.

– Привет, – говорит жена мужу.

– Привет, – отвечает муж жене. – Я убью Мартина.

– Я знаю. Потом.

– Да. Потом.

Я отхожу вбок и наконец-то закуриваю, Андрей откровенно смеется. Стихает ветер, и кажется, что посреди черной, подслеповатой области светится одно-единственное место, в котором обнимаются двое людей – высокая тонкая женщина в темном узком пальто и небритый, обвешанный оружием командир мотопехотной роты отдельного мотопехотного батальона. И всё. Больше нет никого, только эти двое – в электрическом, ненастоящем свете настоящей донбасской весны.

И еще где-то – четверо наших «двухсотых».

Интермедия 19

 
Гроб на лафет,
Он ушел в лихой поход…
 

Нихера не получается отстраняться. Как бы это ни было привычно… Привычно же, за два года? Сколько там, всего? Тысячи две? Три? Пфф. Это мало что для кого значит, брат.

 
Гроб на лафет,
Он ушел в лихой поход…
 

И при этом значит – абсолютно все. Нет ничего более страшного, чем смерть, брат. Тебе ли не знать. Все остальное – мелочи. Пфф. Глупости сиюминутные из пластмассовой «жизни вне». Как мы могли к ним привыкнуть? Помнишь – поднимались в низкое и злое донбасское небо наши слова, лязги, крики, выстрелы…

 
Гроб на лафет,
Он ушел в лихой поход…
 

И, главное – сделать-то ничего нельзя. Все. Скальпель выскальзывает из перчаток, тягучая кровь меееедленно капает на белесый холодный кафель. Тук-тук. Тук. Ту… Всё. Пфф. Та ладно. В дэтэпэ в год гибнет больше, чем в атэо. Да? Семь тысяч зарплаты… ну что они там еще говорят? Заробитчане? Облитый теплой кровью заробитчанина клеенчатый халат – в мусорный бак на заднем дворе госпиталя.

 
Гроб на лафет,
Он ушел в лихой поход…
 

Нет ни одного ребенка, который бы не хотел забраться в этот чертов гроб и положить голову папе на грудь, царапая щеку об уголки жесткой формы. Ни одного, чччерт, ему ведь вообще теперь… как? Как ему объяснить, что папу убили, чтобы он мог жить? Как ему объяснить, что его большой и добрый огромный папка теперь лежит в этом долбаном ящике и не дышит? Кааааак?

 
Гроб на лафет,
Он ушел в лихой поход…
 

Слушай, извини, что достаю, брат. Тебе не до этого. Ты стоишь и смотришь, как подходят люди. Песня… на колени. Мир, мир вокруг всего этого должен опускаться на колени, да? Почему, когда я смотрю на твою жену, то понимаю, что она тоже умерла в той посадке?

Извини… извини, что спрашиваю тебя. Тебе-то откуда знать ответы эти – их никто не знает. Просто…

 
Просто ты умер, а я – нет.
Гроб на лафет.
 

День двадцатый

Утро

Вадим Абрамов звонит, когда я в наряде, и голос его так непривычно бодр и свеж, что хочется выплюнуть кофе, подхватиться с сидушки и сделать утреннюю зарядку. Президент с волонтерской стократкой ходит по палатке и ищет кусок каремата – Сереженька вбил себе в голову, что «зушка», достающая нас почти каждый день, на ночь сепарами прячется между дачами, а с самого утра выезжает на позицию, и он может это увидеть. Мне лично времени не жаль, я пью кофе и с удовольствием наблюдаю, как Президент чертыхается, ворчит и чихает внутри побитой осколками УСТ-56.

Утро сегодня свежее и… солнечное? Солнце, умытое, апрельское, осмелевшее, встает прямо напротив, над Докучаевском, и мне кажется, что Сережа ни черта в свою трубу не увидит, но я ему об этом, конечно же, не говорю.

На правой лямке моей плитоноски висит «сичевский» турникет, а на левой – нож «глок» в оливковых ножнах, закрепленный острием вверх. Это, безусловно, придает мне очень тактический вид и невероятно способствует моей мужественности на фотках, но на самом деле на нож очень удобно положить телефон и прижать его ухом – руки заняты крышкой от термоса с кофе и сигаретой.

– Привет.

– Привет.

– Мы заедем за вашим бусиком… ну, на днях. Норм?

– Норм, – я вздыхаю. Бусик, как побитый остов нашего мотопехотного невезения и одновременно везения, стоит возле кунга, перекосившись на щебенке. – Заезжайте.