Текст книги "Пехота-2. Збройники"

Автор книги: Мартин Брест

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)

У порога кунга мнется Васюм-Механ. Переступает дутиками по рыжей земле, вздыхает, булькает, шкрябается в борт. У Васюма проблема, которая съедает его недоеденный мобилизацией мозг. Иногда Механ приходит и громоздит свою беду на меня, а я… а я слушаю. Посада такая у меня – слушать. Васюма вот слушать, Шматко, который мечтает бульдозер с «серой зоны» угнать, слушать, Ярика, который вечно недоволен Президентом, и Президента, который вечно недоволен вообще всем, – тоже слушать.

– Заходите, больной, не стойте в коридоре, – говорю я, откладывая «відомість закріплення зброї». Один номер автыка «не бьется» с «формой-двадцать-шесть», нужно ехать к рависту. Был перевод с первой роты к нам еще той весной, но накладной на автомат нема… ааа, блин, мозги вскипят… – На что жалуемся?

– Та тогой… генік той, шо приве́зли, то у нього стартеру капець, – говорит в пространство Механ и замолкает.

– Не томите, больной, расскажите симптомы. – На самом деле я радуюсь, что что-то отвлекло меня от сравнения номеров автоматов. – Будь откровенен, сын мой, как на исповеди.

– Того я на позатой рік був у батюшки…

– Васюм, я пошутил! Шо там у тебя не получается?

– Ключ, – говорит Механ и вздыхает. – Без ключа не заведемо. А ключа нема.

– А шось… – Я вынимаю из командирской пачки, традиционно забытой на койке, последнюю сигарету, и верчу ею в воздухе. – Якось без нього? Снять к херам тот блок, как-то…

– Ні, то не піде, най до батюшки не ходи. – Механ смотрит на меня с великолепным презрением знающего человека, разговаривающего с неразумным дебилом. – Не буде́.

– И шо делать?

– Шо?

– Так, Вася. – Я подымаюсь со своей койки, сую ноги в тапки и выхожу из кунга. Уууу, а прохладно сегодня. – Смотри. Ты пришел ко мне с проблемой. Так? Так. И шо? Как ты приблизился к ее решению? Оттого, шо ты мне нажаловался, ничего не изменится. Ни задача эта не уйдет с твоих мужественных широких плечей, ни я не рожу тебе тут новый генератор. Так вот я повторяю вопрос.

– Який?

– Шо делать? Шо ты будешь делать, мой немногословный соратник?

– На ПТОР треба, – тут же выдает Механ.

– Огоооо… Необычное, но смелое решение. Нахрена?

– Той може там шось є.

– Так. Смотри. Я завтра собираюсь в батальон, на РАО. Беру тебя, и давай как-то разй@буйся, я не знаю…

Звонит телефон. Бибиканье, неожиданно громкое, заставляет меня вздрогнуть и резко полезть обратно в кунг. Васюм мнется дальше, а это значит, что генератор – не единственная проблема, которую он пришел взгромоздить на мою голову. И, главное, дождался же ж, пока коммандер спетляет… уйдет на позицию полетать… интрыган, блин.

Номер неизвестен.

– Але.

– Мартин?

– Слушаю.

– Это Вадим. Вадим Абрамов, узнаешь? Зимой виделись…

Зимой, зимой… В отпуске был. Шо ж это за Абрамов-то?..

– Друже, вибач, не помню.

– Тю! Народный Тыл! Ты ж теплак на ремонт привез…

– Тьфу, блин! Ай, завтыкал, сорри! Привет, дорогой.

– Не занят?

– Занят, конечно, война ж, все дела, «пизд@рэз», ракеты падают, снаряды, мины… Пишу тебе… тьфу, говорю с тобой из разбитого танка. С ноги павшего товарища.

– (ржет) Здорово. Слушай, там Рома Синицын уже с Танцором говорил, но я тебя еще набрал. Короче – есть дело.

– Какое? У нас все есть, нам ничо не надо. Пришлите танк.

– Ну да, ну да… Вам ваш бусик сильно нужен?

– Вадим, ну ты прикалываешься. Наш бусик пал смертью храбрых в неравном бою с ПТУРом.

– Но он на ходу?

– На ходу. А шо? На запчасти не отдам. Предлагали уже. Он мне дорог, как память моему тупому везению.

– Та не отдавай, блин. В музей отдай.

– В музей?

– Да. Музей АТО в Днепропетро… в Днепре.

– Шо за музей?

– Та ты все пропустил. Нормальный музей. Серьезно. От ОДА.

– От ОДА – и нормальный? Ты пошутил?

– Да я сам в шоке, прикинь. Не, реально, хороший, уличная экспозиция – супер.

– Ну, якщо в музей… Ну бери. Тока как я его туда ээээ… Новая Почта не возьмет.

– Мы его заберем. Он на ходу?

– Ну… Нема стекол, всех. Дверки одной. Ну и по мелочи там – стойки, херойки… ляда не закрывается… ну ты видос видел.

– Короче, договорились? Нехай он нас дождется.

– Та не вопрос, друже.

– А мы тебе отомстим.

– Це за шо?

– Побачиш. Давай.

– Давай.

Отомстит он, ти ба, які усі сурьозні. Хочешь заинтриговать идиота? Да, как? Завтра расскажу.

Весна. Весна не понимала, хочет она на Донбасс или нет. Весна робко трогала посадки, дороги и терриконы, проводила теплыми руками по макушкам вояк и заглядывала во дворы местных. Весна была нерешительна, как комбат, увидевший рапорт на полтонны соляры. Как бы вот умом понятно, что надо, но рука не поднимается. Весна была… очень апрельской и на всякий случай напоминала нам об этом перепадами настроения. Весна шестнадцатого служила в ЗСУ на керівній посаді, и мы почему-то ждали ее так, как будто от нее зависел конец войны. Или на крайняк – полная «цэвэшка» воды.

– Вода! – хлопаю я себя по немытой голове и тут же закашливаюсь.

Лезу в карман, принцип же «кашляешь – закури» никто не отменял. Опять сопит Васюм, потом тоже пыхает «красненькой» в несмелое небо. Весна чихает далеким прилетом на «Эвересте» и вслед за ним бурчанием батальонной радейки.

– Мартіііін, – опять тянет Механ.

– Вася, не молчи, родной, не заставляй тебя расспрашивать. Давай уже, жги.

– Тре гєнікі обслужити.

– Це як?

– Два гєніка тих, шо «форте» та красний – тре везти до мастера. Бо ми на одном гєніку остались, як наї@нецця – то все.

– Бля… Эта, сцуко, армия, если что-то может навернуться, оно обязательно навернется. Ладно. Завтра грузим в «лендик» и едем в Ваху. Перед… не, после ПТОРа. Сукааа… опять день в разъездах, как же оно вже задолбало. Норм?

– Та норм. – Васюм с чувством выполненного долга разворачивается и топает к своему бунгало. Нагрузил меня и всё, справился. От блин.

На кабине нашего ЗиЛа, нагретой невнятным солнцем, сидит Мастер и болтает по телефону. Возле третьего блиндажа, точнее, возле ямы, обозначающей его невеликие размеры, расхаживает высокий худой Лом в необъятной куртке Хьюстона и размахивает своей пррррелестью – бензопилой «Штиль». За ним ходит задумчивый Президент, и это странно. Обычно Президент, известная уже в пределах целого батальона язва, вообще не бывает задумчивым, он бывает довольным и язвительным, хмурым и язвительным и иногда – спит. На ВОПе тихо, только наверху, возле пятого блиндажа, чавкает лопата – Ярик копает, ну или Варва. Не, матов не слышно, значит Варва.

Мастер убирает телефон и остается сидеть на капоте. Ноги в дутиках стоят на бампере, зеленая куртка-подстежка, замызганная и слишком большая, обвисает на плечах. Под задницу Толик скатал и подложил край зеленой масксети, которой накрыта машина. Я поднимаю голову и щурюсь на солнце, а солнце все сильнее сушит наш маленький террикон.

– Чуеш, – говорит Мастер и потягивается. – Это как-то тупо.

– Шо именно?

– Ну у нас кунг зеленой сеткой накрыт.

– И?

– Ближайшая «зеленка» с листьями – елка в Волновахе. Тупо получается зеленое пятно, если сверху посмотреть.

– О. Давай кунга грязью обмажем? Отэто ржака будет. Тока комбат не оценит.

– Нас иметь – что небо красить. Или краску не завезли, или лестница короткая, – отвечает Толик стандартной народной военной мудростью. – Но все равно палево же.

– Сверху, – я для важности поднимаю палец и тыкаю в прозрачное небо. – Видно все, ты так и знаааай… И кунг наш, чем его ни обмажь. И красный спальник Васюма. И две «бэхи», беспалевно стоящие тут же. И даже «цэвэшку»… Мля!

– Шо?

– Совсем я дурной стал. Отут помню – и тут же забываю. Вода тре, в «цэвэшке» херня осталась.

– «Цэвэшкаааа»… – протягивает Мастер и вздыхает. – От, бля, проблемы у нас.

– Ты чего такой смурной?

– С женой говорил.

– Аааа…

А что тут добавить? Жены скучают, жены нас не грузят, стараются беречь, но все равно сквозь обычные слова «жива, здорова, скучаю» все время слышится вот это вот «скучаю». Плохо им без нас, откровенно плохо. Моя жена как-то, примерно четыре месяца и тысячу лет назад, сказала «я и не думала, как много ты всего по дому делаешь…», и я сначала довольно ухмыльнулся… а потом подумал, как ей сейчас – без меня, с ребенком вдвоем в квартире. Как? Как я могу это представить толком?

Наши жены не просто скучали – они научились справляться, решать, делать, закрывать все вопросы и растить наших детей… и еще – они готовились к нашей смерти.

Нет, конечно же, они не готовились, но вот честно, положа руку на сердце, каждую, наверное, жену посещала эта мысль: «А что, если?» А что, если однажды я не дозвонюсь до него? А что, если вот это бубнение по телевизору «… сьогодні в районі проведення антитерористичної операції загинуло…» – про него? Что, если теперь – МОЙ, если пришла ЕГО очередь? Если вот всё, всё, ВСЁ, больше его нет и никогда не будет?

Многие не выдерживали. Три развода только в моей роте за то время, пока мы были на войне, и еще один – будет сразу по выходу в тыл. У Кирпича жена ушла окончательно, у Ваханыча – какие-то негаразды, у Прапора – тоже. Плохо ли это было? Я не знаю, я ни черта не знаю о том, как там – нашим женщинам, и как они объясняют нашим детям, где именно их папы, и что они делают?

– Как жена, Толик? – спрашиваю я.

– Болеет, – коротко отвечает Мастер.

– В отпуск поедешь?

– Нет. Сын помогает.

– Сын у тебя норм.

– Норм. Тоже в армию собирается. Как думаешь, стоит?

– Не знаю.

– Запрещать не буду. Пусть сам решает.

– Молодой он еще.

– Война – дело молодых, – говорит Толик и легко спрыгивает с машины. – Лекарство, мля, против морщин.

Через полтора года Мастер, дембель пятой волны, вернется на контракт в один из наших разведбатов. Еще через полгода к нему присоединится его сын, они будут служить вместе, иногда Мастер будет звонить мне, и я каждый раз буду вспоминать этот разговор. Как и еще сотню разговоров-на-войне, каждый из которых узкими мазками будет рисовать мне реальность происходящего. Или – нереальность.

После обеда

– Успеете, – говорю я.

– Не успеем, – возражает Дизель. – Пока развернемся, пока съедем… Попадут. Не ПТУРом, так «зушкой».

– Успеете. Не плугуй на съезде, и все будет зашибись.

– Ты пробовал «Урал» водить? Если я разгонюсь, то найдешь меня в карьере, в нижний поворот я просто не зайду. Это тебе не на «лендике» или «волыньке» прыгать.

– И шо предлагаешь?

– Ночью спущу машину, утром пешком пойдем. Пацаны напилят за день и погрузят. По ночи – подымусь.

– Не сци, – ворчит подошедший Механ. – То давай я зара з’їду, як ти не можеш.

– Я могу, – терпеливо повторяет Дизель. – Если втулят, то хер с тобой, Мартин спишет. Мне машину жалко.

– Даааа, – говорю я. – Военное братство, вся фигня.

– Тоді літом, шє на «Зєльонкє», як наші поїхали на дамбу та їх попали, то воділу списували, три дня та все оформили. А ЗіЛа досі списують.

– Это потому, что это был самый большой ЗиЛ в Збройних Силах, – говорю я. – Девяносто одна кровать списана, между прочим. То есть, пока не списана. Служебка до сих пор идет.

– Откуда у нас кровати?

– У бата не было ППД. Поэтому в АТО мы получили кровати и матрасы. Кровати пали… ну допустим в ЗиЛе. А матрасы я до сих пор списываю.

– Пісака, – презрительно роняет подошедший Президент. От же ж язва.

– Меняемся?

У нас – очередная проблема с деревом. Перекрытие наших «бунгало» стопорится из-за отсутствия бревен, но мы же – лесные эльфы, нам везет: между нами и шестой ротой – здоровенный шмат акациевой посадки. Вот он, перейди наш террикон, стань на северный край – и под ногами, метрах в пятнадцати внизу, море… ну, не море, но хороший кусок еще голого леса. Высаженного после большой войны и сжигаемого нашей войной. Проблема в том, что дорога от нас равномерно спускается в сторону сепаров, и эти четыреста или пятьсот метров военный грузовик не пролетит так, как пролетает их коммандер на «лендике» или я на «Лягухе»… аааа, черт. Нема вже бусика, стоит перекошенным. Ехать «Уралом» реально стремно – «зушка» может пасти дорогу и разобрать наш «Урал» так, как недавно Костя Викинг разобрал сепарский КАМАЗ из точно такой же двустволки. Ну ладно, у Кости более-менее прямые руки, а сепары уверенно мажут по вертикали, но рано или поздно они же ж пристреляются…

Дизель – водитель и глас разума. Механ – после отъезда Санчо старший водитель, и гласом разума там и не пахнет. Президент – за любой кипиш, кроме голодовки и копания. Лому пофигу, что и где пилить, лишь бы его «Штиль» ненаглядный не трогали. Коммандер до сих пор где-то на «Альфе». Мастер молчит и курит, опершись о лопату. Ваханыч копает и грозится, что сегодня к вечеру блиндаж будет откопан, если Мастер начнет наконец-то копать, а не курить, опершись о лопату. Двое новеньких, маленький бородатый Андреич и высокий толстый Михалыч, мнутся неподалеку.

– Шо, пацаны, разместились? – поворачиваюсь я к ним.

Дизель с Механом продолжают вяло переругиваться, Президент поддерживает то одного, то другого, не давая погаснуть спору, Мастер кидает бычок под ноги Ваханычу и спрыгивает в яму.

– Та вже й покопали, – улыбается Андреич, одетый в тельник поверх зеленой футболки. – Аж вспомнилось.

– А шо, в А. копать не тре?

– Наххх там копать, АТП и есть АТП. «Васильки», танки и шлагбаум. Короче, Мартын… Дело есть.

– Какое?

Ого, только приехали, и уже «дело». А на вечер они, кстати, в наряд выходят. На разные позиции и в разные смены. «Разбивай спетые группы» – святой принцип командира.

– Баран, – роняет Михалыч и ожидающе на меня смотрит.

– Скиртача на вас нет, – отвечаю я. – Он як психолог уже нашел бы это… пояснение. Такому определению. Возможно, и пролечил бы. Медикаментозно.

– Ты не понял. Баран у нас в А., – добавляет Андреич. – Мы там… Мы, короче, там скотину развели. Чуть-чуть. Барана резать тре вже, а тут комбат нихера не сказал, заехал – и сюда.

– Ииии?

– Если съездим домой… то есть, в АТП, барана сюда привезем. Суп, шашлык, жаркое.

– Неожиданно, – говорю я. – А в чем подкол? И чего вы к Васе… к командиру не пошли, а ко мне?

– Та ну… то ж командир. Ще это…

– Не, не навставляет, он нормальный.

– Пацаны на штабе за вашу роту розказували. И за командира.

– Нормальный командир, я доповідаю. Так в чем собака порылась?

– Та ни в чем! – ненатурально удивляется Андреич. – Просто баран. Завалить, ободрать, порезать. Два часа на все.

– Завтра не успеем, у меня планов, як грязи.

– Так давай сегодня. Шашлыка вже завтра нажарим, нехай повымачивается хоть ночь.

– Шашлык? – выныривает Президент и задевает меня стволом АКМСа. – Зашибись, я в темі.

– Ты чего с пулеметом, ремба?

– В наряд скоро. Так шо там с шашлыком?

– Утроба… Так, Жигуль, не задовбуй, бачиш, решается сложный логистический вопрос.

– Сам ти «Жигуль». Бусіка проїб@в і радується. Ущєрб от тебе один, мля.

– Хто проїб@в?

– О, все как всегда. Война идет, контора пишет, дембель близится, и собачатся Жигуль и Ущерб, – к нам подходит Вася. – Интересно, бывает день, когда вы не ругаетесь? Чи це нереально?

Вася замотан, это видно сразу. Вася невыспан (а вообще, есть такое слово?), сердит и одновременно – задумчив. При виде командира граждане военные начинают тихо рассасываться, у каждого находятся неотложные дела, и через минуту мы остаемся одни. Только наряд на «Чарли» лениво смотрит куда угодно, кроме как туда, куда надо, и высоко-высоко пролетают светлые облака.

– Ну шо? – произношу я стандартное начало стандартного военного разговора.

– А хоть бы шо, – так же отвечает Вася.

Мы стоим посреди ВОПа, в начале нашей «дороги жизни», и прямо перед нами, через несколько километров, тонет в апрельской дымке дачный массив Докучаевска.

– Шо комбат вчера? Бо так и не расспросил подробно.

– Дал звиздюлей за блиндажи. Но я вже говорил.

– Всем?

– Не. Комбат если хвалит – то всех. А если имеет – то ротного.

– Логично. Менеджмент персонала, книга вторая, «Рота, Батальон». Дерево будет?

– Не. Будем посадку опять пилить.

– Охеренно, – протягиваю я. – Дед мой садил, теперь внук пилит.

– Дед не думал, шо русские нападут.

– Дед вообще-то русский у меня. С Курской области. Переселили на Донбасс после голодомора. Отсюда и на Большую войну уходил, и воевал, и потом после войны деревья сажал. Тут же после Великой Отече… Второй Мировой ни одного дерева не осталось.

– Интересно, что бы твой дед сейчас сказал? – смотрит на меня Вася.

– Шо-шо… Закурил бы, потянул сотку под борщ и дал бы люлей за неоткопанные блиндажи.

– Дед – то да… Деды у нас…

– Воевали, – заканчиваю я. – Деды у нас воевали.

– Прям как в пропаганде российской, – хмыкает ротный.

– Угу, – бурчу я, – Сука, они у нас еще и это сперли… и сделали из этого праздник.

Дед никогда не рассказывал про войну. Оба деда – и тот, что с Донбасса, и тот, что с Ростовской области. Нет, ну байки-то они травили… их послушать – не война была пятилетняя, а сплошная юрмала. То там смешной случай, то потом… И никогда – правду. Реальную, такую, которую вспоминали на майские, когда собирались рано постаревшие мужики выпить-закусить-помянуть, а мы, малышня, крутились возле стола, накрытого под яблоней, и пялились на медали на пиджаках. У кого больше, у кого меньше. А садились за стол не по медалям, а как угодно, и вставал дядя Петя, Костика дед, высокий, сутулый, чем-то неуловимо похожий на нашего Лома, и молча наливал стакан «казенки», и накрывал его куском горячего еще, утром с соседнего хлебзавода принесенного хлеба. Потом степенно наливали и, не садясь, так же молча выпивали. Не празднуя. Без музыки. Белым днем девятого мая – тут, недалеко, в Горловке, на одной из узких улиц возле шахты «Комсомолец». А потом бабушки несли картошку с мясом, салаты и какие-то нарезки. Я запомнил деда крепким и невысоким бригадиром в шахте, седым, любящим повалять дурака, посмеяться и поиграть на черной сиплой гармошке… но не в тот день. Точно – не в тот. В тот день мужики поминали. А на остановке волал из рупора Кобзон, и это было так странно… И никто никогда и никак не рассказывал про войну. Только отшучивались, травили байки и курили «Приму».

Дед умер в восемьдесят пятом. На фотке у бабушки на комоде он улыбался в форме и с теми же медалями, и смотрел вбок куда-то. И на нашей улице почти в каждой хате стояла такая фотка – женщины Большой Войны пережили своих мужей. И даже на секунду мой дед не мог представить, что его мелкий чернявый внук вырастет и через тридцать лет будет стоять на его терриконе. В военной форме. И смотреть куда-то.

Только сигареты теперь с фильтром.

– Завис? – толкает меня Вася.

– Есть чутка, – я машу головой, развеивая непонятно как нахлынувшие детские воспоминания. – Чуеш… Посадку пилить тре, хочу, чтоб Дизель таки по-быстрому съехал.

– Не гони. – Ротный с сомнением осматривает приткнувшийся к откосу «Урал». – Не торопись. Наморщат сепары нам «Урала» вместе с Дизелем. Нехай утром едет. За день напиляют, по ночи подымем.

– Опаздываем. Треба все-таки быстрее.

– Быстрей ПТУРа не получится. Не гони, Мартин, лишнее это.

– Я завтра на РАО. И Механ заставляет в Ваху геники везти.

– Ремонт?

– Угу.

– Ну, едь. На бусике, гыгы…

– Я не такой отбитый, як ты – на остатках бусика ездить. «Лендика» возьму.

– Нихера. «Ленд» нехай остается, вали на Механа «Урале». С Механом, шо характерно.

– Ахереть! – Я поворачиваюсь к Васе и делаю удивленное лицо. – Ты бы хоть людей пожалел! Наш Механ, да на «Урале», да в мирном городе Волновегасе… Самому не страшно?

– Страшно, – признает Вася и усмехается. – Очень. Но шо делать? Война…

– Тогда не поеду, фиг с ними, с генераторами. И с РАО тоже. Я и так Механа боюсь, а многотонная бестия без двух передач – на улицах… Прикольно мы возле АТБ парковаться будем.

– Остальные ездят, и ничо.

– Такого Механа, как у нас, нет ни у кого! – гордо восклицаю я и поднимаю палец вверх. – Он у нас один такой… уникальный.

– Палец спрячь, сепар попадет.

Я опускаю руку, и мы смеемся. Сзади опять ругаются Мастер и Ваханыч – Мастеру понравилось взрывать, и он предлагает рыть блиндажи путем использования нашего запаса тротила. Ваханыч сопротивляется, но как-то вяло. От бани раздается бас Феди и язвительный хохот Президента. Заводится бензопила – Лом режет кривые мокрые жердины на дрова. Кто-то кашляет.

– Кстати. Новенькие предлагают в А. смотаться, у них там баран.

– Еба… Когда?

– Та сейчас.

– А, ну и валите, – легко соглашается ротный. – Хоть отдохну без вас. Посплю, чи шо. Чи полетаю пойду, може, таки выпасу «зушку»… Тока это. Без подій. И пепси привези. И сигарет.

– … и женщин, – заканчиваю я. – Туда-обратно – часа два, и там еще кровавое дело по убийству барана.

– Давай-давай, скотоложец, – отворачивается командир. – Сигареты не забудь.

– Скотоложец – это не о том!

– Ничо, ничо, еще не вечер…

Вечер

А. – это унылый населенный пункт унылого угла Донецкой области. На окраине А. стоит АТП, перед ним – шлагбаум, на котором от уныния пытается повеситься вояка. Наш «лендик» – белый… ну ладно – грязно-белый, немножко похожий на понтовые джипы ОБСЕ, и поэтому при виде него солдат тяжко поднимается с наваленных шин и лениво подходит к шлагбауму, перегораживающему поле. Поднимает руку, вынуждая остановиться. Маленький Андреич приоткрывает пассажирскую дверку, набирает воздуху в грудь и выдает пароль. Пароль состоит из такого количество нецензурных слов, эпитетов, сравнений, метафор и обобщений, что я зависаю примерно на фразе «…і якщо ти… …коли бачиш… …. ….то воно стоїть і не пізнає… коли стояти не буде…». Вояка тут же поднимает шлагбаум, я втыкаю вместо второй четвертую, «лендик» скрежещет, но едет.

Ворот в АТП нет, есть царство заброшенного бетона и серых шиферных крыш, непонятные боксы, закутки и почему-то – копна прошлогодней травы. Андреич чуть ли не на ходу выпрыгивает и бежит к кому-то здороваться, я останавливаю машину прямо посреди двора, открываю дверь и восхищенно замираю.

Семнадцать танков. Вот они, красавцы, – и будь проклят тот, кто скажет, что танк некрасив. Застывшие громады с поднятыми стволами ровно-ровно, по линеечке, стоят под хлипкой крышей, и кажется – это секундная заминка, что вот через секунду взревут моторы, и зверюги, непременно качнувшись, рванут на волю, сквозь забор куда-то на восток – ломать, крушить, стрелять, реветь.

Зверюги молчат. Зверюги стоят, и мне с трудом удается отвести взгляд. К машине подходит молодой хлопец в непременной зеленой курточке-утеплителе и с телефоном в руке. Я вываливаюсь из «лендика» и тут же наступаю на какую-то ржавую банку.

– Бажаю здоровья… – произносит светловолосый парень и настороженно протягивает руку.

– Привет. Слава Дэ-Эн-Эр! – блистаю я пехотным юмором.

– Новороссии слава, – спокойно отвечает парень и подавляет зевок. – Гена. Я тут вроде командую.

– Мартин. Сорок первый бат. Я тут вроде к минометке нашей приехал.

– Забирать? А то они в нарядах у нас расписаны.

– Если бы… – вздыхаю я. – Если бы… Не, за барахлом приехали, а то нам вчера комбат двух матерых минометчиков подарил, но почему-то без миномета.

– А где стоите?

– Под Докучем, возле «Эвереста». Недавно зашли.

– Аааа. Чув.

– Шо мишки? – киваю я на серо-зеленый ряд чудовищ. – Катаетесь?

– Не, ты шо, – смотрит на меня Гена и снова пытается зевнуть. – Звиняй, не выспався. Заборона ж, «Мінські», все дела. Ты бы машину переставил отуда.

– Мешаю?

– Та бэка должны привезти.

– Ага, ага. Не катаетесь, но бэка заканчивается… Ну конечно…

Рация в руках Гены сдавленно вслипывает. Он смотрит на часы, кивает мне и отходит, я буцаю банку, сажусь в машину и вижу Андреича, машущего мне из какого-то облезлого дверного проема. «Лендик» фырчит двигателем, я втыкаю первую и опять зависаю, рассматривая танки через поцарапанное стекло. Не, ну раньше я видел танк… даже в первой танковой прослужил целые сутки, но вот так сразу семнадцать машин… уууу. Мля. И сфоткать хочется, и как-то… перед местными неудобно, приехала абизяна из пехоты, первый раз «мишку» увидела и полезла фоткать.

…В углу большой бетонной комнаты, за какой-то загородкой, смиренно стоит здоровенный грязный баран и равнодушно смотрит на нас. Андреич вертит в руках блестящий ножик в стиле «сдохни от зависти, Рембо» и ругается с высоким печальным мужиком во флектарновых штанах и насмерть убитой зеленой флиске. Мужик как бы против досрочного убийства барана, Андреич напирает на то, что баран проходит по керівним документам як майно минометного взвода сорок первого батальона. Я стою, привалившись к стенке, и жду, когда от разгоревшегося спора баран помрет своей смертью.

Андреич настаивает, мужик приводит аргументы в стиле «не нагуляв», «хто по весні ріже» и «нехай щє посто́їть». В конце концов Андреич обещает высокому часть мяса, они обсуждают какие-то комплектующие животного и высоту подвеса его за ноги, я предлагаю барана застрелить, чтоб не мучался. Из «пээма». Андреич окидывает меня презрительным взглядом, высокий мужик шипит «понавидавали пістолєтів», я понимаю, что нельзя встревать в святое таинство животноводства и вываливаюсь на двор.

Во дворе, перешагивая через пробившуюся сквозь асфальт сухую траву, бродят ОБСЕшники. Худой дядька с длинной цыплячьей шеей, в каком-то несуразно надетом синем бронике и белой каске что-то втолковывает Гене, размахивая листиками, еще двое бродят между танков. Гена терпеливо слушает, мучительно пытаясь не зевнуть. Я задумываюсь, зачем они в А., в двадцати километрах от ближайшей линии фронта, ходят в касках и брониках. Фиг его знает, может, так теплее…

Гена видит меня и пользуется случаем, чтобы отойти от ОБСЕшника, вроде как по делу. Я достаю сигареты и вспоминаю, что нужно не забыть заехать в магазин, а то командир без сигарет звереет и становится эмоционально нестабильным. Хотя кого я обманываю – он и так эмоционально не очень-то стабилен…

– Есть курить? – спрашивает подошедший Гена. – Фуууу, мля, всю душу выматует.

– Часто это? – я киваю на чистенькие фигурки ОБСЕ.

– Раньше каждый день было, теперь через день. Може, через два.

– И шо делают?

– Шо-шо. Считают. Смотрят.

– Интересно, у сепаров так же?

– Та хер там. У них «уеб@ны» и днем катаются, пацаны говорят. И не только «уеб@ны».

– А, точно, – вспоминаю я наши «Ноны», спокойно ездящие по Докучаевску. – И надолго это?

– Та полчаса, не больше. А ща как раз бэка должны привезти, мля, как всегда – вовремя…

Худой ОБСЕшник направляется к нам, его догоняет худенькая черноволосая девочка в совсем уж несуразной каске. Красивая – есть что-то азиатское в хрупкой фигурке, испорченной затянутым броником, и в разрезе глаз, и в очертаниях губ… темные глаза ощупывают нас с Геной, она становится сбоку и внимательно смотрит на худого.

– ….. … … – быстро бубнит ОБСЕшник и требовательно смотрит на Гену.

– Скажите, каким образом вы… – начинает переводить девушка и вдруг замирает. Очаровательный ротик приоткрывается, глаза распахиваются, она поднимает руки к груди, уставясь нам за спину. Худой иностранец точь-в-точь повторяет ее движения. Мы оборачиваемся. Гена хмыкает.

Маленький Андреич, в тельнике с закатанными рукавами, стоит в дверях. Руки измазаны в крови, в руке блестит тесак, тягучие капли срываются с кончика и падают в пыль. Андреич равнодушно смотрит на нас и манит меня рукой. Я выбрасываю окурок под ноги и оборачиваюсь к ОБСЕшникам. Они все так же неподвижны, Гена лыбится все шире.

– Экскьюз ми, френдс, – говорю я. – Ай ниид гоу ту зиндан, ауа солджерс файнд э… мля, как это… файнд э саботеур. Ви ниид э… сцуко, допросить, допросить… эээ интервьюет хим.

– Мартииин! – зовет Андреич. – Йди сюди, подєржиш його, бо крутиться…

– …. …., – быстро говорит ОБСЕшник.

– Вы думаете, что это хорошая шутка? – тут же переводит девочка и начинает кривить губы. В глубине красивых глаз плещется презрение.

– Отличная, – говорю я и отхожу. – Зе бест джоук оф май лайф.

Гена откровенно ржет, ОБСЕшник начинает что-то ему рассказывать, размахивая руками, девочка, больше не кажущаяся мне симпатичной, торопливо переводит. Налетает ветер, отклоняя капли с ножа, пронизывает куртку, добирается до липкого тела и проводит холодными когтями по коже. Ууууу, весна-то того… не очень. Не тепло еще.

– Нормальна дєвка, – говорит Андреич и улыбается. – Я би товой…

– Не товой… Посмотри на нее. Она – переводчик… не, не так. ПЕРЕВОДЧИК при миссии ОБСЕ. Зарплата, надбавка, тойота, отель. Кто ты для нее? Кто я? Грязные животные в замызганных шмотках, живущие в лучшем случае в сарае. Разводящие баранов, ездящие на «корчах», дохнущие в земле и шутящие дурные шутки. Она из другого мира, брат.

– Мда… – цокает языком Андреич и смотрит на меня долгим взглядом. – Та ти філософ, Мартинчик. Ото загнув так загнув.

– Философ, бля, недоделаный.

– А може, зря гоніш?

– Не зря, друг мой Андреич. – Я протискиваюсь мимо него в проем, тиранув курткой по бетону. – Не зря. Сто процентов, к старшине не ходи.

– Та чего ж?

– Потому что я – из того же мира. Был. Девять месяцев назад.

– І як тебе отут? В нашему?

– Холоднее. Зай@бистей. Тяжелее. И – по-настоящему.

Вечер

… «Нона» кладет откровенно хорошо. «Нона» сегодня одна, и я засыпаю на койке Механа под гупанье «очередью-по-три». Первая «Нона» бьет в нас, вторая – по позициям шестой роты, «Кандагару», в километре севернее нас. «Эверест» воюет с кем-то АГСами. Глаза слипаются, и в такт медленному морганию начинает мигать лампочка под хлипким накатом «бунгало». Вася ежится и продолжает шелестеть бумагами – то ли проверяет «форму-двадцать-шесть» по зброе, ища, где я налажал, то ли отмечает особовий склад в «кнігє вічірньої перевірки».

Я лежу на нижней койке на ярко-красном спальнике Механа, командир сидит в ногах. Натоплено так, что пот стекает струйками по бокам и впитывается в футболку. Сам Механ вместе с Галой пытаются достать из кастрюли две банки вареной сгущенки.

– По вам войну можно сверять, – бурчит Вася. – Как сгущ варите – точно обстрел будет.

– Та то війни вже не буде скоро, – отвечает Механ. – Бо зара приве́зли у цих пластікових банках, хєр свариш, от зара останню варимо.

– Варите, варите, – мямлю я. – Душа бажае углеводов.

Снова мигает лампочка. Серое одеяло на входе колышется после каждого прилета, «Нона» пробивает наш ВОП, посылая чушки мин в разные места террикона. Перед прилетами вякает рация, и скучный голос Президента «вспышка, вспышка!» вплетается в вечернюю вязь звуков и даже, кажется, убаюкивает.

Вася откладывает ведомости, перекладывает мне на живот лежащий на коленях АКС, встает и потягивается. Выпрямиться он не может – потолок в блиндаже низкий. Отодвигает одеяло и закуривает, красный огонек вспыхивает на фоне ночи, дым расползается по «бунгало», сыпется сухая глина со стен.

– Сколько там? – спрашивает Гала и плюхает на патронный ящик мокрую банку. – Фу, блин, обжегся.

– Півдев’ятої, – отвечает Механ и плюхает следом вторую.