Текст книги "Пехота-2. Збройники"

Автор книги: Мартин Брест

Людина війни 4:
Піхота

Вера Полозкова

«Выговор с занесением в личное дело»

(стих, испорченный мной)

 
Ну вот ты и сидишь, в траншее, бычки выбрасывая,
Чтоб как-то, чуть ли не оправдываясь – стрелять.
И такая клокочет сучья ненависть классная
Между мной и тем, кто дома. Тепло? Кровать?
 
 
И сидишь так, сквозь ветер матерясь и всхлипывая,
Нехер на ночь смотреть фотки из твоего «вчера»,
Чтоб стояли в глазах слезы, дурные, пиковые,
Как чудесно было, но вряд ли будет, давай. Пока.
 
 
Приключилась твоя беда, война внеплановая,
Миллионный крик, очень свой, и ведь
Эта жизнь может и не стать твоей, все разламывая,
А ты только и можешь, что стрелять и пожить хотеть.
 
 
Эх, родной, мы не такие уж и особенные,
Это все – наши тексты, мы такие – все;
Мы бежим по посадке, такие, сгорбленные,
Потому что знаем – не сейчас, не те.
 
 
И повсюду поля лежат такие, маковые,
И дорога пыльная, и акаций цвет,
И зрелище это такое, знаешь, знаковое,
Чтобы всхлипнуть и плюнуть искать ответ,
Хоть все знают, что он есть, и только ты – что нет.
 
 
Да, мы странные, безумные, с нашим понтом,
В мультикаме и с пулеметом, с брони – на лёд;
И с таким белозубым оскальным грохотом,
Все такие, дурные, вперед-вперед.
 
 
Потому что мы, братик, – мы простая пехота,
Все бегут, и ты тоже, да, к небесам;
Танк рычит, нет, ты слышишь – стреляет кто-то,
«Вспышка, вспышка!» —
Ты снова там.
 
 
Ты же все понимаешь, не бурчи, не ворочайся,
Только нужен внутри контакт проводков нехитрых.
Просто помни – когда эта долбаная война закончится —
Имя нашей пехоты тоже должно быть в титрах.
 

Еще дни пехоты

День четырнадцатый

Утро

На четырнадцатый день Бог… не знаю. По моему, в Библии дальше первой семидневки не ушли. Мы же на четырнадцатый день понимаем, что все херово. Херово не потому, что «вот вообще», херово по вполне пристойному поводу – блиндажи.

Мы ни черта не успеваем. Между нарядами, едой, попытками как-то постираться люди берутся за лопаты и копают, копают, копают… мокрая глина липнет на все, иногда кажется – весь мир залеплен этой жирной гадостью. Лопату воткнуть. Вытащить, оторвать от террикона комок, перенести лопату за пределы условно размеченной ямы. Попытаться счистить килограммы грязи ногой, другой лопатой, ножом, криком, матами, деревяшкой и снова ногой. Поднять лопату, снова воткнуть в землю, и – по новой.

Готовы четыре блиндажа из восьми. Нет, не так – по-хорошему нормально готовы только два, у них по два наката мокрых кривых бревен, простелена пленка, потолок подбит, посредине свешивается лампочка. Провода кое-как проведены в огромный капонир, где сразу за «двести-шестьдесят-первой бэхой» стоят наши генераторы. В два блиндажа набивается человек двенадцать. Уставших, замерзших, злых. Еще один блиндаж – класса «бунгало», размером примерно с половинку купе, в нем две койки друг над другом, буржуйка и два ящика «пятерки», служащие микростолом. В нем живут Гала и Механ, и каждое утро я слышу, как они ругаются. Это «бунгало» ближе всех к кунгу, мы с Васей сбегаем в него при обстреле, и Механ привычно выставляет банку вареной сгущенки на те самые ящики, и мы едим по очереди, запивая вязкую сладость теплой водой и слушая прилеты. Считая эти прилеты, обложившись рациями, различая стрекот генератора и понимая, что все – херово.

«Колупатор» больше не приезжает. Славян говорит: «занят на других задачах», и нам абсолютно все равно, так это или нет, главное – у нас есть лопаты, начавшийся и не перестающий дождь и почти ежевечерние обстрелы. На рокадной асфальтовой дороге за дачным массивом Докучаевска, напротив которого мы стоим, работает самодвижущаяся тележка с прикрученным на нее минометом. Точнее – две. «Нона», мммать ее. «Ноны», мммать их.

Позиции готовы, на оба наших пулемета есть по основной и запасной позиции, и на оба АГСа, и даже на «Фагот» отрыты небольшие окопчики типа «могилки». Только СПГ стоит на площадке – противник его не видит, стреляем с «закрытой», а спрятаться от мин можно и между огромными скользкими валунами «породы». Позиции готовы, но спать ты на них не будешь, и нужно заканчивать блиндажи, и… И дождь. Он мешает, и я бы сказал «как назойливый комар», но это не так, дождь мешает стрелять, дождь пугает невозможностью нормально просматривать местность, дождь за сутки превращает нас из боеготового… ну, почти боеготового подразделения – в толпу промокших, огрызающихся, нервных и кашляющих мужиков.

Диму Талисмана опять увозим в «медроту» в Ваху. Начинает кашлять Санчо, хриплый сухой скрежет рвет грудную клетку. Саня молчит, не просится в тыл, ходит в наряды, ест горстями какие-то таблетки и снова кашляет.

Днем напротив нас становится КАМАЗ. В кузове сепарского грузовика, стволами назад стоит «зушка». На зушке – явно сбитый прицел, она бьет выше нас, но бьет часто, пули шьют струйки дождя над головами. Это нестрашно, мы бо́льшей частью укрыты за верхним уровнем террикона, но это нервирует, и это делает опасным спуски и подъем по единственной дороге, связывающей нас с остальной страной. Дорога спускается прямо на восток и только внизу, у самого карьера, сворачивает налево, на север, еще триста метров, снова налево – и выезд из посадки на поле. Километр с лишним по раздавленной грунтовке – и околица Новотроицкого. Каждый раз, каждый долбаный раз, когда мы пытаемся проехать по дороге, вылезает эта проклятая «зушка». Они посчитали, что за те сорок секунд, которые мы тратим на спуск на наших машинах, они не успевают выстрелить ПТУРом, и поэтому они просто сыпят на нас килограммы железа. А мы копаем. Как и вся линия фронта длиной в четыреста с лишним километров.

А вечером выкатывается «Нона». Или две.

– Смотри сюда. Чуеш? Мартииин. Мартин, мля! – кричит из кунга командир.

Я курю возле входа, перемешивая «таланами» грязно-рыжий окружающий мир. Мир отвечает мне чавканьем, холодом, бабахами и стрелкотней на «Кандагаре», соседней с нами позиции шестой роты «семьдесятдвойки».

– Мартиииин!

– Шо?

– Иди сюда, говорю, задолбал курить.

Я швыряю окурок на землю под кунг, грязные капли стекают по зеленым бортам чужеродной машины, косо стоящей возле палатки. Или это палатка стоит возле машины? Брррр. Сутки постоянного дождя – и уже ни черта не хочется. И «зушка» молчит… хорошо. Ладно, полезем в продрогшее нутро нашего домика-на-колесах.

– Нападай.

– Садись сюда и слушай опытного милиционера. Шо вздыхаешь?

– Дождь надоел.

– Всем надоел. Мне вот, например, «зушка» надоела. Тре её товой… порешать.

– Как? Ты бач, они прямо перед дачами, получается… ща… красные ворота помнишь?

– Не гони, давай по карте.

Вася тянется на полку и начинает шарить. На пол последовательно падают перчатка, УЗРГМ, еще одна перчатка и почему-то сверло. О, надо сверло Механу отдать, то я в тротиловых шашаках отверстие под УЗРГМ делал, сапер недоделанный…

– Шо шукаешь?

– Карту.

– Карту свою лучше не доставай, от твоей карты наш секретчик отакими слезами плачет.

– Нашей карты, Мартин, нашей. Не, я планшет хочу.

– Он на зарядке, я с утра ставил. Ща, – я шагаю к дальней стенке, где на засыпанной барахлом деревянной койке мостится семидюймовый потрепанный руками военнослужащих «Asus» от АрмииСОС. – На. Воображение тренировать надо. Планшет сядет, как ты…

– Мля, ты мне Викторыча не включай тут.

– А че Викторыча сразу?

– Та он меня задолбал уже этим «надо в карте разбираться, планшет сломается, шо будешь делать…»

– Ааа. Ну я не Викторыч…

– Да, ты меня и без планшета задолбать можешь.

– А ты – меня.

– Якби я тебе долбав – з тебе людина була б, – говорит мне Вася бессмертные слова старшины и включает планшет. – Так, Докуч, Докуч, де… А че ты ихний КСП не отметил?

– «Их». Не «ихний», не беси меня. Забыл я. Та похер, зато я «красные ворота» отметил. Позиция… «девять». Чи «восемь».

– Я отмечу, будет «восемь». Так… Считаем сначала. Расстояние… расстояние… два… два-семьсот. АГС не достает ровно на километр.

– Лейтенант Очевидность.

– Подерзи, подерзи… «Фагот» по дождю просрем. Просрем?

– Просрем. Как нефиг делать.

– СПГ?

– Точность не та. Протупим сто метров – втулим прямо в дачу, к комбату не ходи. Завтра во всех новостях будет. Ээээ…

– «Украинская военщина расстреливает мирные кварталы Докучаевска».

– «Украина опять нарушила Минские договоренности».

– «ЗСУ призвали на Донбасс роту эльфов».

– Было.

– Точно. Было.

И мы ржем, вспоминая январь. В январе было хорошо. В январе мы сидели «на ВОПе ровно», еще на старом, и смотрели на трассу. Там блиндажи были теплые… эххх.

– СПГ – неточно.

– Минометка?

– С Шайтаном договориваться треба.

– Ээээ… Так… Стопэ. Есть идея.

– Это настораживает.

– Нихера. Горизонтальные связи… понимаешь? Они движут войной. Горизонтааальные свяааази…

На моих изумленный глазах у валяющегося на спальнике командира подымается настроение, а это дорогого стоит в этот мерзкий день.

«Увага, своячок, своячок!» – вдруг мявкает моторола. Мы замолкаем. Три-два-один… нуууу?.. Ииии?..

Бум! – и через пару секунд тух-тух-тух комьев земли по крыше. Все, стихло.

– Пошли покурим, – бурчу я и осторожно выглядываю наружу. Кажется, дождь заканчивается.

– А пошли! – Ротный соскакивает с койки, целясь ногами в остывшие берцы. Правая нога попадает, левая – соскальзывает с ботинка, и Вася становится черным носком прямо в липкую жижу, покрывающую пол кунга. – Мля!

– Правша, – комментирую я.

– Есть носки?

– Ща.

– Тока чистые.

– Ого, ну вы и задачи ставите, товарищ командир. Мы когда последний раз стирались?

– Я – давно, а ты – в субботу. Не жмись. Дай оте понтовые, с «Каптерки». Высокие.

– Итальянские?

– А фиг его знает, чьи они. Давай быстрей, не задобвуй.

Я шуршу пакетиками, копаясь в носках, Вася подбирает с пола УЗРГМ и уныло его рассматривает. Дождь окончательно стихает, и мы слышим гомон людей, вылезших из палатки. Удивительное дело, как мало нужно для счастья – просто чтобы дождь прекратился. Хотя бы временно. Пока Вася меняет носки, открываю фейсбук.

– Ого, мля.

– Шо там?

– Прессуха семь-два выложила наш видос с горящей бэхой и написала… щас… о, вот. «Військовослужбовці сімдесят другої бригади підбили БМП ворога… бла бла бла…». Ну и так далее.

– Ээээ… Не понял.

– Отож. При всей любви к «семьдесятдвойке»… Мы – сорок первый.

– Окремий. Мотопіхотний.

– Отож. Ладно… ща пойдем к блиндажам, позырим, потом подумаем над этим. По большому счету – неважно, хотя… ну блин. Так, ты куда гранаты складывал? Мартин. Мартииин!

– А?

– Ты тока там в комментах не напхай никому, воин фейсбучный.

– Ээээ… поздно.

– Вже возмутился?

– А то.

– Опять гнать на нас будут.

– Пока меня нема – нехай меня хоть бьют. Так, напомню, говорил один великий, не побоюсь этого слова, героический лейтенант. Ну тебе не пофиг? Шо они меня, из армии выгонят?

– Мозги иметь будут.

– Нас иметь – шо небо красить. Или краску не завезли, или лестница короткая, – говорю я великую армейскую мудрость. Я вообще ее часто говорю.

– Так мне ж мозги иметь будут. А не «нам».

– Ты командир, тебе по штату положено. А я – хто? Я сержант, недолік, абізяна мобілізірована, шо с меня взять?

Мы жили в странное время, сами не осознавая этого. Мы жили в той реальности, когда создавался, формировался, укоренялся в мозгах и расползался из армии по всей стране огромный пласт украинской армейской субкультуры. Совковые традиции, перемешанные с измененным сознанием мобилизованных, политые суржиком, сдобренные пылью и приправленные послемайданной реальностью. Запеченные во вспышках ГРАДов, доведенные до кипения в бесконечной минометке и густо посыпанные стрелкотней. Это Збройні Сили, детка, взболтать, но не смешивать, и – смачного. Сможем ли мы потом по-прежнему общаться со старым окружающим миром? «Ну конечно», – думал тогда я.

Потом оказалось – нет.

Возле третьего блиндажа стоит группка комков грязи, в которых с трудом угадываются некоторые военнослужащие второй роты сорок первого батальона. Комки грязи кричат друг на друга, и больше всех – на Мастера. Мастер вяло отбивается. Рядом с Мастером курит Леша Скиртач в чистеньком пикселе, за его спиной Президент, в красивой, но холодной флиске, громко ржет.

– Рота, ставай! – гаркаю я.

Фигуры дергаются, но остаются на месте. Ну да, ну да, наших этим не проймешь.

– Шо случилось, граждане военнообязанные? Чего орем? – весело интересуется Вася.

– Та це жопа, – говорит высокий комок рыжей глины, в котором угадывается Лом. – То його як людину просили півчаса, борщ доварить… Нє, каже, ілі щас, ілі нікогда!

– Та вы задолбали со свои борщом, – заводится Мастер. – Как людей прошу – убери его на пять минут, колонем камень и все. Нет, мля, надо обязательно…

– Воу-воу, ваенные, палегше, – поднимает руку Вася. – Давайте по очереди…

И естественно – после этого говорят сразу все.

Лом варил борщ, и, как всегда, в ужасающем количестве. Нет, ооо, не так просто, сначала мы послушаем, как он искал дрова, сушил их, разводил костер… чистил картошку, крошил зажарку. У меня уже живот начинает подводить от такого подробного рассказа. Потом Лом принялся куховарить, а в десяти метрах от него Мастер, копая блиндаж, обкопал огромный камень. Забутовал полкило тротила, воткнул УЗРГМ и по-честному пошел к Лому предупреждать.

Лом стал насмерть. Сначала доварю – потом подрывай. Мастер настаивал, Лом не сдавался. В поддержку Ломтику вылезли Ляшко и Хьюстон, облили презрением стиль Мастера копать блиндаж. Мастер расстроился, призвал чуму на оба наши дома, пошел, мявкнул в рацию условное «своячок» и подорвал глыбу.

На Лома, Ляшко и половину Хьюстона низвергся водопад грязи. Потом на Мастера низвергся водопад матов. Потом вылез Президент и начал ржать, и так ржал уже пять минут. Котел с десятью литрами борща, чистенький, прикрытый от взрыва удачно росшим деревом, пыхтел на гаснущем костре. Камень раскололся, и это было самой прекрасной новостью. Теперь можно было повыбрасывать куски гранита из будущего блиндажа, еще день-два на «вкопаться на два штыка», подровнять – и можно перекрываться.

– Капец, – говорит Вася. – Мастер!

– Я их предупредил, – бурчит Толик.

– Капец… Ладно, все живые – и хорошо. Итого – четыре блиндажа почти готово. Все, через два дня сворачиваем палатку. Бо комбат если увидит, будет точно капец.

– Кхм, – говорит Леша Скиртач.

– Жги, – поворачивается Вася. – Добей меня танцем. Один дебил камни взрывает. Еще три бегают вокруг, бо борщик варится. Санчо кашляет так, шо в Докуче сирену каждый раз включают. Мартин херами пресс-службу «семьдесятдвойки» обкладывает. Давай, наваливай.

– Ничо я не обкладываю, – обижаюсь я. – А чего они наш видос выложили?

– Тебя Родина сюда послала видосы снимать? Лайки спать мешают?

– Не бурчи.

– Кхм! – громче говорит Леха.

– Леша! Ты вот вырядился, як в Волноваху. Когда наряд? Замерзнешь в кацавейке.

– Не наряд, – почти печально говорит Леша. – Дембель. Все, пацаны.

И мы молчим. Леша – последний, наверное, человек из четвертой волны в батальоне, уезжает на дембель. Он уезжает, а мы остаемся. Странное это чувство… нет, не зависти… наверное, даже радости. Кто-то из наших уедет домой. Мы останемся, и завтра будет то же самое. И послезавтра. И послепослезавтра. И, наверное, всегда.

– Когда поезд? – интересуется Вася. – Комбат плюсанул? Вечерним, сегодня? Шмот собрал?

– Оооо, поїздочка нарисовується, – улыбается Ляшко сквозь вязкую глину. – То я з вами, ладно? Заїдемо у магаз? То й на трасі нормально, нє обязатєльно в АТБ.

– Не, – говорит Леша и поправляет очки. – Другая схема нарисовывается. Комбат за мной заедет.

– Когда?

– Сказал – скоро. – Леша пожимает плечами.

– Мля, – говорим мы с Васей хором.

– От блін і заїхали в магаз, – огорчается Ляшко.

Мастер хмыкает и отходит. Президенту становится скучно, и он отходит к центральному посту «Чарли», там сидит кто-то из «брони» и уныло смотрит на рацию.

Мы с Васей переглядываемся. Едет комбат. Это как будто ты гулял с друзьями дома, а потом вдруг вспомнил, что мама возвращается из командировки именно сегодня.

– Херррасе повага, – я сильно толкаю Леху в бок, и он чуть не падает в грязь. – Целый комбат за тобой приедет. Сурьезна ти людина, товарищ военпсихолог.

– Та не гони, при чем тут я. Ты вже совсем загулялся, – трет бочину Леша. – Комбат заедет, бо мы «бэху» раздолбали.

– А. Ну да. Точно. Долбаные блиндажи, совсем из головы вылетело… Броня! Броняяя! – я кричу на «Чарли». – Комбат до нас їде, смотрі нє протупі! І каску вдінь!

– Потом вдіну! – отвечает Рома и машет рукой. – Нє боїсь, нє пропущу!

Ну естественно – он пропустил.

Немного позже

Комбат набирает Васю с трассы, за десять минут до приезда и за пять – до того, как включается сепарская «зушка». Хлопки-хлопки, перерыв, опять хлопки. Вася, постояв возле блиндажа и послушав шуршание пуль, идет поговорить с Санчо, который кашляет страшнее и громче любой «зушки», а потом зачем-то лезет в капонир к генератору.

Я стою на краю капонира и шуршу листиками «штатки»: Лешу Скиртача нужно убирать из нарядов, это значит – все снова перекраивать. От же ж блин… Тока расставили, блин, тока сошлась ведомость.

Вася кругами ходит вокруг одиноко стоящего молчащего дизель-генератора, иногда буцая пустые бульки из-под бензина. Потом вздыхает и лезет наверх, обратно. А распогодилось, кстати, – температура пошла вверх, на градуснике было бы что-то около плюс восьми, если бы мы не потеряли градусник при переезде. Не, точно говорил комбат тогда на нараде: «Главное при переезде мотопехотной роты – протерять как можно меньше майна». Особенно облікового.

– Мартэн, – говорит Вася и легко выскакивает из ямы. – А ну, напомни мне, шо у нас по списанию майна.

– Доповідаю голосом через рот. На два обстріла я списал половину матрасов и остальные лопаты.

– Буржуйки?

– Мы сдали все. Числится «ноль».

– То есть, мы полностью на волонтерских?

– Да. Как и геники все волонтерские.

– Мля, шо бы мы делали без волонтеров?

– Не знаю, – пожимаю плечами я. – Воевали бы точно так же. Тока не под Докучаевском, а под Черкассами.

– А?

– Говорю, линия фронта гораздо западнее бы шла. Зато домой ездить ближе.

– Шутник.

– Но ведь правда же.

– Ну да, шо есть – то есть…

«Дорога», – шипит рация, и тут же из-за палатки с продуктами выныривают фигуры. О, вот и командиры, пешком поднялись, норм. А чего так много народу? Впереди комбат, за ним… о, Викторыч к нам опять в гости… И два мужика – высокий и толстый, а с ним маленький и бородатый. Тащат баулы, кряхтят, у бородатого даже каска нахлобучена. Автоматы стукаются друг об друга. Пополнение? Серьезно? Вот честно-честно?

– Вася, привет, – подполковник Сан Саныч Бакулин останавливается и тут же начинает покачиваться с пятки на носок. Ужасно привязчивая привычка.

Начштаба, майор Роман Викторович Позняк, молча протягивает руку. Я пожимаю и смотрю на двух мужиков. Точно, пополнение! Иессссс!

– Бажаю здоровля, – говорит Вася и поворачивается ко мне. – Мартин, а поставь чайник!

– Сей секунд, вашблагородие! – козыряю я. – Не извольте сумлеваться, оформим в лучшем виде! А то, может, пообедать? Борщ есть, прям-таки взрывной…

– Потом, – говорит комбат и кладет автомат на ящик возле кунга. Расстегивает ворот флиски. – Фуууу. Бегать пора начинать, к вам как залезешь – упаришься.

– Та мы тоже сначала дохли, а потом привыкли как-то.

– Вон как Роман Викторыч тоже, аки олененок, по камушкам заскакал и даже не вспотел.

– Да, я такой, – скромно говорит начштаба. – Ну шо, Мартин, дай хоть чаю попить.

– Зара поставлю. Викторыч, вы какими судьбами?

Мы отходим в сторону. За спиной Вася что-то говорит комбату, тот молча слушает, все так же покачиваясь.

– Веришь, Мартин… Скучно. Скучно. Сидишь там в штабе, сидишь. Бумажки, карты, наряды. Бумажки, карты, телега с Пивночи… А у вас тут – хорошо. Раздолье. Красота. Может, даже чаем угостят.

– Мы тут по кофе, в основном.

– Та да, та да, весь фейсбук уже засрал своим кофе, как не читаю, в каждом посту – сигареты, кофе, война. Война, кофе, сигареты. Джим Джармуш в милитари.

– А шо за пацаны? – я киваю на пацанов. Пацаны, кстати, опытные – ни секунды зря не стояли, тут же нашли место посуше, кинули лахи, улеглись сверху, на животы сложили автоматы и закурили.

– Тю. Это ж КолиКоли особовый склад. Минометка.

– Это которые в А… стоят?

– Да. Вчера туда поехали… Разлагаются господа военнослужащие в меру сил. К обов’язкам військовослужбовців относятся халатно. Мы их решили вам на террикон подарить. В целях перевоспитания.

– Прям не опорник, а какая-то колония для малолетних, – обижаюсь я.

Чайник пыхтит, наливаясь теплотой, и Викторыч подносит к нему руки. Синие язычки пламени облизывают подкопченный бок как-то очень… по-домашнему?

– Та не гундось, Мартин. Смотри… они к вам на неделю, может на две. Тока им этого не говори, бо они думают, шо навсегда.

– Ото они такие печальные.

– Ну да, ну да… Так, мне послабше, послабше калатай, я и так на кофе сижу, як тот нарик. Не-не, тока не сгущенку. Я ее еще до войны объелся. Все, давай.

– Так не заварился еще.

– Да похеру. Ну шо, рассказывай, как обгонял, как подрезал, как вы умудрились сепарам хорошую, почти новую «бэху» спортить…

Лейтенант Николай Николаевич, в сорок первом батальоне надежно называвшийся «КоляКоля», был высоким, здоровым и стеснительным. Минометный взвод, которым он командовал, не менее надежно стоял в А. и, в принципе, с охраной трех «Васильков» при двух «ГАЗ-66» справлялся и без бдительного присутствия целого лейтенанта. Поэтому КоляКоля выполнял в штабе функции «…и отправим с ними нормального офицера», а его минометка, войдя в преступный сговор с танковым батальоном «семьдесятдвойки», троллила ОБСЕ.

Танки бригады стояли там же, в А., и вид имели унылый и пыльный. В первой половине весеннего дня возле шлагбаума, перегораживающего разбитую желтую грунтовку, появлялся чистенький белый крузак ОБСЕ, из которого вылезали представители миссии в красивых бронежилетах и зачем-то в касках. В касках было жарко.

Військовослужбовець, охраняющий шлагбаум (вероятно – чтобы не сперли), разыгрывал с ОБСЕшниками одну и ту же сцену: сначала делал вид, что не понимает, о чем речь, потом долго и нудно рожал в рацию доповідь, и в конце концов поднимал жердь, обляпанную красной краской. Джип проезжал пятьдесят метров, останавливался возле обсыпающейся стены, огораживающей какое-то АТП, и представители самой глазастой в мире миссии шли смотреть танки.

Возле танков было пусто. Здоровенные машины, заснувшие навсегда тридцатитонные мастодонты, стояли в пыли, на самом крайнем лениво ковырялся механ, а под танком курило два вояки в том самом непередаваемом камуфляже «холст, масло, грязь». Не менее пыльные танковые пушки, казалось, даже теоретически не могли выстрелить, не то что попасть. Пыль, запустение, тоска. Танки не двигались уже черт знает сколько времени – и на дворе, и на дороге не было и следа гусениц. ОБСЕшники обходили боевые машины, с умным видом осматривали пыльные башни, что-то отмечали в своих листиках. Потом появлялся кто-то из офицеров, и разыгрывался следующий этап абсурдного театра «у вас война, но танки не участвуют». В результате невнятных переговоров, еще раз пересчитав танки, ОБСЕшники уезжали обедать в шашлычную на трассе возле Волновахи, офицер с рассеянным видом пинал рыжим «таланом» гусянку и шел к себе, и танки продолжали припадать пылью дальше. Всё, никто никуда не ездит и ни по ком не стреляет.

Вечером офицер появлялся снова, такой же рассеянный и с сигаретой. Только уже одетый «по-военному». Он молча кивал куда-то в темноту. Через пять минут раненым носорогом ревели два двигателя, черный выхлоп окутывал бетонные своды, и два танка через исчезнувшую секцию проволочного забора уходили на восток – прикрывать нас, пехоту.

Утром спектакль повторялся снова: грунтовка, джип, каски, шлагбаум, скука, камуфляж. Все танки стояли на местах, так же припавшие пылью, холодные и печальные. БК стоял нетронутым, к пушкам присматривались пауки. Пыль, запустение, тоска.

Никто не знал, как они это делают. Хотя нам и не было важно «как», главное – каждый выполнял свою работу. Мы смотрели в теплаки, бегали от мин и сидели на линии, а танки… Танки просто стреляли через нас, ровняя промзону Докучаевска и пытаясь нащупать разведанные с «крыльев» и «квадриков» отмеченные цели.

А ОБСЕ продолжало обедать в шашлычной на трассе.

После обеда

– Рота, ставай, – бурчит ротный.

– Изя, поставь чайник! – подхватываю я. – Должно же здесь хоть что-нибудь стоять!

– Слушь, харэ петросянить, иди собирай народ.

– Слухаюсь, – говорю я и замечаю Президента, стоящего возле «Чарли». – Серьоженькааааа! А хде Кирпич?

– Хдє-то у армії, – с достоинством отвечает Президент и отворачивается.

– Совсем Гарант страх потерял, – жалуюсь я Васе. – Прошу дозволу звернутися до комбата з рапортом про достроковий дємбєль цього недоліка. Ввіду крайнєго разложенія особового складу.

– На шо разлагается? – спрашивает подошедший начштаба.

– На составляющие. Или вот Роману Викторовичу подарим в штаб. Для опытов.

– Он рисовать умеет? – оживляется Викторыч. – В картах шарит?

– Не. Он стрелять умеет. Стреляет, кстати, хорошо и почти из всего, серьезно.

– Та стрелять нормально у меня полбатальона умеет, – печально говорит Викторыч. – Мне бы шоб рисовать умел…

– Мартин умеет, – мстительно произносит ротный. – Особенно голых женщин.

– Мартин мне не нужен, – все также печалится НШ. – Голых женщин я и сам умею…

Рота, обычно лениво стягивающаяся в течение невыносимых пяти минут, в этот раз даже пытается принять подобие строя. Безуспешно. Я со всеми становлюсь в толпу, Вася с комбатом и Викторычем перед строем терпеливо ждут, пока господа пехотинцы соизволят. Рота стоит, и вышедшее солнце продолжает сушить грязь, дрова и вытащенные разноцветные спальники. В руках комбата белый пакет, сразу вызывающий наше чрезмерное внимание. С краю нашей толпы мнутся двое новеньких – они в броне и с автоматами, остальные – в чем попало.

– Мартіііін, – пихает меня Ярик и тихонько, как ему кажется, начинает выпытывать: – А шо у Санича у пакеті?

– Медали, не зайобуй.

– Нафіга?

– За беху.

– Ага. Ордєн Сутулого. Смотрі, шоб звіздюлєй не далі.

– За шо?

– А я знаю? Найдуть.

– Не веришь ты, Аричек, в наше командование. Зрадофилишь малехо?

Я борюсь с желанием закурить. Как-то осенью на построении батальона попробовал – комбату чего-то не понравилось.

– У комбата вірю, та комбат же ж не рішає.

– Шо це он «не рішає»? Отпуск твой – он решает, УБД – тоже от него. Шо тебе еще надо? Медаль? Зарпла… Грошове забезпечення? Дембель?

– Там пляха, – авторитетно заявляет Ваханыч.

– Ага. Две.

– Не, – вмешивается Мастер, – не похоже.

– Специалисты, мля. Широкого профиля.

– Шо-то длинное. И легкое, бач, ручки не смялись?

– Тихо.

– Може, грамоты…

– Смотанные в рулончик?

– Та тихо, мля!

Рота затихает. Механ сует в рот сигарету, Вася показывает кулак, и сигарета исчезает в недрах необъятных штанов. Викторыч ухмыляется.

– Так, – начинает СанСаныч. – Начем с главного. Кто стрелял в «бэху»?

– Федя-Скорпион, – начинает перечислять Вася, – Психолог заряжал…

– … Мартин в фейсбуке пост писал… – добавляет начштаба.

Все смеются.

– Пост пресс-служба «семьдесятдвойки» написала, – кричу я через гомон. – Там про наш батальон ни слова, между прочим!

– Технически это верно, бо вторая рота откомандирована в распоряжение первого бата «семьдесятдвойки», – отвечает Викторыч.

– Технически могли бы и упомянуть, – ворчит Вася.

– Славы не хватает? – оборачивается НШ.

– Мне – хватает. Но стрелял не я, а пацаны.

– Так, тихо. Тихо! – повышает голос комбат и закашливается. – От меня все бумажки оформлены и поданы.

– На шо? – тут же вклинивается Вася.

– На награды.

– Серьезно? За «бэху» орден теперь дают? Тогда в четырнадцатом пацанам надо было ведрами…

– Орден… Тихо! – уже бурчит комбат. Гомон стихает. – За уничтожение БМП противника положена премия в размере… в размере… мля…

– Сорок две штуки, – подсказывает начштаба.

– … сорок две штуки… Скооолько?.. Херрасе… Алэ! Документы я сегодня завез, но бабло чи будет, чи нет. Тут от «семьдесятдвойки» больше зависит. От себя – маленький презент, – комбат протягивает пакет.

– Грамота?

– УБД с «золотым номером»?

– Отпуск?

– Два отпуска, ага, конечно.

– Пляха! – вопит Ваханыч.

– … щука! – заканчивает СанСаныч.

Роты замолкает. Щука, вяленая, завернутая в газету «Народная Армия», сурово скалится из пакета.

– Мощно, – говорит Мастер и хмыкает.

– По-нашему. По-бразильски, – добавляю я.

– Щука – це кращє, чим ніхєра, – резюмирует Ярик. – Може, по пиву?

– Бухать? На боевой позиции? – громко изумляюсь я.

Теперь Вася грозит кулаком уже мне, все опять гомонят, комбат улыбается, Викторыч откровенно ржет.

– Ладно… Теперь о нашем. Как у вас тут? Все нормально? – продолжает комбат.

– … СанСаныч, а когда будут УБД?

– Мля…

Вечер

– Не дохрена ли пива на одну маленькую щуку? – интересуется Вася, перешнуровывая ботинок возле кунга. Я стягиваю броник, возле третьего блиндажа пацаны разгружают «лендровер».

– Нормально. Дай людям отпраздновать. Ты чего такой смурной?

– Комбат люлей ввалил. За блиндажи.

– А помочь – не?

– Чем? У нас «плюс два» мощных контрача.

– «Плюс ноль». Леха Скиртач покинул Збройні Сили України, отчего они вздохнули с облегчением. Санчо с комбатом уехал в медпункт, Стас его проколет. Бо кашляет так – сепары навестись нормально не могут, прицел сбивает.

– А, точно. А чем проколет?

– Тем же, чем ты меня колол. Цефтриаксоном.

– Им в армии всё лечат?

– Почти. Ты сходишь за стол к пацанам?

– Надо. Уже иду. Глянь сводку, уже должна быть.

«…за минулу добу ворог відкривав вогонь… у районах… поранено…»

– Без «двести»! – ору я в открытую дверь.

Командир не отвечает. Вокруг тихо вздыхает-потрескивает остывающий террикон. Или мне кажется? Черные камни, рыжая грязь. Дождь закончился. Хорошо.

Хоть бы щукой угостили…

Интермедия 14

 
Вот ВОП,
Который построил взвод.
А это – нычка бэка
Для двух «покемонов» и «дэшэка»
На ВОПе,
Который построил взвод.
 
 
А это – печальный взводный лейтеха,
Который воюет, до речі, неплохо,
И тянет последнюю нычку бэка,
Для двух «покемонов» и «дэшэка»
На ВОПе,
Который построил взвод.
 
 
Вот ротный,
Который уже задолбал службу РАО,
Которая в бате «у штаба – направо»,
У которой в коллекции – сто рапортов,
И пять – за замену ЗУшных стволов,
И хочет он выдоить трохи бэка
Для двух «покемонов» и «дэшэка»
На ВОПе,
Который построил взвод.
 
 
Вот – комбат и начштаба,
Которые орут на бригадных нарадах,
Про доки, награды, машины и танки,
Про форму, журналы учета, палатки,
Про дизель, продукты и тонну бэка
Для всех «покемонов» и «дэшэка»
Которые очень нужны на войне
В огромной и очень красивой стране,
И на ВОПе,
Который построил взвод.
 
 
А это – комбриг поехал в ОТУ,
По всем тем вопросам, что наверху,
Начальнику сектора вынести мозг
Про штатку, бо штатка – отдельный вопрос,
По всем тем вопросам, что похер пока
(Так же, как эта тонна бэка)
Огромной и очень красивой стране,
Ну, той, что который год на войне,
В которой потери почти каждый день,
Но в лозунгах это ушло уже в тень,
Как и ВОП,
Который построил взвод.
 
 
А это – командующий сил АТО,
Который про всех знает минимум все,
Про доки, награды, машины и танки,
Про форму, журналы учета, палатки,
Про комплектацию и про износ,
Про штатку, бо штатка – отдельный вопрос,
Про силы и средства на нашей войне,
Про мост, про посадку и ОБСЕ,
Про то, что диванным экспертам видней,
Где ставить арту, как еб@шить точней,
Про мины, растяжки и «серую зону»,
Про все «перевірки» и штатных пижонов,
Одно он не знает, но, правда, пока:
Где же взять лишнюю тонну бэка?
Для ротных, сидящих на головах РАО,
Тех самых, что «от магазина – направо»,
И для летехи, что делит бэка
Для «покемонов» и «дэшэка»
На ВОПе,
Который построил взвод.
 

День пятнадцатый

Чи позднее утро, чи уже день