Текст книги "Пехота-2. Збройники"

Автор книги: Мартин Брест

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)

– «Утес» задолбал, а отсюда я корректировать «сапог» не могу, «ближе-дальше» нормально не видно. Наведешь? Они из «спостережника» вроде валят.

– Ага. Скажи Феде, минут через тридцать, не раньше.

Чуть позже

– … восемнадцать, девятнадцать, двадцать, – считает Мастер, сидя на краю траншеи, свесив ноги в дутиках вниз и помахивая незажженной сигаретой.

– Десь ты обсчитался, – говорю я, вытаскивая севший аккумулятор из «Фантома». – Двадцать на три не делится.

– Может, и обсчитался. Ну шо?

– А хоть бы шо. Все ихние бэхи стоят в капонирах.

– Их.

– Шо?

– Нема такого слова «ихние». Правильно говорить «их». – Мастер усмехается и затягивается, окутываясь клубами дыма.

– Понабирают в армию по объявлению, – ворчу я, вталкивая заряженную батарею. – Потом сидят, умничают… Такі усі вумні, аж страшно. А как что-то сделать надо, так «я ненавчений».

– Чему это я «ненавчений»?

– Постреляем на счет?

– Сейчас?

– Завтра. После нарады, как вернемся.

– Тока я просто так не соревнуюсь, – лениво цедит Мастер. – Хочешь спор – давай, предлагай ставку.

– Уууу ты мля, пари-матч недоделанный… – я задумываюсь. – На пачку «красных».

– Это неспортивно. Давай на блок.

– «Кэмэла». Желтого.

– Договорились.

САУ бьют редко. Выпускают по три-шесть снарядов и замолкают минут на двадцать. Дыма над «Бананом» нет, позиции там откопаны нормальные еще зимой, и я надеюсь, что все пацаны целы.

– Схерали они так насыпают белым днем?

– Вопрос вопросов, Толик… Значит, есть причина, и достаточно важная, чтоб так палиться.

– На «Амонсклады» летишь?

– Давай пробовать. Ближняя «эспешка»?

– Не, дальняя. Перед флагом.

– Паааалетели…

– Не вылазь, мля, скока раз можно говорить? Тока шо ж чуть с «Утеса» не втулили – и снова лезешь.

– Из окопа связь хреновая.

– Из траншеи! Из окопа, мля… Аккуратненько давай. И каску надень.

– Я не брал.

– Возле «дашки» лежит, дежурная.

– Богато живем, дежурные каски заводим на позициях… – Я жду, пока «Фантик» поймает связь с пультом. Фууу, как руки мерзнут. – Так скоро еще и дежурные бобровые шубы заведем… борзые между пулеметов бегать будут…

– Дежурный бушлат лежит на бэка с самого начала, – презрительно смотрит на меня Толик. – На позициях чаще бывать надо.

– Блиндаж когда докопаешь? – огрызаюсь я и двигаю джойстики «вниз-и-к-центру». Лопасти размываются светлыми кругами, камера делает поворот, квадрик жужжит.

– Завтра.

– Давай-давай, гробокопатель…

Левый джойстик – вперед, «Фантом» поднимается, покачиваясь, ветер пытается его снести… туда ветер будет помогать, обратно – мешать, так? Значит, возвращаться буду процентах на сорока, не меньше. Теперь вбок метров на сто… и вперед оба джойстика. Серебристые металлические цилиндрики холодят пальцы, квадрик уходит на север с набором высоты. Подкрутить яркость… не, все равно плохо видно, пасмурно, блин.

– Долго еще?

– Скажи Феде, нехай заряжают. И по второй вешке выставляются. Дальность какую ставили?

– Два.

– Пусть ставят кило-девятьсот.

Мы стреляем из оружия, разработанного пятьдесят лет назад. Мы ходим в форме, купленной в интернете, и корректируем огонь с игрушечных китайских квадрокоптеров, сделанных для семейной съемки. Мы дырявим карематы и смотрим через дырки тепловизором. Мы вовсю пользуемся любительскими китайскими радиостанциями и ездим на гражданских «корчах» с кусками пластика вместо окон и неработающими передачами. Мы ставим видеокамеры и печатаем документы на домашних ноутбуках и волонтерских принтерах. Мы стреляем из винтовок, купленных в охотничьих магазинах, и накручиваем на автоматы глушители, сделанные в гараже. Все, до чего дотягиваются наши руки, мы приспосабливаем для этой войны. Все, кроме людей. Людей не хватает. Очень.

Люди. Ну, как сказать. В принципе, можно все. И войну выиграть, и экономику поднять, и реформы провести, и там еще все то хорошее, чего так хочется.

Алэ – иногда хочется домой.

Черт.

Да почти постоянно хочется домой. Там семья. Там родные совсем-совсем. Там ребенок говорит: «А где папа?» А жена не знает, что ему ответить. И вот они лежат, обнявшись, посреди здоровенного города, гул далекий, остывает асфальт, фонарь бьет косыми оранжевыми лучами через неплотные шторы, мягкая постель, слишком большая даже для них двоих, «папина» подушка и… И все. А папы нет.

Папа сидит на терриконе и ведет квадрик к сепарскому опорнику. И четвертый раз за день мысленно перебирает медицинский рюкзак. Папа в любой момент времени может ответить, зачем и почему он здесь, но понять папу сын пока не может. И он привыкает, что папы нет. Ему кажется, что папа был так давно – подзабылись уже и руки, и голос, стирается огромная сильная фигура «папы-который-может-все».

Девять месяцев я в армии. Шесть с половиной – в АТО. Примерно сто семьдесят дней, минус четырнадцать дней отпуска. Четырнадцать – это очень мало.

Или нет?

Уйдет четвертая волна. Нас станет меньше, наряды – длиннее, отдыха – меньше, войны – гораздо больше. Я знаю, сколько людей останется в батальоне, но даже думать об этом не хочу, и даже мысли от себя эти гоню, чтобы не скатиться совсем уж в зраду.

На каждом построении я говорю одну и ту же фразу: «Что делать, если больше некому? Что, бросим зброю и домой пойдем, чи как? Пусть сепары сюда заходят?» Не бросаем, не уходим, стоим дальше. Бегаем от мин, учимся такмеду, чиним машины, рубим дрова, поем песни, ржем, снимаем видео, пытаемся успокоить жен по телефону, ждем указа, кидаем ответку, снова бегаем от мин, возим раненых, перезаряжаем теплаки, чистим оружие, набиваем ленты, вслушиваемся каждую ночь в быстро остывающий воздух, опять бегаем от мин и… И ждем. Что вот-вот придет пополнение. Хоть какое-то. Любое. Мы тут научим.

А пополнения нет. И жена все ждет, а сын – забывает папу.

Опять прилеты. Не по нам. Пока – не по нам, САУшки продолжают убивать «Банан», и за последний час это становится уже привычным. Нам бы, згідно наказів командування, усилить посты и выставить еще наблюдателей, но нам не хватает людей.

Очень.

– Через минуту буду на месте.

– Я на радейке посижу. – Мастер снова закуривает.

– Времени над целью фигня всего получится, ветер мешает очень. Ииии… давай… – Я отпускаю джойстик, и квадрик повисает в двух километрах впереди и на двухстах метрах выше сепаров.

– Скорпи, це Мастер. Поехали.

Бах!..

Как я люблю этот писк… Что-то чарующее в нем все-таки есть. Что-то отличающее мир живых от мира военных…

– Так… Дальше сто. Левее сто.

Бах!..

Долбаный ветер мешает, сносит игрушку. Экран планшета сыплет помехами, я плюю и вылезаю на самый краешек террикона. Мастер шипит, бурчит, но терпит. Ччччерт, не вижу толком. Нужно ниже спускать «Фантом-тройку», хотя бы до ста пятидесяти. Широкоугольная камера, такая удобная для съемки пикника, здесь, на войне, заставляет опускать квадрокоптер все ниже и ниже. А запись я нажал? Нажал, нажал… Дымное облако вспухает за позицией «Утеса», возле первого белого домика с «дээнерским» трехцветным флагом.

– Ближе сто. По фронту – норм.

Бах!

Еще ниже. О, а флага-то и не видно уже… Сбили? Оооо, нормальная тема… Кэптур зэ флэг, мля… Опять там же, да шо ж такое… Я всматриваюсь в дергающееся изображение на экране восьмидюймового планшета, присматривая краем глаза за зарядом. Заряд падает очень быстро, шестьдесят процентов… пятьдесят девять. Блин, руки уже сводит…

– Мастер, ближе сто, опять туда же ввалили! Смотри, батарейка садится, еще может пару…

– Трассера!

– Шо? – я подымаю голову от планшета.

– Трассера по «фантику»! Вали оттуда!

Струя трассеров поднимается над «Амонскладами», и тут же хором стучат автоматы. Я давлю правый джойстик назад, а левый – вверх. Квадрик тяжело, борясь с ветром, начинает сдавать задом в нашу сторону, набирая высоту. По спине скользит струйка пота… Мля, мля… Картинка дергается, связь дерьмовая… на экране я вижу светящиеся полосы, которые, кажется, летят прямо в меня… то есть в квадрокоптер. Сукааа… заметили, точнее, увидели, слишком низко опустился, пилот-камикадзе, дебил…

Джойстики, кажется, сейчас хрустнут под пальцами, так сильно я сжимаю пульт, молясь, чтобы китайская игрушка поднялась как можно выше… Ну давай, родной мой, давай, еще чуточку выше, еще немного назад… Если бы я мог, я бы подталкивал тебя… Мастер бурчит в рацию и прыгает за пулемет, звонко стреляет СПГ, и тут же Толик начинает засыпать «Амонсклады» короткими. Тяжелые, почти в полста грамм весом, пули «бэ-тридцать-два» распарывают ветер, и в короткий промежуток между грохотом и грохотом я слышу тяжелые шлепки по камням. О, «Утес» включился… Пора сваливать с края… Ну, давай, солнышко, давай! Еще немножко выше! Еще..

Картинка дергается, качается, и квадрик вдруг начинает тянуть вбок, вертеть, бросать из стороны в сторону. Попали? Да ладно, тогда уже падал бы… Квадрик, вдруг ставший слабоуправляемым, тянет куда-то в сторону «Эвереста», в правом нижнем углу экрана стрелка направления движения вертится как сумасшедшая. Высота не растет, «фантик» тянет назад и вбок на двухстах сорока метрах… чччерт, а вот теперь высота начинает падать. Как-то рывками, скособочено, пытаясь удержаться за воздух маленькими лопастями, квадрокоптер ползет в нашу сторону. Двести метров по высоте… Сто восемьдесят… Хорошо, что между нами и сепарами глубокий карьер, и у нас минимум метров тридцать запаса по высоте… и плохо, что на дне карьера – озеро. Перелететь… перелетишь, маленький, а? Давай? Я тебе обещаю – больше никогда не буду снижаться до ста тридцати. Честное слово. Ну давааааай…

Снова стреляет гранатомет. Над нами свистят очередные три подарка для «Банана», заряд батареи тает на глазах, двенадцать процентов, одиннадцать, десять… Высота… он не может ее определить, палочки вместо цифр. Я подымаю голову, пытаясь рассмотреть «Фантом» в стылом воздухе, и конечно же – ни черта не вижу.

Квадрик падает, не долетев до нас метров шестьсот.

– Хватит, – говорю я Мастеру, вешающему коробку на «дашку». – Все, упал. Идти треба.

– Пошли.

– Куда? Васе сказать надо. И ты ж вроде как в наряде… А где Петя, кстати?

– На АГСе с биноклем. Ближнюю посадку смотрит, подстанцию и «заводуправление».

– Ааа, – я сажусь на землю и с хрустом выпрямляю спину. – Фууууух… Пизд@ц.

– Да, – говорит Мастер. – Это он.

– Шо там, не попали наши? – я достаю телефон. Надо звонить коммандеру, докладывать, что сепары сбили ровно половину наших военно-воздушных сил.

– Флаг снесли. По «эспешке» не попали.

– Мля. Короче, на шару слетал.

– Ну да. Не всегда ж результат получается… И квадрик жалко. Интересно, шо там с ним?

– Лопасть, скорее всего. Или мотор.

– Вася орать будет.

– Нехай на сепаров орет, они ж стреляли.

– Стреляли они, а звиздюлей вывесят тебе.

– Шо есть, то есть…

Почти день

– Как? Как ты мог проиметь почти новый квадрокоптер? – Вася все еще злится, но уже, кажется, остывает.

– То не я, то злые сепары. – Я едва поспеваю за длинноногим коммандером, широко шагающим по засыпанной щебнем дороге. – Да погоди ты, не успеваю!

– Жрать надо меньше. И ходить – больше. Точно от тебя один ущерб…

– Ну, тут не соглашусь.

– Какая высота была?

– Ээээ… сто тридцать.

– Дебил.

– Не видно ни хрена было.

– Каску чего не взял?

– На квадрик?

– Та сейчас!

– Забыл.

– Лучше бы ты голову дома забыл, как в школе… Место не забыл?

– Не. Примерно же…

Мы идем за квадриком. Идем вдвоем, едва отбившись от попыток Мастера и Президента пойти с нами. Идем почти на прогулку, если не считать того, что километрах в четырех-пяти от нас по-прежнему бухают САУшки, посылая снаряды в сторону «Банана». Мы идем, спотыкаясь о камни, Вася несет свой АКС на скрещенных на груди руках, я повесил РПК на плечо и пытаюсь не отстать от коммандера. На развилке, там, где обычно мы поворачиваем налево, теперь нам направо. Вася обходит «тээмки» и аккуратно сходит с гравийной дороги.

– Слышишь? – говорю я, догоняя наконец-то Васю.

– Шо?

– Подстанция не гудит.

– Серьезно?

– Угу. Отрубили, мабуть. Не светит нам теперь шаровое электричество.

– Може, еще включат.

– Может…

Сильно прятаться смысла нет. Мы низко, в «серой зоне», и здесь абсолютно нет смысла делать лежки – наблюдать отсюда можно только за наличием нашего террикона. Здесь никого нет, ну, или нам повезет нарваться на таких же, как мы, идущих куда-то по своим делам белым днем сепаров. Телефон здесь не ловит, рация – через раз, и мы не особо прячемся, похрустывая сухими ветками в низкой посадке. Потеплело? Или мне кажется после пробежки за Васей? Низкие облака пролетают по небу с востока на запад. Вот странное дело – в вышине ветер, получается, восточный, а у нас на терриконе – северный.

– Пехотный батальон, ветер северный… – напеваю я под нос.

– Этапом из вэчэ, зла немеряно, – откликается Вася.

– Лежит на ротном тяжкий груз…

– Пехотный батальон, ветер северный.

– Когда я ебл@вал, жизнь разменяна.

– Но не очко обычно губит, а нарада в штабе батальона, – заканчивает Вася. – Тут, не?

– Не. Чуть дальше, мабуть. На краю террасы.

Кустарник подступает почти к краю и на следующих ярусах уже не растет. Мы опускаемся на колени (опять на колени!), и я на карачках подползаю к краю. Медленно высовываю голову из кустов и начинаю осматривать карьер. Даже волосы на голове шевелятся под шапкой. Таааак, на этом ярусе нема, нужно вниз смотреть. Я ложусь на живот и выдвигаюсь вперед.

Карьер прекрасен, как только может быть прекрасна огромная яма в земле. Серые террасы, ярусы, спускающиеся ниже, ниже, еще ниже… и серая недвижимая гладь воды внизу. Никакой растительности, округлые линии заездов для огромных грузовиков плавны, и иногда кажется – не человек это все выкопал, а природа распорядилась так, создав вдруг посреди хмурого Донбасса такой экзотический пейзаж. Даже серый цвет не раздражает. На нашем, самом верхнем уровне, прямо с другой стороны карьера, примерно в километре, скособочено возвышается огромный экскаватор с желтой кабиной.

Я протягиваю руку назад и щелкаю пальцами, через секунду Вася сует мне в руку обычный советский военный бинокль. Рывком приблизившиеся склоны, мгновенно потерявшие свою привлекательность, щерятся кусками «породы», я вожу биноклем влево-вправо, иногда останавливаясь и рассматривая отдельные участки. Вася не торопит, осмотреться – самое нужное дело, и тут главное – не дергаться, не делать резких движений. Аккуратно, по чуть-чуть. Заметить почти неподвижного человека днем без теплака трудно, и дело даже не в каких-то скрывающих свойствах камуфляжа, мы и так одеты в однотонные «горки», а как раз в движениях.

Экскаватор – очень уж удобная позиция, прям вот вызывающе удобная, если бы был хоть какой-то смысл здесь делать наблюдательный пункт. Хотя… Наблюдательный – нет смысла, а вот «секрет» тут держать – могут. Если уж совсем людей некуда девать. На «Амонскладах» народу больше, чем нас с «Эверестом» вместе взятых. В самом экскаваторе, понятное дело, никого не будет, и я внимательно осматриваю край карьера рядом с ним. Не, вроде чистенько все, тихо, спокойно и благолепно. Я тихонько начинаю двигаться назад.

– Ну шо? – спрашивает Вася, сидящий спиной к карьеру, привалившись к округлому камню.

– Вроде тихо. Спускаться треба, правее пойдем, там удобнее будет.

– Правее от тебя или от меня?

– От меня.

– Идем… Блин, чего ж не хочется так?

– И тебе, да?

– Та да. Грызет что-то. Чуйка.

– Давай тогда аккуратней.

Спуститься на следующий ярус – это метра три по вертикали. Я подхожу к краю, еще раз осматриваю карьер, приседаю и спускаю ногу на первый камень. Мля, не убиться бы… От будет тупо…

– Стоять, – как-то буднично говорит Вася.

Я замираю.

Николаич делает шаг и становится прямо у меня за спиной. Протягивает руку, трогает меня за плечо и показывает куда-то вбок и назад. В метре от края, в кусте, виднеется какой-то пучок травы. Я приглядываюсь. Из травы торчит колечко. Вася приседает на корточки и начинает осматривать землю, ни до чего не дотрагиваясь.

– Херня, – говорит он через пару минут. – Старая. На леску ставили, хер зна когда. Растянулась.

– У меня уже нога затекла. Вставать-то хоть можно? – Кажется, я задержал дыхание, и воздух с шумом устремляется из легких.

– Спускайся дальше. Хорошо, что ставил такой же идиот, как и ты.

– Чего это?

– Ну, один на леску ставит, второй прет вперед, шо дурной.

– Может, это наши ставили.

– Может, и наши… Давай. Тока аккуратно, мля!

Через десять минут мы найдем наш квадрик с отбитым куском лопасти. Он будет лежать на камнях, и Вася торжествующе понесет его домой, нежно прижимая к «корсару». Я потащусь следом, так и не уговорив Васю снять растяжку, и старая советская граната так и останется в том кусте на краю верхнего яруса небольшого карьера, возможно, навсегда, как и тысячи гранат, ОЗМок и мин, за эти годы усеявших распадки, тропинки и дороги Донбасса.

Вечером припрется Ляшко напоминать за отгулы и в виде взятки принесет полказанка остывшего борща. Борщ мы съедим, сидя на моей койке и не бегая постоянно в блиндаж, – САУ к тому времени перестанут бессмысленно высыпать бэка на «Банан», все успокоится, и только «Эверест» иногда будет давать несколько выстрелов из АГСа, пытаясь выцелить одним им известную цель возле «Амонскладов». Ночь быстро упадет на опорники, народ отзвонится домой, потрындит под сигаретку, обсудит все события за день и особенно идиота Мартина, сумевшего уронить квадрик в серую зону, и героического ротного, самолично туда за ним сходившего.

Позвонит Толик, начальник строевой, и скажет, что вечерним уезжает на Киев, а оттуда – в Чернигов, в ОК «Північ», и будет там сидеть на головах больших начальников и делать УБД. Я пожелаю ему янгола-охоронця и попрошу нашу роту держать на отдельном контроле, заодно спрошу, если к нам приезжали комбат и начштаба – надо ли их вносить в ведомость «про перебування на лінії бойового зіткнення» на выплату повышенных «атошных»? Толик поржет и радостно попрощается – на поезд на Большую землю пора, в царство электричества, теплых сортиров и бесконечной горячей воды.

И уже ближе к ночи мы узнаем причину сепарского обстрела – зашедшие еще с прошлой ночи и забазировавшиеся на «Банане» два танка из «семьдесятдвойки» за шесть выстрелов разнесут колонну возле опорника сепаров перед промзоной Докучаевска, а потом еще за шесть – дом, в котором обосновался КСП сепарского батальона. САУ снова рявкнут и завалят «Банан» стадвадцатидвухмиллиметровыми снарядами, но танки в этот момент уже уйдут обратно в сторону А.

На «Банане» будет двое легкораненых, на позициях «Кандагар», «Эверест» и «Танцор» – без втрат.

Позиционка…

Интермедия 17

Нарада в бригаде. Расширенная, то есть, сидит человек пятьдесят. Нарада идет два с половиной часа, уже нудно, кирпичный зал на первом этаже недостроя с трудом вмещает всех. Дышать нечем. Хочется курить, кофе и обратно домой. То есть, на позицию. Половина дремлет.

Комбриг: Так, последний вопрос (все облегченно вздыхают). Позавчера под Докучем расхреначили колонну сепаров. Два «Урала» и какая-то броня, штук шесть. Один «Урал» был с бэка, второй – человек двенадцать пидо… боевиков. Положили хорошо, со второго раза накрыли. По перехвату – мрак, супостат в ахере. У меня один вопрос. Кто?

Все молчат и мнутся. Замкомбрига обводит всех тяжелым взором и вздыхает.

Комбриг: Начальник артиллерии, есть что сказать?

Начарты(поднимается, одергивает пиксельную куртку): Весь бэка на складе, кроме выданного. Перерасхода нет. Учбові стрільби проводяться згідно плану на місяць.

Комбриг: Понятно. Учбові стрільби… так. Командир артдивизиона?

Комдив(всхрапывает, открывает глаза, очумело вертит головой, встает): Доповідаю. Комплектність дивізіону – сорок п’ять відсотків, дві машини не боєготові, основна потреба – стволи та ПММ, але наш гсмщик, скотина, я ж вам доповідав…

Комбриг: Короче! Ты или нет?

Комдив: Нет.

Комбриг: Понятно… таааак… командир реактивщиков?

Комбатр: Я за него! Это не мы. Нам нельзя. Но если можно, вы только скажите…

Комбриг: Ладно, ладно. Не торопись, будет и у тебя возможность. Кто остался? Командир танкового батальона?

Комбат(хмуро): Без подій.

Комбриг: Хм. Ты работал?

Комбат: Все танки стоят в А., ОБСЕ проверяет.

Комбриг: Слушай. Колонну уработали хорошо. Дело пахнет орденом. Я спрашиваю, это ты?

Комбат(про себя): Орденом… орден – это замечательно. Хотя… Орден дадут или нет – неизвестно. А звиздюлей можно прямо сейчас отхватить. (решительно) Нет. Не я.

Эта история не имеет ничего общего с реальностью и никогда не происходила в середине апреля шестнадцатого года в Волновахском районе Донецкой области.

День восемнадцатый

Раннее утро

Я подпеваю AC/DC, которые звучат из единственного работающего динамика «лендика», и листаю свои бумажки. Ведомости разложены на заднем сиденье, на коленках, и даже Президент, одетый в почти чистую застиранную горку, опасливо держит папку с накладными по вещевке и по своему обыкновению бурчит. Печка работает на полную, но из щелей военного «корча» нещадно задувает непрогревшийся апрельский воздух. Эх, хорошо, когда «зеленка» еще не поднялась… Но трава вже лезет, лезет. Далеко видно… Но и нас – тоже.

У меня отличное настроение, как бывает только утром. Я – жаворонок, и за это меня ненавидят все присутствующие в этой машине – и сонный Президент, и зевающий недовольный коммандер, и даже Ляшко, в черной куртке восседающий на переднем сиденье. Хотя Ляшко вообще должно быть пофигу – Ляшко едет в «военный отгул».

С отпусками в армии как-то сразу не сложилось. Тридцать дней на год, вне зависимости – херачишься ты с сепарами на опорнике, принимаешь на ТПУ фуру с сардинами или сидишь за столом в военкомате. Тридцать дней, а дальше – по выслуге, которой ни у кого из нас нет. А месяц – это очень мало. Это два раза по две недели минус дорога, и появляться дома раз в четыре (при удаче!) месяца – это… ну, не знаю. Раньше я как-то меньше ценил время с семьей. А теперь вот жалею, только толку с моей жалости – ноль. Раньше надо было жалеть.

Для того чтобы мозг не съехал на жопе в окоп окончательно, практикуются «отгулы». От двух до пяти дней, никого не ставя в известность, нормальные, адекватные вояки отпускаются командиром роты «передохнуть». «По гражданке», с паспортом и с наказом «не залетать». И каждый знает, что если он залетит, то следующий тупо не поедет. Да, людей очень мало, наряды тянутся уже в «три-через-шесть», но возможность побыть дома или хотя бы просто увидеть жену – это бесценно. Иногда мы не можем отпустить даже на пять дней, и тогда жены приезжают в Волноваху, снимают номер в гостинице на пару дней и встречают своих благоверных «возле паровоза».

Мы возили своих на машине.

Ветер бьет в окна, качающийся «лендровер-дискавери» вываливается из посадки на поле и, завывая на грунтовке, пылит к околице Новотроицкого. Тут по полю-то – всего километр и можно объехать по щебенке, но там мины, а тут мы сами дорогу накатали. Срезали, так сказать, в стиле ЗСУ – быстрее ехать, зато в виду сепарского опорника. Уважаемые пассажиры, посмотрите, пожалуйста, налево. Перед вами – опорный пункт «дэ-эн-эр» под нашим названием «Амонсклады», хотя в их документах он проходит как «Аммонал». Опорник населен преимущественно местными жителями, причем как с Докучаевска, так и с Новотроицкого, обустроен очень толковой линией окопов и капониров, и до нашего появления здесь туземцы лениво жили в двух зданиях силикатного кирпича, одно из которых было двухэтажным.

Потом, в декабре пятнадцатого, «семьдесятдвойка» решила подсократить «серую зону», опять же в стиле ЗСУ, и заняла «Эверест». Пару недель пехота первого батальона там позарывалась в землю, а потом выставила зброю, мощно покурила и бо́льшее здание подравняло этажностью к меньшему. Сепары обиделись и переселились в одноэтажку, а в отместку решили отравнять «Эверест». «Эверест», тогда еще богатый на людей, не согласился.

Такие взаимные обиды тянулись до марта шестнадцатого, когда уже на наши терриконы зашли мы и шестая рота «семьдесятдвойки». Шестая рота подравняла ландшафт на своем вытянутом «черном терриконе», тянувшемся с востока на запад, и заняла одну его оконечность, вступив в трехмесячную перестрелку с сепарами, занявшими другую. А мы залезли на свой отвал, огляделись, увидели здание на «Амонскладах», дымившее трубами буржуек во все окна, и радостно включили рок на СПГ. После пары удачных попаданий осколочными в окна сепары обиделись и на нас и стали переселяться в блиндажи. Теперь все копали одновременно, мы у себя, они – у себя. Наш «колупатор» к нам заезжать боялся, а их экскаватор мы испортили из 2А42 по корректировке Кости Викинга еще в марте. Короче – очередной поступок в стиле ЗСУ «копай руками, як усі» привел нас всех к одному знаменателю. Да и их подъездную дорогу мы могли при удаче простреливать ПТУРом, как и они – нашу, вот эту, по которой мы сейчас переваливались. Спасибо, дорогие туристы, экскурсия закончена, если увидите дымную полосу в нашу сторону – пожалуйста, покиньте салон. Обед будет по расписанию, то есть в четверг. Наши сотрудники желают вам приятного отдыха та янгола-охоронця.

– Я не завтракав, – мрачно говорит Президент. – Мартін, мля, ти задовбав своїми бумажками.

– Якби я тебе довбав – з тебе людина була б, – отвечаю я, продолжая листать «форму-двадцать-шесть». – У нас сверки нема, кстати, Вася.

– Шо? – Коммандер поворачивается из-за руля и стаскивает шапку.

– Сверки, говорю, нема у нас.

– С кем?

– Та ни с кем. Ни с начвещем, ни с зампотылом, ни с Викторычем, ни с СанСанычем.

– Ахренеть. За какой период?

– За весь.

– Чем нам это грозит?

– Мартіна поімєють, а я буду сміятись, – довольно говорит Президент.

– Якщо Мартіна поімєють – і я буду сміятись, – говорит Вася. – А вот єслі мене поімєють… То херово будет всем, это я вам обещаю.

– Я вопщє нє прі дєлах, – на всякий случай вставляет Ляшко.

– Ебаааа… – говорит Вася. – Отак и служим. Як в отгул свалить – отбою нема, а як помогать во всей этой бюрократической херне – то все не при делах.

– О, – ликую я. – Вот и мои усилия отмечены. Не ожидал, командир, столь высокой оценки моей помощи по бумагам. Теперь и мне в отгул можно, да?

– Хєр тобі, а нє отгул, – ржет Президент. – А кстаті, нахєр я вам здався на нараді? Нє, покататись і посмотрєть, як Мартіну зампотєх люлєй вивєшує, то, конєшно, гуттт… Але.

– А шо, Мартин тебе не сказал? – преувеличенно удивляется Вася.

– Мартіііін.

– Не, я хотел сюрприз сделать, – говорю я с умным лицом, при этом совершенно не представляя, что имеет в виду коммандер. – Це ж важно…

– Та шо ж такоє?

– Ну, ты ж у нас матерый младший сержант… А тут как раз бригада на ТПУ собирает сержантский состав для каких-то курсов повышения чего-то. Чи шо-то вроде того. Ну, наш комбат собирает по одному сержанту с каждой роты. Самому толковому.

– Брігада? ТПУ? Курси? Шо за хєрня!

– Мы вот решили тебя – как самого боевого – на этот симпозиум отправить. Лицо, так сказать, сержантського складу второй мотопехотной роты. Взірець.

– Ееее… Ви це серьозно?

– Конечно. Хоть три дня без тебя отдохнем. Ну, а ты на Розовку посмотришь. Там хорошо. Не стреляют..

– Три дні? В Розовкє? – до Президента начинает доходить весь кошмар ситуации, он смахивает бумаги с колен, кидает в меня журналом и выпрямляется. – Да це ж жопа! Вася!

– Кому «Вася», а кому и «командирське рішення», – скромно добавляю я. – Гордись оказанным доверием, студент.

– Єба… – тянет Серега, а потом выдает такую тираду, что даже Ляшко, молча давившийся смехом, оборачивается.

– Все ваши обвинения безосновательны, – говорю я. – Наберешься практических знаний, отдохнешь, пройдешь навчання… Ау, коммандер, тут прямо! Ты куда в Бугас рулишь, мы ж Ляшко завозим!

– А, точно, – Вася выворачивает руль, и «лендик» возвращается на трассу. – По привычке свернул…

– … стріляйте мене нахєр, я нікуда нє поєду, – твердо заканчивает Президент и принимает гордый и независимый вид. – Їб@ла жаба гадюку.

– Злой ты, Сережа. И приказы оспариваешь. Из-за таких, как ты, у нас в армии – треш, угар и коррупция…

– Це, бля, якийсь армєйський долбо@бізм.

– Долбо@бізм? Оооо, это мое любимое слово, – оживляется коммандер. – А ну-ка, разверни, военный…

– Ну все, Президент, ты попал. Теперь мы полчаса будем слушать политинформацию, – тяну я и начинаю собирать документы, – Ты еще в окно мою ведомость выкинь, вообще будет сплошная коррупция та нестатутні відносини.

– У нас как получается? У нас получается, что если ты в армии встречаешь якусь херню, то тут же звучит про знаменитый «армейский долбо@бизм». Так? Так… – залезает на своего любимого конька Вася.

Хмурый Сережа снимает шапку и начинает обиженно втыкать в окно.

Мелькают чахлые деревья, дорога спускается вниз, и унылая трасса «Донецк-Мариуполь» с редкими машинами тянется светло-серой лентой, рассекая невысокие холмы и теряясь в грязном воздухе. Джип потряхивает в правой полосе из-за комьев грязи, налипших на диски, но все равно – в машине удивительно уютно. Как будто твой персональный маленький мирок с печкой и колонкой перемещается в пространстве, и такой же эффект, как и в поезде, – чувствуешь себя в безопасности, пока едешь. Даже смешное возмущение Президента или будущая речь Васи кажутся удивительно к месту. Будто ты едешь так уже долго-долго, и, как это странно ни звучит, и Вася, и язва-Сережа, и нетерпеливый Ляшко становятся твоей семьей, со всеми своими болячками, ужасным чувством юмора и невероятной надежностью.

– … и вот ты приходишь в батальон, и тебе дают взвод, – продолжает Вася. – То есть, обычный «пиджак», с опытом ремонта машин и управления СТО, закончивший военку хер знает когда, получает в подчинение тридцать…

– Не перегибай… – вставляет Ляшко.

– … ладно – пятнадцать разных человек. Это «долбо@бізм»? Или нет? Или просто больше некому, а? Или вот комбат. Простой пример. У нас же каждый волает «в армии керують старі полковники, це кадровий…» шо? Правильно. Долбоеб@зм. Простой пример – комбат. Подполковник, шестнадцать лет в армии. Он – офицер как раз довоенной формации, негероической. Когда армия стремительно валилась и нам всем было похер. Так? Так. И вот СанСаныч получает батальон. Теробороны. Полностью мобилизированный. Серега, ты помнишь июнь пятнадцатого? Помнишь?

– Помню.

– А теперь сравни с «сейчас». Не, ты сравни, сравни. Тебе комбат как, сильно мешает в твоей жизни? Може, он тебя ущемляет? Може, он тебя штрафует? Воевать не дает? Може, он – деспотичный сатрап, и ты, бедный и бесправный мобилизованный…

– … недолік, – добавляю быстро я.

Серега злобно оглядывается.

– … затурканный военный, которого лишили премии, зарплаты, отпуска и чувства собственного достоинства? Потому что комбат назначен на свою посаду как раз той самой армейской, коррумпированной и долбоеб@ческой системой, которую все так любят пинать. Как и я на свою посаду. Как и Ваня «Малыш» – на командира РВП. Как и…