Текст книги "Пехота-2. Збройники"

Автор книги: Мартин Брест

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)

Мастер вскочил на бруствер, затянулся и протянул мне бинокль.

– Отуда глянь.

– Шо там?

– Движ.

– Куда?

– Серый камень над будкой биотуалета видишь? Теперь выше смотри, де наши осенью на ОЗМке подорвались. Теперь налево ровно-ровно веди по этому скату, и как начнется березовая роща – на самом краешке. Беленькое что-то.

– Ща… Мля, не вижу. А… А, вижу. Шо это?

– Не знаю. Пацаны туда смотрят, говорят, может, там этот урод валяется.

– Снайпер?

– Х@яйпер.

– Тре втулить.

– Втулим. Если хоть что-то толковое увидим.

Мастер был известным жмотом на бк. «Стрелять просто так» для Мастера было сродни пыткам, а выражение «простреливать посадку» он ненавидел всеми фибрами винницкой души.

– Чуеш… До нас из первого бата бугор приедет.

– Нахера?

– Не знаю. Вынести мозг, задолбать херней, нарезать невыполнимых задач. Выбирай за власним смаком.

– Тю. Ну, нехай едет. Кстати. Григорыч звонил.

– И шо? Скучает там в штабе? Просится обратно на опорник?

– Не. Говорит, по слухам якась муйня затевается. Сепары чи в атаку пойдут, чи провоцировать будут. Чи еще шо-то.

– Та мы такое каждый месяц слышим.

– Ну, тут вроде серьезно. Короче, по раскладам у них на Докуче и на Ясном бронегруппа машин в двадцать. Шесть САУ, отех, шо с нашей стороны шляются, накроют нас, четырнадцатую и Эверест, сепарье выйдет на наш рубеж и закрепится с этой стороны трассы. Там якобы человек триста, а нас на три позиции – около ста. У нас «копейка», у Эвереста три «двойки», у четырнадцатой – вообще брони нихера нема.

– Мля, – сказал я и покачался с пятки на носок. Не, эта привычка неискоренима. – Секретность. Начштаба заостряет внимание, понимаешь. Слухи-слухи. Все всё скрывают… Но Григорыч! Григорыч, мля! Повар в штабе! Повар, сука, в штабе звонит своему другану на ВОП и дает полный расклад! С кількістю особового складу та чисельністю бронетехніки! Бля! Мне Викторыч ничего, кроме неясных намеков, хотя я – командир опорника!..

– Замкомандира, – спокойно сказал Мастер.

– … Та пофиг! Сейчас – командир! И шо я вижу? Я не знаю нихера! Но тут приходит Мастер, которому позвонил Григорыч, и дает сепарский БЧС! П@здец, я вибачаюсь!

– Погоди. Не ори, – Мастер оглянулся в сторону позиции «дашки».

– Та я и не ору! Ну бля, Толик! Ну что это за фигня?

– Не ори…

Шелест-шипение совсем рядом, мгновенно, и следом, почти сразу – отдаленный «бах». Мы стояли с Толиком примерно в метре друг от друга, и это «фффффхххх» было, казалось, ровно между нами. Тут же грохнула «дашка».

Мастер дернул меня за рукав, почти опрокинув с бруствера, ноги разъехались, я зачем-то пригнулся и почти свалился вниз. Мы присели на корточки. Била короткими «дашка», тяжелые МДЗшки пролетали над трассой, как обычно, забитой машинами, и исчезали на склоне «серого» террикона. Я приподнял голову и увидел, как из траншеи выскочил грузный Петрович и поспешил к АГСу.

– Без броника, – автоматически сказал я.

– А сам-то, – Мастер посмотрел на бинокль в моих руках, но высовываться не стал.

– Ну да, – пробормотал я.

– Любит он тебя.

– Чего?

– Опять по тебе стрелял.

– Та потому шо я вылажу постоянно куда-то.

– Это все от детских комплексов. Желание выделиться. Психология, брат.

– Нифига. Психолог в военкомате сказал «годен».

– Та у нас все годны…

Начало потряхивать, и из пустого желудка поднялась кислота изжоги. Я уже почти привык к этому, хотя такая реакция организма на страх впервые за тридцать пять лет проявилась именно на войне. Сейчас бы сесть в кунге, снять ботинки и куртку, завалиться на койку… И заснуть. И проснуться оттого, что война закончилась, и все собираются домой. И не надо больше бояться, что кого-то из наших убьют, пока я, мобилизированный айтишник, изображаю тут из себя командира взводного опорного пункта. С моим боевым опытом в три-с-половиной месяца и уверенностью, что я не облажаюсь.

Дважды гавкнул АГС, два цилиндрика ввинтились в небо, прошуршали над трассой и громко хлопнули на склоне. Метров на тридцать промазал. Петрович тяжко опустился коленом на снег, покрутил прицел, потом сгорбился, навалился всеми своими ста килограммами на «гуся» и выпустил добрую половину «улитки». Я поднялся. Руки все еще дрожали.

– Пойдем к наряду, – сказал Мастер и тяжело разогнулся. – Посмотрим, че и как.

– Пойдем. Как думаешь, чего он по наряду не стреляет?

– Тю, – проворчал Мастер, поморщился и протянул мне сигарету. – Ясное дело. В наряде хто? Правильно, пацаны сидят, в биноклю смотрят. Смотрели, – он покосился на Б8-30 у меня в руках.

– Иии?

– А хто на «бэху» выперся и руками размахивал, як Наполеон? А хто на бруствер выполз и стоял? Хто на опорнике ходит, ничего не делает и всех задалбывает?

– Кот.

– Командир! И если б я стрелял – я бы выцеливал ко-ман-ди-ра! – для пущей убедительности Мастер на ходу потыкал мне в лоб грязным пальцем. – Поня́л?

– Поня́л, – ответил я и сглотнул. Изжога нарастала, я отдал бинокль Мастеру и стал сбрасывать пепел в сложенную ковшиком ладонь.

Петрович стоял возле АГСа, развернувшись во всю ширь своего необъятного чрева, критически шевелил усами и материл наряд. Наряд вяло отбивался.

– То ти бачиш, як воно там шорхає – так бери «дашку» та працюй! Шо ти яйця піджав і бінокль ламаєш? – разорялся Петрович.

– … а єслі там заєц? – бурчал кто-то из пацанов.

– Ї@и зайца і нє думай! Ти як ото втикать будєш – то воно рано чи пізно когось прих@ярить, бо знає, шо ти тупий Вася Х@йкін і дивишся, х@й зна куда!

– Так ета… Стріляти ж можна тока з дозволу етіх уеб… – тут хлопец увидел меня и быстро поправился, – … командирів.

– Солнце мое, ты на построении что делаешь? – ласково спросил я.

– Шо… Стою.

– Вчера утром командир шо говорил?

– Ыыыы…

– Так, я понял, – я махнул рукой и обернулся к Мастеру: – Толик, а объяви-ка общее построение через пятнадцать… – я глянул на экран мобильного, – …давай на два ровно. Возле кунга.

– Ща, – Мастер достал «баофенг» и отошел к «дашке».

Я стряхнул еще пепла в ладонь, потом поднес руку ко рту и сглотнул горький пепел. Народное средство от изжоги, блин. Горечь, смешанная со слюной, немного сбила кислоту. Чччерт, поесть бы.

И снова зазвонил телефон. «Сан Саныч МТС». Ого, какой я сегодня популярный, блин, аж комбат меня набрал. Я отошел от разорявшегося Петровича и бледневших пацанов наряда, зашел под огромную металлическую электроопору и тыцнул на зеленый кружочек.

– За вашим наказом… – проворчал я. Кислота начала возвращаться, треба було искать соду. Где я ее найду посреди лінії бойового зіткнення?

– За моїм наказом – что? – прозвучало в трубке.

– Здрасте, СанСаныч, – опять буркнул я и закашлялся.

– Как дела?

– Нормально. Без происшествий.

– Без происшествий… – протянул комбат и смолк. На фоне были слышны какие-то разговоры.

– Без происшествий, – твердо сказал я.

– Так. То есть, мне звонит комендатура и говорит, что… сейчас прочитаю… серый джип с номерами сорок первого батальона вчера ночью, пьяный, не катался по Волновахе?

– Никак нет, – ответил я. – Не было такого.

– Точно?

– Нет, не точно. Я не могу отвечать за разведкин «паджер».

– Причем здесь «паджер»?

– СанСаныч, доповідаю. В батальоне пять машин. Один «форд», на котором, мабуть, вы уехали в первую танковую до вечера… Потом…

– Откуда ты знаешь, куда я уехал?

– Так эээ… так все уже знают, – не стал я сдавать начштаба.

– Бля… Это п@здец. Я, командир батальона, уезжаю по делам. За исключением нескольких офицеров, никто не знает, куда я поехал. Мне звонит комендатура с утра и устраивает истерику про какой-то якобы джип из моего батальона, который чуть ли не гонки по Волновахе устроил. Потом я звоню всем, и все мне говорят «то не ми, товарищ подполковник». Теперь я набираю самый дальний ВОП – и что я слышу? Что младший сержант в сорока километрах от основных позиций батальона уже знает, куда и на сколько я уехал? Как? Каааак? О какой секретности вообще можно говорить?

– Григорыч, – сказал я.

– Ктоооо? Какой нахер Григорыч?

– Вибачаюсь.

– Какой-то херов Григорыч откуда-то знает, куда я уехал! Может, он еще тебе сказал, зачем?

– Ээээ… За пополнением?

– Сукаааааа!!! – неприкрыто заорал в трубку комбат. – Это п@здец! Ну вот как? Каааааак?

– Вибачаюсь, – снова ответил я.

– Так! Фууух. Так. Шо по машинам ты там начал?

– Ээээ… «форд» под вами… то есть, я хотел сказать, что с вами. Еще есть разведкин «тэ-пятый», но он в штабе.

– Откуда знаешь?… Ааааа, мля, нет, не отвечай. Дальше.

– В первой, третьей и РВП машин нет. У нас – белый «лендровер» и зеленая «лягушка»… то есть, «мерс-вито». Вот и остается серебристый «паджер», снова у разведки.

– То есть, ты хочешь сказать, что вчера две машины ВСП мчались по трассе на Донецк за разведкиным «паджером», который ушел через КПВВ аккурат на вашу позицию? А батальон вообще в Старогнатовке, с другой стороны?

– Я, товарищ полковник, – аккуратно сказал я, по армейской традиции опустив «под» перед званием, – не могу утверждать ничего. Одно я знаю точно – ни одну машину второй роты вчера комендачи не останавливали. Ни днем, ни ночью.

– Дааа?… – сказал комбат. Помолчал. Прям сюда слышно было, как ему хочется курить. А потом тон его изменился. – Тяжело с вами. Ладно, рассказывай.

– СанСаныч, повезли Васю… то есть, командира на поезд.

– А чего «бэха» стреляла?

– А вы откуда… – спросил я и тут же прикусил язык. От мля!

– Я комбат. Мне положено знать, – веско сказал СанСаныч. – Успешно отстрелялись?

– Нет. Протупили мы. Сегодня он опять стрелял.

– Ладно, об этом потом. Так что там с поездом?

– Проводили Васю, заехали в АТБ, взяли еды на сегодня.

– Только еды?

– Обижаете.

– Как я обижаю – ты еще не знаешь… Шо дальше?

– Поехали домой. На «нациковом» блокпосту какой-то жигуль прицепился. Сигналил, фарами моргал… то есть, мигал. Мявкал, бибикал, очень познакомиться хотел.

– И?

– Ну, мы аккуратно ушли по трассе, а на КПВВ его погранцы приняли и, кажись, жестко.

– Вас комендачи не останавливали? За рулем кто был? С кем ездил?

– Меня? Нет. Я был, со мной Скорпи… Федя.

– Понятно… – протянул комбат. – Молодцы.

– Служу українському народу!

– Пошути, пошути еще… Комендатура другую версию задвигает. И в стекло вы им не стреляли?

– Если бы мы стреляли – стеклом бы они не отделались, – решил прихвастнуть я. – То, мабуть, горячие львовские погранцы вспомнили ВСПшникам былое.

– Ну да, ну да… Ща расскажу командиру первой танковой, посмеемся… Тока ж ты смотри, в фейсбуке все это не пиши!

Я промолчал. С комбатом всегда было непонятно – шутит он или нет. Звиздюлина могла прилететь в любой момент, а так как это был именно наш комбат, то она была гораздо весомее, чем любые проблемы от комбригов, командующих ОК или АТО. Свой комбат – это завсегда близкий дамоклов меч, куча задач и подпись на рапорте на ГСМ. Если кому повезло с комбатом – береги его и не подставляй. А не повезло – ховайся. Мне неприкрыто повезло, но окончательно я пойму это еще через пять месяцев, во время захвата позиций под Белокаменкой.

– Короче, Мартин, – сказал комбат. Щелкнула зажигалка. Все, опять Саныч закурил, не получилось бросить. – Слушай сюда. Я Васю отпустил, бо он на тебя надеется. Смотри.

– Смотрю.

– Есть информация, что будет какая-то фигня на Березовом.

– Двадцать единиц бронетехники и триста человек пехоты?

– Как… – произнес комбат и снова замолчал. Слышно было, как трещит сигарета от глубокой командирской затяжки. – Фуууу… Не спрашиваю, ничего уже не спрашиваю. Мне неинтересно, откуда младший сержант знает то, что только утром озвучил комбриг. Вот неинтересно – и все.

– Понятно… Наши дії?

– Я во все это не верю. Ну нет сейчас сепарам смысла наступать, да и сил маловато. Но на всякий случай – прими меры. На вечер и на утро в наряд поставь нормальных. Машины прогрейте-подготовьте. БМП на ходу?

– На ходу, – с облегчением сказал я. – «Бэка» есть, все работает.

– Хорошо. И в любом случае, что бы ни случилось – сразу звонок мне. Если «старший брат» нарежет задач, выполняй, но мне сообщай. Поня́л?

– Поня́л. Все доповім.

– Ничего ты не поня́л, – комбат выдохнул дым, кажется, прямо мне в трубку. – Береги людей. В любом случае. Что бы ни случилось. Думай постоянно. Думай, не воюй, для войны у тебя есть люди. Теперь поня́л?

– Теперь поня́л.

– Все, давай, – и комбат отключился.

Ничего я не поня́л, но настремал меня комбат, как того котенка. Фуууу, блин, аж вспотел. Надо Васю набрать. Потом. Когда-нибудь потом.

Я отлепился от опоры и махнул рукой Петровичу, продолжающему гнобить наряд.

– … і лєнту мені дозарядите! – крикнул на прощание АГСник и пошел ко мне.

Наряд, казалось, был готов не просто доснарядить ленту ВОГов, а еще и подмести ВОП – только бы избавиться от нотаций.

– Петрович, у тебя пожрать есть? – спросил я и уныло сглотнул скопившуюся во рту кислоту.

– Для командира – знайдемо. Борщ є свіженький, з тушенкой. Сало малий прислав, зара цибульку почистити – та й сідай. Пішли до бліндажу, я тобі підігрію.

– Пошли, – я только сейчас понял, что последний раз ел вчера, на пороге АТБ сжевав булочку. Потом запнулся. – Ааааа, стопэ. Построение сейчас. Потом замкомбата приедет… Поел, блин.

– Заходь, Мартинчику, заходь, синку, як будеш вільний. Борщику оставимо, – вздохнул Петрович, огладил усы и пошел к своему блиндажу.

Мы с ним были даже немного похожи – у него сын был примерно моего возраста, около тридцати, и Петрович, наверное, бессознательно переносил на меня отношение к сыну. Сын его остался в каком-то селе в Черниговской области «на хозяйстве». Я знал, что именно сына призвали в четвертую волну и Петрович ходил к главе села и вместе с ним ездил в райвоенкомат, чтобы призваться вместо своего ребенка. Теперь этот огрядний, здоровенный и немного печальный дядька исправно, без залетов и херни, служил в РВП сорок первого батальона и носил странный позывной «Киллер». Киллером, правда, его никому и в голову не приходило называть, ну что это за позывной? Петрович был и оставался Петровичем – человеком, который из ничего мог построить что угодно, от КСП до блиндажа, любил вковтнуть и поговорить за жизнь, никогда не превышал нормы, варил вкуснейший борщ и жарил лучшую в роте картошку с луком и грибами.

Мдааа. Мысли упорно сворачивали на еду. Банка белорусской тушенки еще была где-то в кунге – пойти съесть по-быстрому? Не, не успею.

Я прошел опять по распадку, поднялся на холмик, к которому был пришвартован ЗиЛ с жилым кунгом, и ввалился в свой дом. В кунге было холодно – я не топил, и металлический ящик выстыл ровно до среднедонбасской температуры. Я поскидывал вещи под койку, наведя хоть видимость порядка, вышел, потом вернулся, взял Васин «пээм» прямо с кобурой и его же АКС. Надо пойти в оружейный ящик положить, а то сейчас припрется начальник и волать начнет.

Оружейный ящик у нас был, он же «місце зберігання зброї». Огромный, зеленый, с навесным китайским замочком. Это было хорошо. Плохо было то, что оружейный ящик стоял возле буржуйки на КСП, поэтому Шматко, исполнявший обязанности старшины, тут же приспособил его под склад кастрюль, липких сковородок и металлических тарелок. На оружейном ящике стояли бутылки с подсолнечным маслом, на нем же аккуратно ел купленную мною вчера «рождественскую» колбасу кот. Короче, ящик был похоронен под майном.

Вздохнув, я кивнул Сане, сидевшему за столом, согнал кота и принялся снимать тарелки-сковородки з «місця зберігання зброї». Блин, надо было не выеживаться и положить пистолет в «командирский» ящик в кунге, а автомат засунуть поглубже под койку. Ну да ладно, возвращаться в кунг было лень. В ящике лежали два автомата, десяток магазинов и какой-то пакет. Шо пакет тут делает? Ладно, потом, все потом.

Саня задумчиво вертел в руках погрызенный карандаш и рассматривал карту. Саня был сонным – он только недавно встал после ночного бдения на КСП, поэтому перед Саней стояла угрожающих размеров кружка с кофе и лежал кусок той самой колбасы. Саня задумчиво курил и обозревал стрелки, неумолимо бьющие в самое сердце Докучаевска – в «Памятник Милиционеру». Я захлопнул ящик, запер его и повесил ключи на гвоздик, вбитый в полку. Все, зброя под замком, надежно, як в банке.

– Пошли, – я махнул Сане. – Построение.

– А может, я тут посижу? – куда-то идти Сане было явно лень.

– Пошли-пошли. Я тебе интересное скажу.

– Вот мля, – проворчал Саня, но слез с лавки и попытался застегнуть куртку. Щегольская белая арафатка запуталась в собачке замка, Саня подергал и бросил. Ф – фатализм.

Народ потихоньку сбредался к площадке перед КСП. Военный порядок поддерживался неукоснительно – все были кто-в-чем, половина – с кружками, исходящими паром под продолжавшим идти снегом. Из бани выглянул Ярик в синей олимпийке, спрятался, потом появился снова, набрасывая на плечи какой-то черный пуховик. Из «бэхи» показалась голова Прапора.

– Я отсюда послушаю, – крикнул он и заржал. Я улыбнулся. Хохмачи, мля.

Холм возле кунга был невысоким, несколько земляных ступенек. Я оглядел воинство. Воинство было типичное. Двенадцать, тринадцать, четырнадцать, пятнадцать… Все. Пятнадцать разновозрастных людей. Расслабленных, чуть ли не падающих от усталости друг на друга, со скучным выражением лица «че позвал?». На левом фланге посверкивал очками невысокий плотный Санчо. За спинами маленький механ Вася выяснял отношения с Дизелем, слышались тихие маты и названия неизвестных мне автомобильных запчастей. От толпы, которую никто в здравом уме и не попробовал бы назвать строем, отделился Саша, взошел на холм и стал рядом со мной.

– Товарищі офицери! – начал я. Буркотение смолкло, только механ продолжал бухтеть. – Васюм! Струнко!

Механ замолчал, обернулся ко мне и пихнул Дизеля. Дизель равнодушно пожал плечами.

– Так, граждане військовослужбовці, призвані за мобілізацією, а також ті странні люди, що добровільно підписали контракт! – начал я. – Начну с главного. Первое. Ярик, шо с баней?

– Гаряче буде вже за півгодинки, – пробурчал Ярик и перешел на русский. – Если бы некоторые не тупили…

– Сам ты тупил, – тут же отозвался Кирпич. Он, высокий и нескладный, сегодня сутулился больше прежнего.

– … Если бы некоторые не тупили – мы бы уже по воду поехали.

– Мастер, – я отыскал глазами зеленую флиску Толика. – Ты за рулем, едьте на «четырнадцатую» за во… по воду. Тока не завтыкивайте там.

– Принял, – кивнул Мастер.

– Сегодня, граждане подопытные, все должны помыться. Мне пофигу, как и когда. Вечером проверю лично. Все чистые, помытые, побритые и благоухающие шанелью. Кирпич, тебя это отдельно касается.

– Та ладно… – махнул рукой Кирпич и еще больше сгорбился. Что-то он мне сегодня не нравился.

– Кирпич, после построения подойдешь. Так. Пункт номер два. Сегодня Святий Вечір. Столы накрываются поблиндажно. Вечером соберемся здесь и кратко отметим. Я сказал – кратко. А вот почему – я доповім. В Ставке начальника Генерального Штаба ходят упорные слухи, что сегодня, возможно, будет война. Ну, или не война, а что-то, мы нихера не знаем, но на всякий случай переживаем. Мне позвонил Генерал Армии Муженко и поставил боевую задачу…

– А Президент тебе не звонил? – перебил Санчо.

– Не. Сегодня еще не набирал. Може, стесняется, думает, я занят… Короче. Звонил не просто Гром, все гораздо страшнее – звонил комбат. Поэтому мы сегодня на вечер и на утро переставим наряды. Порядок я доведу. Да, да, – я перебил недовольное бухтение. – Это херово, все устали, но так будет только один день. Поэтому имейте в виду.

– Имеем… – сказал Прапор.

– Поэтому – всем проверить зброю и бэка. Старшим расчетов – проверить весь тяжеляк и снарядить максимально. Талисман! Талисмаааан!

– Дохлый! – крикнул Прапор.

Дима Долгий, к которому обращался Коля, тут же пхнул его в плечо и посмотрел на меня.

– Шо с СПГ?

– Нормально. Тока ракєт малувато.

– Ракет… Военные, мля, надежда нации… Сколько выстрелов?

– Девять.

– Фигня. Но больше мы достать не успеем. Подготовь все. Поня́л?

– Поня́л. Так а шо по нарядам?

– Значит так. На пять заступают Талисман и Шматко, на гэбээре – Ляшко и Хьюстон. На восемь – заступают уже они. Хьюстон, свое ружжо оставишь, возьмешь автык.

– Ура, – кратко сказал Хьюстон и улыбнулся. Он вообще часто улыбался.

– Так… На гэбээре – Прапор и Козачок, потом они заступают на одиннадцать. На гэбээре будут Мастер и Ваханыч. Дальше наряды вечером расскажу.

– Оооо, «Бахлюль» не пропущу, зашибись, – сказал Ваханыч.

– Вахахаханыч, будем новости Новороссии смотреть вместо «Бахлюль», – тут же отреагировал Мастер.

Они тут же заспорили.

– Так, и последнее. Ужинать будем в осемнадцать о, о. Питання?

– В магазин еще поедем? – тут же спросил Ляшко.

– Не, сегодня уже не успеем. Варите то, шо есть. Ще питання?

– Відсутні, – буркнул Мастер и развернулся. – А, стоп. Шо там с замкомбата?

– Тьфу, блин, забыл совсем. Скоро к нам на позицию припрется целый замкомбата.

– Наш? – тут же спросил Санчо.

– Не. «Старшего брата».

– Зачем?

– Не доложил. Но вы там хоть банки поубирайте, хто его знает, чего хочет.

– Всё?

– Всё. Бригадаааа – рррразойдиииись! Ляшко, не уходи пока.

– Стоп! – сказал Саня. – Еще одно! У нас камера опять отрубилась, нужен доброволец полезть на террикон и посмотреть, шо за херня. Прям щас.

– Я полезу, – буркнул Федя. Кажется, вчера он выдал весь свой месячный запас слов.

– Биноклю возьми. Или трубу-сотку волонтерскую в кунге, на первой полке лежит. Посмотри на «крест», ок? – добавил я. Федя кивнул и снова вздохнул. По части душераздирающих вздохов Феде не было равных.

– Всё. Отпуска в затвердженому порядку, когда УБД – не знаю. Разойдись, – скороговоркой пробубнил я и полез в карман за сигаретами.

Рота, составом не дотягивающая и до взвода, начала разбредаться. Разные люди, странной волей нашего времени сведенные именно в этот момент и именно в это место, живущие под одной крышей и воюющие с одним врагом. Не лучшие и не худшие, чем-то неуловимо одинаковые, иногда смешные, иногда – безумно серьезные.

Сегодня, вечером шестого января шестнадцатого года, это было все, что смогла выставить сорокамиллионная страна на этот участок фронта. Невероятные гордые воины с плакатов и отчаянные храбрецы из фейсбука – они были где-то там, далеко, не в нашей реальности. Здесь и сейчас были только эти, с ними нужно было войну воевать, их нужно было беречь, на них можно было надеяться. Не потому, что они были надежными, а просто потому, что больше надеяться было не на кого.

Я спустился с холмика и подошел к Кирпичу. Дядька стоял, рассматривая снег под ногами, и молчал. Я выдохнул дым в сторону.

– Кирпииич.

– Шо?

– Коля… С тобой все нормально?

– Та шо? Нормально.

– Коля. Мне не лечи, а?

– Та я ж не лечу. Все нормально.

– Точно?

– Точно.

– Ну смотри. Если что случилось, говори. Все, что смогу, сделаю, командир поддержит. Хорошо?

Коля махнул рукой, отвернулся и побрел в распадок. Ох, блин, точно херня какая-то. Коля, конечно, лыган и шаро@б, но это мой лыган и мой шаро@б. Я пошоркал рыжим «таланом» по снегу, решил пойти заточить тушенку в кунг, но почему-то пошел на КСП.

Дверка хлопнула, в лицо дохнуло теплом, дымом и ворчанием. Ворчал Шматко, собирая посуду на оружейный ящик.

– От бач, люди, – сказал он, увидев меня. – Ну от як так? Ну треба тобі було, ну сложи ти ті кастрюлі, як людина. Нє, покидав, як хочу, і пішов! Ну бля!

– Не ругайся. То я покидав. В ящик лазил.

– Ну ладно… Все нормально? Замкомбату покушать шукать? Могу швиденько кашу зварити, з піджарочкою.

– Блин, та вы как сговорились все! Жрать уже невмоготу как хочется. Пойду к Петровичу на борщ.

– Давай. А то чекай півгодинки, я рис замочив.

– Та не. Ща припрется командарм, хер пожрешь.

Я развернулся и твердо решил идти во второй блиндаж на борщ. Пока дают. Тока в кунг зайду, пауэрбанк возьму… и аккум сменю на мотороле, которая так и валялась у меня в кармане и подозрительно молчала. Вот так и служим героически – две рации, телефон и борщ. И Шматко со своими кастрюлями. А люди думают – тут вечный бой, покой нам только снится.

– Шматко… – обернулся я и понизил голос: – Слушай… Ты ж у нас все знаешь. А шо это с Кирпичом?

– Та… – Шматко скривился и только махнул рукой.

– Та ты не «такай», а нормально доложи. Заболел?

– Та хай би і заболів. Жінка пішла.

– Блин.

– З дитиной.

– Совсем? Може, отпуск, и нехай валит решает вопрос?

– Та не рішить він. Не буде. То давно, щє спочатку, як в учєбці були… вона ж приїзжала. Доня така мала гарнюня в нього, рочків, може, чотири.

– Поздний ребенок? Сколько Кирпичу, я с «формы-раз» не помню. Сорок?

– Який «сорок», Мартінчіку? Йому тридцять.

– Тридцаааать? Шо ж он так херово выглядит-то?

– Як – хєрово? – выпрямился Шматко и начал разминать пробитое еще летом запястье. – Як усі з села. То ж не город. Як усі…

Я кивнул и молча вышел. Мучительно захотелось позвонить домой. Услышать голос жены и хоть несколько неумелых словечек от сына. Поговорить с мамой, успокоить – «поел-и-в-шапке». Послушать сдержанное бурчание отца. Просто потрогать немного тот мир, который начал уже понемногу забываться, тот, который был на той стороне цифрового мостика длиной в семьсот километров. Тот, который меня ждал… нет, тот, который ждал нас всех.

Кроме Кирпича.

… Борщ был горячий, жирный, густой и с двумя добрыми кусками слегка поцветшего хлеба. Я как-то до армии ко всяким супам-борщам равнодушно относился, ну горячая вода с вареной картошкой – ну что за еда?

Блиндаж был… уютным. Обжитым. Двухъярусные нары, закиданные спальниками, подбитый пленкой потолок, немного косо стоящая буржуйка в углу остывала, рядом в пустом цинке лежала горка золы. Стены из пыльной сухой земли были завешены старыми подранными одеялами, которые, казалось, непрестанно колыхались, создавая странное ощущение постоянного движения вокруг. Петрович закрутил вентиль газового баллона, наклонил казан и быстро навалил миску борща. В красной жидкости показались куски мяса, а вот дурного белого жира не было. Значит, перед заправкой Петрович пошел в палатку, где хранились наши запасы еды, набрал банок десять тушенки, вскрыл их с обратной стороны и полчаса выбирал из этого месива куски именно мяса. Мы однажды прикинули: в банке тушенки в полкило выходило примерно сто грамм нормального мяса, остальное можно было есть или по крайней голодухе, или если уж ты совсем непритязателен.

Миска была осторожно поставлена передо мной на низкий военный ящик, рядом, кроме хлеба, появилась половина немного пожухлой луковицы, солонка из гильзы от ВОГа и классическая алюминиевая ложка, прям как в пионерлагере, аж взгрустнулось. Вытертая влажной салфеткой миска отблескивала в свете «экономки».

– Може… тогой? По п’ятдесят? – аккуратно поинтересовался Петрович и сделал невнятное движение в сторону полки. При этом на полке никакой «пляхи» не стояло.

– Не-не, Петрович. Не хочу. Ща еще командарм припрется, как я буду с запахом? Такой весь надежный и толковый сержант, целый мощный взводный опорный пункт мне доверили, а я тут вгашеный.

– Ну чому сразу вгашений? Для апетіту…

– Аппетит у меня и без того хороший. Вкусный борщ, Петрович, спасибо.

– Кушай, синку, кушай, – Петрович махнул рукой и полез к полкам возле выхода наводить какие-то порядки. Поворчал под нос «знову дров не принесли, от люди…» и ушел наружу.

Борщ действительно был великолепен. Горячий, еще чуть ли не кипящий, в раскаленной миске, а главное – он был прямо здесь и сейчас, можно было быстро, обжигаясь, поесть и… что? Что дальше?

Я ел и размышлял. Нет, бухать я не хотел, даже не потому что приедет замкомбата. И даже не потому, что не хотелось – к алкоголю я был достаточно равнодушен. Просто… просто я впервые вот так почувствовал… ааа, черт его знает, ответственность, что ли? Я вдруг понял, что не очень-то и знаю, что происходит на ВОПе, что нужно за всем присматривать, все держать на контроле и главное – «не проеб@ть вспышку». То есть – не облажаться. Пить в этой ситуации вот совсем не хотелось. Правда, были еще пацаны, на которых можно положиться. Фууух, хорошо, что есть пацаны. О, кстати об ответственности. Тре таки Васю набрать и доложить. Чи уже после замкомбата? И СПГ сходить самому посмотреть, шо там Дима наделал. И проверить, сколько цинков на АГСы и на «дашки». И еще найти Серегу Президента и узнать, что у нас по «морковкам», бо пороховых мало оставалось… и еще…

На этой мысли борщ закончился, а в блиндаж, сложившись неуклюжим циркулем, влез Лом.

Лом был высоким, костлявым, с огромными ладонями и вечным желанием создать вокруг себя привычный мир. Иногда это принимало причудливые формы – Лом пытался посадить лук и петрушку возле блиндажа, притащить к «дашке» неизвестно где раздобытое кресло от «Волги», или вот как сейчас – создать из блиндажа дом.

Лом тащил дверь. Нормальную такую советскую дверь, деревянную, обитую ДПВ и крашеную в когда-то белый цвет. Я, к сожалению, знал, откуда взялась эта дверь, но предпочитал об этом забыть. Лом крякнул, втолкнул дверку в блиндаж, поднял ее и притулил к проему. Я отставил пустую миску, облокотился о нары и сунул в рот сигарету – этот блиндаж был «курящим», в отличие от первого. Лом, сосредоточенно пыхтя, ворочался в проеме, пытаясь пристроить дверь на место завешивающего вход синего с подпалинами одеяла. Дверь откровенно не влезала.

– Ломтиииик, – протянул я. Сытость наваливалась сонным теплом, вставать уже не хотелось, хотелось вытянуть ноги и потерять сознание часика на три. Треба кофе намутить.

– А? – Лом обернулся и заметил меня. Тут же расплылся в улыбке. – Мартин, привіт. Покушать зайшов? А картошечку? Картошечку поїв?

– Сонечко, я наївся, дякую. – В стремлении меня накормить Лом соперничал с Петровичем, а я и после борща уже с трудом себя осознавал. – Шо це ти зібрався ваять?

– Та двєрку ж хочу поставити… – Лом почесал давно немытую голову. Так, Ярика опять спросить про баню…

– Лом. Скажи мне, смерть моя лютая, ты когда-нибудь задумывался, почему в блиндажах, выходы которых идут в окоп… в траншейку, всегда на входе висит одеяло?

– Нє… Ну нє у всіх же двєрка є! – Лом с гордостью оглядел стоящую дверку. Та покачнулась и начала падать.

– Так вот, доповідаю тобі, товарищ військовослужбовець, призваний за мобілізацією. Если выход блиндажа ниже уровня земли, то упавшая рядом мина чи снаряд могут сдвинуть грунт. По-простому – осыплется край траншеи и подзавалит выход.

– Ну може… – Лом с сомнением покачал головой.

– Може, може. Если у тебя висит одеяло – ты его сорвал и спокойно вылез, бо полностью ж вход не засыплет. А если у тебя стоит дверка и снаружи упало полкуба земли, ты ее хрен откроешь, и будешь тут сидеть, аж пока тебя не откопают. Если будет кому откапывать. Ферштейн?

– Фігня… – расплылся в улыбке Лом. – А я зроблю, щоб вона внутрь відчинялась.