Текст книги "Эрика"
Автор книги: Марта Шрейн
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 36 страниц)
Банда двигалась к Белоруссии. Александр хотел в одиночку уйти лесами в Польшу, а оттуда добраться до Парижа. Что делать с членами банды, он еще не решил.
Обследуя улицы Витебска, Александр неожиданно в переулке наткнулся на беспризорника, своего ровесника. Тот как–то странно посмотрел на него. Александр был одет как белорусский парубок. Он уже прошел мимо, но задумался: «Где я мог видеть эти рыжеватые кошачьи глаза?» Александр обернулся. Парень шел следом за ним. И юный князь его узнал. Это был Эдуард, сын его преподавателя военного дела, товарищ детских боев.
– Княжич? – тихо и неуверенно спросил парень.
– Я.
Александр обрадовался встрече с Эдуардом, но не подал виду. Эдуард был оборванный и голодный. Александр оглядел его с ног до головы и сказал:
– Пойдем. Познакомлю кое с кем. Мы здесь на брошенной даче остановились.
– Эй, Егорка! – крикнул Александр, когда они вошли. – Сделай баню человеку. Одежду приличную из лучших запасов дай. Да остриги. И чтобы рот зря не открывал. Понял?
Егорка мыл и стриг Эдуарда, но любопытство его было так велико, что он не выдержал и спросил:
– Никак это молодой барин твой?
– Да, – подтвердил Эдуард, – молодой князь. Хороший, добрый, веселый был до переворота.
– Не знаю, каким был твой барин раньше, и сейчас, когда шутит, мягкий что твоя рубашка. Но если что не так, глазом моргнет, посерьезнеет, а зубы сожмет так, что щеки побелеют, и мы молчим, а то шутя, как главаря нашего, злой смерти предаст. Ты смотри, дурных мыслей не имей, тотчас поймет. Но ко мне хорошо относится. Я его не предам, он это знает и доверяет мне. Я добычей заведую. А чего это он так о тебе заботится?
– Не знаю, – ответил Эдуард.
Вечером пили вино вдвоем. В основном рассказывал о себе Эдуард.
– А вы, княжич, вроде как совсем взрослый стали. Раньше вы веселый были, а сейчас строгий, в отца… Волосы чернеют. Отец ваш жив?
Александр помолчал, потом спросил в ответ:
– Ты знаешь что–нибудь о своем отце?
– Нет, не знаю, – ответил Эдуард.
Александру не хотелось его огорчать, но сказать все равно надо было.
– Погибли они вместе. Мой батюшка и твой. В армии генерала Дончака. Россию спасали. Да не получилось… Иди погорюй один, я тебя понимаю.
Но Эдуард просто нагнулся над столом. Плечи его тряслись. Мать его давно умерла, а теперь он и вовсе стал сирота.
Александр поднялся и ушел. Вернулся через час. Было уже поздно. Он заказал Егорке еще вина. Пили за упокой и молчали. Потом сказал:
– Спи здесь, на диване, комнат много. Немного холодновато, но там куча перин свалена. Ребята мои натаскали. Глупые они. Грабят для того, чтобы грабить. Никакой цели. Пробовал их учить чему–нибудь, да ничего не понимают. Мы с тобой в Париж уедем. Там матушка у меня и брат младший. Обещал ему весточку подать, а как – не знаю. Здесь кругом красноармейцы. Надо к Москве двигаться. Найду родственников, нам паспорта выправят – и уедем. В Москве, говорят, жулье себе НЭП устроило, новую экономическую политику. Нас ограбили и теперь на том жить собираются. Поедешь со мной. Ювелирную лавку откроем. Надо будет где–то в пригороде жить и оттуда делать набеги. В антикварных лавках много чего лежит. Все возьмем. Здесь драгоценности оставлять смысла нет. Все прахом пойдет. Не станут они богатства умножать. А будут прожирать да продавать за оружие для мировой революции. Зря предки мои силы положили на становление государства. – Про то, что он воевал у Дончака, Александр даже Эдуарду сказать не мог. Своей шайке он приказал:
– Сидите здесь в Витебске тихо всю зиму. У вас все есть. Я поехал по делам. Если все будет хорошо, вернусь.
– Ага, сам с новеньким будет ювелирные магазины брать, а мы здесь на тряпках сидеть. Не согласны, – впервые осмелился возразить Егорка. Он подслушивал.
– А я твоего согласия и не спрашиваю, – шагнул Александр к Егорке. Все притихли. Егорка испуганно ответил:
– Да это я так. Мы согласны ждать.
– Если к зиме не вернусь, поделишь добро между всеми – и разбегайтесь по домам. Матерям своим этим поможете.
Вечером они с Эдуардом сели на поезд и через две недели добирались до Москвы.
* * *
За зиму оба изрядно выросли.
– Я становлюсь заметным, – сказал Александр. – Хорошо быть маленьким. Но надо дальше жить. Хочу домой, в Париж.
Однажды на вокзале встретил Александр дальних родственников. Они уезжали за границу как иностранцы. Александр передал через них письмо матери и железный портсигар для брата с фамильным гербом и надписью, где сам очень удачно выгравировал «Москва 1922 год». Серебро могут отобрать, а эта штука никому не нужна, решил он. Брат же будет счастлив получить от него весточку.
Удачно ограбили четыре ювелирные лавки. Выправили выездные документы, как вдруг Александра остановил на улице красный патруль. Одного из красноармейцев Александр узнал. Это был белочех, из тех, что сначала от красных переметнулись к генералу Дончаку, а потом обратно к красным. Их было человек 20.
– Да ты чо? Я тебя не знаю, – притворяясь простачком, попытался уйти от него Александр.
– Постой! Постой! Глаза! Хватай его, ребята!
Александр не сопротивлялся, понимал, что бессмысленно. Начнут стрелять, а на улице женщины, дети.
Командир крикнул: «Вяжите его, это ординарец генерала Дончака. Ученик китайского монаха. Вырос. Но я узнал тебя, щенок. Чего же ты не брыкаешься? Ты же умеешь». Александр громко крикнул Эдуарду по–немецки: «Бери драгоценности и уезжай в Париж!» Тут его оглушили.
Когда он пришел в себя, была ночь и он сидел за столом. А перед ним тот самый красный командир, белочех.
– Я тебя узнал! Ты князь Гедеминов, любимец генерала Дончака. Мы расстреляли его. А вот у него в кармане и рисунки – как брыкаться, – сказал он стоящим у стола.
– А вы думали, что я буду отпираться? – удивился Александр. – Я от отцовской фамилии не откажусь. Вы можете и меня расстрелять. Чего вы хотели? Чтобы не было богатых? Так не бывает.
– Рассуждаешь ты, князек, хорошо. Только у нас теперь богатыми будут те, кто плохо жил. А вы станете бедняками. Как в песне поется: «Кто был ничем, тот станет всем».
– И так каждый раз переворот будет? – удивился Александр.
– Почему переворот? У нас революция.
– А когда вы всех нас переловите, а привычка останется, тогда друг друга топить будете? Или новых богатых убивать? Восточная пословица гласит: «Где чтут недостойных и презирают достойных, там находят себе прибежище трое: голод, смерть и страх».
– Ну ты, князек, эту философию прекрати. Она нам ни к чему.
Зазвонил телефон. Начальник взял трубку и, кивая головой, смотрел на Александра.
– Да. Да. Он и не отказывается. Да, не отказывается. Сейчас, – он положил трубку и приказал: – Пошли.
Допрашивали Александра долго, все про генерала Дончака.
– Ну вы ведь его расстреляли. Что же вы еще хотите узнать? Мой отец тоже воевал на стороне генерала, и я несколько месяцев был при нем. А потом убежал.
Александр вспомнил минуту расставания с Дончаком. Ему стало грустно. Но нужно продолжать играть свою роль.
Старый большевик заступился за него:
– Ну, мальчишка, поиграл в войну и надоело. Ему тогда лет пятнадцать было. Его перевоспитать надо. В рабочий класс пойдет. Я сторонник исправительно–трудовых лагерей. Он еще молод, из него еще можно сделать человека.
А следователь спросил:
– А чего же убежал? А как же ваша хваленая дворянская честь?
Александр притворно вздохнул:
– Какая уж теперь честь? Своя жизнь дороже.
– Ну, а золото видел у генерала? – снова спросил начальник.
– Видел. Кольцо обручальное было у него, массивное такое, – продолжал притворяться Александр.
– Говорил же я, не знает он. И пленные говорили, что раньше он ушел. Сбежал. Струсил. Побоялся, что в плен попадет. И все равно попался, – убежденно говорил старый.
Александр усмехнулся.
– Зря усмехаешься. Скажи спасибо, что несовершеннолетний. Жить будешь. Но радоваться жизни забудешь, – пообещал начальник.
Действительно, Александра под усиленной охраной отправили в Карелию, на заготовку леса.
СанькаКак–то раз зимой начальник лагеря, Шамыгин Семен Егорович, с помощниками обходил район заготовки леса. Он заметил совсем юного заключенного. «Сажают пацанов», – с досадой подумал начальник и, сам не зная почему, посмотрел на часы. Часы остановились. Сокрушаясь, он сказал, оглядываясь на сослуживцев:
– Красный командир Буденный за храбрость часы подарил, а теперь они стоят. И хоть бы какой мастер был.
В пяти шагах он него стоял тот самый юноша. Он сказал: «Начальник, я исправлю ваши часы». Это был Александр. Он не боялся тяжелой работы, боялся однообразной. Раньше в штабе армии он успешно устранял мелкие поломки в часах офицеров, особенно после боя. Он хотел снова попробовать.
– Ну, пойдем ко мне в кабинет. Там лампа яркая, может, что у тебя и получится. Настенные часы тоже стоят, – сказал начальник лагеря.
Часы Александр исправил довольно быстро. Но выяснилось, что у лагерного начальства дома есть много чего такого, что надо чинить. Александра освободили от лесозаготовок. Его привезли в дом начальника связанным. Теперь работа была у него приятная, в тепле, да и подкармливали князя. Начальник сказал ему:
– Вот ты – молодой князь, а сидишь у меня на кухне и чинишь швейную машинку, как когда–то тебе мастеровые чинили.
– Так мне приятно дело сделать, – ответил Александр. – Петр Первый все умел. А вы, теперешние начальники, и сено небось забыли, как косить. Все готовились к революции, листовки расклеивали, страну развалили.
– Ну, разговорился. Петр Первый все мог. Это уж ты врешь. Он в море утонул молодым в какой–то Голландии или Пруссии. Мы тоже учились немного. Знаем. И ты не можешь быть ему родственником.
– Ну, я вам не говорил, что он мне родственник. Но он мой идеал, я равняюсь на него.
Подбежал сынишка начальника Володька:
– Дядя, а вы можете мне деревянную саблю сделать?
– Вот уже я и дядя, – удивился Александр, но сказал: – Конечно. Тебе большую или маленькую?
– Не большую и не маленькую, а чтобы как раз. Но чтобы лучше, чем у Сеньки.
– Будет лучше, – пообещал Александр.
Он сделал саблю и выгравировал на ней свой родовой герб. Получилось замечательно. Мальчишка был в восторге. Неожиданно на кухню зашла дочь начальника, румяная девица лет шестнадцати. Посмотрела на Александра и смущенно опустила глаза.
– Ну, чего пришла? Видишь, заключенный сидит. Иди отсюда! – прикрикнул отец на дочь.
– Какой такой заключенный? Мальчишку поймали и посадили. А за чо? И чо сразу кричишь? Я хотела только спросить тебя, чо конвой под окном и за дверью стоит? А ты сразу кричишь, – обиделась девушка.
– Ладно, не обижайся, иди уж. Позову потом, когда увезем его. – И, когда девушка вышла, сказал юному князю:
– Ну, видал красавицу? Таких среди вашего брата искать не отыскать. Одни наряды и бледные какие–то. А моя дочь – кровь с молоком, на природе выросла. За красного командира замуж отдадим. Счастливая будет. Она уж и жениха приглядела. Жизнь у нее теперь будет замечательная. Не то, что у меня была, не зря революцию делали.
У Александра мелькнула мысль: «Почему бы мне ее не приручить, усыпить бдительность хозяев. Она, может быть, и убежать поможет». А вслух он сказал:
– Девчонка красивая, не спорю, но обувь у нее плохая. Я могу ей к свадьбе туфельки пошить, царские.
– А не врешь?! – настороженно спросил начальник.
– Ну зачем же? Мне нужно только мерку с ее ноги снять. Затем сделать деревянные колодки, и материал нужен, кожа всякая. Лучше телятина.
Сколько обуви сшил их семейный сапожник! Иногда после примерки маленький Саша смотрел, как он вытачивает колодки, как обтягивает их пахучей кожей, как колдует с карандашом и линейкой, потом вырезает кожу. И сейчас, вызвав в памяти весь процесс, Александр подумал: «Я хочу это сделать и сделаю. Я сфокусирую мысли только на этом, как говорил учитель. В геометрии я разбираюсь лучше, чем наш сапожник. А все остальное – навык.
– Ладно, – обрадовался начальник, – тебя будут привозить сюда днем, а вечером увозить. Шей черевички. А там и мне сапоги пошьешь.
– Надо мерку снять с ноги вашей дочери.
– Евдокия, подь сюда! – позвал начальник жену.
Та пришла. Под глазом у нее был синяк. Она молча стала у двери.
– Где Санька? Вот заключенный умеет шить черевички. Саньке к свадьбе сошьет. Зови ее.
Жена вышла. Пришла дочь. Отец сказал ей: «Поставь ногу, он измерит ее, и к свадьбе будешь обута».
Александр мерил ниткой грязную ножку девушки. Она все время поправляла юбку. Он вдруг впервые почувствовал влечение. Измерил подъем и сказал: «Красивая ножка». Девушка тут же убежала, раскрасневшись донельзя. Сердце ее билось, как сумасшедшее. Заключенного увезли вечером, а она пролежала всю ночь с открытыми глазами, вспоминая каждый его взгляд и движение. Ей казалось, что его пальцы и сейчас еще касаются ее ноги. О своем женихе она не вспомнила ни в один из последующих дней.
* * *
Санька влюбилась. Она ходила красивая и счастливая. И частенько забегала в комнату, где работал юный князь.
– Попейте вот молочка, козье. Мамка надоила. Вам полезно. А то в лагере у вас плохо кормят.
В другой раз садилась и наблюдала, как он работает, и болтала без умолку. Она бросала работу по дому, лишь бы лишний раз посидеть рядом с ним.
– Санька! Хватит бегать к заключенному! Скажу отцу, он тебе ремня даст, – пригрозила ей мать. – Смотри, Борис узнает, раздумает замуж взять.
Санька ей дерзко ответила:
– А как мне этот князь нравится? Красивый он и обходительный. И вон все время чисто моется у колодца. А Борис и не нужен мне вовсе. Вонючий он. Козлом от него несет.
Мать, покачав головой, сказала:
– А раньше он тебе нравился. И ты нарочно меня злишь. Лучше перестань. А то скажу отцу, чтобы он заключенного парнишку не приводил сюда.
– Ага, скажи. А кто будет нам стулья ремонтировать? Как новые привезли из барского дома – хорошо. А как поломались, так ремонтировать некому. У всех руки из задницы растут. А он хоть и князь, а все может. Вот попрошу его мне еще и сапожки пошить. А чо мамка, если я за него замуж пойду, за князя? А чо? Он в моих руках. Я вокруг него хожу, а он прямо млеет. Молодой. Кровь–то играет. Только на год меня старше. Самое время. По сердцу он мне.
Мать в сердцах бросила:
– Санька, Богом молю, перестань заигрывать с заключенным. Чай, тоже живой. Он и мне по сердцу. А толку–то не будет. Только доиграешься, забрюхатеешь, а отец меня прибьет. И так с ним сладу нет. Плюнь, не для тебя он. Долго ему еще срок отбывать. Не выпустят его, из богатых он.
– Вот и хорошо. Мой будет, ничей. Никто не отобьет, потому как под конвоем ходит. А из бедняцких кровей мне ни к чему. Я этого не люблю.
Так шла ежедневная перепалка между матерью и дочерью, пока глава семьи находился на службе. Мать пошла на вечернюю дойку коровы. А Санька отогнала от двери охранника.
– Ну, чего стоишь?! Иди на кухню, поешь. Не убегет он. Видишь, занят, работает. Черевички мне шьет. Эх ты, казенная душа. Стоишь, как вкопанный.
Александр весело наблюдал за девушкой.
– Так не велено же мне ни отходить, ни разговаривать, – сказал солдат, но с удовольствием пошел на кухню.
Санька нагнулась к Александру, щекоча волосами ему щеку. Тогда он положил шило на стол и привлек ее к себе. Так сладко Саню еще никто не целовал. Она убежала в смятении, а по ночам все думала, какую бы работу придумать, чтобы отцу нужно было заключенного на ночь здесь оставлять. Она прекратила с матерью всякие разговоры о князе, а при отце нарочно плохо отзывалась о богачах и намекала, что им будет выгодней, если князя не возить взад–вперед. Пусть ночует в комнате, где работает. Так, мол, больше сделает. Как–то, обняв отца, сказала: «Папка, а что если он мне в приданое мебель сделает? Из красного дерева, царскую. Вот как будет у меня такая мебель, так и замуж пойду».
– Так долго же. И может ли он? – усомнился отец.
– Пусть долго. А что я, старая, что ли? А я так хочу мебель. Надо ему в сарае станок поставить. Он и обувь никогда не шил. А смог же. Ему стоит только захотеть. Да и не убежит он. Ты сам сказал, что это из царской ссылки можно было убежать, а отсюда – нет. Смирный он. Уже ничего не хочет. Только работать любит, больше всякого другого. И не скажешь, что князь. А говорили, они только в постели валяются. Да и противно смотреть, как связывают его веревками каждый раз, когда увозят, как будто он от троих охранников убежать может.
– Ну, пока нужно, пусть спит тут. А охрану менять буду, – согласился отец.
Дочку начальник любил и во всем потакал ей.
В одну из таких ночей Санька пришла к Александру и, жарко объяснясь в любви, бросилась ему на грудь.
– Не бойся, я часового у двери напоила. Люблю я тебя. Знаю, погубишь меня, но ничего поделать не могу. Люблю тебя одного.
– Так я же заключенный, – слабо сопротивлялся Александр ее ласкам. Но потом все забылось в сладостных объятиях, разрушающих все преграды, когда слова уже ничего не значат.
Мать Саньки стала что–то подозревать и следить за дочерью. Часовым велела не спать на посту и дочку к заключенному не пускать. Но Санька все равно бегала. Так прошло три месяца.
Сладкой была Санькина, но новизна прошла, и Александр снова стал думать о побеге. В жарких объятиях Саньки эти мысли уходили. «Успею еще, да и работа интересная. Красное дерево – прекрасный материал… А убегу все равно».
Санька стала заметно поправляться. Мать повела ее в лесную сторожку к бабке делать аборт. Санька плакала. Она очень хотела родить, заранее представляя, какой красивый будет у нее сын.
– Мамка, грех ведь это – детей убивать, – умоляла она.
– Грех то, что ты сделала. Спасибо, отец не знает. А то твоего разлюбезного в расход пустит, – запугала она дочь, и та согласилась избавиться от ребенка. Лишь бы все в тайне осталось.
Санька перестала приходить по ночам, а днем она намеренно громко разговаривала под его окном, пока мать ее не прогоняла.
Однажды ночью она все–таки влезла в окно. Бросилась на шею любимому, жарко зашептала:
– Я не могла прийти. А часового под окном я подкупила. Я ему махорку приношу.
Она легла рядом, притихшая.
– Мамка все узнала. Я беременная была.
– Что? – приподнялся с кровати Александр. – И ты мне не сказала?
– Ну, я еще думала, чо у меня, а она уже все знала. Они, матери, все наперед знают. К бабке она меня водила. Не будет у нас сына.
– Глупая! Зачем ты это сделала? – с горечью спросил Александр. – А я хотел тебя взять с собой в Париж. А ты!
– Так тебе срок еще восемь лет отбывать.
Александр не стал ее посвящать в свои планы, только горестно сказал:
– Сын мог бы расти в Париже…
– Да, а я его убила. Нет мне прощения, – и Санька заплакала, прижимаясь к нему. – Ты хоть бы пожалел меня. Лежишь, как каменный.
Александр прижал ее к себе.
– Ладно, хватит. Может, это и к лучшему. Вылезай в окно, а то мать хватится.
Он высчитал, когда у начальника дежурство в ночь. Саньке посоветовал лечь с матерью в постель и приласкаться к ней. Ему нужно было достать из погреба продуктов: колбасы, солонины. Около двух ночи он сказал часовому, что хочет выйти по нужде, живот прихватило. Часовой повел его во двор.
– Эй, стой! Кто там? – крикнул другой часовой во дворе.
– Да свои. На двор вот веду, – откликнулся сопровождающий.
Еще поговорили, когда пошли назад. У двери часовой пропустил Александра вперед. Александр резко повернулся и ударил часового по шее. «Снова пригодилось учение старого монаха», – подумал Александр, затаскивая часового в комнату.
Теперь быстро в погреб. Несколько секунд – и он открыл большой замок. Прыгнул, кидая в заранее заготовленный мешок все, что под руку попадалось. Выглянул, вынес мешок и зашел к себе в комнату. Затем снял с часового еще почти новую, но уже засаленную одежду и брезгливо надел на себя.
Одежда двух других часовых ему была не нужна. Им повезло меньше. Он просто метнул в обоих заранее заготовленные ножи. Еще несколько ножей сунул в ножны на широком кожаном поясе.
Ночь была темной. Прихватив оружие и продукты, Александр ушел в лес. Карту местности он стащил еще раньше со стола в комнате начальника.
Днем он решил отсыпаться, а уходить ночами. Но в первую очередь Александр нашел чистую речушку и постирал песком и водой засаленную солдатскую одежду.
– Ничего, дойду до какого–нибудь жилья, а там обменяю на приличную гражданскую одежду, – решил он, двигаясь светлыми ночами к финской границе.
Александр шел целый день, обходя болота. Но только заснул на рассвете, как услышал звуки пилы и топоров. Он вскочил. Утро было еще серым, а какие–то люди уже работали. Он влез на дерево и оглядел местность. Впереди виднелись стены и колючая проволока. На вышке мелькали солдаты. Пулеметы направлены в сторону леса. Охрана бродит с одной и с другой стороны.
– Лагерь! – поразился Александр. – На карте его не было. Значит, только недавно достроили. Что же делать? – лихорадочно соображал он. И увидел, что участок леса оцеплен.
«Надо уходить налегке», – застегнув пояс с ножами, решил он. Достал из мешка махорку, слез с дерева и хладнокровно пошел к ближайшему красноармейцу.
– Эй, у меня махорки много, а спичек нет, не одолжишь? – спросил он, не давая солдату опомниться.
Александр доставал уже махорку, и красноармеец, словно загипнотизированный, смотрел на нее. Тогда Александр, подавая ему махорку правой рукой, левой ударил в солнечное сплетение, затем по шее.
– Иван! Кто там у вас? Махорка есть? Курить хочется, – подходил еще один. Увидел, что товарищ его медленно приседает, решил, что они хотят покурить сидя.
Александр не стал ждать, когда он подойдет ближе, выхватил нож и метнул в солдата. Но не увидел того, кто приближался к нему с боку. «Ах ты гад!», – закричал тот и поднял ружье. Резкий поворот – и Александр ногой выбил ружье у него из рук, но уже раздался выстрел и к ним бежали со всех сторон. Александр успел еще одного ударить ногой в голову, а в другого метнуть нож, но тут с вышки застрочил пулемет.
«Все, влип. Окружат», – понял он и, бросив пояс с ножами, побежал налегке, петляя между деревьями, чтобы его не настигла пуля.
Сзади раздавались беспорядочные выстрелы. Кто–то закричал: «Не стрелять! Своих поубиваете. Живьем взять!» Кольцо вокруг было плотным. Но чем больше была опасность, тем хладнокровней становился Александр. Сначала он решил отбиваться, но потом вышел из–за деревьев и просто пошел навстречу окружавшим его. «Чего же делать, если попался», – решил он, сдаваясь. Уже совсем рассвело.
– В зону его. Там допросят и отвезут куда надо, – крикнул кто–то.
* * *
Александр стоял на своем и разыгрывал туповатого красноармейца.
– Заблудился я, когда до ветру шел. А наши уже ушли. Я кричал, кричал, никто не отвечал. Я и потерялся в лесу. Новенький я. Сюда нечаянно попал. А тут стали все кричать. Я ружье бросил – и бежать.
– А кто солдат наших убил? – строго спросил старший.
– Не знаю, не видел. Ваши стреляли. Чо, я один мог всех убить? – спросил он.
– Ножами их зарезали. А других не понятно как убили – крови нет.
Александр похвалил себя, что вовремя выбросил пояс с ножами.
– Может, какие урки тут гуляют? Я их сам боялся. Мне показалось, я кого–то видел, да думал, медведь, – вдохновенно врал Александр и при этом невинными глазами смотрел на старшего. Тот приказал:
– Ладно, пусть посидит до опознания. Накормите его. А там, если что, отправим в его часть.
– Парень молодой, стриженый, – заступился кто–то за Александра. – Откуда ему знать свою часть. Я на его руки посмотрел. Работает он этими руками. Я всегда на руки смотрю. Свой он.
– Ну, так надо этих искать, что наших зарезали, – с досадой сказал старший.
Александра завели в зону и принесли котелок каши с деревянной ложкой. После харчей начальника лагеря гарнизонная каша, конечно, была ему совсем не по вкусу. Но он сделал вид, что проголодался, и съел все. Один из красноармейцев с любопытством разглядывал его.
– Ты из каких мест–то будешь? – спросил он.
– Я‑то? Я смоленский. А чо?
– Да ешь ты не по–нашему. Вроде как не умеешь. Аккуратно так. Смотрю на твои руки – вроде рабочие, а ешь как барин. Я служил в белой армии, призвали они меня насильно. Потом убежал от них. Помню, сидим, едим после боя. Офицер один молоденький, как ты, проголодался, а надо кашу из котелка есть, тоже деревянной ложкой. Вот так, как ты, ел, не зная, как ее в рот положить.
– А у меня тятька железные ложки делал, из алюминия выливал, узкие такие, которые в рот помещаются, – отговорился Александр.
– А чегой–то ты левой кушаешь, правая ранена?
– Не, я еще не воевал. Я сызмальства левша, – продолжал Александр играть роль простого паренька. – Все удивляются. Так я стрелять и не научился. Не способный я. Командиры ругают меня. А чо делать? Я только работать умею. Сапоги шью. Тупой я.
– На, кури, – протянул ему кисет наблюдательный красноармеец.
Александр не курил, поэтому спросил: «Небось крутая махорка? У нас дома слабая». И потянулся правой рукой за кисетом.
– А чего–то у тебя на ладони нарисовано? Чудно, – взяв за руку Александра, стал разглядывать наколку.
– Кузнец наш делал такие наколки. Коней он любил, – равнодушно сказал Александр.
Обшарили весь лес вокруг, но никого не нашли. Один из красноармейцев крикнул: «Смотрите! На дереве мешок с провизией. Да тут все! Сало, хлеб, колбаса! Вот это жратва!»
Другой нашел пояс с ножами: «Здорово! Все бросил и сбежал».
– Может, где на другом дереве сидит? Нет его нигде? – уже без всякого интереса к поиску спросил худой красноармеец, не сводя глаз с сумки с едой.
– Конечно. Его и след простыл, – поддержал его товарищ. – Но здесь целое богатство. Как делить будем? Может, все сами съедим? А, ребята? Понесем начальству – ничего не достанется. А тут хоть раз наедимся. Надоело пшенную кашу жрать.
– Обязаны сдать, – с сожалением ответил старший. – Все равно кто–нибудь из вас проболтается, да и запах от нас за версту будет. Лучше подумайте, ребята побитые лежат, а никого, кроме этого, там не было.
– Ну так их раньше побили и убегли. А этот еще юнец. Он набрел на нас случайно, как раз в заваруху.
– А как же он прошел, а Федька?
– Я этого щенка сам убью! – сказал Федька в ярости.
– Да брось, ты! Ты злишься, что никого не нашел, – сказал пожилой.
– А как же? Друг мой погиб. С гражданской вместе. Так нас каждого можно ножами, мы и пикнуть не успеем, – ответил Федька.
Сдали начальству продукты и злые пришли к ужину. Увидели Александра среди других. Федька зло взглянул на него, но промолчал.
Сели ужинать. Предложили Александру еще каши, а он только чаю попросил. Федька со злостью сказал: «Вот наблюдаю за ним, как он чай пьет. У меня барин так прихлебывал – аккуратненько и медленно. Сдается мне, что он вовсе не солдат, а переодетый белый офицер».
Солдат, что ранее предлагал кашу Александру, поддакнул: «Вот и я смотрел, как он кашу аккуратненько ест деревянной ложкой. Вроде как не умеет. А он говорит, ложки тятька делал железные, узкие».
– Так мне только восемнадцать. Я в гражданскую еще не служил, – сказал Александр. – Батраком я был. Лес рубил.
Пришел старший, прикрикнул на охранников:
– Чего пристали, дуралеи. Не видите – первогодок он. – И Александру:
– Послужи пока у нас. А там найдем, куда тебя отправить, если не отыщется твоя часть. Посмотрим, откуда ты потерялся. А мог бы и погибнуть сегодня…
– Не! Я не согласен, – возразил Федька, – нутром чую, не наш он. Вон какой чистенький.
– Так я у речки вчера постирался, а то уже завшивел, потому и потерялся, – жалобно оправдывался Александр.
– Он ночью ножами нас перережет и уйдет, – не успокаивался Федька.
– Да брось! Урка он, что ли? Где ему с ножами? Хороший, работящий парень. Читать умеешь? – спросил старший Александра. И сам себе ответил: – Ничего, советская власть всех обучит. А те, кто зарезал ребят, они уже далеко. Будьте спокойны. Не дураки. Думаю, их было несколько.
На всякий случай Александра запирали спать в маленькую каморку при охранном отделении.
* * *
В доме начальника лагеря был полный переполох. Прошло уже три дня, но никто не мог прийти в себя. Дочь во всем призналась отцу, обвиняя мать, что та повела ее к бабке, а Александр убежал от расстройства. Она в истерике грозилась, что утопится. Отец был в растерянности. Он подал рапорт, что солдаты сбежали вместе с заключенным, когда того повели на работы. Здесь вроде бы все наладилось. Но дочь, как ножом по сердцу, выла целыми днями, вся опухшая от слез, умоляла отца: «Найди его. Умрет он с голоду в тайге!»
Мать потихоньку ворчала: «Как же умрет. Все припасы унес». Отец посмотрел личное дело. Никаких особых примет, кроме клички – Князь, ну и держится как барин. Да еще знает хитрые приемы, которыми убивает без оружия.
– Так приметы какие у него есть? – крикнул он однажды с досады дочери. – Как искать–то? Ни родинок, ни кривой, ни косой.
– Конечно, не кривой, не косой. Красивый он! – кричала дочь отцу.
– Да надо какие–нибудь родинки или шрамы.
– Нет шрамов у него. Ах, – вспомнила Санька, – у него на правой ладони две лошади на дыбах стоят и щит с перекрещенными мечами. Да и левша он. Глаза карие, красивые. Рот у него такой… мужской, большой.
– Чего ж ты сразу не сказала, дура! Глаза я и сам видел, – выругался отец.
– Так ты не спрашивал о приметах. Ищи, папка. А как найдешь, сюда приведи.
– Да, конечно. Я прошляпил самого адъютанта генерала Дончака. И теперь снова сюда привести. Не выйдет. Теперь он в зоне у меня сапоги шить будет, до конца своих дней!
– Пусть. Я к нему приходить буду. Только найди, папочка, его. И чтобы его нечаянно не убили, – умоляла дочь.
– И я к нему ходить буду, – сказал сын начальника семилетний Володька.
Ночью начальник лагеря устроил разборку со своей женой:
– Что, сучка такая, не смогла за дочерью уследить?!
– Да как уследить? И сын и дочь вроде вместе бегали к нему. Обоим полюбился. Да и ты хорошо относился к нему. Выпить даже однажды предложил…
– Ну, предложил, так он непьющий. Потому как удрать задумал.
– Но не тронул же нас…
– Не тронул. Как раз и тронул, разбойник!
– Ну, это дело молодое. Кабы ты был на его месте, я бы тоже к тебе бегала. А парень хороший, хоть и князь. Руки золотые.
– Ага. Особенно ловок ножами орудовать, одной левой рукой кого угодно прикончит, – проворчал муж. – Ладно. Уже ищут его, привезут в лагерь невредимым, только срок добавят теперь.
– Ну уж как будет. Лишь бы Санька успокоилась. А там, глядишь, ей кто другой полюбится – и замуж выдадим. А этот, смотри какой разбойник, троих убил.
– Не девка Санька теперь, – напомнил отец.
– Да вон она какая красавица. Кто полюбит, так и не девку возьмет. Может, даже Борис. Он же не знает про ее шашни с князьком. И он насчет баб не очень–то умный. И не поймет ничего.
