Текст книги "Эрика"

Автор книги: Марта Шрейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 36 страниц)

Враги

Эрика не поехала к отцу, решив, что мачеху ей видеть совсем не хочется, а через три недели у нее день рождения, и отец точно сам навестит ее. Неделю спустя она увидела сидящую на скамейке у входа в общежития мачеху.

– Тебя ищу, – каким–то безразличным, тусклым голосом сказала та. – Надо поговорить. Говорят, ты у чужих живешь, которые тебя удочерить хотят.

Эрика ответила:

– Да нет, это моя мама и отчим. Я с ними теперь живу. Пойдемте к ним. Я вас познакомлю. – Она удивилась переменам, произошедшим с мачехой. Мачеха заметно похудела и выглядела, как опустившаяся женщина.

Узнав, кто она такая, Адель поразилась: «Как Фридрих может жить с такой женщиной?!» Но все же посадила ее за стол.

– Что привело вас сюда? Что–нибудь случилось? – спросила Адель. Зовите меня просто Даша, – сказала Женщина. – Значит, вот вы какая. А Федор думал, что вы умерли. Конечно, я против вас дура безграмотная. – И вдруг спросила: – У вас нет ничего выпить, водки или вина?

– Как же, есть, – удивилась Адель и, накрыв на стол, налила ей рюмку коньяку.

Даша оглядела комнату.

– Хорошо живете, культурно. Коньяк пьете, а Федор не пил.

Она выпила рюмку, попросила еще.

– Федор, ну Фридрих, не хотел пить. А я пью. А что, все равно умирать. Не пил, а умер… – тяжко вздохнула Даша.

– Как умер?! – воскликнули разом мать и дочь.

– А вы не знаете? В шахте, милые мои, в шахте. А я даже пенсию на детей не получаю. Его во взрыве обвиняют, будто он диверсант. Как немец, так и диверсант? – И Даша заплакала.

Эрика кинулась к матери на грудь и заплакала: «Мама, мамочка! Это не правда! Не слушай ее, она пьяная! Она злая!»

Побледневшая Адель прижимая к себе дочь, тихо спросила:.

– Когда хоронили?

– Какие похороны? Я еще себе налью? – и, не дожидаясь ответа, налила себе коньяку и выпила. – Какие похороны? – повторила опьяневшая женщина. – В шахте взрыв был. Всех завалило. Такой был прекрасный человек, а я не ценила. Что теперь будет с детьми? Меня с работы за пьянство выгнали и теперь есть нам нечего. Объявили его вредителем. А у него дети. А чего ему вредить? Господи! За что такое горе?! Какой он человек был! А теперь я второй раз вдова, – причитала Даша. Эрика плакала на груди у матери, Адель тоже беззвучно лила слезы.

Даше хотелось еще выпить и она сказала Адель:

– Садитесь, выпейте со мной. Помяните. Сорок дней прошло. Теперь плачь не плачь – не вернешь.

Эрика не могла успокоиться. Она плакала навзрыд. Мать только крепче прижимала ее к груди. Пьяная Даша сказала:

– Эрика, я тебе братцев привезла. Ты уже взрослая, вырастишь. А меня отправляют на принудительное лечение от алкоголя. Из квартиры нас выселяют. В детдом им нельзя. Сама там была, понимаешь.

– А где же дети? – спросила сквозь слезы Адель.

– Велела им сидеть на траве у мельницы. Они послушные, будут сидеть. Отец–то ими занимался. Володенька скрипку прихватил, чтобы я не пропила. – Даша с жадностью ела колбасу.

Эрика оторвалась от матери и плача, пошла на мельницу. Мальчики сидели на земле босые и грязные, короткие штаны и те были рваные. Увидев осиротевших братьев, девочка заплакала с новой силой.

– Пойдемте со мной, – протянула она им руки.

Женщины, стоявшие во дворе у колодца, с удивлением смотрели на заплаканную Эрику, которая вела за собой двух маленьких худых оборванцев. Бабы разволновались и ждали Надю. Она узнает, что происходит у Гедеминовых и откуда взялись дети. – решили они, ожидая прихода Нади.

Адель, увидев мальчиков, покачала головой.

– Накормите их сначала. Я не знаю, когда они в последний раз ели.

Утирая слезы, Адель тихо сказала дочери:

– Приготовь ребятам поесть, пока я их вымою, и дай мне одежду Альберта.

Эрика делала, что говорила ей мать, плохо соображая. В голове стучало: «Нет папы! Нет папы! Пусто на земле!» Но верить в смерть отца она не хотела.

Посидев еще час, Даша посмотрела на чистых и сытых мальчиков, на все еще плачущих Эрику и Аделину и сказала:

– Вижу, вы хорошая женщина, Аделина. Так он вас называл. И если бы не проклятая война, были бы вы с ним хорошая пара. Но все получилось по–другому. Знаю, вы не бросите детей. А я им ни к чему. Погублю я их. Мне себя спасать надо. Я пошла. До свидания, детки. Будьте счастливы.

Мальчики бросились за ней:

– Мамочка, не уходи, не бросай нас! – закричал младший Ванечка. – Оба мальчика вцепились руками в пьяную мать.

Адель держала мальчиков за руки.

– Мама будет в больнице лечиться, потом приедет за вами. А вы пока у нас поживете с Эрикой. Не плачьте. Это ненадолго.

– Мама, ты приедешь за нами? Ты нас не бросишь? – заглядывал ей в глаза старший Володенька.

– Конечно, не брошу, – отвечала равнодушно мать. – Мне надо ехать, а то темно будет.

– Вот деньги вам на дорогу, – сказала Адель. Но Володенька закричал: «Не давайте маме денег! Она выпьет и попадет под машину или подводу! Я поеду с ней».

– Нет, успокойся, малыш. Мама в больницу едет, – прижала к себе Адель мальчиков, пока Даша не вышла за дверь.

С улицы прибежал Альберт с Пилотом и с удивлением уставился на мальчишек:

– Мама, кто они и почему в моей одежде? И отчего все плачут? – спросил он.

Адель ответила:

– Альберт, у них беда. Теперь они твои братья и будут жить с нами. А одежды купим столько, сколько будет надо.

Пилот подошел и понюхал ребят по очереди, лизнул Ванечку в нос. Тот засмеялся сквозь слезы.

– Мам, а где мы все спать будем? – удивился Альберт. – Втроем на одной кровати?

Адель его успокоила:

– Придет отец, он разберется. Можно сегодня и на полу. А завтра кровати купим.

Адель не знала, что скажет мужу.

Гедеминов нашел своих милых женщин заплаканными, а в комнате Альберта стоял шум. Там играли дети.

– Что–то еще случилось? – удивленно спросил он.

– Отец Эрики умер, – сказала Адель, глотая слезы. – Я не думала, что это будет снова так больно. – И она обняла дочь.

– Как это случилось? – тихо спросил ее Гедеминов.

– Приехала жена. Сказала, что в шахте был взрыв. Никто не спасся. Приписали Фридриху, как немцу, диверсию. У нас любят искать врагов.

Эрика заплакала с новой силой. Гедеминов тихо сказал ей:

– Не бойся, в эту версию мы не поверим. Мы сохраним светлую память о твоем отце. Успокойся, перестань плакать.

Но Эрика не могла успокоиться. И только когда Адель сказала мужу про мальчиков, она подняла голову. Будет отчим ругаться или нет? Эрика привела ребят. Мальчики со страхом разглядывали сурового дядю. Но дядя сказал:

– Что ж, пусть растут у нас. Ты правильно поступила.

На следующий день Альберт уже бегал с новыми братьями и хвалился:

– Нас теперь трое. Не тронете. Мы один за всех и все за одного!

Белоголовый крепыш Васька напомнил:

– И еще собака. Кто же тронет вас!?

– Вы только и умеете драться – твой отец всю жизнь по тюрьмам сидел, любого зарежет, теперь у тебя своя банда будет, – добавил другой и на всякий случай отошел подальше.

А женщины во дворе и на фабрике обсуждали это событие по–своему. Они уже с уважением говорили о Гедеминове: «В тюрьме сидел, а какой добрый человек. И девчонку берет, и ее братьев на воспитание. А всякое про него болтали. Какой он убивец? Теперь видно – наговаривали. И не бандит он. Разве бандиту дети нужны? Поди разберись, кто какой человек».

* * *

Прошел месяц с тех пор, как уехал Николай, и Эрике казалось, что все, что случилось с ними, было в каком–то другом, нереальном мире. В том светлом мире, где жив был еще отец. Дом был заполнен детскими голосами, а ей хотелось одиночества. Она жила воспоминаниями о Николае. И она пошла к Марии Ивановне. После того случая девочка ни разу у нее не была. Эрике казалось, та ее обязательно осудит. Изредка Мария Ивановна заходила к ним, но ни разу не намекнула о скандале, связанном с ее племянником. И теперь Эрика пришла и просто попросила:

– Мария Ивановна, покажите мне старые фотографии. Я знаю, они у вас есть.

Мари молча положила перед ней альбом. Сама же села рядом. Эрика смотрела и удивлялась:

– Какие красивые люди! Но не просто красивы, а как–то по–особенному. Эти князья – ваши родители? – спросила она. Услышав утвердительный ответ, добавила: – А если бы вам снова родиться, в какой семье вы бы хотели – в семье рабочих или князей?

– Я бы хотела снова родиться в семье своих родителей, – уклончиво ответила Мари.

– Но ведь это плохо, – удивилась Эрика.

– Видишь ли, девочка, раньше были другие ценности. После революции, как вы это называете, произошла их переоценка и все перевернулось с ног на голову. Мы, образованные люди, метем улицы, работаем сапожниками, хотя могли бы обучать молодежь и преподавать. А малограмотные люди, бывшие рабочие, стали директорами фабрик, заводов. Начальник цеха имеет два класса образования. Директор фабрики – четыре. Оказывается, можно и в таком обществе жить. Но через некоторое время строй видоизменится, и опять появятся новые ценности. Но есть и вечные ценности. Это десять заповедей, которые человек – настоящий человек – старается соблюдать. Это трудно. И если он их по каким–то причинам нарушает, то этот человек кается. Это его и отличает от нелюдей.

– А я никогда не научусь различать людей, я их боюсь, – пожаловалась Эрика и спросила: – А какие заповеди есть? Назовите мне хотя бы одну.

– Ну, например, почитай своих родителей. Те, кто не почитают их, не желают здоровья живым или не молятся за упокой умерших, – это еще не люди. Ведь они ничего не чувствуют. Вас, признайся, учили предавать своих родителей?

– Да, пионер Павлик Морозов выдал своего отца за то, что тот прятал зерно. Его отец был врагом. И Павлик Морозов сделал правильно. Он герой.

– Чье зерно? – спросила Мари.

– Ну, был голод. Зерно надо было отдавать, а кулаки, зажиточные люди, прятали его в яму.

– Почему же они должны были отдавать плоды своего труда?

– У них было лишнее.

– Кто же должен был за них решать, лишнее зерно у них или нет, кроме них самих? Лишнее обычно продают или обменивают. Разве им что–то предложили взамен? Ведь это был обыкновенный разбой.

– Я не знаю. Нас так учили в школе…

– А вот представь себе, что к тебе приходят падшие пьяные женщины и отнимут у тебя все красивые платья и обувь и скажут, что это у тебя лишнее. Тебе бы показалось это справедливым? Ты бы смотрела спокойно, как уносят твои вещи? Ведь отец твой тяжело работал, что бы купить тебе их.

– Нет, я бы не отдала! – горячо и возмущенно ответила Эрика, живо представив себе картину, как исчезают сразу все ее наряды.

– Ну, вот ты и ответила на свои вопросы. А представь себе людей, которые любили свою страну, а ее грабят и разоряют, убивают лучших людей. Ты бы заступилась за свою страну?

– Конечно.

– Так и поступил пятнадцатилетний князь Александр Гедеминов. Он сражался за восстановление справедливости в великой России. Наше сословие, к которому относишься и ты, проиграло. Победила грубая сила. И не будем больше об этом говорить. И вникать в политику не следует. Природа наделила тебя красотой. Постарайся ощутить такой свет изнутри, чтобы чувствовать себя королевой, даже сидя на подводе с резиновыми отходами. Был один государственный деятель при Сталине, фамилию его я не назову. Я с его сестрой срок в зоне отбывала. Мы возили из уборных фекалии.

Эрика удивленно посмотрела на Марию Ивановну.

– Да, мы сами их черпали из ям и возили. Нам даже рукавиц не выдали. Мы были в дерьме, и бочка, на которой сидели, тоже. От нас шел ужасный запах. А воды, чтобы помыться, не было. И вот она, сестра этого деятеля, сидела на бочке с фекалиями и читала вслух стихи Блока. На память, конечно. Она ничем не провинилась перед государством, и ее чистую душу невозможно было запачкать. Потому что грязь смывается водой, и одежду тоже поменять можно. Только душа омывается слезами и покаянием. Это не значит, что надо бросаться в крайность и день и ночь биться лбом об землю, прося у Бога прощения, и все время ходить в церковь. Церковь могут закрыть. Храм должен быть в душе. И хоть иногда надо туда заходить. – Она внимательно посмотрела на Эрику и сказала: – Я бы была счастлива, если бы вы с Николаем поженились. Мать, наверное, волнуется за тебя.

Эрика посмотрела на Марию Ивановну и подумала: «Какая она добрая». А вечером, когда все легли спать, впервые позволила себе вспомнить последний вечер, проведенный с Николаем на крыше. Какая была ночь! Какая яркая луна! А потом начался дождь, и он укрыл ее своей плащ–палаткой. Она прижалась к его горячей груди. «Неужели я стану его женой?» – и сердце ее сладко замирало.

* * *

В конюшне Эрика написала мелом, сколько дней будет отсутствовать Николай, и теперь стирала каждый прожитый день. Оставалось 55 дней.

Часто прибегали к Эрике на работу ее братья, садились поверх резины на подводу, пока однажды Попов не пригрозил им огреть их кнутом. Зато после работы она могла катать ребят на Марсе. Альберт хвастал своим умением ездить самостоятельно, но, заметив унылые лица новых братьев, устыдился и пообещал: – Вот приедет цирк, и все трое будем ходить к дяде Эдуарду. Он вас тоже научит ездить. А Марс для учебы не годится. Он молодой.

Ванечка, сказал:

– Это здорово. Я циркачом буду.

– Тогда я тебе на скрипке в цирке играть буду, – пообещал старший, Володенька.

– А я, – сказал Альберт, – буду как отец. Я хочу все уметь. Только он левша, а я нет, и еще он научит меня, то есть нас, защищаться от бандитов. Мы будем самые сильные! Ко мне уже все ребята просятся. Но всех я не возьму. Только честных.

Вмешалась Эрика:

– Так у вас еще один братик будет осенью. Мама его заберет из детского дома. Он старше вас.

– А мы его втроем поколотим, – пообещал Володенька.

– Братья не дерутся, – строго сказала Эрика.

Гедеминов пришел на конюшню за детьми и оставил Эрике Пилота. С полчаса она чистила коня. Она завела его в чистую конюшню, привязала, дала ему овса и собиралась уходить. Как вдруг Пилот ворча кинулся к открытым воротам.

– Назад, Пилот! – крикнула она. Пес вернулся к ней. У ворот конюшни стоял пьяный Попов. – Что же ты, мать твою так! – начал он, – что же ты собаку на свое начальство науськиваешь? Да знаешь ли ты, что за это тебе тюрьма грозит? Мне стоит только одно слово сказать. Вот он идет, мой друг. Эй! Спиридонов, я здесь! Иди сюда!.. Вот он, – показал Попов на мужчину в форме, – мой фронтовой друг. Между прочим, начальник тюрьмы. Вместе ели, пили там и баб…

– Да, я начальник тюрьмы, а что? Кого надо посадить? – спросил пьяный человек в форме при погонах.

– Скажи, – обратился к нему Попов, – сколько лет дадут вот этой сучке, если она на меня натравит собаку? – Попов попытался погладить Пилота. Собака грозно зарычала.

– Вот видишь, какого волкодава водит за собой на работу, чтобы я не подошел к ней. А все этот князь, про которого я тебе говорил, науськивает собаку на меня. Скажи, а девчонка красивая?

– Красивая. А в чем дело? Ты мне ее отдаешь? Я люблю красивых.

– Отдашь, – передразнил его Попов. – Дурак. Я сам ее, может, хочу. Да она выделывается. Только с приезжими по крышам любит… А я, может, тоже еще по крышам хочу…

– Куда тебе по крышам? Ты же хромой и старый, – засомневался Спиридонов.

Эрика как можно спокойней сказала:

– Рабочий день у меня давно окончен. Мне надо конюшню закрыть. Уходите, пожалуйста.

Но Попов пошел прямо на нее. Испуганная, она стала торопливо закрывать замок. Пилот грозно рычал на Попова и, поворачиваясь в другую сторону, скулил, как будто звал хозяина. Попов повернулся к приятелю:

– Ты можешь пристрелить этого волкодава? Он мне надоел. Доставай наган. Давай я сам. – Они вдвоем стали расстегивать кобуру, мешая друг другу, и Эрика, схватив Пилота за ошейник, прикрыла собаку своим телом.

Перед Поповым и Спиридоновым неожиданно предстал согнутый дед и хриплым, пьяным голосом спросил:

– Уважаемые, не найдется махорки для старого солдата?

Оба уставились на старика. Спиридонов сказал Попову:

– А ты говорил, что вокруг конюшни ни души.

– Чего тут шляешься? Может, лошадь украсть хочешь? – подозрительно спросил Попов старика. Об оружии он уже забыл.

– Я пьяный. Дорогу домой забыл – хрипел старик и вдруг упал на Спиридонова, да так что тот упал на Попова. Оба оказались на земле. Попов заматерился на Спиридонова: – Ты что, на ногах уже не держишься?

Старик скрипучим голосом сказал:

– Ну, если у вас нет махорки, тогда я пойду.

– Иди, иди своей дорогой, – проворчал Попов, с трудом поднимаясь с земли. Посмотрел вслед Эрике, которая исчезла из вида, и с сожалением сказал: – Ушла на этот раз девка. Но в следующий раз…

Вечером, когда дети легли спать, Эрика все рассказала отчиму.

– Испугалась? – спросил он – Я был рядом, только плохо слышал вас. Хорошо, что не при матери рассказала. Она тебе ничем помочь не сможет. Она хирург. У нее не должны на операции руки дрожать. А ты ничего не бойся. Этот его дружок в форме больше не придет. Они просто дело одно затеяли. И Пилота никто не застрелит. Я не дам. Работай спокойно.

* * *

Попов недаром договорился с дружком о встрече. Пришло время, и он, Попов, больше не позволит ходить по земле Гедеминову. «Князь, – злорадно подумал Попов. – Все равно будет по–моему. Не помешаешь. Не вышло на одной, женюсь на другой. Как стреляет–то черными глазищами! Убивает наповал. Но ничего, я умею. Где лаской, где таской, все равно не уйдет. Но сначала князя уберу. В конюшню стал захаживать.» – Стережет, сволочь белогвардейская, – вслух выругался Попов, догадавшись, что стариком прикинулся Гедеминов.

Вызвав Спиридонова на разговор, Попов договорился с ним о встрече в тюрьме с одним из уголовников.

– Я с ним поговорю, – сказал он, – а потом ты устроишь ему побег или спишешь как подохшего. Все равно я его прикончу. Мне свидетели не нужны.

– А для чего он тебе? – удивился Спиридонов.

– Я же тебе говорил про князя. Стоит поперек дороги. Только ты запомни, Спиридонов, захочешь меня убрать, тебе же хуже будет. Если что–то случится со мной – или кто другой опередит, или покончит тот же князь, – бумаги сразу передадут в редакцию областной газеты. Я все предусмотрел.

– Нет, нет. Все сделаю! Так действительно – этот барин тебя укокошит, а я буду виноват? Я тебе помогу с ним справиться. Но обещай мне отдать бумаги.

– Да отдам, не бойся. Еще на свадьбе у меня погуляешь. Там и отдам.

– Неужели на этой красавице женишься? Она же совсем девчонка, – засомневался Спиридонов.

– А зачем мне нужна старая? Жизнь один раз дается. И я имею право, заслужил. Две войны воевал. Что мне одному кошмары смотреть? Они все ко мне приходят ночью.

– Кто? – удивился Спиридонов.

– Все, кого помню, как убил. Раньше не помнил, а теперь все вспоминается. С мертвыми–то пострашней. А вот когда рядом будет сладким сном спать молодая жена, а в кроватке младенец…

– Ну, ты размечтался. Еще дело не сделано, – сказал Спиридонов.

– Так давай делать, – предложил Попов.

– Завтра приходи в тюрьму. Я тебе комнату выделю. Туда приведут тебе уголовника. Это сын бывшего начальника Карельской зоны. Да ты там с инспекцией был. Сам же и донес. Забыл? С восемнадцати лет парень сидит. Разве что на фронт уходил со штрафбатом. Вроде и судимость сняли с него после ранения. И сражался геройски. Да уж больно горяч был. Кого–то прирезал. Говорит: «Подлеца я убил». Так ему срок двадцать пять лет дали. Сидеть он не хочет. На все пойдет. Но и ты будь человеком. Сожги при мне бумаги. Тебе и так потом повезет. А я не буду трястись зря каждый день, – просил Спиридонов.

– Ну, по рукам. Завтра в три часа приду, – пообещал Попов.

– Постой, у тебя нет нагана? Так я и поверил, что бы ты, да сдал все оружие, – сказал Спиридонов. – Он боялся, что Попов и его как свидетеля потом уберет.

– Правильно думаешь. У меня именной и еще один. В гражданскую заслужил. Только я не зарегистрировал их. А знаешь почему? Мне не дали бы разрешения. В психушке был по вине князя.

– Ну извини, я не знал… – Спиридонов хотел было спросить, где он оружие и бумаги хранит, но не спросил, а только сказал:

– Так сам бы и справился с князем.

– Ну уж нет. Я всеми уважаемый человек. Заместитель директора фабрики, секретарь партийной организации. Мне издали кланяются люди. Это должны делать уголовники.

Но к вечеру планы Попова изменились. Квартирная хозяйка сказала ему, что через две недели поедет к сестре на месяц, и просила его присмотреть за домом. Попов с радостью согласился.

– Удача идет в руки сама, – решил он, подумав, что теперь все можно обделать не спеша, и на следующий день поехал в тюрьму.

Там он встретился с уголовником и дал тому адрес. Рассказал ему, как добраться и когда, пообещав тому документы и деньги. Попов решил, что, покончив с Гедеминовым, приберет девчонку к рукам раньше срока. А пока можно ее просто запугать. «Сама согласится как миленькая», – подумал он и в тот ж вечер пошел к конюшне.

Эрика чистила коня. Собака лежала там же. За порог конюшни собака Попова не пустила.

Он начал с извинений:

– Ты меня, Ирина, извини. Мы в прошлый раз были пьяные. Вместе воевали. Вспоминали былые дни. Трудно было нам на фронте. Вам, молодежи, этого не понять. Ну и выпили, а потом я тебе лишнее наговорил. Но сама понимаешь, обидно же, если начальству не доверяют и для охраны собаку держат. А между тем от меня зависит твоя дальнейшая судьба. Я должен дать тебе положительную характеристику. У тебя испытательный срок. Не выдержишь – полетишь из комсомола и училища. А тебе на днях будет восемнадцать лет. Совершеннолетняя с волчьим билетом? Знаешь, что это такое? Придешь на работу устраиваться куда–нибудь, а там скажут: «Трудовую книжку, пожалуйста». Откроют, а там тридцать седьмая статья. И до свидания! Как тебе это? Один раз и на всю жизнь испорчена карьера. Надо уметь жить. Я к тебе по–хорошему, и ты должна ко мне по–хорошему. Хотя бы для начала по имени и отчеству звала, а то ведь никак не называешь. И позволяешь только издали на себя смотреть. А я живой человек. Тебе бы и при мне не плохо было. Ты ведь теперь девка испорченная. Не интересуешься, что про тебя говорят? А я тебя защищаю. Все по молодости бывает. Сам был молодой, помню. Ну, а застукали, что ж делать? Порченых парни замуж не берут, а возьмут – бить будут. А я тебе и мужем буду, и отцом. Ты и работать не будешь. Посажу в красный угол и любоваться буду. Моя квартирная хозяйка двенадцатого уезжает. Приходи ко мне. Не лепись ты к этому бывшему заключенному, князю. Я и жену его помню. Говорили, что она умерла, а поди ты, жива осталась… Мало ли что может с ним случиться! А его жена еще ребятишек понабирала. У врачихи–то зарплата небольшая. Что ждет тебя там? Молчишь? Я дело говорю. Ты подумай, девочка, а я подожду. Только не рассказывай дома никому. Может только хуже получиться. Я ведь не отступлюсь. У меня есть сто способов, и хороших, и плохих. В милицию не пожалуешься, потому как репутация у тебя подмочена. А про бывших заключенных и говорить нечего. Их никто слушать не станет. Запомни, малышка, ты в моих руках. А своего я никогда не упускаю. Думай, да недолго. Завтра приду и послушаю тебя, что скажешь. Не хочешь добром, заставлю силой. А своим скажешь, так сама с малыми на руках останешься. Молчишь? Ну, до свидания, детка. А собаку зря за собой таскаешь, – и, не дождавшись от Эрики ни слова, Попов ушел.

Вечером Эрика в мастерской долго шепталась с отчимом. Мать зашла и подозрительно посмотрела на мужа. «Какие секреты у них с Эрикой», – подумала она.

В эту ночь Гедеминов, лежа на крыше конюшни, думал: «Эдуард далеко, а мне нужен товарищ. Другое дело, когда я был молод и свободен в своих решениях. Но теперь я должен сам спастись и девочку спасти, которой угрожает опасность». Попов сказал Эрике, что двенадцатого уезжает хозяйка. Значит, он будет один дома. И тогда он приведет помощника. За домом нужно будет проследить. Если там есть собака, ее надо приручить, подкормить заранее. Итак, пока Попов не разберется с ним, Эрике ничего не угрожает. Но дальше ее ни во что втягивать нельзя. «Господи, помоги!» Нет, страха Гедеминов не чувствовал. Он старался решить задачу со многими неизвестными так, чтобы не навредить близким. И одному сделать это было трудно. «Что ж, – подумал он о Попове, – возьму тебя хитростью. И нарочно прилюдно стал попадаться тому на глаза, а Попов всячески язвил, играя на публику:

– Ну, князь, мечтаешь отомстить мне, а руки коротки. Вот и сиди себе, шей обувь. Кончилась жизнь во дворце! Поживи в нашей шкуре. – Или: – Кабы твоя власть, ты бы, ваше сиятельство, меня шашкой бы рубанул. Ан–нет, рабоче–крестьянская нынче, моя власть. И никто больше шапку перед тобой ломать не будет.

Гедеминов смотрел на окружающих непонимающе, пожимая плечами. Мол, о чем это он? Наконец сел писать жалобу на Попова в районную партийную организацию. В жалобе просил поговорить с членом Коммунистической партии Поповым, который позорит честь и достоинство рабочего человека, беспартийного, но передовика производства. Да, он, Гедеминов, дворянского происхождения. Но воевал в белом движении несмышленым пятнадцатилетним мальчишкой. Отбыл исправительный срок, превышающий почти вдвое этот юный возраст, осознал преступность старого строя. И считает неприличным со стороны сознательного человека, члена партии, такое поведение. Даже если у того есть смягчающее обстоятельство, потому что Попов контужен и несколько месяцев лежал в психиатрической лечебнице. Его, Попова, увезли прямо из лагеря в Долинке, где он, Гедеминов, отбывал срок. Попов в лагере кого–то, кажется, нечаянно убил. И теперь у него, наверное, мания преследования. А страдать приходится ему, простому рабочему Гедеминову. Кроме того, раненный на фронте в ногу, Попов, опять же при рабочих кричит, что это его Гедеминов покалечил. Как он мог его покалечить? Попов все путает. Ему надо в санаторий на отдых.

Гедеминов подписал письмо и опустил его в почтовый ящик.

Результат жалобы сказался уже через несколько дней. Попов поджидал его у проходной и пошел следом за ним по территории фабрики.

– Чего же ты, белогвардейская сволочь, жалобы строчишь на меня?! Думаешь, меня с работы снимут? Я две войны воевал. У меня полная грудь орденов и медалей. Подожди, я тебе устрою! Недолго нам с тобой по одной земле ходить!

На скамейках, у входа в цех, сидели рабочие. Попов ушел. Гедеминов еще постоял рядом с рабочими, потом повернулся к ним, вытащил из кармана пачку «Казбека» и молча угостил каждого. Рабочие обрадовались. Один из них сочувствующе спросил:

– Чего он к тебе придирается? Чего угрожает?

– Правда, чего он на тебя зуб имеет? Ну был виноват, так отсидел же за это, – сказал другой и, посмотрев в след Попову, добавил: – Видать сильно контузило его на фронте, если такой раздражительный. Тебе можно посочувствовать. Он не успокоится.

Гедеминов, притворившись беспомощным, пожал плечами и пошел в цех. А ближе к вечеру комиссия опрашивала рабочих. Те подтвердили, что Попов к князю придирается, а князь тихий, безобидный человек, терпит.

Попову объявили выговор по партийной линии. И теперь у Гедеминова руки были развязаны. При первой встрече без свидетелей он сказал Попову:

– Вот сейчас я тебе дам ногой, головка и опрокинется набок. Или рукой по шее. Был негодяй и нет его. И никакой крови и доказательств.

Попов отскочил в сторону, отыскивая глазами людей, но их не было.

– Я тебя теперь в любом углу убью, – сказал, скаля зубы, Гедеминов. – Молись, замаливай грехи. Тебе, Попов, конец!

Мурашки пробежали по спине Попова. И он понял, что решается вопрос его жизни и смерти. В холодных глазах Гедеминова он увидел смерть. Но, подумав, решил: «Не успеет. А я поостерегусь и постараюсь не попадаться ему на наедине».

* * *

Прошло две недели. Утром Гедеминов подозвал Эрику и попросил ее подыграть ему. Пусть невзначай спросит Попова, уехала хозяйка или нет.

Эрика сказала:

– Он ни разу ко мне не подходил. Может, и не подойдет больше?

– Сегодня придет, – уверенно сказал ей отчим. – Пошути с ним, не бойся, потом расскажешь мне.

Эрика удивилась тому, как отчим все предвидел. Вечером точно заглянул Попов и, услышав рычание собаки, успокоил ее:

– Не бойся, не подойду я к твоей хозяйке. – И Эрике: – Ну что, надумала, голубка моя?

– А что, разве квартирная хозяйка уже уехала? – спросила Эрика.

– Уехала. Сейчас только ее на вокзал проводил. Так что, может, придешь вечером? Ждать или нет? Завтра и послезавтра я буду занят. В общем, всю следующую неделю. А сегодня я свободен. Приходи, а? Я стол накрою… Выпьем вина. Я умею любить, зацелую.

– С чего это вы взяли, что я к вам когда–нибудь приду? Да я вас ненавижу! – крикнула оскорбленная его словами Эрика.

Попов даже не разозлился. И спокойно ответил:

– Придешь. Сама придешь как миленькая. И еще будешь просить меня пустить тебя в постель. А знаешь, когда придешь? Когда коня утром в конюшне не обнаружишь. А ты за него ответственная. За пропажу скотины – пять лет тюрьмы. Вся молодость там пройдет. Охранники будут тобой там пользоваться. Да не один будет с тобой, а целая куча. И забеременеешь, не зная от кого. Ребенка потом отберут в детский дом. Никогда не узнаешь, где он. Родинки считать будешь, как сумасшедшая Танька.

– Родинки, как у вашего ребенка? – спросила ехидно Эрика.

– Какого моего ребенка? – насторожился Попов.

– Да у Инны. Инна была вашей дочерью! А вы, вы ее… Когда она узнала, что вы ее отец, она повесилась. А вы еще стояли на похоронах как ни в чем не бывало. Да вы… Да вы хуже подлеца! Вы не человек!

– Ах так! Значит, ты все знаешь. И кому рассказывала?

– Матери Инны – на всякий случай ответила Эрика, испугавшись того, что проговорилась.

– Ну, а знаешь ли ты, что эта Татьяна всегда была помешанная? Она придумала, что девчонка – моя дочь. Чушь это. Инна сама мне на шею вешалась. Все это видели. Я ее не отгонял, замуж взять хотел. А она, дура, жизни себя лишила.

Эрика вспомнила патриотически настроенную подругу и сказала:

– Инна относилась к вам как к фронтовику, уважаемому человеку. Это ее подвело. Ей казалось, что вы герой… А вы воспользовались этим.

– Ладно. Хватит болтать, – перебил ее Попов. – Даю тебе сроку одну неделю. А потом хоть тоже руки на себя накладывай, если ты такая дура. Ты меня не знаешь. Я не отступлюсь.

Эрика передала весь разговор отчиму, но уже не верила, что кто–то может ей помочь. Мысли о самоубийстве стали закрадываться ей в голову. Всю ночь она тихо проплакала, думая о Николае и о себе: «Наверное, нам не суждено быть вместе». Ей стало жалко его и себя тоже. Умирать не хотелось, а в тюрьму и подавно. Он, Попов, хочет свести у нее коня. Может ночевать с ним на стройке нового дома? Об этом она спросила отчима утром.

– Нет, будет еще хуже, – ответил отчим. – Он приведет милицию и составит акт о хищении. И тебя с поличным поймают. Придется тебе ночевать в конюшне с собакой. Если ему вздумается выкурить тебя из конюшни, собака учует дым.