Текст книги "Эрика"
Автор книги: Марта Шрейн
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 36 страниц)
Аделина выздоравливала. Хорошее питание и витамины, которыми обеспечивал ее Гедеминов из своих запасов, быстро сделали свое дело. Профессор пошел с повинной к начальству. Он рассказал о том, как Попов выстрелил в Аделину и посчитал ее мертвой. Заставил его, профессора, подписать акт о ее смерти якобы от туберкулеза, но доктор Фонрен оказалась жива. А на самом деле в больнице от скоротечного туберкулеза умерла медсестра Красина. Ее и похоронили под именем Фонрен. Он, профессор Тринкверт, не мог знать, как поведет себя Попов дальше.
После своего признания профессор приготовился к самому худшему. И в страхе ждал. Но боялся он не за себя, а за Аделину.
– И где доктор Фонрен? – только и спросил начальник лагеря.
– Лежит в корпусе для заключенных. Она еще слишком слаба и все время спит. Пощадите ее, она врач от Бога.
– Я рад, что она жива, – сказал ему начальник, затем кому–то позвонил: – Списки умерших принесите. Нет. За последние три месяца.
Принесли списки, начальник вычеркнул фамилию Фонрен и написал «ошибочно». Потом сказал, загадочно улыбаясь:
– Ну что ж, профессор, я вас поздравляю. Вам подписана амнистия. Вы выходите на свободу. А на вашем месте останется доктор Фонрен, когда выздоровеет.
К удивлению начальника профессор сказал:
– Я, конечно рад свободе, но хочу остаться вольнонаемным. Видите ли, у меня никого нет. Здесь я буду полезней. Жить мне уже недолго. А в Москву, в прежнюю клинику, все равно не пустят…
– Оставайтесь. Будем вам зарплату платить. Вот и князю Гедеминову кто–то выхлопотал амнистию. Тоже жаль расставаться. Как вы думаете, он останется вольнонаемным? – вопросительно посмотрел начальник на профессора.
– Какая весть для него! Конечно, останется! Я его попрошу, – пообещал профессор, – а на доктора Фонрен не пришла амнистия?
– Нет. У нее еще большой срок.
– Я думаю, Гедеминова легко уговорить остаться, – решил схитрить профессор. – Князя можно женить на Аделине Фонрен. Она вдова. Он любит ее. И здесь у него мастерская… Вы, Павел Петрович, фронтовик, честный и добрый человек, все понимаете. Гедеминову уже около сорока…
– Это хорошая мысль. Это действительно цепи, которые привяжут его к зоне, – обрадовался начальник и крикнул охраннику: – Гедеминова ко мне! – И сказал профессору: – А доктор–то слишком молодая для вашего князя, вы не находите?
– Она сама должна решить. Я схожу за ним, он в больнице у постели любимой.
Начальник повеселел. Еще бы! Гедеминов нужен был ему позарез. Такой талант отпускать ему было нельзя. Хоть новый срок давай за что–нибудь. А тут любовь… Хм… – Он подумал и сказал профессору: – Ну что ж, поженим, хоть и не положено. Но для всех это должно остаться тайной. Этот старорежимный князь все равно не исправился, но он мне нравится.
Когда профессор сообщил Гедеминову об амнистии, новость эта его ошеломила. Свобода пришла в совсем неподходящее время. Она означала разлуку с той, что была ему дороже всего на свете и поэтому ему понравилась идея остаться в лагере вольнонаемным.
– Если останусь, буду получать зарплату? – спросил он начальника.
– Естественно, по сделанной работе, но небольшую.
– А если я захочу жениться на заключенной, это возможно? И что будет, если у нас родится ребенок?
– Женитесь. А когда родится ребенок, постараюсь выхлопотать для вашей жены смягчение. Во всяком случае, вы с ребенком можете жить вне лагеря. Там есть семейные общежития для вольнонаемных. А жена может жить в вашей мастерской. Я это вам обещаю. И Гедеминов почувствовал себя почти свободным, почти счастливым.
* * *
Князь Александр Гедеминов тщательно побрился, надел чистый глаженый костюм заключенного, нарвал на территории зоны неброских полевых цветов и пошел в больницу – делать предложение Адель… Зашел, увидел, как вспыхнуло ее лицо и подумал: «Значит она все–таки неравнодушна ко мне».
Больные потихоньку вышли из полаты. Когда они остались вдвоем, Александр передал Аделине разговор с начальником о своей амнистии, потом начал с того, что он намного старше ее и, возможно, не имеет права просить ее руки, но обещает ей быть опорой в жизни и, будучи свободным, поможет ей отыскать дочь. Впервые растерялся от волнения, понял, что говорит не то и, в конце концов, приклонив колено, протянул ей маленький букетик цветов:
– Это все, что я сейчас могу, – поставив ударение на слове «сейчас» сказал он и продолжил: – Я люблю вас, Адель, со всей силой стрости, безумно и давно, будьте моей женой!
– Что вы такое говорите!? Жить нам с вами в лагере, не венчанными?
– Я уже подумал об этом, – мягко сказал Гедеминов. – Здесь отбывает срок кафедральный протоирей, он нас обвенчает. Мне нужно ваше согласие, Адель. Я и правда не мыслю жизни без вас.
– Прошло только шесть месяцев после гибели мужа. – Слабо сопротивлялась его натиску Адель.
– Хорошо, обвенчаемся через шесть месяцев.
– Но я сейчас не в силах кого–нибудь полюбить. Как мы будем жить?
– Тогда позвольте мне любить вас и оберегать. Давайте с этой минуты считать себя обрученными и наметим день нашей свадьбы. Пусть это будет под новый 1947 год.
Аделина словно под гипнозом согласилась, и Александр продолжал:
– Я уже все продумал. В клубе руководство всегда устраивает вместе с актерами новогодний бал–маскарад. Я теперь свободен и в хороших отношениях с начальством. Мы сможем получить реквизит театра – для вас платье невесты XIX века, а для меня фрак… Мы разыграем сценку свадьбы. Никто, кроме нас с вами, наших друзей и начальника лагеря не будет знать, что это настоящая свадьба. И в то же время все, и актеры в том числе, будут на ней присутствовать. Для них это – художественная самодеятельность. А для нас возможность переодеться в достойные одежды.
– Это что же будет, фарс? – грустно спросила Аделина.
– Нет, Адель. Разрешите мне с сегодняшнего дня так вас называть. Мы, как все, сыграем свадьбу. Но это будет после венчания. И вам впредь нет нужды засорять свою прекрасную головку различными проблемами. Для этого есть голова вашего будущего мужа. Я сам буду решать в семье все вопросы. Вам хватит своих проблем – сохраняйте красоту и свежесть молодости. Дайте же, наконец, вашу руку – в знак согласия стать моей женой. – Он решительно протянул ей руку, и она не смогла не подчиниться ему, вздохнула и подала ему свою руку. Князь Александр поцеловал ее и, не отпуская, сказал дрогнувшим голосом: – Вы никогда не пожалеете об этом. И дай нам Бог терпения. Поверте моей интуиции, впереди нас ждет счастье.
Адель хотела было выдернуть руку, но Гедеминов задержал ее и начал рассказывать о себе. Но посмотрел на дверь, подумал и спросил:
– Вы хорошо владеете французским? На немецком после войны не стоит говорить.
– Да, я вас хорошо понимаю, но говорю, наверное, не очень, потому что с самого начала войны ни с кем не разговаривала, – тоже по–французски ответила Адель.
– Вы говорите сносно. Потом это будет нашим повседневным языком. Чтобы никто не смог подслушать нас и ни у кого не было бы желания донести наши «крамольные речи» властям.
И он стал рассказывать Адели и о себе с того места, как убежал на фронт, о генерале Дончаке, ординарце–черкесе, о старом тибетском монахе, о приемах, которыми тот его обучал.
– Так вы все время учились убивать? – с ужасом спросила Аделина, пожалев о том, что поторопилась дать согласие на брак с таким жестоким человеком.
– Нет, Адель, – мягко возразил Гедеминов, – Я учился защищаться, защищать свою семью и Отечество. Я убивал на войне или тогда, когда возникала угроза моей жизни или свободе. Или если не было другого выхода. Я взвешивал свои поступки. Ведь я мужчина. И однажды, я это говорю с гордостью, приемы старого монаха помогли мне, когда надо было защитить жизнь женщины… Тогда я был совсем мальчиком. Мне еще и шестнадцати не было… Получилось так, что я оказался в тех краях, где мы с отцом и матерью когда–то останавливались по дороге в Крым… В Мариуполе, у помещика Квиринга.
– У Квиринга? – удивилась Аделина.
– Да. Мне было лет девять. Я тогда впервые влюбился, в хозяйку дома. Она была такая красивая… А потом в гражданскую, когда я пробирался в Крым, чтобы добраться до Парижа, я прятался в саду у помещика. В местечке красные жгли и убивали. Дом помещика горел… Я слышал крики… Это было ужасно. Что мог я сделать? Но вот я услышал крики ближе. Наступали сумерки. Прямо на меня бежала служанка с барским грудным ребенком на руках, ее преследовали два пьяных красноармейца…
– Так это были вы!? – воскликнула Аделина. – А няня потом всегда рассказывала, что с неба спустился ангел–хранитель в виде мальчика, спас ее с ребенком, разговаривал с ней, а потом растворился в воздухе. Она меня вырастила, а сама умерла от голода.
И теперь наступила очередь князя Александра удивиться.
– А этим ребенком были вы, Адель? Ваша девичья фамилия – Квиринг?
– Да, – все еще пораженная услышанным, ответила она.
– Тогда это перст Божий. Сам Господь хочет, чтобы вы стали спутницей моей жизни. Так расскажите же, как вы выжили? Расскажите о себе, Адель.
Она рассказала о бароне фон Рене, о Лизе, Эрике, вплоть до того момента, когда ей пришлось привязать дочь к шкафу и она пошла по этапу. Слезы, как жемчужинки, покатились по щекам. Князь Александр стал утешать ее:
– Вам нельзя так волноваться. Война закончилась, и ваша дочь найдется.
– Когда? Когда я выйду отсюда? Я уже буду старой. Мне исполнится тридцать пять лет!
Гедеминов невольно засмеялся:
– Адель, в тридцать пять вы будете цветущей женщиной. Вы никогда не состаритесь. Я вам этого не позволю. Знаете, я, как и мой отец в свое время, обладаю некоторым даром предвидения и, как он, часто вижу будущие события. Это долго объяснять. Я вижу, что вы будете счастливы. Никакие потрясения вас больше не коснутся. А дочь найдется. Надеюсь, у нас будет еще и сын…
– Вы правда это видите или просто пытаетесь меня утешить? – спросила с надеждой в голосе Аделина.
– Правда, – серьезно ответил князь Александр. – А сейчас я должен вас оставить. Теперь, до самой свадьбы, мы будем видеться редко. Мне предоставляют комнату в бараке для вольнонаемных. Это сразу за забором лагеря. Я буду добиваться получения двух комнат. Одну превращу в мастерскую. Придется работать не менее 16 часов в сутки: восемь на территории лагеря и еще восемь вне лагеря, чтобы обеспечить достойное пребывание в заключении моей княгини. Да и нашему ребенку понадобится няня. Жить он будет на воле, со мной. Вы мне родите сына?
Адель густо покраснела. И чтобы не смущать ее еще больше, князь стал прощаться. Он не поцеловал ее, не желая торопить события, пошел к двери, еще раз оглянулся и вышел.
Аделина, оставшись одна, еще долго думала о первом муже, о князе Гедеминове и превратностях судьбы.
Через месяц, когда она выздоровела окончательно и приступила к выполнению своих служебных обязанностей в больнице, то вдруг стала замечать повышенный интерес к своей особе молодых охранников. Всюду и везде она натыкалась на их пытливые физиономии. И Адель сказала об этом профессору Тринкверту. Профессор засмеялся и ответил:
– Ваш жених, князь Александр, накупил махорки и подкупил всю охрану. Теперь они доносят ему о каждом вашем шаге. У него мало времени, он много работает, знать же о вас хочет все.
– Зачем же он это сделал? – удивилась Аделина.
– Видите ли, князь использовал их недоверие и подозрительность к своим женам, будто бы и он вам мало доверяет. Это охранникам понравилось. Они новенькие и не знают, что он здесь срок отбывал. Таким образом, князь Александр заботится о вашей безопасности. Я не хочу сказать, что он опасный человек, чтобы не напугать вас, но он убьет любого, кто покусится на вашу честь и достоинство. И не допустит появления нового Попова. Когда Попов стрелял в вас, князь Александр, чтобы достать из шкафа инструменты и лекарства, необходимые для вашей операции, должен был принять меры. Да–да! Не делайте большие глаза. Без него я был бы беспомощным. А вас бы уже не было в живых. – После долгой паузы профессор продолжал. – Может я стар и болтлив, но я вижу, как вы напуганы, жалеете, что дали согласие стать его женой. Не жалейте. Поверьте, актрисы за ним гурьбой ходят. Одна половина из них в него влюблена, а другая о нем и мечтать не смеет. Таким недосягаемым он им кажется. А что было до войны?!
– Да, я что–то слышала об этом в начале войны, – сказала Адель. – Но тогда меня это не касалось. Он же и впредь ни одной юбки не пропустит.
– Все это было. Но он же мужчина, это вы можете понять? Любовь к женщинам – это слабость сильных мужчин.
– Это пугает меня, да еще он князь по рождению, а значит враг советской власти.
И он, к тому же еще и влюбчив. Я боюсь такого брака…
– Не берите в голову того, что я вам сказал. Ваш будущий муж – прекрасный человек. Как сказал Корнель: «Когда поверишь ты, что он в тебя влюблен, полюбишь и сама: таков любви закон». Поверьте, он будет прекрасным семьянином. И я на вашей свадьбе надеюсь быть посаженым отцом. И поговорю с княжной Мари. Она будет вашей посаженой матерью.
* * *
Как сумбурный сон виделся профессору Альберту Тринкверту этот новогодний бал – маскарад с присутствием актеров, передовиков лагерного производства и лагерного же персонала. Разобраны все костюмы из театрального реквизита, все маски. Люди со светскими манерами, в светской одежде и масках Золотого века Екатерины и в костюмах начала ХХ века, серебряного. И просто в одежде заключенных, а между ними вращаются надзиратели в форме и масках зверей; зайцев, волков, лисиц, медведей.
Сам профессор в крахмальной манишке и во фраке сидит за длинным столом. По левую сторону от него академик Бавилов. По правую невеста…Адель, одетая в шелк и кружева. По другую сторону о нее порожний стул, место князя Александра. Он только на минутку занял его и оставил Адель одну – необходима осторожность, конспирация. Никто не должен знать, что свадьба настоящая… «Как я люблю их! Только бы они были счастливы» – думает старый профессор о князе Александре и Адели. Переводит глаза на графа Петра и княжну Мари. Они впервые сидят радом, как голуби – на личное счастье нет у них прав. И профессору больно за них. Эдуард, цирковой артист, лихой наездник и верный товарищ всем им, делает круги вокруг стола, охраняя свободный стул князя, который играет в зале привычную роль волокиты. Но профессор знает, что тому это стоит, когда ты на своей свадьбе, делаешь вид, что она лишь импровизация. А то, что относительно свободный, вольнонаемный рабочий Гедеминов берет в жены осужденную за «шпионаж» известно только его друзьям и начальнику лагеря.
Доигрывать свадьбу пошли в мастерскую князя. Начальник лагеря сам позаботился о свадебном столе. И сидя в мастерской за столом рядом с Гедеминовым довольный, говорил:
– Вот никогда не думал оказаться на дворянской свадьбе. И разговоры у вас приятные. А наши политические заключенные все какие–то ячейки строят внутри бараков, объединяются, притворяются партийными, хотя их напрочь из партии исключили.
Хитрый дипломат Александр Гедеминов предложил тост:
– За прекрасного, душевного человека, за начальника лагеря, благодаря которому я не только свободен, но и женюсь на самой очаровательной женщине. в мире. Бавилов в знак согласия с тактикой Гедеминова на минутку прикрыл глаза. Начальник, польщенный словами Гедеминова, тоже похвалил Адель и пообещал:
– Года через два я подам рапорт на освобождение твоей жены. Только ты уж, князь, старайся, план перевыполняй. Когда твой портрет на доске почета будет, мне легче станет перед начальством ходатайствовать о твоей жене. Она хороший доктор, но статья… В общем, раньше ничего не выйдет.
Однако таинство венчания не получилось. О нем не должна была знать ни одна живая душа, тем более начальник. Князь Александр не хотел «подвести под монастырь» протоерея отца Севастьяна, которому строжайше запрещалось проводить в лагере какие либо церковные обряды. А заступал на охрану продовольственного склада протоерей только вечером, первого января. И Александр Гедеминов решил, они с Аделью сами пойдут к нему, где он их и обвенчает.
Со своей стороны Адель думала: «Если не было венчания, все еще можно переиграть – уговорить князя на фиктивный брак». За последние полгода он стал своим, почти как профессор Тринкверт, княжна Мари, граф Петр и Эдуард. Она была согласна стать ему младшей сестрой, подругой. И не хотела, даже себе, признаться в том, что панически боится близости с князем. Будучи по натуре недотрогой, пребывание в лагере, опасность физического насилия, поползновения Попова, которые чуть не привели ее к гибели, только обострили в ней это врожденное свойство. Исключая, конечно, брак с Фридрихом, когда это было всего лишь юношеское влечение со стороны обоих. Это влечение и радость сироты, по поводу обретения семьи, она приняла за любовь. Действительно, что может знать о чувствах девушка в 18 лет, не имея житейского опыта? Но судьба ее повернулась на 360 градусов. Голова ее теперь была всегда занята разлукой с ребенком, за исключением того времени, когда она полностью отдавалась работе доктора. Обнаженное тело мужчины, для Адель, было только анатомическим телом больного, в котором еще пульсирует кровь, функционируют органы, где подавленное сознание больного не в силах оживить стихии умолкнувшие в организме. Адели, как молодому доктору – хирургу, не хватало знаний психологии человека, всего того, что приходит доктору с годами. Работа эта была остановлена в одночастие, вместе с заключением ее в лагерь. Конечно, чувство благодарности к князю было огромным, за то что он, вместе с профессором, при участием княжны, спас ей жизнь. За то, что заботился о ней все эти полгода, оберегал ее. Но она не желала думать о нем, как о физически здоровом мужчине. Его вулканический характер пугал ее. И еще больше Адель утвердилась в своих мыслях «все остановить», наблюдая за князем во время бал – маскарада. Когда–то она заметила, что ему к лицу форма царского генерала. В сегодняшний же вечер, режиссер нашел нужным, вопреки сюжета Пушкина, их, его Онегина, и ее, Татьяну, следует поженить. Теперь же Адель видела князя в одежде Онегина и выглядел он в ней прекрасно. За полгода на свободе его черные, как смоль, прямые волосы отрасли и теперь уложены по моде франтов начала 11Х века. И еще она впервые увидела, его красивую энергичную походку. Как то по особенному, не размахивая руками, он шел двигая широкими плечами.
Один танец сменялся другим. С трудом скрывая свое счастье, Александр Гедеминов, как в последний раз, танцевал по очереди с актрисами и каждая из них принимала его улыбку на свой счет. А он не имел права смотреть на ту, которая сидела за столом, рядом с его друзьями и была причиной его счастья. Чувствовал ли он, что мысли его невесты текут в другом направлении, совершенно отличающиеся от его мыслей? Да. Решимость была написана на ее личике. Он видел, она по какой–то, неведомой ему причине, готовиться к обороне. Адель была единственной на его пути женщиной, которая не бросилась сразу в его объятия. «Ну что ж, возьму эту крепость сегодня ночью» – радовался он, в то время как она думала: «Конечно, я не хорошо поступила, что обнадежила князя согласием, стать его женой. Но такой ловелас быстро найдет мне замену…»
Не больше двух часов провели гости в мастерской князя, когда начальник лагеря велел им возвратиться в клуб, переодеться и сдать костюмы. Молодым разрешил оставить их до завтра, напомнив, что дает им одни сутки, потом за работу.
Александр Гедеминов, проводив гостей за дверь, счастливый вернулся к Адели. Он был еще способен сказать себе: «Я грезил о нежной женщине, по девически чистой, доброй и чувственной, все понимающей и послушной. И вот она пере до мной. Но сегодня, кажется, послушной не будет. Да она готова к обороне. Как холодно выражение ее лица, даже глаз не поднимает на меня. Интересно, какое оружие для защиты она избрала?»
Действительно, Адель серьезно, без тени волнения, с полной уверенностью в своей победе, для полной убедительности, назвав его по имени отчеству, предложила:
– Давайте, Александр Павлович, поговорим. – Он, казалось не расслышал ее слов, протянул к ней руки и с нежностью позвал:
– Иди ко мне милая. Я с трудом дождался, когда мы останемся одни. – Он снял шейный платок, фрак, бросил все это на стул. Адель растерялась. В его лице было столько страсти, что она отступила назад, собираясь уйти. Тогда он пропел ей строчки из романса: – «Восторг любви нас ждет с тобою, не уходи, не уходи».
– Вы поете это каждой женщине – съязвила Адель. Но он будто не расслышал ее слов,
подхватил ее на руки и закружил по мастерской. Такого натиска, со стороны всегда сдержанного по отношению к ней князя, Адель не ожидала. Серебряный голосок ее сердито зазвенел, когда она приказала ему:
– Поставьте меня на пол! Он засмеялся ее наивности. Пальцы левой руки, словно по клавишам, прошлись по ее спине, расстегивая многочисленные крючочки на платье. Все еще кружась в танце, он отнес ее на постель и наклонившись к ней, промурлыкал:
– Сегодня я буду говорить с тобой на языке любви. – Глаза его светились таким огнем, что ей стоило больших усилий, взять себя в руки и как можно спокойнее сказать:
– Нам лучше остановиться сейчас, пока не поздно. Женитьба на мне не принесет Вам счастья. Должна признаться, мужчины меня не волнуют. Даже с мужем, в постели, я ничего не чувствовала. На языке медицины это называется фригидностью. Согласие на брак с вами всего лишь расчет. Мне хотелось ночевать после работы здесь, в мастерской, а не в бараке на нарах. А наш брак, пусть он будет фиктивным. Полагаюсь на ваше благородство. Вы теперь свободный человек, найдете себе на воле настоящую, темпераментную по себе жену….
В ответ на ее тираду он снова промурлыкал:
– Сказки, про свою фригидность, расскажешь мне утром. Рядом с тобою, сейчас, я не в силах что–то усвоить». Он наклонился к ее губам, чтобы поцеловать, но она резко увернулась. Тогда он, к ее ужасу, одной рукой удерживая ее, другой снял с себя манишку. Она попыталась вырваться, но утратила и прежнюю позицию – осталась в нижнем белье. Натянуть на себя одеяло ей тоже не удалось. И тогда в голову ей пришла спасительная мысль. Она почти торжественно объявила: —
«Я вспотела. Мне необходимо помыться.» В лагере всегда был дефицит воды. И по тому естественные запахи потных женских тел невольно обострили обоняние князя Александра. Не только красота, а шедший от женщины запах определял его выбор. После слов Адели, он привычно, как зверь, потянул носом. От ее кожи повеяло травой, немножечко полынью, что возбудило его еще сильнее. К ужасу Адели поцелуи посыпались на ее голые плечи, приближаясь к груди. Со словами:
– «Да отпусти же! Живот…ное…Бандит!» изо всех сопротивлялась она его ласкам. В результате потеряла остатки белья.
– «Несравненная! Божественная! Любовь моя, богиня…» Его руки, губы, ласковые речи, кружили ей голову, сводили с ума. Сопротивление ее угасало с каждым мгновением. И вот уже два костра разгораются в ней. В одном он зажег в ней огонь желаний, а в другом она сгорала от стыда, что не в силах скрыть от него своей страсти. Боясь окончательно потерять себя, молила: —
«Ну не надо…» И вот уже сама ищет губами его губы, не находит и сдаваясь едва слышно шепчет:
– «По…це…м…ня». Но он услышал этот призыв и победно припал к ее горячим губам.
Так путник в знойный полдень, после долгой дороги, припадает к прохладному роднику, пьет, пьет, божественную влагу, не в силах до конца утолить жажду.
Где–то мерзнут в ночи часовые на вышках. Колючая проволока звенит и звенит на ветру. А в лагере, всесильная любовь, вяжет две не простые судьбы в одну
Адель проснулась утром от поцелуев мужа, счастливая, она открыла глаза и удивилась, как преобразилось его лицо. Она нашла красивыми его крупные черты лица. Все еще смущаясь, Адель, заикаясь на местоимении «ты», сказала:
– Оказывается, ты красивый и не такой жесткий, каким представлялся мне раньше. Ты не такой, как кажешься.
– Да, любимая – продолжая целовать ее, говорил он. – Мужу нужны комплименты такого порядка: «Какой ты у меня умный». Потом не забудь сказать: «Какой ты добрый», чтобы во мне, звере, эту доброту побудить. И далее общий набор комплиментов типа: «ты у меня самый сильный и благородный».
– Я сдаюсь. Признаю за своим мужем все эти качества, – смеялась Адель.
– Скажи: «Сашенька, я тебя люблю», – добивался муж.
Адель поняла и испугалась:
– В комнате уже светло! Как тебе не стыдно?!
Это заставило Гедеминова расхохотаться. Потом он с сожалением сказал:
– Моя жена дикарка. На этот раз я уступлю тебе. Но чтобы это было в первый и последний раз. Я здесь глава семьи. – И посмотрел на жену так, что она поняла: сопротивляться ему бесполезно. Он все еще с восхищением смотрел на нее, на ее мраморные плечи и уже уверенным тоном сказал:
– Когда–нибудь я наброшу на эти плечи горностаевую накидку.
Адель приняла это за шутку и улыбнулась. Он вышел за занавеску, а затем вернулся, неся на широкой полированной доске ей завтракв постель, и серьезно сказал:
– С добрым утром, княгиня Гедеминова. Сегодня я не могу предоставить вам прислугу. Но прошу вас поверить мне, вы еще будете жить в роскоши. Я богат, очень богат… Рано или поздно мы выедем за границу… И слуги будут предупреждать каждое ваше движение.
– Пожалуйста, почему на «вы»? Это пугает меня, делает тебя снова чужим и холодным, – перебила его Адель.
– Нет, – мягко возразил муж, – я люблю вас и рад высказать вам еще и свое глубокое уважение. Так вел себя с моей матушкой мой батюшка. Это было настоящее поклонение. А я… я так счастлив! Адель, я люблю вас! Люблю и наглядеться на вас не могу.
– Прошу… тебя… мне было здесь так холодно и одиноко… «Вы» – это чужое. А когда ты обращаешься со мной на «ты», в твоем голосе столько нежности, тепла. И здесь в лагере, на виду у всех, лучше не следовать старым традициям.
– Ты – это слишком просто, не для моей княгини. Но хоть в чем–то я должен уступить. Согласен. Лучше посмотри, какой замечательный завтрак я тебе приготовил.
Адель с такой нежностью посмотрела на мужа, что у него появилось желание отбросить поднос с едой в сторону и снова заключить ее в объятия. Но тут же она с грустью произнесла:
– Я счастлива. – И он понял, ей стыдно за свое счастье, потому что она вспомнила о своей маленькой дочери. Поставив перед женой завтрак успокоил ее:
– Ты же знаешь, чувствуешь, что дочь жива. Главная задача для тебя сейчас сохранить себя, чтобы потом воссоединиться с ней, тебе нужны силы.
Гедеминов и сам вспомнил о своем сыне от Невельской. Но признаться Адели в этом он не имел права. Только снова сказал:
– Любимая принимайся за завтрак. А дьявол скоро умрет, – Гедеминов говорил о Сталине. – Не может же он жить вечно. И тогда тебе будет амнистия. Мы найдем твою Эрику. А пока я буду работать так, чтобы начальство оставалось довольным, а тебе были бы послабления и не нужно будет по утрам ходить на перекличку.
– Как… ты… узнал, о чем я подумала, – удивилась Адель. Он засмеялся, и сказал: «Я всегда буду знать, о чем ты думаешь. Тебе придется с этим смириться и просто во мне раствориться. Равенства я не признаю».
* * *
Через некоторое время Адель забеременела и, поняв это, разволновалась:
– Саша, нашего ребенка отправят в приют, и мы никогда не узнаем, где он. Я уже потеряла одного, второй раз я этого не выдержу.
– Носи спокойно ребенка и ни о чем не думай, – успокоил ее муж. – Ты сейчас не одна. Пока я жив, этого не будет. Надеюсь, начальник выполнит свое обещание, ты будешь жить в моей мастерской, а я с ребенком на воле, за забором. Успокойся.
– А если пришлют другого начальника, а он не отдаст нам ребенка?
– Выкраду. Сниму часового и сам займу пулеметную вышку. Все сделаю для тебя и ребенка. Оставь волнения мне. Не забывай, дорогая, ты замужем.
Глядя на его решительное лицо, Аделина подумала: «Мне повезло с замужеством во второй раз». Сравнивала Александра Гедеминова с первым мужем и удивлялась. Если бы этот чопорный, холодный на вид князь появился перед ней в те далекие годы юности, в одно время с Фридрихом, она бы снова выбрала первого мужа, веселого, остроумного, черноглазого. Но теперь, после стольких лет страданий, Адель поняла: мирное время обманчиво. Фридрих был слишком интеллигентен и мягок. Не мог он выжить в суровое время. Князь жесткий, хладнокровный. Но он преклоняется перед ней. И в то же время она сама открывала в нем все больше и больше достоинств. Адель видела, что муж мало спит, мало ест и много работает и в зоне, и дома. Ему разрешалось выносить отходы кожи, из которых он дома сшил для жены две пары туфель и еще две пары продал на рынке. Затем приспособился делать жестяные портсигары со своим гербом. Портсигары были модны после войны. Необычная гравировка давала ему возможность сбывать их довольно быстро. Нужно было собирать деньги на кормилицу, приданное ребенку и, конечно же, покупать хорошую еду для беременной жены.
Однажды Адель с грустью посмотрела на мужа и сказала:
– Тебе идут впадины под глазами. Наверное, на воле у тебя от женщин отбоя нет.
Александр строго посмотрел на жену и ответил:
– Никогда больше не говори мне об этом. Ревность – оскорбляет. Будем выше этого.
И Адели стало стыдно. Она сняла напряжение тем, что прижалась к нему и прошептала:
– Я люблю тебя, и от этого ревную, прости.
– Ты ведь тоже мне не все рассказываешь.
– Хорошо. Ты прав, вздохнула она. Не скрою от тебя, эти больные чекисты часто досаждают мне. Они такие циничные! В общем, я пишу рапорт, чтобы очередного поклонника направили в областную клинику, как участника войны. Ну, а теперь, когда я беременная, никто не пристает. – Она засмеялась и снова прижалась к мужу. – Сашенька, я так переживаю за тебя. Пожалуйста, ешь побольше и береги себя. Мы двое слабых существ – женщина и ребенок. У нас не будет другой защиты, если твое здоровье пошатнется.
– Не беспокойся о моем здоровье, – успокоил ее муж. – Помнишь, я тебе говорил про моего учителя, тибетского монаха? Я у него не только приемам борьбы обучился. Он научил меня многому тому из тибетской медицины, чего в советских справочниках не найти.
– А меня научишь? – спросила Адель.
– Нет. Это не женское дело, – ответил он, улыбаясь.
Однажды на рынке Александр Гедеминов случайно увидел книгу «Гусь Хрустальный» и купил ее. «Наверное, книгу просто перекидывали с места на место. Хорошо, что еще не сожгли», – подумал он, с удивлением рассматривая иллюстрации. В ней подробно описывались способы выдувания изделий из стекла. И князь подумал: что можно делать из стеклянных бутылок? Недорогие вазочки для конфет и хлебницы? С посудой после войны в магазинах плохо. А бутылки из–под шампанского валяются повсюду, на любой помойке.
