Текст книги "Эрика"

Автор книги: Марта Шрейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 36 страниц)

Встреча

Эрика впервые встала с гудком и пошла на практику в стареньком платьице вместе со всеми. Территория фабрики встретила ее чистотой и порядком. Осень уже вступила в свои права, позолотив редкие деревца. И как только наступил обеденный перерыв, Эрика выбежала во двор.

Рабочие уселись обедать на скамейках. Другие торопились в столовую. Только пожилой чеченец в высокой папахе грузил резиновые отходы на подводу, запряженную старой лошадью. Эрика подошла и погладила лошадь.

– Смотри, укусит! – крикнул кто–то.

– Как укусит, эсли нэт зуб? – засмеялся старик. – Никак не укусит.

Он сел отдохнуть. Эрика присела рядом:

– Дедушка, сейчас обед, – напомнила она.

– У мэня всэгда то обед, то нэт, – с акцентом ответил старик. – А вот тебе надо обэд. Ты тоненький, как газель. Тебе немножко обэд надо.

– А я толстой быть не хочу. Дедушка, я хотела спросить вас, а они хорошие или плохие люди – заключенные? Одни из них вежливые и говорят так: «Петр Петрович, дайте мне, пожалуйста, грабли. Иван Иванович, не подадите ли мне лопату?» А другие курят и пьют, и ругаются черными словами. Дедушка, вы старый и все знаете. Я ничегошеньки не понимаю в жизни – кто хороший, а кто плохой. Здесь есть люди, которые мне очень нравятся. А все мне говорят, что они плохие, потому что срок отбывали в лагере.

– Тэбэ нэ надо голова ломат. Луби, замуж иды. А политык нэ надо.

– Я замуж не выйду никогда. Не доживу. Скоро с практики мне выходить на работу. Как с ночной смены пойду, меня ваши чеченцы зарежут.

Старик посмотрел на Эрику. Лицо его менялось. Он стал смеяться так, что она подумала: «Может, ему плохо?» и спросила:

– Что с вами, дедушка?

Старик все еще смеялся, держась за бок рукой. Наконец утер слезы, выступившие на старческих глазах и сказал:

– Ти мэна убиешь. Зачэм чичэн молодой дэвушка рэзать? Чичэн гордый. Чичэн подлэц убиват. Живы долго, красавица, – старик встал со скамьи и направился к лошади.

К Эрике подсела княжна Мари, прислонив метлу к скамейке.

– Здравствуйте, – вежливо поздоровалась Эрика первой, как ее учили в приюте.

– Здравствуйте, барышня, – разглядывая девушку, сказала княжна.

– Не зовите меня барышней. Это плохое слово, – попросила Эрика.

– Почему? Вам это уже говорили?

– Я комсомолка. А барышня – пережиток прошлого, так нас в школе учили.

– Ну, хорошо. Меня зовут Мария Ивановна Володарская, а вас?

– Разве я уже взрослая? Только взрослых называют на «вы». А зовут меня… Ирина, Ирина Рен. Я уже говорила это Вам.

– Ирина – это по–русски, а по–немецки как?

– Я по паспорту Ирина Рен. И хорошо, что вы сказали, как вас зовут, а то мне не хотелось называть вас тетей.

– А сколько же вам лет, барышня?

– Двадцатого июля семнадцать исполнилось. Ко мне отец приезжал. Вот часики, он мне привез и много–много всего. У меня еще два братика есть и мачеха, ее зовут Даша, но она… Она мне не нравиться.

– А как зовут вашего отца?

– Федор, – сказала Эрика, помедлив.

– Это по–русски? А по–немецки? И маму, вы ее помните?

– Мачеха зовет его Федором. А маму я не люблю, – ответила Эрика, опережая вопрос Марии Ивановны. Но та все же спросила:

– А мама жива? Как зовут вашу маму?

– Не знаю, и знать не хочу. – На глаза Эрики навернулись слезы. Она расстроилась. «Чего это взрослые обо всем всегда спрашивают?»

– Простите меня. Я не хотела вас расстраивать, – и чтобы переменить тему, княжна Мари сказала:

– Видите ли, барышня, разрешите вас так называть, в моем кругу, где я росла, людей уважали и обращались на «вы» даже с шестилетними детьми нашего происхождения.

– Какого происхождения? – насторожилась Эрика. Она боялась, что вдруг Мария Ивановна что–то узнала о ней и ее здесь задразнят, как в школе: «Баронесса, баронесса!» Этого ей только не хватало.

– Я вас чем–нибудь обидела? Почему вы расстроились, когда я спросила о происхождении? Что отец говорит вам по этому поводу?

– Правда, ничего не говорил. А обед закончился. Мне в цех надо. До свидания, – заторопилась Эрика.

Но обеденный перерыв еще не закончился, и порывистая Эрика налетела на выходившкго из цеха Гедеминова. Она стала смущенно извиняться.

– Что вы, барышня, это я должен извиниться, – Машинально ответил Гедеминов, удивленный тем, что кто–то еще говорит голосом его супруги, и посмотрел в лицо девушке. Понял: это о ней говорила Мари. Вот она, дочь Адели! Какое поразительное сходство! «Наконец–то она нашлась!» – радостно подумал он и посмотрел на стоявшую недалеко от входа княжну Мари. Мари кивнула Гедеминову головой в знак согласия.

Эрика же решилась удовлетворить свое любопытство сейчас, боясь, что другого случая не будет. Ей очень хотелось, чтобы человек, который ей нравится, опроверг дурные слухи о себе. И она задала сразу несколько вопросов:

– А правда, что у вас кличка Князь? Вам ее в лагере дали? И это же неправда, что вы воевали на стороне белых?

– Увы, барышня, все правда, до единого слова. Водится за мной этот грех. Предки мои были то князья, то графы. И мне, как вы выразились, «кличку» по наследству передали.

– Зачем вы признались? Могли бы и обмануть. Вы и ваша жена мне так нравились, а теперь выходит, все это правда. Извините, мне в цех надо, – грустно сказала Эрика и ушла.

Гедеминов посмотрел ей вслед, повернулся к Мари и спросил:

– Это ведь дочь Адели, Эрика?.

– Да, я уверена в этом, – ответила Мари.

– И что же, ее отец жив? – Гедеминов решился наконец задать главный вопрос.

– Жив. Его Федором зовут. Но это было сказано не сразу. Она явно думала, как бы ей назвать имя отца, по–русски или по–немецки. Сказала, что мачеха Федором его называет. Но если Федор – это Фридрих…, то он женат и у него два мальчика от второго брака. Правда, о матери девочка ничего слышать не хочет. И еще она сказала, что двадцатого июля ей исполнилось семнадцать лет и отец к ней приезжал. Вам эта дата что–то говорит?

– Все верно. Как же долго мы ее искали, а она здесь, рядом.

– Потому и долго, что в ее документах все данные исказили, да так, что следов от Эрики Фонрен не осталось.

Лицо Гедеминова стало строгим, напряженным. Казалось, что он прислушивается к тому, что происходит в цехе.

«Встретятся они сейчас или нет? Или у меня есть еще время для того, чтобы подготовить жену?» – думал он. Сердце его сжалось от тревоги за Адель. Но тут Эрика прошла торопливо мимо них.

– Мне с обеда надо быть в училище, – бросила она почему–то Мари и полетела к проходной.

– Чудо как хороша! – сказала Мари, глядя ей в след, и добавила: – Приходите к нам, пока Адель будет укладывать сына спать, тогда и обсудим. Если это Эрика, а не просто похожая на Адель девушка, она, возможно, помнит, что ее бросили в детстве. От того и не хочет ничего слушать о матери.

* * *

В субботу Адель последний день работала на фабрике. А в воскресенье случилось событие, которое, на первый взгляд, совсем не касалось семьи Гедеминовых. Пошивщик обуви с цеха, немец, пошел на стадион с младшим сыном–подростком, на футбольный матч. Там он, конечно, выпил и громко выражал свои эмоции, болея за местную команду. Кто–то с третьего ряда вдруг закричал ему: «Отец! Отец!» Молодой мужчина протиснулся между людьми, мешая смотреть футбол, повторяя по–русски: «Отец! Ты не узнаешь меня?» В обществе было принято пожилых людей называть почтительно «отец». Но только не у немцев. Поэтому «отец», раздраженный, что ему мешают смотреть интересный матч, закричал: «Пошел вон! Не мешай! Какой я тебе отец?!» Мальчик же, видя волнение мужчины, моментально вспомнил, что в семье, сколько он себя помнит, всегда говорили о старшем брате, который потерялся в начале войны, когда ему было 14 лет.

Матч закончился. Любимая команда проиграла, и отец был зол и расстроен.

– Что ты ко мне пристал? – со злостью закричал он на молодого мужчину. Но мальчик напомнил ему: «Папка, но у нас же потерялся мой старший брат». Отец моментально отрезвел и растерянно посмотрел на мужчину. Тот обнял его: «Отец, это я Эдик. Мама жива? Ты, что не узнал меня?»

– Жива, только сердце у нее теперь плохое. Сынок! – очнулся потрясенный отец и заплакал, прижимая сына к груди. – Пойдем домой. Там мама все глаза по тебе выплакала. Прошло столько лет! Где же ты был?

– Успокойся, отец. Я работаю фельдшером. Мне нужно заехать домой. Поедемте со мной. Я возьму шприц – вдруг матери станет плохо. Нельзя так сразу. У меня ведь уже семья и дети…

В общем, это была типичная послевоенная история. Люди находили друг друга.

Во дворе обсуждала эту новость мужская часть населения. Это же надо, при таких обстоятельствах, на футболе, отец нашел сына! «А главное, почти рядом сидят… а отец говорит «отстань», – повторялось во всех углах двора. Мужчины радовались, как если бы это произошло с одним из них. Правда, это воссоединилась немецкая семья. Но все равно всем было хорошо.

Гедеминовым эту историю рассказал граф Петр, и Адель разволновалась, слишком близко приняла ее к сердцу. Муж успокаивал ее и говорил:

– Может так случиться, что не только дочь твоя найдется, но и первый муж. Что же тогда? А мы ведь с тобой женаты и венчаны.

– Нет, к сожалению, его нет в живых. Об этом племянник профессора подробно написал. Его из списка живых тогда вычеркнули…

– Но мертвым его не видели. Может, поторопились вычеркнуть. Всякое случалось. Между прочим, ты тоже в этом списке числилась. – Гедеминов подумал, что он как–то подготовил жену к встрече с дочерью.

– Это был особый случай, – ответила Адель. – Как ты думаешь, скоро найдется моя доченька? – с надеждой в голосе спросила она, и Гедеминов уверенно ответил:

– Скоро. Была бы ты к этой встрече готова.

– Господи, я ли не готова? – тяжело вздохнула Адель.

* * *

Мари привела Эрику к себе домой – показать, какие кружева она плетет.

– Вы же знаете, мой муж–художник на фабрике. Мы недавно поженились. Теперь я графиня, – говорила она Эрике – посмотрите и его картины.

– Но графиней же быть плохо, – удивилась Эрика признанию Марии Ивановны. И вдруг засмеялась: – Это ваш муж нарисовал Ленина без коленок?

– Как это без коленок? И где ты это видела? – испугалась Мари за мужа.

– В конторе, но вы не бойтесь. Никто этого не замечает. Там Ленин во весь рост стоит. Ваш муж рисовал его с открытки по клеточкам. И одну клетку в коленке пропустил, вот Ленин и получился слишком короткий.

Эрика озиралась по сторонам. В квартире все было так необычно и красиво. На стульях стояли картины и рисунки.

– Нравится? – спросила Мари.

– Как в кино! – восхищенно ответила Эрика.

Из другой комнаты вышел граф Петр, посмотрел на Эрику и, тоже пораженный ее сходством с Адель не сводил с нее глаз.

Видя его замешательство, Мари сказала ему:

– Познакомься Петр, это моя новая знакомая. Я тебе о ней говорила.

– Здравствуйте, здравствуйте барышня, располагайтесь как дома, не смущайтесь. А мне нужно с супругой поговорить – сказал Эрике граф Петр и позвал Мари в другую комнату.

– Только что Альберт прибегал, предупредил меня о визите своих родителей – взволнованно сказал он и добавил: – Это несомненно дочь нашей Адели, может предупредить князя Александра?

– Теперь уже поздно и встречи матери и дочери не избежать. Когда–то они должны встретиться. Если Адель признает в ней свою дочь, это будет счастьем для всех нас, – ответила Мари. – Но как она…

– Валерианка у нас в аптечке есть? – спросил муж.

– Сейчас посмотрю. Есть. Да не волнуйся ты так? Радоваться надо.

Пришли Гедеминовы, и Мари с мужем вышли к ним. Адель спросила:

– Почему вы так загадочно притихли?

– Спиной к ним стояла Эрика, разглядывая рисунки. Она задумалась и не услышала как вошли в квартиру.

– Это барышня из общежития, Ирина. Я пригласила ее показать картины мужа, – сказала Мари и окликнула Эрику. Девочка повернулась к гостям, увидела Адель, ее мужа и смутилась.

– Здравствуйте, – тихо произнесла она.

Сколько раз Эрика мечтала подойти к этой необыкновенной женщине поближе – и вот она рядом с ней, и ей опять стало страшно.

Адель тоже испуганно посмотрела на девочку: она узнала свою дочь и тихо прошептала: «Эрика!», побледнела и стала оседать на пол. Эту светлую головку и черные глаза видела она в своем сознании ежедневно, ежемесячно, ежегодно. И теперь перед ней стояла та, которую она больше всего в жизни хотела увидеть.

Гедеминов подхватил жену. Он обнял ее, прикрыв от всех спиной, и увел ее в другую комнату. Эрика даже не поняла, что случилось. Мари объяснила ей: «Адель потеряла дочь во время войны. Дочь звали Эрика Фонрен, и 20 июля ей исполнилось 17 лет».

Девочка не поверила своим ушам. Речь шла о ней. Сначала она спросила: «А как вы узнали мое настоящее имя?» Потом поняла, что проговорилась. До нее дошло, что она дочь Адели.

– Она моя мама?! Неправда! Моя мама умерла! – закричала Эрика. – А тетя Адель хорошая! Она мне не мама!

– Твоя мама жива. Иди, обними ее. Видишь, ей плохо без тебя. Иди, девочка, – подталкивала ее Мари.

Адель вышла из комнаты и протянула к дочери руки. Сил говорить у нее не было. Она обняла дочь. Эрика отстранилась.

– Нет! Я не хочу! Тетя Адель вы не моя мама! Моя мама плохая! Хорошо, что она умерла! Я ненавижу ее! Она меня бросила!

– Нет, доченька моя, я тебя любила! Это не так, родная моя, я тебе все объясню. Наконец–то ты нашлась – и Адель снова обняла дочь, но Эрика вырвалась и убежала, вся в слезах.

Адель совсем ослабела. Дочь не признала ее. По–другому представлялась ей эта встреча. Мари обняла Адель и сказала:

– Ваша дочь нашлась. Это счастье, это главное. Она придет. Успокойтесь! Давайте я вам налью чаю. Какая красавица у вас дочь! Вот и к вам счастье пришло. Разве так счастье встречают? Успокойтесь, Адель! Какая радость для всех нас! Придет наша девочка. Ей тоже надо к вам привыкнуть. Пока вы еще чужие…

– Она помнит, помнит, как я ее привязала и ушла. Она так плакала, моя маленькая Эрика. Теперь она меня никогда не простит, – шептала Адель. – Я не смогу перед ней оправдаться. Это выше ее понимания. Ее привязали и бросили. Я бы тоже не простила.

– Ну что вы! Адель! Нужно только время. – И Мари подумала: «Скажу уж все остальное. Пусть сразу переболеет». – И это еще не все. Крепитесь Адель. Муж ваш, Фридрих Фонрен, жив. Он живет с женой в старом городе, и у них двое мальчиков. Зовут его сейчас Федор. Недавно он приезжал к вашей дочке. Помните, вы говорили, что у нее 20 июля день рождения?.. Адель, милая, вам плохо? – Увидев как побледнела Адель, налила в стакан воды с валерьянкой. – Вот, выпейте, – бросилась она к ней.

– Спасибо. Я хочу побыть одна, – вяло ответила Адель.

Мари пошла к мужчинам. Они молча сидели за столом. Она налила им чаю, но они к нему не притронулись. Минут через пятнадцать Адель вышла к ним и как–то беспомощно посмотрела на мужа:

– Я нашла дочку, – сказала она. – И мой первый муж жив. Ты знал, Александр… Ты давно знал и молчал. Как ты мог?!

– Пойдем. Адель, все хорошо, – мягко сказал Гедеминов, встал и обнял жену. – Там, в коридоре, могут быть люди. Им ничего не надо знать. Дочь нашлась. А с остальным сама разберешься. Да, я знал, но полной уверенности у меня не было. Успокойся. Счастье тоже трудным бывает. Все будет хорошо, поверь мне. Ты так долго ждала, и вот оно пришло…

* * *

Скрытная Эрика не призналась даже Инне, что у нее нашлась мать. Потому что тогда пришлось бы ей рассказать про то, как ее бросили. Она ожесточилась на Адель: «Притворилась хорошим человеком. Ненавижу! Ненавижу! Всех их ненавижу!»

Эрика осталась совсем одна. Инну переманила Римма. Она, как только могла, восстанавливала ее против Эрики. Инне льстила дружба с Риммой, и она чуть было не рассказала ей, что Эрика на самом деле не Ирина, да и фамилия у нее вовсе не та. К тому же приехал родной дядя Риммы, о котором она так много говорила и восхищалась им. Инна рассматривала его ордена и медали, слушала бесконечные рассказы о его героических поступках, а вечером приходила воспитывать Эрику: «Как ты можешь жить такой пустышкой! Смотри, я познакомилась с настоящим фронтовиком, героем двух войн. А еще он чекистом был, врагов народа не жалел и жизни своей тоже. Он хромает, был ранен на войне. А ты только о платьях думаешь! Ты плохая комсомолка! Правильно о тебе говорит Римма. И если ты не изменишь свое поведение, я с тобой тоже дружить не буду». В ответ Инна услышала: «Пойдем сходим в баню вдвоем, сегодня там мало людей.»

– Ты даже не слышала, что я говорила, – удивилась Инна. – Ладно, пойдем. Только ты не уклоняйся от прямого разговора. Я два месяца в училище и уже вписалась в коллектив, выполняю общественную работу. А ты вне коллектива. У тебя в голове только парни. Ну, признайся, зачем ты отбиваешь у Риммы Женьку?

– Что?! – удивилась Эрика, не понимая, о чем речь. Она ненавидела бани с тех пор, как ее там оскорбили. И мылась в общежитии в железном корыте. Но вместе с Инной она уже не боялась.

В бане Инна откровенно разглядывала теток.

– Неужели и мы будем такие безобразные, как они? – удивлялась она.

– Ты будешь, – сказала жестко Эрика.

– А ты – нет? – с обидой спросила Инна.

– Я – нет. У меня не будет таких широких плеч и кривых ног, и на вонючей фабрике тоже работать не буду, учиться пойду.

– Ну, ты совсем несознательной стала. Да рабочий класс – самый лучший класс. Это тебя бывшие заключенные испортили.

Эрика в отместку ей ответила:

– А тебя мать ищет, фабричная пьяница. Ее Танькой зовут. Она тоже в лагере была, там ты и родилась. Не веришь? Посмотри на свою попку. Она всем рассказывает, что у ее дочери на попке родинка, как фасоль. Откуда она знает про твою родинку?

– Родинки у всех бывают, – обиделась Инна. – Чего это моя мать должна быть пьяницей? Тогда и твоя тоже пьяница.

– Может, моя и еще хуже, – пробурчала Эрика.

– Да она вовсе на фасоль и не похожа, – Инна подозрительно разглядывала на попке родинку. – С чего это ты взяла? Так, просто удлиненное пятно. Надо было тебе портить мне настроение? Да а я с тобой после этого разговаривать перестану.

– А мне все равно. Я и сама ни с кем разговаривать не хочу, – равнодушно отвечала Эрика.

Они молча вернулись в общежитие. Там атмосфера тоже была накалена. Вера ходила по комнате и ругалась: «Скотина! Врал, что замуж возьмет. А я ему поверила. Гад. Использовал. Ненавижу!»

Прихрамывая, вошла Лена с письмом. Сев на свою кровать, она развернула его и обратилась к девчонкам:

– Послушайте, что пишет мне Виктор. «Дорогая Елена. После первой нашей встречи я влюбился в тебя еще больше. Ты не красивая, но у тебя прекрасная душа, и мне больше ничего не надо. Я не спал всю ночь и ожидаю с нетерпением встречи с тобой»…

Все молчали.

– Что с вами? – Подняла Лена голову. – Почему вы молчите?

– Нет это не возможно! – Вера всплеснула руками и воскликнула, – Ты читаешь белиберду, которую сама себе и пишешь. Тут нормальным девчонкам не везет. Посмотри на себя в зеркало. Даже Кощей бессмертный хочет красавицу в жены. Господи, с кем жить приходится? – Она, с силой хлопнув дверью, ушла.

Лена сидела бледная, с искаженным лицом, письмо дрожало в ее руке. Эрике стало жаль ее. Ей тоже было несладко и одиноко. Она подошла к Лене, обняла ее за плечи.

– Успокойся. Веру парень бросил. Она так не думает про тебя…

От неожиданности, а может быть от ласки, Лена разразилась такими слезами, что Эрика не могла ее успокоить и потому проговорила:

– Мне еще хуже, чем тебе. Если бы ты знала, что у меня случилось!

– А что? Что у тебя случилось? Ты захромала? Или волосы на голове вылезли? Ты одна потому, что считаешь всех недостойными себя. Притворяешься, что не замечаешь, как на тебя Женя смотрит. Да он уже давно торчит у нашей двери. Только посмотри на него или любого другого парня, и они будут счастливы. А я? Я урод! Мне нельзя жить. Мне надо пойти на мельницу и повеситься, – в истерике кричала Лена.

– Перестань! У тебя все будет хорошо. Хромаешь ты только чуть–чуть. Набойку на одну туфельку побольше сделать – и все. А если ты поправишься, у тебя и волос больше станет. Это от недоедания. И нос меньше будет. А глаза у тебя красивые. И ты умная. Иди вешайся. И я с тобой пойду. Кстати, о мельнице. Была я там. Интересно было, как каменные жернова мелют зерно. Я в детстве тоже молола зерно, только на маленьких жерновах, домашних. На мельнице мельник, весь в муке. Ему лет сорок. Он такой красивый, но горбатый. А роста не маленького, выше тебя и широкоплечий. В детстве упал. Вот тогда и горб вырос у него. Он что–то не вешается. Если бы я собиралась замуж, то за него бы вышла. У нас были бы красивые дети. Мельник добрый, умный и работящий.

– Правда, я его видела, он красивый, – Инна тоже подошла к Лене.

– Так и ты предлагаешь мне за горбатого выйти, только потому, что я хромаю?

– А я тебе не предлагаю. – Удивилась Эрика. – Я только говорю, что горб или хромота только сразу бросаются в глаза, а потом, когда рядом живешь, этого уже не замечаешь. Особенно, когда человек хороший. Я одну женщину знала. Такая красивая, а оказалась настоящей гадиной. Трехлетнего ребенка бросила одного. Так что красота – это еще не все. И не обижайся на Веру. Еще неизвестно, кто счастливей будет. – Эрика говорила все это грустным голосом. Лена спросила сквозь слезы, почувствовав горе Эрики:

– А у тебя что случилось?

– Я тоже жить не хочу, потому что не знаю зачем, боюсь людей. Они все время норовят обидеть меня, да побольней. И никогда не научусь я распознавать, кто плохой, а кто хороший.

– Ну и я не знаю, зачем живу, – тоже расстроилась Инна.

Она обняла девочек. Они молча плакали, пока не вернулась Вера.

* * *

Напрасно Мари пробовала на фабрике заговорить с Эрикой. Та делала вид, что ни ее, ни супружеской пары Гедеминовых на земле нет. Она объявила им всем бойкот.

А Адель заболела, впала в депрессию. Ей вообще хотелось быть одной и бесконечно копаться в себе, она считала себя виновной в создавшейся ситуации. Она начала с того момента, как привязала ребенка и ушла по этапу, продумывая варианты: «Если бы взяла Эрику с собой, то не вызвала бы подозрения и меня бы не обвинили в шпионаже, я бы не находилась в лагере. Если бы я взяла Эрику с собой, Степан не влюбился бы в меня и не кормил бы нас по дороге. Мы бы обе умерли с голоду. Но все–таки, может, было бы лучше, если бы нас уже не было в живых? Вот муж, Фридрих жив… А я тогда это чувствовала и не хотела выходить замуж. Но одной было так страшно!»

Иногда Адель просто лежала и не о чем не думала. Приходил ли сын, навещала ли ее Мари или домработница Надя заставляла ее есть и пить – ей были все безразличны. И только где–то глубоко в сознании стоял вопрос: почему не приходит Александр, почему он не разрешит эту проблему? Не зная зачем, Адель встала и как лунатик побрела в мастерскую к мужу. Он увидел ее, медленно поднялся с места, снял фартук и подошел к ней. Она упала ему на грудь и зарыдала.

«Слава Богу ее прорвало», – подумал Гедеминов, сел на стул, посадил Адель на колени и молча гладил по голове, укачивать, как девочку, и целовать ее соленое от слез лицо.

– Сашенька! – наконец смогла она произнести. – Что мне делать? Как мне жить? И Фридрих жив, и дочь нашлась. Но она никогда не придет ко мне. Нет… нет никакой надежды, – всхлипывала Адель.

– Теперь все будет хорошо, – шептал он. – Ты обратилась ко мне за помощью, и я тебя не оставлю. Спасибо за доверие. Это для меня сейчас дороже всего. Я все улажу. В воскресенье я поеду по твоим делам. Но ты обещай мне есть все, что приносит Надя, и приведи себя, свое лицо в порядок, чтобы дочь не застала тебя в таком состоянии. Прости, но ты и о сыне должна подумать.

Это было неделю назад, с тех пор Адель чутко прислушивалась к шагам за дверью. Она ждала, что дочь все–таки придет, хотя бы за объяснениями.

Александр Гедеминов решился встретиться с Фридрихом Фонреном. Нашел адрес в справочном столе и поехал туда на такси.

Все 20 минут езды мысли об Адели не оставляли его. Он вспомнил, как увидел ее впервые и строчки поэта Заболоцкого, которые тот прочитал ему совсем недавно и которые как будто предназначались совсем юной Адели. «Ее глаза, как два тумана, полуулыбка, полуплачь. Ее глаза, как два обмана, покрытых мглою неудач. Соединенье двух загадок, полувосторг, полуиспуг. Безумной нежности…» Да, нежности и страсти. Он любил эту нежную и страстную женщину. Она и сыновья были смыслом его жизни. Теперь нашлась, собралась ее первая семья… Как смотрит на это с небес Всевышний? Адель и Фридрих Фонрен были венчаны раньше. И что же, второй брак не действителен?

Мысленно Гедеминов обратился к Господу: «Прости мне это невольный грех. Но я любил и люблю эту женщину. О себе не прошу, верни в ее объятия дочь. Остальные проблемы я решу с твоей помощью сам».