Текст книги "Славянское фэнтези"
Автор книги: Мария Семенова
Соавторы: Елизавета Дворецкая,Екатерина Мурашова,Дмитрий Тедеев,Владимир Аренев,Павел Молитвин,Эльдар Сафин,Николай Романецкий,Наталья Болдырева,Федор Чешко,Ника Ракитина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 33 страниц)
– Вот, господа служивые, кикимору извели, – хвастливо сказал Рваный Бок, заметив наконец подъехавший отряд.
– Во, мля, образина! – проговорил десятник, скорчив при этом забавную гримасу. – И где вы ее?
– Тут рядышком, в Патрянином овраге, – ответил Рваный Бок.
– Кабанчика взять хотели, – добавил его товарищ. – И тут на тебе! Нечистая его вперед нас взяла!
– Мы ей этого так не спустили! – сказал Рваный Бок, гордо выпячивая грудь.
– Худые времена наступают, – задребезжал седой землепашец, вновь поправляя войлочный колпак. – Худые и недобрые! Ране-то энтих вон не на кажном болоте жило. А и жило, так по одной! А теперь среди бела дня кучами по большаку шастят! Давече Косоносик, Климов сын, тремя верстами выше еле ноги унес от энтих! Худые времена настают, говорю вам!
– Да что ране? – воскликнул Рваный Бок. – Еще летом их на всю округу полторы штуки было! А теперь на болото ни-ни! Тама они, и в большом количестве!
– Сжечь ее, паскудницу! – выкрикнул землепашец.
Остальные крестьяне поддержали его нестройным хором.
Рваный Бок с сожалением посмотрел на трофей.
– Сжечь-то, конечно, надо бы, – кисло согласился он.
– Дуралей ты лесной, – обругал лесничего десятник. – В соль ее и бегом до ближайшего волхва.
– Почто? – заинтересовался Рваный Бок.
– Я слыхал, кудесники за такую падаль хорошую цену в серебре дают.
– А и я слыхал! – припомнил лесничий, звонко хлопнув себя по ляжкам. От открывшейся перспективы скорого обогащения у него разгорелись глаза.
– Вон хоть у Соловушки спроси. – Десятник кивнул на Индрига. – Охотник за головами лучше нашего понимает в таких вопросах.
Все взгляды обратились на Индрига.
– Мясо горит, – сказал воин, не особо расположенный к разговору на профессиональные темы.
– Чего? – не понял Рваный Бок.
– Мясо, говорю, горит. Кабанчик. – Индриг ткнул пальцем в сторону костра на краю поляны.
Трое парней в крестьянской одежде, как по команде, кинулись спасать погибающий обед.
– И где мне волхва взять, так вот чтоб сразу? – озадаченно спросил Рваный Бок.
– Чтоб так вот сразу – не знаю, – съехидничал Индриг. – В Ливграде у воеводы один гостит. Только не обольщайся особо. У меня он мало что купил. На твоего крикса болотного тоже вряд ли позарится.
– Сжечь ее надо, и всего делов, – настырно повторил седой землепашец.
На этот раз его предложение уже не имело такой поддержки, как вначале. Вперед выступил другой крестьянин. Полный низкорослый бородач с веселыми и хитрыми глазами.
– Скока за совет дашь? – спросил он, обращаясь к Рваному Боку.
Тот насупился.
– Нету денег. Шкурку беличью могу дать.
– Две, – начал торговаться хитроглазый.
– Пусть две будет, – согласился Рваный Бок. – Но только если совет дельный.
– У меня других не имеется, – весело сказал хитроглазый. – Трое кудесников на моем хуторе постояльцами жили. Чем-то их там Турмаш нашенский обидел. Ругались очень. Какого-то Барбуну худым словом поминали. Сегодня утром в сторону Ихтыни подались. При деньгах были – это с ручательством.
– Полдня пути разница – разве ж за ними угонишься? – раздосадованно всплеснул руками Рваный Бок.
– Пешие они были, – добавил хитроглазый, многозначительно подняв брови. – На савраске к вечеру нагонишь.
Идея лесничим понравилась. Индриг не стал дожидаться появления на сцене беличьих шкурок. Он отправился к костру. Латники выменяли у крестьян половину кабана на бочонок воеводиной сурьи и шустро поглощали слегка подгоревшее мясо вприкуску с хлебом из собственных запасов. Михась был уже там.
Настроение Грека поднималось по мере насыщения. Бросив в угли очередную обглоданную кость, он задорно посмотрел на Индрига. Тот поморщился и выплюнул попавшуюся ему горькую обугленную корочку.
– И что в тебе такого? – с загадочным видом спросил Михась.
Индриг промолчал, не понимая, о чем речь.
– Прорицательница ради тебя одного в Ливград приехала, – продолжил кощунник. – За тридевять земель примчалась.
Индриг поперхнулся.
– Чего мелешь?
– Это не я, – с улыбкой протянул Михась, принимаясь за следующий кусок мяса. – Это люди так говорят.
Последнее слово прозвучало невнятно, поскольку Грек по привычке пытался одновременно болтать и жевать. Индриг уже готов был послать тех людей вместе с их сплетнями, но смолчал. Два и два вдруг сложилось. Он брезгливо бросил на березовое бревно, служившее им лавкой, подгорелый кусок мяса. Есть расхотелось.
– Дело в милосердии.
– Чего?
– Она толковала о милосердии. В этом все дело.
Михась хохотнул.
– Девицы слетаются на твою славу, будто мухи… мм… мотыльки на свет. Какое ж здесь милосердие? Ха!
– Она приезжала, чтобы убить меня, – уверенно заявил Индриг.
Теперь поперхнулся Михась.
– Сдурел ты, братец Соловушка! Если б ты такое про ее бычков-хранителей ляпнул, я бы еще задумался. Рожи у них что ни на есть злодейские были. Но чтоб она сама на тебя с ножом покушалась – это сказки!
– Оксана из Ринга – не иначе как сама Ласковая Рок-сани. Я слышал о ней, когда жил среди авар. – Губы Индрига тронула улыбка. – Мне даже льстит, что за мной послали именно ее.
Михась наконец перестал жевать.
– Кто она?
– Сама смерть, принявшая облик женщины.
Грек с сомнением покачал головой.
– Не-е. Смерть я бы узнал в любом обличье.
– Чудо ты греческое! Я говорю метафорически. Мне казалось, кощунники должны понимать такие образные сравнения.
Михась оскорбленно надулся и не счел нужным отвечать.
– Ласковая Роксани из того же цеха, что и я. Охотница за головами. Платная убийца. Лучшая среди ныне живущих женщин, промышляющих этим ремеслом. Среди мужчин, пожалуй, тоже.
– Если гадалка – это и вправду твоя Роксани, почему ты еще жив? – с подозрением спросил Михась. Ему казалось, что Индриг затеял какой-то странный розыгрыш. – Все удобства для покушения у нее имелись. Темная ночь, пьяная вусмерть жертва, бычки на стреме. А?
– В голове у нее что-то перекосилось, – смутившись, ответил Индриг. – Со мной так бывало. Вроде бы выследил приговоренного. Вот он, голубчик, в угол загнан. Остается только голову снять и заказчику отнести. А руки меча поднимать не желают.
Грек ехидно ухмыльнулся.
– Я у путников иноземных как-то байку подслушал о крокодиловых слезах. Крокодил – ящер огромный. Жрет людей и рыдает.
– Иди в задницу! – рявкнул Индриг и отвернулся.
В ту минуту ему страстно хотелось двинуть Михасю в ухо. Он сдержался. Смачно и зло сплюнул. Принялся разглядывать пожелтевший ивовый куст. Стало ясно, что незримая черта, к которой он так боялся подходить в отношениях с людьми, в данном случае уже давно осталась позади. Он шагнул через нее, даже не заметив. Теперь он не сможет причинить зла этому нелепому человечку в синей залатанной куртке и земляничных сапогах, даже если того потребуют обстоятельства.
Михась мечтательно закатил глаза.
– Хорошая кощуна может выйти. Обиженная аварская княжна нанимает обольстительную душегубку, чтобы наказать изменника. А та влюбляется в свою жертву, обнаружив, что у них очень и очень много общего. Затем…
– Это не месть, – оборвал его Индриг, продолжая пялиться на куст.
– Тогда что? – заинтересовался Грек.
– Я не должен делать… – Индриг задумался.
– Чего?
– Отстань, репей!
– И все-таки?
– Я не должен сделать того, что мне предначертано. Некто весьма влиятельный заглянул в мое будущее и увидел, как я ломаю его планы. Вот и весь сказ. Никакой кощуны не выйдет.
– И верно! Сплошные «некто» и «чего-то». Никакой конкретики! Идея с обиженной княжной мне больше нравится. Я бы назвал эту кощуну «Дева-смерть».
Они выехали на перекресток с Ихтыньским трактом как раз вовремя, чтобы увидеть двух крестьянских девок, с визгом сиганувших в придорожный кустарник. Вдали маячил кавалерийский отряд в десять-двенадцать сабель. Слышался топот коней, идущих галопом.
– Авары, тьфу ты, ети мать их за ногу и через коромысло, – выругался десятник, вглядываясь в быстро приближающихся всадников.
– Не иначе, гонцы, – высказал предположение один из латников, пытаясь успокоить пляшущего под ним коня.
– Верно, – обрадованно согласился десятник, – гонцы до воеводы. Едут вперед. Сказать, чтобы Турмаш дорогих гостей встречал.
Он еще раз внимательно присмотрелся к аварам.
– А может, и не гонцы. Тогда плохо дело. Что скажешь, Соловушка? Ты у нас за старшего, тебе и думать.
– К бою, – с неестественным спокойствием тихо произнес Индриг. Таким тоном распоряжение об убийстве мог отдать лишь тот, для кого резня была делом привычным, а вид крови не вызывал никаких эмоций.
– Если все-таки гонцы, тогда что? – засомневался десятник. Затевать драку с аварами ему не хотелось.
– К бою, – прежним спокойным тоном повторил Индриг. Интонация – каменная глыба, а в душе круговерть. Ему будто палкой по затылку треснули.
«Вот сейчас я сделаю то, чего делать не должен!»
В только что пустой руке блеснула темная сталь аварской сабли. Воин выхватил ее быстрым, отточенным многократными повторениями движением.
– Поговорить с ними надо, – неуверенно предложил Михась. – Объяснить, кто мы, куда и зачем.
– Короткий разговор получится, когда они узнают, что у нас на возу. А знать это они непременно пожелают. Пискнуть не успеем, как каждому по железяке в бок достанется.
– Может, деру дадим? Пропустим для общего спокойствия? – с надеждой спросил десятник.
– С этим ты деру давать собрался? – Индриг кивнул на неповоротливую подводу, груженную ценностями.
Десятник досадливо проследил за взглядом.
– С этим не получится, – признал он.
– Тебе воевода что велел?
– Что? – глуповато спросил десятник.
– Казимин оброк беречь и меня слушаться.
– Слово в слово так и велел, – закивал десятник. – Значится, к бою, братушечки.
Латники неохотно начали вытягивать из джидов, притороченных к седлам, легкие боевые сулицы с узкими наконечниками. У двоих почему-то оказались не военные, а охотничьи, с лезвиями, формой повторяющими березовый лист. Авары приближались. Стали слышны их гиканье и визг, которые могли значить как «Уступи дорогу!», так и «Умри, собака!». Латник, правивший подводой, принялся торопливо разворачивать свой неуклюжий транспорт. Он изобретательно бранил черногривого тяжеловоза с толстенными мохнатыми ногами и охаживал кнутом его могучую спину. Индриг окинул взглядом свое малое войско, по-прежнему не выказывающее особого энтузиазма касательно драки с аварами, которые вполне могли оказаться безобидными гонцами.
– Поздоровкаемся с басурманами! – крикнул десятник, раззадоривая не столько бойцов, сколько самого себя. Он вынул из ножен прямой меч с закругленным острием, рассчитанный только на рубящий удар. Вышло это у него далеко не так эффектно и быстро, как у Индрига. – Глянем, какого цвета у них потроха!
Склавии направили коней навстречу аварам, быстро увеличивая скорость и оглашая округу воем, призванным устрашить противника. Инстинкт и здравый смысл подсказали Михасю единственно верное решение. Просто Лошадь была целиком согласна с мнением хозяина и проявила небывалые для себя прыть и резвость, удаляясь от эпицентра конфликта в сторону Ихтыни. Единожды обернувшись, Грек увидел взмывшие в воздух сулицы. Вслед за первой стайкой тут же взвилась вторая. Боевые кличи смешались с криками боли.
Михась отвернулся и вдарил пятками по раздувающимся бокам. Он так бы и гнал рыжую лошадку, пока у той оставались силы, если б не внезапно возникшее препятствие. Две костлявые твари, покрытые серой, как у крыс, шерстью, выскочили из ольховника прямо под копыта. Просто Лошадь, жалобно заверещав, поднялась на дыбы. Михась едва не слетел на землю. Криксы, угрожающе шипя и похрюкивая, разом кинулись на всадника. Просто Лошадь шарахнулась в сторону. Михась завопил от страха. Вопль получился необычайно звонким и странным, совсем не похожим на человеческий крик. Он-то и спас кощунника. Необычный резкий звук насторожил чудищ, сбил ритм атаки, предоставив Просто Лошади секундную фору. Животное воспользовалось заминкой и рвануло прочь, храпя и мотая головой от ужаса.
Кощун опомнился лишь возле подводы. Прямо перед ним черногривый тяжеловоз с печальными глазами подергивал ушами и фыркал. Латник, который должен был править повозкой, лежал на мешковине, укрывающей добро. Руки широко раскинуты. Череп с левой стороны смят и залит кровью. Правая нога еще подергивалась, но это уже не было проявлением жизни. Дальше по дороге, среди двух десятков бездыханных тел и ставших бесхозными коней верхом на Злодее гарцевал Индриг. Он был единственным, кто остался в седле после короткой и жаркой стычки. Крестьянские девки, выбравшись из своего укрытия в кустах, пытались вытащить саблю, насквозь пронзившую плечо одного из латников. Служивый стонал и злобно ругался, но при этом здоровой рукой хватал девок за ноги и лез под подолы. Те вроде не возражали.
Михась боязливо подъехал к Индригу. Просто Лошадь все еще тяжело дышала и едва переставляла копыта после выпавшей на ее долю бешеной скачки. От крепкого запаха выпущенных на свет и разодранных внутренностей она со страхом прижимала уши и озиралась. Индриг провел большим и указательным пальцами по голоменям сабли, стирая кровь прежде, чем та свернется. Убрал оружие. Посмотрел на Михася и ободряюще подмигнул. Кощунник съежился. Желание что-либо говорить исчезло. Лицо воина было страшным. Кровь из широкого пореза на лбу залила щеки, малиновыми комками повисла на бровях и ресницах, бурыми пятнами растеклась по тегиляю.
– Песьи дети, сука ваша мать! – раздался горестный крик пришедшего в сознание десятника. – Комарика закололи, паскудники!
Они спешились и помогли десятнику выбраться из-под придавившего его Комарика. Из груди коня торчало сломанное оскепище кавалерийской пики. Десятник бранился и горевал о животном, не замечая ни погибших товарищей, ни собственного раздробленного колена. Кровь из рваной раны на виске широкой полосой стекала ему за шиворот. Он начал осознавать происходящее, только когда Индриг занялся его искалеченной ногой. Срубленные тут же на обочине ивовые ветви пошли на шины, зафиксированные кожаными ремнями, снятыми с убитых. Глядя, как руки Индрига затягивают узлы, десятник перестал истерично причитать и разумно сказал:
– Ох, Соловушка. Плачет по твоему заду длиннющий кол. Ох, плачет! – Вздохнул и огорченно добавил: – Да и по моему тоже.
За спиной Индрига вырос очухавшийся аварский боец. Воин понял это по изменившемуся выражению лица десятника и испуганному вскрику Михася. Он быстро обернулся. Мелькнула сабля. Авар повалился на спину с рассеченным горлом, из которого ударили небольшие, пульсирующие и при этом булькающие фон танчики. Индриг вернулся к наложению шины. Он выглядел спокойно и буднично.
– Казиминых посланников посекли, – начал перечислять десятник, настороженно выискивая взглядом других уцелевших противников, – своих людей положили. Мирную уплату дани, почитай, уже сорвали – будет грабеж и разорение. Умудрились напакостить обоим братцам единовременно. Так что если дело кончится колом, считай, что легко отделались. Вон там еще один закопошился. Добей, раз уж начал.
Индриг молча посмотрел в указанном направлении. Подошел к стоящему на четвереньках авару. Мелькнула сабля. Пальцы смахнули кровь с голоменей.
– Здорово ты наловчился ихним кривым мечом махать, – прокомментировал десятник. – По мне, так лучше дедовский, прямой.
– Воевода нас так и так приговорил, – отозвался Индриг. – По его мнению, нам не следует жить дольше чем до сегодняшнего вечера.
– С чего бы это?
– Гадалка нагадала, – сказал Индриг, одного за другим осматривая мертвецов. Он искал медальоны, бляхи и другие отличительные знаки.
Михась невнятно забормотал, заскулил. К странствующему кощуннику пришло понимание истинного масштаба и ужаса случившейся резни. О возможных последствиях он боялся и помыслить. Достаточно было того, что находилось перед глазами.
– Это та что ль, – десятник усмехнулся, – которую ты всю ночь жалил?
– Да хоть бы и она. – Индриг взял одного из погибших авар за руки и волоком оттащил в сторону.
– Дурость это! – рассердился десятник. – Дурость, которая всего этого ну никак не стоит. – Он обвел рукой место схватки.
Индриг оттащил в сторону еще два тела с овальными серебряными бляхами на шеях – послы Казим-хагана.
– Может, и обойдется, – сказал он.
– Ага! Жди! – проворчал десятник.
3. МЕШОК ЛИХА
«Ты когда-нибудь видел, как аварское войско обращается в бегство?» Не задай Индриг этого вопроса, как знать, где бы в тот вечер оказался Михась. Скорее всего, он провел бы его в корчме Родомира, еще засветло вернувшись в Ливград. Хороший кощунник всегда мог заработать на выпивку и закуску в подобных заведениях. При меньшем везении он сам стал бы закуской для обнаглевших болотных криксов.
Прежде Михась никогда не видел такого количества мертвецов зараз. При убийстве же присутствовал лишь единожды, когда в трактире, где ему довелось прислуживать, вспыхнула пьяная драка. Тогда рассорившиеся купцы похватались за ножи и один повалился на пол с кровоточащей дырой в животе. Стоило ли так горячиться из-за долга в три солида? Индриг не был похож на тех купцов. Он убивал спокойно и сноровисто. Без суеты и эмоций сек человеческую плоть и кости своей ужасной саблей. Так мастер-кожевенник выделывает телячью шкуру, или плотник собирает скамью, или иной какой человек занимается своим обычным ремеслом.
В глазах Михася охотник за головами сразу утратил романтический ореол, которым Грек наделил его поначалу. Теперь Индриг предстал перед ним в своем подлинном обличье. Он был мастером, чьим ремеслом являлась смерть. И Михась не желал путешествовать в обществе этого страшного человека. Причиной тому был не страх. Михась ощутил по отношению к убийце то же чувство, которое питали жители Ливграда, – отторжение и неприязнь. Он уже собирался с мыслями, прикидывая, как бы так поделикатнее распрощаться с воином, когда Индриг задал свой вопрос:
– Ты когда-нибудь видел, как аварское войско обращается в бегство?
– Признаться, я не видел и самого войска, – ответил Грек, в котором любопытство мгновенно пересилило все прочие чувства.
Над трактом слышались клацанье стали, топот копыт, конское ржание и человеческие голоса. Все это сливалось в единый устрашающий гул, волной катящийся по землям склавиев. Там, за поворотом, извиваясь по Ихтыньскому тракту огромной стальной змеей, двигалась дружина Казим-хагана. Пять сотен конных аварских воинов. Им навстречу неторопливо катилась подвода, запряженная черногривым тяжеловозом.
Индриг с того момента, как впервые уловил надвигающийся гул войска, смотрел не столько на дорогу, сколько по сторонам. Он что-то выискивал взглядом среди кустов и деревьев. Михась молчал. Иногда он тоскливо оборачивался назад. Где-то там остались Злодей и Просто Лошадь. Поначалу они плелись за подводой, привязанные уздечками к деревянному поручню. Потом Индриг освободил животных и с минуту шептал на ухо своему жеребцу, поглаживая его по шее. Михась не разобрал слов, но был уверен, что это один из пресловутых заговоров. Послушав хозяина, Злодей заржал, будто соглашаясь со сказанным, замотал головой.
Когда подвода вновь тронулась в путь, конь остался стоять на месте. Он перебирал передними ногами, бил копытом, тоскливо покрикивал и неотрывно смотрел вслед хозяину. Но не двигался. Просто Лошадь пошла было за подводой. Встала через несколько шагов, покрутила головой, нерешительно глядя то на людей, то на Злодея, а затем вернулась к жеребцу. У Грека от воспоминаний об этой сцене мурашки начинали бегать по коже. Можно было подумать, что животные прощаются с людьми. Навсегда.
Индриг предлагал Михасю остаться с лошадьми, посторожить их. Странствующий кощунник решительно заявил, что пойдет с воином, ибо теперь он просто обязан увидеть, чем все закончится. Заслышав вдали лязг доспехов и топот сотен копыт, он начал жалеть о своем решении. Было неимоверно страшно ехать навстречу Казим-хагану с телами его послов, небрежно брошенными поверх мешковины, укрывающей дары. Грека передернуло от воспоминания. Он помогал Индригу укладывать трупы на воз, прикасался к быстро остывающей коже на запястьях покойников, вымазал рукав синей куртки в их крови.
– Здесь, – уверенно произнес Индриг, натягивая поводья.
Черногривый тяжеловоз послушно остановился.
– Что дальше?
– Дальше?
Индриг спрыгнул на землю и двинулся к запримеченной делянке возле обочины. Кто-то из местных крестьян заготавливал здесь дрова. Теперь же небольшой пятачок покрывали свежие ольховые и осиновые пеньки. На земле всюду валялась щепа, светло-желтая от пропитавшей ее осенней влаги. На дальнем от дороги краю делянки лежала огромная ель, вывороченная с корнем. Это время и ветер уронили лесную великаншу. На дрова смолянистая древесина не годилась, и крестьяне, хозяйничавшие здесь, забросали ее ветками.
– Ну да, дальше-то что?
Михась, как приклеенный, следовал за воином. Оставлять свой скарб на попечение Просто Лошади он не решился и теперь сам таскал вещи. В котомке, переброшенной через плечо, лежали книга об Иесусе и краюха хлеба, прихваченная с воеводиной кухни. За спиной на широком ремне висели гусли. Индриг не взял из седельных сумок ничего, кроме короткого чекана. Теперь за его широким поясом помимо аварской сабли торчал еще и этот железный клюв на деревянной рукояти, незаменимый при стычках с противниками в тяжелой броне.
Они подошли к поваленной ели. Индриг внимательно осмотрел бурелом. Откинул несколько ольховых веток. Привычно быстрым и эффектным движением обнажил клинок темной стали. Грек испуганно отшатнулся. Воин недовольно посмотрел на него.
– Плохо ты сейчас обо мне подумал, братец.
– Вовсе нет! – поспешно заверил его Михась.
Индриг подрубил одну из еловых лап. Отогнул ее и протиснулся под ствол. Там было совсем немного свободного места, окруженного ветвями, будто прутьями клетки. Пахло сыростью, смолой и плесенью. Индриг попробовал на прочность окружающие его сучья. Оставшись доволен результатом, посмотрел через просветы на тракт.
– Что ты там делаешь? – Михась суетливо прыгал вокруг бурелома, пытаясь понять, чем занят воин.
– Смотрю.
– Куда?
– На телегу.
Михась обернулся, ожидая увидеть что-нибудь интересное. Ничего. Тот же черногривый, лениво подергивающий ушами, те же тела на возу. Рука одного из аваров сползла и свесилась через край. Индриг вылез из-под дерева, отряхивая с одежды веточки и хвою.
– Забирайся туда, – распорядился Индриг.
Михась озадаченно пробежался взглядом по бурелому.
– Я не против, но все-таки хотелось бы узнать…
– Зачем мы здесь? – докончил за него Индриг.
– Вот-вот.
– Прибирая к рукам отцовские владения, Казима извел всех своих братьев, которые могли претендовать на его место. Турмали – бастард, да еще и полукровка – был не в счет. Он так и останется воеводой в маленьком городишке, если с Казимой ничего не случится до того момента, как его старшенький достигнет сто восьмого месяца и будет посвящен в мужчины. А произойдет это следующим летом. Неудивительно, что Турмаш отвел нам роль палачей Казимы.
Михась аж подскочил.
– Нам? – только и выдавил он.
– Мне и тем латникам, которые остались на перекрестке. А ты по собственной дурости в это влез. Не обессудь.
– Как?.. Я хочу сказать, каким образом?
Индриг пожал плечами:
– Волшебство. Мы привезли его на этой подводе. Не берусь сказать, какое именно. Но, полагаю, чары здесь необычайной силы. Они должны убить Казиму, а заодно и нас. Свидетели Турмашу ни к чему.
– Барбуна?
– Он и есть. Ночью наш кудесник так ворожил в воеводиных палатах – стены тряслись! Мне, пьяному дураку, невдомек было, что старый шкодник затеял.
– Барбуна, которому ты продал зубы волколака? – осипшим голосом спросил Михась. Его воображение плодило страшные картины.
Индриг поскреб пальцами в волосах, обдумывая свежую идею.
– Пожалуй, в твоих словах есть доля истины, греческая твоя душа. Давай под елку! Если тут замешана проклятая кровь – дело дрянь.
– Что ж ты раньше-то не сказал, Соловушка? – бормотал Михась, суетливо протискиваясь в проделанный Индригом ход. Убежище показалось ему совсем ненадежным и не внушающим доверия. – Я б лошадок сторожить остался.
– Я думал о монгольском порохе и греческом огне. От них можно укрыться. Зубы как-то со всем этим не вязались. Теперь мне думается иначе.
Произнося это, воин печально улыбался. Он не мог с уверенностью дать определение своим эмоциям. Вначале смешались страх и возбуждение. К ним добавилось безразличие обреченного. Появилось любопытство. И еще своеобразная гордость от мысли, что если ему суждено погибнуть в ближайшие часы, то смерть эта будет достойной и весьма необычной.
Индриг вслушался в нарастающий гул. Войско совсем уже близко. Того и гляди, первые всадники покажутся из-за поворота. Он собрался последовать за Михасем, но вдруг остановился:
– Не могу я так, – развернулся и бегом кинулся к подводе.
Грек видел через прорехи в паутине ветвей, как Индриг торопливо распрягает черногривого, шепчет ему на ухо. Тяжеловоз отреагировал на тайные слова в точности как и Злодей. Заржал, замотал головой. Только вместо того, чтобы застыть столбом, резво затрусил прочь. В сторону, противоположную приближающемуся войску. Индриг проводил его взглядом и широкими прыжками вернулся к бурелому. Отдуваясь, залез в нору.
– Тесная берлога, – сказал он, опускаясь на колени и еще раз оглядывая убежище.
Грек смотрел на него, склонив голову.
– Ты знаешь, что скоро здесь погибнут люди.
– Верно, – кивнул Индриг.
– Знаешь, что сам можешь погибнуть.
– Знаю.
– И при этом заботишься о том, чтобы лошади не пострадали?
Индриг захлопал глазами, смутился.
– Не могу я так вот запросто приговорить скотину. Жалко мне ее. Понял?
– А людей?
– Иногда.
– Иногда?
– Заткнись!
Первые всадники, которых они увидели, настороженно и возбужденно закружили у подводы, сдерживая приплясывающих коней. Среди аваров особенно выделялся великан с длинными обвислыми усами. Он казался слишком большим и тяжелым для своей черной в белых яблоках лошади. Вислоусый тыкал рукоятью плети, указывая на покойников, и удивленно, а порой сердито восклицал. Остальные галдели, не соглашаясь с ним.
– Узнали мертвецов, – перевел Индриг. – Спорят, кому ехать к Казиме. Хаган может выпороть горевестника.
– Странная традиция, – заметил Михась.
Вислоусый сорвал широченной лапищей посольскую бляху с одного из тел. Силой вложил ее в ладонь оказавшегося ближе всех остальных воина. В ответ на возражения грозно рявкнул и указал рукоятью плети направление. Назначенный горевестником боец, зло ругаясь, ускакал.
– Все идет как надо, – удовлетворенно сказал Индриг.
– Ты знал, что передовой отряд не прикоснется к возу до прихода Казимы, если там будут трупы послов.
Индриг не ответил, но по его лицу можно было догадаться, что он воспринял слова Михася как похвалу. Замысел, родившийся на перекрестке одновременно с командой «К бою!», начал реализовываться. Через минуту войско Казимы шумной крикливой волной нахлынуло на обозримый участок тракта, заполонило усеянную пеньками делянку. Теперь сквозь просветы в переплетениях ветвей можно было увидеть лишь конские брюхи, хвосты и ноги. Порой мелькал сапог, упирающийся в стремя или оскепище копья. Под ель проник крепкий запах конского пота и немытых человеческих тел. Освещение заметно убавилось. Грек сжался в комочек. Он шепотом затараторил молитву, часто поминая Иесуса и мелко крестясь. Индриг отрешенно уставился в одну точку, начал быстро-быстро потирать ладони друг о друга, ничего не замечая вокруг себя.
Однородный гул, схожий с тем, который можно услышать на рыночной площади в разгар большой ярмарки, прорезали властные окрики. Мельтешение вокруг бурелома усилилось, достигло пика и резко пошло на убыль. Стало светлее. Вскоре на делянке осталось не более десятка всадников. Михась вновь мог видеть тракт и стоящую на нем подводу. Тел на возу уже не было. Два воина в добротных одеждах и украшенных золотыми завитками колонтарях стаскивали мешковину, укрывающую дары. За ними нетерпеливо наблюдал…
«Быть не может!»
Михась позабыл о молитве, тряхнул головой и посмотрел еще раз. Действительно, человека в черном меховом плаще и золоченой кольчуге, сидящего верхом на абсолютно белой породистой кобыле, издали можно было принять за Турмаша. Те же грузная фигура, округлое лицо, борода. Даже осанка такая же, как у ливградского воеводы. И все-таки это был не Турмаш. Казима, смекнул Грек. Хотя они братья только по отцу, сходство меж ними необычайное.
Воины, шурующие на возу, поочередно демонстрировали хагану трофеи. Вот шкатулка с монетами, вот мечи, идущие по весу за серебро один к одному, вот золотые и серебряные чаши. Хаган безразлично смотрел на сокровища. Зато у Михася глаза разгорались, как уголья на ветру. Индриг продолжал свою странную медитацию с потиранием ладоней и бессмысленным взглядом в никуда. Ему ни до чего не было дела.
Авары принялись потрошить первый мешок с пушниной, когда Индриг замер, издал короткий, натужный и болезненный стон. Лицо воина перекосилось. Жилы на шее натянулись и стали отчетливо просматриваться. Он развел ладони, чуть-чуть, на ширину куриного яйца – не больше. И меж ними появился колючий, пульсирующий комочек голубого света. Бережно удерживая его, будто опасаясь, что случайный ветерок может задуть волшебный огонь, Индриг выписал сведенными ладонями символ. Отливающая синевой, трепещущая руна «Мир» повисла в воздухе между воином и кощунником.
Михась напрягся не меньше Индрига. С неимоверной медлительностью он оторвал взгляд от лисьих и беличьих шкурок, мелькающих в руках аваров, и обернулся. Сперва зрачки до упора двинулись влево. Затем начала поворачиваться голова. Рука невольно совершила крестное знамение. Губы зашептали молитву:
– …Твое есть царствие, и сила, и слава! Вовеки!
Авары открыли второй мешок. Они не поняли, что их убило, и даже не испугались. Ошметки тел разлетелись по кустам. Казим-хаган прожил на мгновение дольше своих слуг, но тоже ничего не понял. Однако испугаться успел. Будто рой разъяренных ос из раздавленного гнезда, из мешка ударила буро-серая струя. Взметнулась к затянутому облаками небу и осыпалась на землю сотнями чудищ. Вой и леденящий визг ударили в уши.
Скользкие, чешуйчатые руки, растопыривая длинные пальцы с черными коготками, разом со всех сторон потянулись к людям, укрывшимся под буреломом. Михась видел сквозь прорехи в защитной путанице ветвей мерзкие рожицы с приплюснутыми носами, маленькие злые глазки. Вой сделался невыносимым. Индриг конвульсивно дернулся. Глаза закатились. Из носа, из уголков глаз, из левого уха покатились алые струйки. Сжатые в оскале зубы порозовели от крови. Руна «Мир» колыхнулась и стала ярче. Твари мигом отпрянули от поваленной ели. Злобно вереща, запрыгали на безопасном расстоянии. Михась шумно выдохнул, осознав, что уже продолжительное время сдерживает воздух в груди. Благодарно посмотрел на Индрига. Перекрестился. Зашептал:
